Перикл и Аспазия

Женихи в Сикионе

Мать Перикла звали Агаристой. Она была внучкой той самой Агаристы, имя которой было на устах у всех эллинов. Люди с завистью и восхищением говорили о могуществе и богатстве ее отца и с усмешкой рассказывали о том, как тринадцать женихов целый год добивались руки девушки и как в последний момент неудача постигла того претендента, который был абсолютно уверен в победе.

Агариста-младшая происходила из рода Алкмеонидов. Когда она была в положении, ей однажды приснилось, что она родит льва. Так во всяком случае рассказывали в доме Перикла, и так позднее написал его друг — историк Геродот. Многие в Афинах насмехались над пророческим сновидением даже тогда, когда, овеянный славой и могуществом, среди всеобщей скорби народа Перикл отошел в мир иной. И несмотря на это, комические актеры отпускали со сцены такие шуточки:

Стены эти, как поясняется дальше в комедии, — не что иное, как деревянные дыбы, окованные металлом, с помощью которых Перикл мучает народ.

В другой комедии даны наглядные примеры супружеского коварства: некая женщина не может иметь детей, но прекрасно решает эту проблему.

С точки зрения людей нашего времени, шутка эта не очень изысканная, если не сказать больше — непристойная. Но что делать, афинский люд любил именно такие шутки и сплетни! Свобода насмехаться над всем, и вся была одной из основ афинской демократии. Терпкая насмешка, подобно порыву свежего ветра, развеивала малейший дымок фимиама лести. В других же государствах этот фимиам плотными облаками возносился к вершинам власти, вызывая тошноту отвращения у самих льстецов и опасное головокружение у властей предержащих.

Но все это впереди, а пока Перикл еще маленький львенок и его будущее, равно и как всего его рода, вовсе не рисуется в светлых тонах. И дело здесь в происхождении матери. Судьба никогда не щадила Алкмеонидов и связанных с ними людей. Поэтому мальчик имел бы полное право спросить: «Стечение обстоятельств вызвало эти несчастья или же, как говорят враги, над нашей семьей тяготеет проклятье богов?»

Люди упрекали Алкмеонидов за их дерзкий поступок (даже преступление, как утверждали многие), который повлек за собой упадок рода. Друзья не успевали повторять юному Периклу: «В этом городе слава предков твоей матери будет жить в веках, потому что они изгнали тиранов».

Мальчик учил историю своей родины, слушая рассказы близких о том, как боролись за власть его деды и прадеды. Это были гордые аристократы, но они без колебания объединились с чернью для того, чтобы уничтожить соперников — таких же аристократов, как и они. Даже забавную историю о женихах, добивавшихся руки его прабабушки, надо было хорошенько запомнить. Ведь то, что тогда произошло, раскалило до предела былую ненависть двух великих родов.

В гонке колесниц победила упряжка Клисфена, четверка великолепных коней. Его глашатай сразу же начал объявлять по всему священному округу Олимпия везде, где собирались зрители: «Эллины! Тот из вас, кто считает себя достойным стать зятем Клисфена, пусть через 60 дней прибудет к нам, в Сикион. Ровно через год после этого дня Клисфен примет решение, кому он отдаст в жены свою единственную дочь Агаристу».

Поэтому-то, когда закончилась 52-я Олимпиада (согласно современному летосчислению это был 572 г. до н. э.), собрались в Сикионе тринадцать юношей из лучших родов Эллады. Двое из них прибыли из-за моря, из богатых городов Италии. Родиной еще четырех были северные страны, где горы суровы, а варвары подходят близко к стенам греческих поселений. Афины были представлены двумя, остров же Евбея — только одним. Зато с Пелопоннеса пришли сразу четверо. Их дорога в Сикион была близкой, так как город расположен на северном побережье этого полуострова.

Они прибыли в прекрасный город, раскинувшийся у подножия крутых гор на широкой равнине, пересекаемой горными потоками. Со стороны морского залива всегда дул здоровый прохладный ветерок. С другой же, северной, стороны виднелись высокие горы Центральной Греции: на востоке — Киферон, за которым была Аттика, земля афинян[3]; прямо — Геликон, пристанище муз и преддверие равнин Беотии; на западе возносился огромный Парнас, вершины которого почти весь год были покрыты снегом.

И все же больше, чем прекрасные окрестности, приезжих интересовал сам город, людный и богатый. Земли вокруг были такими плодородными, как нигде в Элладе. Славились здешние оливки и овощи, а также кони, пасшиеся на горных лугах. Порт, лежавший всего в часе пути, был невелик, но всегда полон кораблей и лодок. Расцветали ремесла: изделия сикионских кузнецов и гончаров ничем не уступали коринфским. Местные скульпторы пользовались широкой славой, вероятно, именно в Сикионе возникло искусство обжига в печах глиняных скульптур. Однако работали и с мрамором, многому научившись от мастеров, приехавших с далекого Крита. Говорили, что на этом острове некогда удивлял своим искусством сам Дедал. Его скульптуры опутывали цепями, чтобы они не убежали, — так эти изваяния были похожи на живых людей.

Клисфен был четвертым властителем Сикиона из рода Орфагоридов. Его называли тираном, ибо Орфагориды захватили власть силой. Однако простой народ хвалил Клисфена, который покровительствовал крестьянам и ремесленникам, зато преследовал аристократов. Даже их родовым союзам он дал новые названия — по имени свиньи, осла и поросенка. Был он ловким политиком и Смелым вождем, построил много зданий: одна такая колоннада возвышалась недалеко от рынка. И при всем этом Клисфен вовсе не был гордецом. Однажды он принял участие в спортивных играх в честь Аполлона, и судья присудил победу кому-то другому. Тиран не только не разгневался, но, наоборот, возложил на судью венок, чтобы наградить справедливость.

