Перикл и Аспазия

Первая победа Перикла

Протесилай — властитель фессалийской Филаки — женился на Лаодамии. Только один день длилось их счастье. Во время свадебного пиршества прибыл гонец от царя Агамемнона: флот уже готовится к выходу в море. Протесилай со своей дружиной должен явиться немедленно, чтобы принять участие в походе на Трою. Поспешно совершая свадебный обряд, сопровождаемый слезами и болью прощания, молодые совсем забыли принести надлежащее жертвоприношение Афродите. А богиня любви была мстительна.

Вскоре в Филаку пришла печальная весть. Когда корабли пристали к азиатскому побережью под Троей, Протесилай первым спрыгнул на берег и первым обагрил кровью желтый песок: его настигло смертельное копье троянского героя Гектора.

Лаодамия отказывалась верить этим известиям, хотя многие клялись, что видели могилу Протесилая на Херсонесе. Именно там, на земле Европы, а не в Азии похоронили его друзья. Молодая женщина жила надеждой па возвращение мужа, оставаясь глухой к увещеваниям отца, вознамерившегося отдать ее другому. Надежда и любовь победили: в один прекрасный день Протесилай — живой, здоровый и такой же молодой и красивый, как в день прощания, стоял у ворот своего дома. Среди слез и объятий, радости и расспросов время летело быстро. Но наступил момент, когда Протесилай сказал: «А теперь, жена, скажу тебе всю правду. Я пришел из царства мертвых. Боги подземелья смилостивились над нашей верной любовью и долготерпением. Они вернули мне тело, кровь и тепло жизни, позволили ненадолго прийти сюда. Подходят к концу последние минуты нашей встречи. Взгляни на того юношу, что нетерпеливо прохаживается у ворот. Это не мой слуга, а Гермес — посланец богов. Он привел меня к тебе и теперь дает знак, что пора уходить».

Протесилай возвратился в печальный мир теней не один. Вместе с ним ушла Лаодамия, выбравшая смерть от собственной руки, чтобы не расставаться с любимым.

Такова легенда о Протесилае. Перс Артаикт осквернил и ограбил его могилу не только из жадности, но и для того, чтобы покарать первого эллина, коснувшегося как враг земли азиатов. Сатрап откровенно сказал об этом Ксерксу: «Господин мой! В Элеунте есть владения одного грека, который некогда осмелился напасть на земли, ныне принадлежащие тебе. Справедливость восторжествовала, и он был убит. Прошу тебя, отдай мне Элеунт. Пусть все знают, что никто не может нарушать безнаказанно границ твоего государства».

Конечно, Ксантипп и жители Элеунта поступили с Артаиктом жестоко. Однако они хотели не только наказать святотатца, но и продемонстрировать всему миру, что окончательная победа в войнах между континентами, длившихся в течение многих веков, осталась за эллинской Европой.

И все же в Афинах нашелся человек, сумевший отметить триумф над Азией более достойным и благородным образом. Ровно через пять лет после взятия Сеста у стен Акрополя была представлена драма о великой войне между греками и персами. Она отобразила значительность победы греков, но была свободна от крикливого хвастовства и высокомерного презрения. Автор этого произведения имел право на великодушие к врагу, ибо сам мужественно защищал отчизну. Его вынесли с марафонского поля истекающим кровью. Брат поэта потерял там руку, пытаясь взобраться на персидский корабль. Позднее поэт сражался у Саламина и под Платеями. Эти победы он выбрал в качестве сюжетной канвы своего произведения. Оно называлось «Персы», потому что именно они были его героями.

Создателя «Персов» звали Эсхил. Он поставил свою драму в 472 г. до н. э. с помощью Перикла, которому в то время было чуть более 20 лет. Сын покорителя Сеста стал хорегом Эсхила. Это означало, что он должен покрыть все расходы по обучению и содержанию хора в пьесах Эсхила.