Словом, в Сикионе было что посмотреть и чем заняться. Да и сам Клисфен заботился о досуге своих гостей. Принимал он их прекрасно. Часто беседовал с молодыми людьми, смотрел, как они состязаются на стадионе. Вскоре стало ясно, что больше всех ему пришлись по сердцу оба афинянина: Мегакл Алкмеонид и Гиппоклид из рода Филаидов. Последний по материнской линии был связан родством с тиранами Коринфа, который был расположен совсем недалеко от Сикиона. Выйдя рано утром за городскую ограду, можно было спокойным шагом к вечеру добраться до Коринфа. «Лучше уж выбрать Гиппоклида, — думал Клисфен, — да и в борцовских поединках он вроде бы более ловок. Что же касается Мегакла Алкмеонида, то хотя род его древний, могущественный и богатый, но, как говорят, очернен преступлением и проклят богами».

Наконец наступил день, когда надо было сделать окончательный выбор. Клисфен принес в жертву сто волов. Внутренности их сожгли, чтобы боги насытились дымом, мясо же подали на пиру в честь гостей и жителей Сикиона. Одновременно это являлось и последним испытанием; за вином гости состязались в искусстве пения и остроумии. Пир затягивался, все были возбуждены. Уверенный в победе Гиппоклид вдруг крикнул флейтисту: «А теперь сыграй мне что-нибудь для танца!» — и стал танцевать. Тиран смотрел на эти прыжки с нарастающим раздражением.

Тем временем весьма довольный собой Гиппоклид снова приказал: «А ну-ка, принесите мне стол!» Как только стол был принесен, он вскочил на него и стал показывать гостям, как танцуют в Лакедемоне, а потом — как в его родной Аттике. В конце концов веселый юноша встал на голову и задрыгал ногами. Этого Клисфен уже не мог стерпеть и сказал громким голосом: «Ну вот, Гиппоклид, ты и проплясал свою женитьбу!» Среди наступившей тишины раздались спокойные слова, произнесенные с небрежной усмешкой, достойной потомка великого рода: «Гиппоклиду это безразлично». Ответом ему был громкий смех пирующих.

Тогда, обратясь к своим гостям, Клисфен сказал: «Друзья! Все те, кто добивался руки моей дочери! Благодарю вас за то, что вы оказали честь моему дому. Если бы это было возможно, никого бы я не отверг. Но дочь у меня только одна. Поэтому я решил: двенадцать из женихов получат по мине серебра за то, что сватались к Агаристе и так долго пребывали вдали от дома. Дочь же свою я отдаю Мегаклу сыну Алкмеона, афинянину».

Афинские партии

От этого брака появились на свет дочь и трое сыновей. Старший из них получил имя деда — Клисфен. Так Мегакл отблагодарил тестя за его выбор и приданое Агаристы. Легко догадаться, какие богатства привез он в Афины вместе с женой, ведь даже отвергнутых женихов Клисфен одарил по-царски. Мегакл не был бедным и перед женитьбой на дочери тирана, а теперь стал одним из самых богатых людей в Элладе. Он имел наследственные владения в Аттике, а также золото, некогда полученное в Азии его отцом. Об этом золоте ходило много легенд. Рассказывают, что во время путешествия по Азии Алкмеон, отец Мегакл а, посетил однажды Сарды — столицу царя Лидии. Щедрый лидийский владыка разрешил гостю взять из его сокровищницы столько золота, сколько он в состоянии унести с собой. Хитрый Алкмеон надел широкие одежды с большими карманами, высокие сапоги и натолкал золото куда только мог, даже набрал в рот, а волосы посыпал золотой пылью. Из сокровищницы вышел, едва двигая ногами, как будто раздутый водянкой. Увидев странную фигуру, царь не мог удержаться от смеха и не только подарил Алкмеону все, что тот вынес с собой, но дал еще столько же. Лидийский владыка любил греков, почитателей бога Гермеса — покровителя поэтов, купцов… и воров.

Казалось, Мегакл получил все, что только боги могут дать простому смертному. Но он думал по-другому. Дары судьбы и небожителей он считал лишь средством для достижения главной цели — власти. Мегаклом двигало не только честолюбие, но и память о страшном бедствии, которое обрушилось на его род за два поколения до него. Тогда враги жестоко расправились с Алкмеонидами и даже выбросили из гробов прах их умерших.

«Наконец-то, — думал Мегакл, — наступает время отмщения». Теперь благодаря своим богатствам он держит в руках судьбу Афин и смирит гордыню потомков тех, кто некогда хотел уничтожить не только его род, но даже память о нем.

Так Мегакл начал опасную игру. Вокруг него сплотилась целая партия. Называлась она Побережье. В ней объединились люди, живущие у моря или пользующиеся его дарами: моряки, купцы, рыбаки и ремесленники, а также крестьяне, поселившиеся на берегах Аттического полуострова. Побережью противостояла Равнина, в которую входили богатые землевладельцы из долины р. Кефис. Среди родов Равнины большой вес имели Филаиды, а значит, и дом Гиппоклида. Неудача в борьбе за руку Агаристы еще больше усилила их неприязнь к Алкмеонидам.

За что же боролись эти две партии? Побережье защищало то политическое устройство, которое почти 30 лет назад, в 594 г. до н. э., ввел мудрец Солон. Тогда были ликвидированы многие привилегии аристократов, а право занимать должности стало зависеть только от состоятельности. Это вполне устраивало людей Побережья, которые в большинстве своем не могли похвастаться хорошим происхождением, зато были довольно зажиточными. Равнина требовала вернуться к старому обычаю, по которому власть должна находиться в руках у «лучших».

Конечно, по своему происхождению Алкмеониды должны были находиться среди родов Равнины, ибо они принадлежали к высшей аристократии, или, как их называли в Аттике, к эдпатридам. Однако в 630 г. до н. э. всех Алкмеонидов изгнали из страны — и живых, и мертвых. Судьи, принадлежавшие к самым знатным родам, постановили: Алкмеониды совершили преступление против богов и людей. Только Солон позволил скитальцам вернуться на родину. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Мегакл так яростно защищал законы Солона и боролся против родов Равнины, некогда проклявших его предков.