Драматические представления организовывались в Афинах следующим образом. Архонты вступали в свою должность в июле. Это было официальное начало года. Сразу же к главному архонту приходили поэты, которые предлагали его вниманию свои творения. Среди множества претендентов архонт выбирал трех. Их произведения и должен был смотреть афинский люд во время праздник в честь бога вина и радости Диониса. Праздник назывался Великие Дионисии и проходил ранней весной. Одновременно архонт назначал хорегов. Эта почетная обязанность исполнялась только богатыми гражданами и являлась чем-то вроде налога в пользу государства. Богач приходилось раскошеливаться, так как затраты на хо были весьма значительными: обычно он состоял из пятнадцати участников, поющих и танцующих несколько раз по ходу представления. Зато труд актеров оплачивало государство. В то время для постановки драмы их нужно было только двое. Они одновременно выступали на сцене, исполняя как мужские, так й женские роли и меня, при этом маски и одежду. Третий актер стал играть спектаклях лишь несколько лет спустя.

Празднества в честь Диониса длились несколько дней: драмы показывали с 11 по 13 элафеболиона[24]. Представления начинались ранним утром, по только вечером пустели сцена и места для зрителей, ибо каждый поэт представлял на суд афинян три трагедии, а также — в конце отведенного ему дня — произведение легкого, если не сказать легкомысленного, содержания. Последнее называли «Сатаровой драмой», потому что хористы вы ступали в козьих шкурах, как те бесстыжие божки, что бегали по горным пастбищам и лесным дебрям.

Судьи присуждали три награды — каждому из избранных поэтов (никто не должен уйти с праздника радости и веселая с горечью в сердце). Однако почетной считалась только первая из них, ее вместе с поэтом получал и хорег, от щедрости и предусмотрительности которой во многом зависел успех постановки.

Перед выступлениями постоянно проводились репетиции хора. Поэт и его хорег должны были внимательно следить за ними. Таким образом, Перикл — сын победи теля персов под Микале, покорителя Сеста и убийцы Артаикта — не один раз слушал слова Эсхиловой драмы боли и отчаянии побежденных.

К огромному надгробию из валунов подъезжает на колеснице в сопровождении пышной свиты персидская царица. Она жалуется окружающим ее придворным: «С тех пор как мой сын отправился на завоевание страны эллинов, меня преследуют плохие сны и виденья. Последний кошмар был такой явственный, как никогда. Передо мной стояли две молодые прекрасные женщины, похожие друг на друга, как сестры. Одна из них была одета в греческую, а другая — в персидскую одежду, они ссорились между собой и кричали. Это заметил мой сын и впряг обеих в свою колесницу. Персиянка охотно подчинилась, но гречанка стала рваться на волю, сбросила ярмо и разорвала его. Сын упал с колесницы на землю. Неожиданно перед ним появился весь в слезах его отец и мой муж Дарий, который покоится в этой гробнице. Сын мой разрывает на себе одежды, обезумев от горя и отчаяния. Вот какой сон приснился мне сегодня ночью. И как только я встала с ложа, то сразу же поспешила сюда, чтобы принести жертвы богам и отвратить несчастье».

Придворные утешают царицу. Одновременно они объясняют ей, где находятся Афины, против которых отправился в поход Ксеркс, рассказывают, как живут и сражаются афиняне. Но в этот момент вбегает гонец, опередивший возвращающегося владыку, и возвещает о поражении: «Причиной всех несчастий был человек, посланный ночью из лагеря врага к твоему сыну; он клялся, что, как только па землю опустится тьма, эллины спешно возьмутся за весла и бросятся во все стороны, чтобы бежать как можно дальше от Саламина. Царь наш, поверив этим коварным словам, приказал с наступлением ночи окружить остров. Наши корабли быстро встали в узких проливах. Когда же взошло солнце, эллины запели боевую песню, громовым эхом отразившуюся от прибрежных скал. Только тут мы поняли, что стали жертвой измены, ведь так поют, готовясь к сраженью, а не к бегству.

Сначала вперед пошло правое крыло греческого флота, а потом двинулся весь их строй. Мы явственно слышали крики: «Вперед, эллины! За нашу свободу! За жен и детей! За святыни богов и могилы предков!» Корабли с грохотом столкнулись бронзовыми таранами. Сначала мы мужественно сопротивлялись. Но в страшной тесноте наши суда ломали друг другу весла и сталкивались между собой. А тем временем греки атаковали все яростнее. Море постепенно покрывалось обломками разбитых кораблей, а волны выбрасывали на берег горы трупов. Отовсюду были слышны мольбы о помощи и стоны. Мало кто из наших умел плавать ц многие утонули. Мы начали отступать. Так продолжалось до темноты».