Равнина была могущественна и богата. Ее представители пользовались уважением народа, так как вели свое происхождение от легендарных героев и царей. Несмотря на все усилия Мегакла, до полной победы было далеко. А кроме того, в государстве существовала еще и третья партия. Ее называли Вершиной, потому что входили в нее жители неплодородных гор северной Аттики. Они слепо повиновались своему вождю Писистрату, имя которого было знакомо и другим обитателям страны: он храбро сражался в войне с Мегарой, а в мирное время всегда защищал простых людей.

Через десять лет после свадьбы Мегакла и Агаристы, т. е. приблизительно в 560 г. до н. э., Писистрат стал владыкой Афин. А произошло это так.

Писистрат

На афинский рынок влетели обезумевшие от страха мулы. Они тянули за собой повозку с залитым кровью мужчиной. Это был Писистрат. Он кричал, что, проезжая через поля, попал в засаду и только чудом остался жив. Умолял о милосердии: враги поджидают его везде, и он должен иметь стражу для защиты.

Вскоре состоялось собрание всех граждан, называемое эклессией. Было принято решение уважить просьбу человека, которому — все это видели — смерть грозит каждую минуту. Не обошлось и без возражений. Одни напоминали, что закон запрещает гражданам иметь собственные дружины. Другие утверждали: засаду придумал сам Писистрат и ранил себя для очернения своих врагов. Никто, однако, не посмел выступить решительно против него, опасаясь навлечь на себя подозрение в участии в покушении. Справедливости ради надо сказать, что скептиков было немного. Большинство все еще находилось под впечатлением переполоха на афинском рынке. Писистрат получил разрешение создать собственный отряд с условием, что он будет вооружен только палками. Этого оказалось достаточно. Однажды люди Писистрата захватили Акрополь. А тот, кто владел этим холмом с обрывистыми склонами из белого известняка, возносившимся в самом центре города, был хозяином не только Афин, но и всей Аттики.

Писистрат правил мудро, сохранял в стране покой и порядок, заботился о крестьянах и ничем не нарушал Солоновых законов. Внешне государственное устройство осталось неизменным. Однако каждый чиновник, каждый судья считался с волей человека, за которым была реальная сила. В терроре не было необходимости: трусливая покорность составляла основу тирании.

Враждебные до этого партии Равнина и Побережье стали сближаться друг с другом. Писистрат знал, какой опасностью для него грозит такой союз. О том, чтобы привлечь на свою сторону честолюбивого Мегакла, Писистрат даже не мечтал. Но может быть, удастся ослабить Равнину? Ее возглавлял Ликург, но у него был соперник — Мильтиад, который после смерти Гиппоклида стоял во главе рода Филаидов и был известен во всей Греции, так как его колесница победила в гонках на последней Олимпиаде.

Рассказывали, что в начале правления Писистрата с Мильтиадом произошел удивительный случай. Однажды, сидя у входа в свой дом, он заметил нескольких чужеземцев, прибывших издалека. Об этом свидетельствовали их одежда и копья, которые в Греции уже давно никто не брал в дорогу. Мильтиад воскликнул: «Подойдите ближе, чужеземцы! Вы можете остановиться в моем доме». Те посмотрели друг на друга, чему-то улыбнулись и приняли приглашение. А когда отдохнули, рассказали хозяину, откуда они и какова цель их путешествия.

«Мы — фракийцы из племени долонков, живем на узком и длинном полуострове, охраняющем с севера выход из залива в Гостеприимное море[4]. Вы называете этот полуостров Херсонесом. Земля у нас неплохая, в море много рыбы и на мореходстве можно заработать. Да какой от этого прок, если нас постоянно грабят соседние племена. Доведенные до последней крайности, мы отправились в дальнее путешествие в Дельфы, в храм бога Аполлона. Там прорицательница устами жреца сказала: пригласите властвовать над вами человека, который первым окажет вам гостеприимство. И вот мы идем из Дельф уже несколько дней, прошли земли фокеян и беотян, теперь путешествуем по Аттике. Везде мы ищем гостеприимного человека, но никто не раскрыл перед нами двери. Видно, наша чужеземная одежда вызывает опасения. Ты, Мильтиад, был первым, кто нас приютил. Поэтому, покорные пророчеству, просим тебя: приезжай в нашу страну, возьми власть, дай отпор врагу. Не отказывай нам, ведь это воля бога».

Вот такой рассказ передавался из поколения в поколение в роду Филаидов. И хотя он был похож на сказку многое говорило о том, что есть в нем доля истины Мильтиад действительно поехал на Херсонес, взяв с собой небольшое число переселенцев. Долонки приняли его дружелюбно, наделили землей и сделали своим правителем. Влияние дельфийских жрецов было огромным простиралось далеко. Не одно смелое путешествие в далекие края начиналось по их совету. Почему же и здесь не могла втайне действовать их рука? Несомненно, и то что овладеть Херсонесом Мильтиаду помог сам Писистрат, ибо без согласия тирана ни один колонист не мог выехать за пределы Аттики.

Долонки сделали хороший выбор. Мильтиад отбил нападения врагов, для подданных он был разумным и заботливым владыкой и поэтому получил прозвище Основатель. И хотя долонки уступили часть своей земли пришельцам из Аттики, они не остались внакладе, имея возможность пользоваться плодами долгожданного мир. После смерти Мильтиада власть на Херсонесе перешла его племяннику Стесагору.

Зато Писистрат обманулся в своих расчетах. Отъезд Мильтиада не ослабил родов Равнины. Наоборот, успех одного распалил жажду власти у других. Мегакл теперь действовал в тесном союзе с Ликургом. Тиран не мог противостоять объединенным силам обеих партий и через несколько лет был вынужден покинуть Афины.

Когда не стало общего врага, партии Равнина и Побережье снова начали борьбу между собой. На этот раз первая явно была сильнее. Мегакл оказался в трудно положении. Наконец ему в голову пришла, как он считал, спасительная идея. Почему бы не помочь Писистрату вернуться? Но при одном условии — тиран должен взять в жены его дочь. Коль скоро сам Мегакл не может стать владыкой Афин, пусть правит его зять, а затем их потомство.

Писистрат ранее уже был женат, причем дважды. О обоих браков имел сыновей. С предложением Мегакл; однако, согласился охотно, ибо иной возможности вернуться на родину тогда не видел.

Позже вся Греция смеялась над наивностью афинского люда. Мегакл и Писистрат разработали хитры план захвата Акрополя. Они отыскали рослую и хорош сложенную девушку, надели на нее дорогие доспехи и велели стоять в колеснице так, как обычно представляли богиню Афину. Вперед были высланы глашатаи, которые кричали: «Афиняне! Наша госпожа сошла с Олимпа, и сама ведет на Акрополь Писистрата, мужа, угодного всем богам!»

Толпы простаков заполнили улицы, молясь божеству и радостно приветствуя человека, которому оказали честь бессмертные жители Олимпа. Наверное, не все поверили в чудо. Но даже наиболее подозрительные благоразумно держали язык за зубами. Моменты всеобщего энтузиазма не способствуют трезвым оценкам. Но главное, опасались готовых на все отрядов обоих вождей.

Писистрат сдержал слово. Вскоре после захвата власти он взял в жены дочь Мегакла. Однако шли годы, а потомства от этого брака не было. Как оказалось, детей не хотел Писистрат. У него уже было трое сыновей, зачем же увеличивать число наследников и запутывать дело передачи имущества и власти? Когда оскорбленный тесть потребовал объяснений, тиран ответил: «Над Алкмеонидами тяготеет проклятье. Ничто не сотрет из людской памяти то, что произошло при наших предках. Твой дед нарушил священные права богов».

Действительно, то преступление было трудно оправдать. Вот что тогда произошло. Люди Килона, окруженные на Акрополе воинами Алкмеонидов, умирали от голода и жажды. Из последних сил они доползли до алтаря Афины. Вождь осаждавших, дед Мегакла, позволил им уйти. Однако, когда несчастные вышли из храма, на них по его приказу обрушился град камней. Несколько человек искали спасения у алтаря Евменид, но были задушены, чтобы ни одна капля крови не осквернила земли, посвященной богиням, и не вызвала их гнева.

Поэтому Писистрат имел полное право сказать: «Приговор судей был справедливым. Преступление и святотатство заслуживали сурового наказания — изгнания. Благодаря Солону Алкмеониды вернулись на родину. Согласен с этим, так как строго придерживаюсь его законов. Вы же, род проклятых, должны ценить эту милость и поступать рассудительно. А что касается твоей дочери, то я, как обещал, взял ее в жены. Но речи о потомстве у нас с тобой не было. Да и зачем я буду плодить с ней детей? Чтобы проклятье богов пало и на мою кровь?»

Мегаклу трудно было что-либо ответить.

Кем же был Килон, убитый его дедом? Он захватил Акрополь, потому что хотел — как теперь Писистрат — стать тираном Афин, но проиграл из-за решительных действий деда Мегакла. Тот не считался ни с чем во имя спасения свободы своей родины. Зато Мегакл обманным путем водворил на Акрополь тирана и дал ему в жены свою дочь.

После разрыва с Мегаклом дни Писистрата в Афинах были сочтены. Но может быть, он и сам хотел этого: амбиции тестя стали невыносимы, а сохранение двоевластия — невозможно. Избегая вооруженного столкновения, Писистрат тайно покинул город. Несколько лет он скитался по чужим краям, приобрел большое состояние, много союзников и наконец вновь ступил на родную землю. Во главе тысячи наемников Писистрат высадился на равнине под Марафоном, и вскоре к нему присоединились окрестные крестьяне.

Дорога из Марафона в Афины шла через широкое ущелье между горами Гиметт и Пецтеликон. Там-то, возле святыни Афины Паллены, и собрались люди Равнины и Побережья. Они были уверены в своей победе над сбродом из лагеря неприятеля. Утром, вскоре после завтрака, некоторые легли вздремнуть, другие развлекались игрой в кости. Атака Писистрата застигла их врасплох. Тот, кто не успел бежать, погиб в бою. Мегакл и его сыновья скрылись у подножия горы Парнас.

Аполлон и изгнанники

Казалось, Дельфы, затерявшиеся среди глухой тишины скальной котловины, совершенно отрезаны от мира. Почти вертикальные пики Парнаса возвышались на севере и востоке. Сразу же за обрывистым оврагом, с юга, вырастал огромный массив горы Кирфида. Только с запада открывался вид на глубокую долину, поросшую серебристо-зелеными оливами, и поблескивающую вдали гладь моря. Но именно сюда, в этот дикий край, направлялись со всех концов света толпы паломников и официальные посольства, так как суровую красоту Парнаса облюбовал Аполлон — прозревающий будущее бог света. Раз в четыре года здесь проходили игры, называемые Пифийскими, они собирали участников и зрителей не меньше, чем в Олимпии.

Дельфы стали духовной столицей народа, разделенного на сотни враждующих между собой крохотных государств-полисов. В Дельфах знали все, что делается не только в каждом из греческих городов, но и в соседних странах; при участии жрецов проводились тайные переговоры и принимались важные политические решения. С волей Аполлона и значимостью его предсказаний считались не только эллины, но и соседние народы (принятие Мильтиадом власти над долонками лишний раз подтверждает это). Мегакл поступил предусмотрительно, расположившись именно здесь. То же самое в свое время сделал его дед, вынужденный бежать из Афин после убийства людей Килона. Мегакл всячески стремился привлечь жрецов на свою сторону, ведь бог говорил их устами.

Обряды происходили следующим образом. В глубине храма, над скальной трещиной, из которой поднимались испарения, сидела жрица, называемая пифией. Находясь в полубессознательном состоянии от действия паров, она произносила бессмысленные слова, которые жрецы объясняли в стихотворной форме. Таким образом, многое зависело именно от них. Мегакл был заинтересован в том, чтобы пророчица ясно и недвусмысленно давала понять всем, обращающимся к ней за советом, что Писистрат неугоден богам, значит, надо помочь тем, кто хочет вернуть Афинам свободу.

А «неугодный богам» Писистрат правил хорошо, был снисходителен, внешне ничем не нарушал законов государства. Когда однажды кто-то возбудил против него дело, покорно явился в суд, но истец сам испугался своей смелости. Противников у Писистрата было немного, самые упорные погибли или бежали вместе с Алкмеонидами. Для населения Аттики самой главной являлась забота тирана об экономике. Он развивал строительство и мореходство, но прежде всего заботился о сельском хозяйстве. Земли своих врагов Писистрат раздал их бывшим арендаторам. На заброшенных участках создавались новые хозяйства, а для того чтобы не отрывать крестьян от пашни для поездок в город — выездные суды. Словом, в Аттике произошел настоящий переворот в отношениях собственности, что крепко привязало крестьян к новой власти.

Аристократы также пытались договориться с тираном. Кимон, брат того самого Мильтиада, который владел Херсонесом, после битвы у храма Паллены находился в изгнании. Однако ему улыбнулось счастье: на 62-х Олимпийских играх (532 г. до н. э.) его четверка коней победила в гонках. Поразительно то, что и следующую Олимпиаду выиграли те же самые кони. И тогда Кимон запятнал себя жалкой лестью: распорядился объявить, что эти великолепные жеребцы на самом деле принадлежат Писистрату, а значит, именно ему полагаются и награда, и слава. Тиран отблагодарил льстеца, прославившего его среди всех эллинов: он позволил Кимону вернуться в Афины и возвратил ему имущество.

Вскоре Писистрат умер. Власть перешла к его сыновьям Гиппию и Гиппарху (их единокровный брат Фессал не имел никакого влияния). Почти одновременно покинул этот мир враг и тесть Писистрата Мегакл. Главой рода стал его старший сын Клисфен. Ненависть двух родов была передана новому поколению.

Писистратиды старались идти по стопам отца. Особенно разумным и предусмотрительным был Гиппий. Зато его брат предавался радостям жизни: искал любовные приключения, приглашал в Афины поэтов, артистов, развлекался и пировал.

На играх 64-й Олимпиады (524 г. до н. э.) кони Кимона снова пришли первыми к финишному столбу. Вскоре после возвращения в родной город победитель был тайно убит. Распространился слух, что это сделано по приказу Гиппия. Как считали, его испугала громкая слава Кимона: человек, которого трехкратно почтила своим вниманием богиня победы Ника, был выше тиранов всего мира. Через какое-то время Гиппий очень сердечно простился с сыном своей предполагаемой жертвы — Мильтиадом-младшим и отправил его в Херсонес. В Афинах говорили: «Теперь-то совершенно ясно — Гиппий и есть убийца. Избавляется от мстителя и одновременно хочет отвести от себя подозрения».

Ни тогда, ни потом никто так и не узнал правды. Что касается Мильтиада, то он уехал главным образом потому, что в Херсонесе умер его брат Стесагор. Надо было сохранить в руках семьи власть, полученную некогда Мильтиадом Основателем при помощи Писистрата.

Только через несколько лет изгнанники в Дельфах сочли, что настал подходящий момент для свержения тирании. Гиппарх, замешанный в какой-то любовной истории, был убит; Гиппий же, мстя за смерть брата, правил очень сурово. Алкмеониды двинулись в Аттику во главе отряда своих сторонников. Они были убеждены, что, как только ступят на родную землю, народ восстанет против угнетателя. Изгнанники разбили лагерь в горной местности Лепсидрий. Но вместо толп добровольцев к ним присоединились лишь немногочисленные, группки врагов Гиппия. Большинство благоразумно выжидало, кто окажется победителем. Вскоре наемники тирана окружили Лепсидрий. Алкмеониды, хотя и прорвались сквозь кольцо врагов, но потеряли многих людей.

Клисфен сделал из этого тяжелого поражения следующий вывод: собственными силами он и его сторонники никогда не смогут сбросить тиранов. Но для того что бы получить помощь, надо иметь много денег. Род располагал только тем, что удалось собрать после поспешного бегства от воинов Писистрата. Правда, с годами эти средства увеличились, так как из Дельф можно было проводить выгодные финансовые операции со всем эллинским миром. Но для большой политики накопленная сумма была слишком скромна. И тут Алкмеонидам повезло.

За 25 лет до описываемых событий в Дельфах сгорела святыня Аполлона. Опекунский совет храма решил восстановить его в еще большем великолепии. Подсчитали, что стоимость постройки составит около 300 талантов[5]. Это была огромная сумма. Святыня располагала богатыми дарами государств и частных лиц, но они считались собственностью бога и были неприкосновенными. Сбор пожертвований велся по всей. Греции и даже за ее пределами: деньги на святое дело передал фараон Египта. Таким путем за многие годы собрали лишь четвертую часть необходимой суммы. Остальное решили получить во время строительства из храмовой сокровищницы и за счет вкладов государств-покровителей. Вскоре после поражения под Лепсидрием строительные работы начались. Общее руководство поручили Клисфену. Это была не только почетная, но и очень выгодная должность. Благодаря ей Алкмеониды могли использовать значительные средства, поступавшие к ним по мере продвижения работ. Клисфен оказался человеком энергичным и оборотистым и хорошо выполнил порученное ему дело. Фронтон святыни был выстроен более пышным, чем этого требовал договор: вместо обычного известняка использовали дорогой паросский мрамор. Правда, ходили упорные слухи, что стоимость работ ниже сообщенной Клисфеном опекунскому совету и разницей он делится с жрецами. Увы, проверить это было невозможно! Зато теперь, когда к прорицательнице прибывал кто-либо из Спарты, он уезжал с одним и тем же ответом пифии: спартанцы — самый могущественный народ Эллады — обязаны освободить Афины из-под ярма тиранов.

С момента убийства Гиппарха и поражения под Лепсидрием прошло четыре года. Сомнительно, чтобы призывы дельфийской пророчицы сами по себе склонили спартанское правительство к каким-либо действиям, если бы не ошибочный шаг властителя Афин. Он хорошо знал о предсказании и решил предостеречь спартанцев от искушения вмешаться в дела его государства. С этой целью Гиппий демонстративно установил дружеские отношения с Аргосом — извечным врагом Спарты.

Ответ спартанцев не заставил себя ждать. Весной 510 г. до н. э. их отряд высадился в Фалерском заливе, недалеко от Афин. Однако тиран вовремя успел стянуть силы своих союзников из далекой Фессалии. Все деревья на широкой приморской равнине вырубили, чтобы прекрасной фессалийской коннице было где развернуться. Союзники Афин атаковали спартанцев еще до того, как последние успели подготовиться к битве. Многие из них были убиты на месте, остальные бросились на корабли и поспешно отплыли. Однако вскоре в Аттику вторглась большая спартанская армия во главе с царем Клеоменом. Вместе с ним шли и изгнанники. К спартанцам и Алкмеонидам присоединились все, кто устал оттирании и кто хотел вовремя оказаться на стороне победителя.

Гиппий засел на Акрополе, где был обеспечен всем необходимым. Казалось, тиран снова выйдет из сложного положения, так как спартанцы не хотели тратить время на осаду неприступной скалы и уже готовились к отходу. Но тут им помог случай: были схвачены сыновья Гиппия. Имея в руках таких заложников, можно было ставить жесткие условия. Гиппий и его брат должны были покинуть родину в течение пяти дней, взяв с собой только движимое имущество. Они выехали в Малую Азию, в окрестности Трои, где их отец некогда владел г. Сигей, и стали подданными персидского царя, земли которого простирались до Эгейского моря и даже за Геллеспонт[6], до нижнего течения Дуная.

Так, в 510 г. до н. э. закончилась власть рода Писистрата над Афинами, длившаяся с перерывами почти полвека.

Законы Клисфена

Сын Мегакла прославился как освободитель города. Между тем на родине у него было больше врагов, чем друзей. Многие в глубине души сочувствовали изгнанному тирану, были такие, кто сам желал занять его место. И почти все завидовали триумфу Клисфена. Возродилась старая неприязнь родов Равнины к Алкмеонидам. Недоброжелатели шептали друг другу: «Только избавились от сына Писистрата, а уж нам на шею сел новый господин, потомок проклятых!»

Крестьяне и ремесленники вели себя индифферентно, некоторые даже сожалели о временах тирании. Им тогда жилось не так уж плохо: первые получили землю, а вторые всегда имели верный заработок благодаря строительству и развитию мореходства. А что им ждать от нынешней свободы, которая в любой момент могла быть уничтожена и переродиться в борьбу сильных мира сего за власть?

Главой всех врагов Клисфена стал Исагор. Он происходил из аристократической семьи, из поколения в поколение боровшейся с Алкмеонидами. Исагор не скрывал своей симпатии, по крайней мере на словах, к изгнанному Гиппию, что обеспечило ему поддержку сторонников последнего. О том, как велико было влияние Исагора, свидетельствовало избрание его уже на третий год после освобождения главным архонтом. Это был очень почетный пост, ибо архонт в течение года руководил государством. В Афинах даже по-особому датировали события, говоря: это произошло, когда архонтом был такой-то. Но главный архонт сосредоточивал в своих руках и большую власть. Он возглавлял коллегию архонтов, состоявшую из девяти человек и занимавшуюся всеми государственными делами. Архонт также частично осуществлял судебную власть.

Если Клисфен хотел сохранить свое политическое влияние, он обязательно должен был добиться поддержки масс. Сын Мегакла быстро это понял. Он выступил перед народным собранием с проектом кардинальной реформы государственного устройства. Его предложение было принято с огромным энтузиазмом. Однако наивно предполагать, что идея реформ возникла неожиданно и только у Клисфена. Вероятно, некоторые из новых для Афин законов были заимствованы из других стран, где действовали уже давно. Да и афинский народ не был пассивной массой, ожидающей чьего-то озарения, он каким — то образом и сам выражал свои желания. Однако новая конституция, а именно так надо назвать эти преобразования, своим окончательным видом была обязана Клисфену. Борьба политиков за власть только ускорила ее разработку и принятие.

Можно без преувеличения сказать, что демократия, народовластие, начинаются в Афинах со времен Клисфена. С течением времени сущность этого строя менялась мало — ему придавали только более радикальные черты. Поэтому уважение к законам Клисфена было в Афинах всеобщим, особым же почетом его имя пользовалось в доме, где подрастал Перикл, ибо Клисфен был дядей его матери, Агаристы.

Не без колебаний автор приступает к рассказу о сути новых законов. Он прекрасно понимает, что большинство читателей пропустит эту главу, как не имеющую значения. Ученые же коллеги будут иметь претензии: сколько упущений, сколько упрощений! В свое оправдание автор хочет сказать следующее: речь пойдет только о самых важных факторах, необходимых для понимания того, как функционировало государство в эпоху Перикла.

Вся Аттика, включая Афины, со времен Клисфена делилась более чем на сто демов, или округов. Хотя они занимались только местными делами, их связь с государством была очень тесной. Каждый афинский гражданин, принадлежал к одному из демов: это право являлось наследственным и не было связано с действительным местом проживания. Например, Алкмеониды состояли в деме Алопеки, а отец Перикла и, значит, он сам — в деме Холагр; оба они находились недалеко от Афин.

Запись в дем происходила после того, как юноше исполнялось восемнадцать лет и свидетели подтверждали, что он происходит от брака, заключенного законным путем, и является свободным. Составляя подобные списки в первый раз, в него включили всех, кто утратил гражданство при тиранах, а также в виде исключения тех, кто его вообще никогда не имел. Эти новые граждане были безраздельно преданы Клисфену. Но не следует думать, что гражданство получили все жители Аттики — его, естественно, не имели рабы, а также проживавшие здесь чужеземцы — метеки.

Важнейшими, однако, явились другие новшества, введенные Клисфеном. С давних времен в Аттике существовали так называемые филы, т. е. родовые союзы. Их было четыре, и они имели определенное политическое значение, так как из их состава избирался совет — буле. Последний насчитывал четыреста членов — по сто от каждой филы — и наблюдал за ведением текущих государственных дел. Клисфен сохранил родовые филы, опору аристократии, только как религиозные союзы: их члены должны были совместно совершать жертвоприношения духам общих предков. Кроме того, были созданы десять территориальных фил, или областей, разбросанных по всей стране, причем так, чтобы в каждую из них входили части районов, поддерживавших Равнину, Побережье и Вершину. Административную единицу, образованную из этих трех частей, называли тритией. В каждой филе было три тритии. Благодаря такому устройству старая политическая вражда между партиями должна была со временем исчезнуть.

Совет (буле) отныне состоял из пятисот членов. Их избирали ежегодно — по пятьдесят от каждой филы. В течение года они по очереди председательствовали в совете. Эти пятьдесят были чем-то вроде правительства страны. Период правления назывался пританией, а сами правители — пританами. Треть их постоянно находилась в здании совета на агоре[7], они даже питались вместе. Каждый день по жребию правители выбирали из своих рядов притана, становившегося на этот короткий срок главой государства. Он получал печать и ключи от святынь, где хранились архивы и казна.

Заседания совета в полном составе проходили ежедневно, за исключением праздников и неблагоприятных дней. Пританы определяли круг вопросов, подлежащих обсуждению, они же созывали народное собрание и оглашали его повестку дня. Местом проведения собраний был небольшой холм Пникс, на запад от Акрополя. Здесь на расположенных амфитеатром деревянных лавках могли находиться одновременно несколько тысяч человек. Ораторы выступали с каменной трибуны у стены, где сидели председательствующий и пританы. Участвовать в собрании мог каждый гражданин, не запятнавший себя бесчестьем. Даже в период наивысшего расцвета в Афинах было не больше 40 тыс. граждан, и только часть из них посещала собрания: крестьяне и ремесленники не могли на весь день оторваться от работы.

Действовало правило: в течение притании должно состояться не менее одного народного собрания, позднее за тот же период их проходило целых четыре. Собрание граждан было основной и одновременно высшей инстанцией. Каждый гражданин обладал правом прямого голосования и произнесения речей. Собрание в принципе имело неограниченные полномочия: оно избирало чиновников, в любой момент могло снять их с занимаемого поста, решало вопросы войны и мира, но иногда рассматривало и самые мелкие судебные дела. На практике же собрание обычно ограничивалось кругом вопросов, предварительно разработанных и предложенных советом. Однако позднее утвердился обычай посвящать каждое второе собрание в притании обсуждению предложений граждан, касающихся как государственных, так и частных дел. Тот, кто хотел взять слово, возлагал на алтарь оливковую ветвь и поднимался на трибуну.

Зато первое народное собрание всегда называли главным, оно имело заранее определенный круг вопросов. Сначала, голосуя поднятием рук, решали, как чиновники справились с порученными им делами. Потом обсуждали снабжение города продовольствием, особенно зерном, ибо бесплодная и неурожайная Аттика издавна была вынуждена его ввозить. Далее рассматривались вопросы обороны страны, обвинения в государственной измене и имущественные споры. Каждый гражданин мог произнести речь, за исключением тех, кто плохо обращался с родителями, уклонялся от военной службы, струсил на поле битвы и растратил унаследованное имущество. Оратор надевал на голову миртовый венок; это означало, что он в данный момент служит государству и его личность неприкосновенна. Такой венок, кроме него, имели право носить члены совета, чиновники и жрецы во время исполнения ими официальных обязанностей. Лишить оратора слова мог только председатель собрания.

Кроме десяти фил и нового порядка работы совета, Клисфен ввел еще одно новшество — коллегию десяти стратегов, по одному от каждой филы. Как показывает само название, стратеги должны были командовать войском и заниматься всем, что с ним связано. Однако их права вскоре значительно расширились, ибо оборона страны тесно переплеталась с внешней политикой и экономикой. Стратеги являлись очень влиятельными чиновниками еще и потому, что эту должность можно было занимать сколько угодно, времени, и притом каждый год. Архонтом же, продолжавшим формально оставаться первым человеком в государстве, становились только один раз в жизни. Таким образом, каждый, кто стремился сделать карьеру, боролся именно за должность стратега.

Такова была Клисфенова демократия, считавшаяся многими чересчур широкой, а в действительности весьма ограниченная — и не только потому, что в политической жизни не принимали участия рабы и метеки. Сами афинские граждане не были равны между собой. Клисфен сохранил их разделение, введенное за сто лет до него Солоном. Каждый гражданин принадлежал к одному из имущественных классов в зависимости от дохода. В первый, класс входили все те, чей доход составлял не менее 500 мер зерна, оливкового масла и вина либо соответствующую денежную сумму. Во втором классе было достаточно иметь 300 мер, а в третьем — только 200. Все остальные входили в четвертый класс. Это были так называемые феты — люди, живущие главным образом своим трудом. Правда, они могли принимать участие в народных собраниях, голосовать и выбирать, но не имели права занимать высшие государственные должности, а значит — входить в совет, называвшийся Ареопагом и состоявший из бывших архонтов. Компетенции Ареопага, особенно в области судопроизводства, были весьма широкими. Конечно, феты могли заседать в народных судах и входить в совет пятисот, однако лишь немногие граждане четвертого классу пользовались этим правом, потому что заседания судов или совета были частыми и продолжительными.

Представители власть имущих считали, что привилегии им даны справедливо, так как в случае войны они составляли основу войска в качестве тяжеловооруженных воинов — гоплитов. Только они могли позволить себе покупку полного доспеха. Бедняки либо вообще не несли военной службы, либо привлекались к ней в качестве лучников. Поэтому-то власть имущие имели полное право сказать: «Мы отдаем государству самую богатую дань — свою кровь. Мы не отбираем у фетов право голоса, но не можем им дать полного права участвовать в управлении». Клисфен полностью разделял подобные взгляды и не нарушил закона Солона. Это предстояло сделать его преемникам, да и то косвенным путем. Формально имущественные классы никто не отменял, но на практике разделение утратило значение и даже самым бедным был открыт доступ к высоким постам. Дело демократизации завершил Перикл. Однако личное влияние самого вождя настолько усилилось, что граждане говорили: «В Афинах только видимость правления народа, а на самом деле — единовластие».

Бронзовая колесница на Акрополе

Реформы Клисфена только-только начали осуществляться, когда в Афины явился спартанский гонец и объявил: «От имени нашего государства напоминаю вам, что здесь находятся люди, запятнавшие себя преступлением и проклятые богами. Исполните вашу святую обязанность и очистите город от скверны».

Гонец не скрывал, что следом за ним спешит с отрядом воинов сам царь Клеомен. Так спартанцы, которые совсем недавно помогли Алкмеонидам изгнать тиранов, вдруг открыто и жестоко выступили против них. Почему же это произошло?

Клеомен прибыл в Аттику по просьбе Исагора. Люди недоброжелательные, в которых в Афинах не было недостатка, утверждали, что обоих государственных мужей связала столь тесная дружба потому, что царю очень понравилась красивая жена Исагора. Последний же во время предыдущего пребывания Клеомена в городе проявил снисходительность. Однако в действительности более важные причины политического характера заставили спартанцев вмешаться во внутренние дела Афин. Исагор был сторонником олигархии, т. е. такого строя, при котором власть принадлежала исключительно родовитым людям. А Спарта как раз и являлась олигархическим государством, имевшим, однако, ту особенность, что здесь знатность и богатство всегда шли рука об руку. Политические права имели только несколько тысяч спартанцев, которым принадлежали земля и работавшие на ней полузависимые крестьяне — илоты. Даже свободные жители городков, так называемые периеки, не принимали в делах правления никакого участия. Неудивительно, что, по мнению спартанцев, Клисфен со своими реформами зашел слишком далеко: приравнял благороднорожденных, богатых к простому народу. В Спарте подобное было невозможно.

Еще до прибытия царя Клисфен благоразумно покинул город. Клеомен занял Афины без боя и тут же начал наводить свои порядки. Семьсот семей, связанных узами родства с Алкмеонидами, были изгнаны из страны. Спартанец открыто стремился к установлению олигархии и передаче власти Исагору. Суд, состоявший из трехсот человек во главе с Мироном из Флиунта, повторно проклял Алкмеонидов.

Только теперь стало ясно, какое огромное значение имели реформы и какой поддержкой они пользовались. Недавно созданный совет пятисот наотрез отказался выполнить требования захватчиков. Народ вышел на улицы, чтобы защитить своих вождей. Исагор и Клеомен скрылись на Акрополе и после трех дней осады сдались. Им сохранили жизнь. Клисфен вернулся в город, чтобы довести реформы до конца.

Спартанцы, разумеется, не могли примириться с таким поворотом событий. Теперь речь шла об их престиже во всей Элладе. В Аттику вторглись уже оба спартанских царя, Демарат и Клеомен (по давнему обычаю в этом государстве правили два царя из двух разных родов). Они вели не только спартанцев, но и войска небольших союзных городов. Дошли до Элевсина, где находился святой округ богини Деметры. Тем временем беотийцы заняли два приграничных района Аттики, а жители острова Ев — бея переправились через пролив и опустошали ее восточное побережье. «Добрые» соседи спешили поделить между собой страну, непокорный народ которой не смог управлять ею сам.

В это время в спартанском лагере под Элевсином возникли острые противоречия. Сначала его покинули отряды коринфян якобы потому, что считали войну несправедливой. На самом деле они просто не хотели проливать кровь во имя чужих интересов. Их примеру последовали и другие союзники. Вскоре возник спор между самими царями, давно ненавидевшими друг друга, и спартанцы покинули пределы Аттики. Это бесславное предприятие имело для Спарты лишь одно благоприятное последствие — там ввели правило, согласно которому только один царь может выступать с войсками в поход.

Афиняне сразу же напали на оставшихся врагов. Сначала они разгромили беотийцев, пленив семьсот из них, а потом переправились на Евбею. Пленники, взятые в обоих походах, долго стонали в афинских подземельях, скованные кандалами. Их выпустили только после получения большого выкупа — по две мины[8] серебра с человека. Оковы были вывешены на Акрополе, а у входа на холм поставили бронзовую скульптуру — колесницу, запряженную четверкой коней. На постаменте была выбита надпись: «Афинские юноши пленили в бою беотийцев и евбейцев. Их вражью гордыню сковали железные цепи. Десятую же часть выкупа — этих коней — они жертвуют Афине Палладе»[9].

Пол века спустя Геродот писал о последствиях этих событий. «Итак, могущество Афин возрастало. Ясно, что равноправие для народа не только в одном отношении, но и вообще — драгоценное достояние. Ведь пока афиняне были под властью тиранов, они не могли одолеть на войне ни одного из своих соседей. А теперь, освободившись от тирании, они заняли безусловно первенствующее положение. Поэтому, очевидно, под гнетом тиранов афиняне не желали сражаться как рабы, работающие на своего господина; теперь же после освобождения каждый стал стремиться к собственному благополучию»[10].