Выслушав вестника несчастья, царица, плача, удаляется. А тем временем старцы жалуются: «Несчастные матери стонут и причитают, срывают покрывала со свои: лиц, орошают слезами одежды. Великое горе пришло в каждый дом. Отовсюду слышен непрекращающийся плач юных жен. Только испытавшие первую радость замужества напрасно хотят бежать к своим возлюбленным. Пусто брачное ложе, засох цветок счастья».

Наверное, так же некогда рассказывали о боли и тоске Лаодамии, муж которой в день свадьбы отправился и поход против азиатского города, навстречу собственной смерти.

С тревогой и восхищением следили зрители за тем как развиваются события в драме Эсхила. Вот царица возвращается к могиле мужа уже пешком, без блестящей свиты. Она принесла жертвы душе умершего и богине Земли, возлагает их под аккомпанемент молитв и причитаний старцев. И вдруг на вершине могилы появляется овитый в саван призрак Дария. Этот пришелец из царства теней объясняет причины поражения сына: построив мост через Геллеспонт, Ксеркс связал море, оп хотел быть сильнее бога водной стихии и поэтому именно на море потерпел неудачу. На суше, в битве под Платеями, греки тоже разбили персов.

Покидая мир живых, Дарий с тоской прощается с ними: «Возвращаюсь под землю, куда не доходят лучи благодатного солнца. Но не предавайтесь отчаянию, не презирайте радостей жизни, ибо мертвым уже ничего не нужно!»

Едва исчез призрак великого царя, как прибыл сам Ксеркс. Во все более ускоряющемся темпе несутся со сцены жалобы побежденного владыки и плач его вельмож. Афинский люд радовался, видя, как его еще недавно могучий и страшный враг валяется в пыли. Но он же вместе с поэтом сочувствовал жертвам войны, всем, кого разлучила смерть.

Итак, первую награду во время Великих Дионисий 472 г. до н. э. получили поэт Эсхил и его хорег Перикл — сын Ксантиппа.

Падение Фемистокла

Посланец Ксеркса, рассказывая царице и придворным Саламинской битве, даже не вспомнил о Фемистокле можно предположить, что каждый афинянин знал, кому принадлежала мысль завлечь персов в западню. Однако в драме, поставленной за четыре года до этого, в 476 г. до н. э., заслуги Фемистокла превозносились весьма откровенно и горячо. Драма называлась «Финикиянки». Ее автором был поэт Фриних, а хорегом — сам Фемистокл. Постановка обошлась ему в кругленькую сумму: он должен был оплатить не один, как обычно, а целых два хора. Один из них представлял финикийских женщин, мужья и сыновья которых погибли, служа царю на кораблях, а другой — персидских сановников, как и у Эсхила. События в драме происходят при дворе Ксеркса. Причиной жалоб и плача, так же как в «Персах», было поражение у Саламина; однако в «Финикиянках» имя Фемистокла часто произносилось со сцены. Драма получила тогда первую награду, а гордый победитель персов приказал выбить надпись: «Хорегом был Фемистокл, поэтом — Фриних, архонтом — Адимант».

В год «Финикиянок» Фемистокл был на вершине славы и им восхищался не только Фриних. Через несколько месяцев после постановки драмы начались игры в Олимпии. Сюда прибыл и Фемистокл. Когда саламинский герой появился на трибунах, зрители встали с мест и устроили ему овацию. Люди, приехавшие из самых отдаленных уголков эллинского мира, показывали его друг другу: «Смотрите, вот он, саламинский победитель!»

Афиняне имели еще больше причин для благодарности. Фемистокл обеспечил их городу безопасное будущее: сразу после изгнания персов он выстроил стены, защищавшие Афины. Спартанцы были против этого, ибо они хотели бы видеть столицу Аттики беззащитной, зависящей в случае опасности от их помощи. Фемистокл сумел обмануть спартанцев, искусно ведя с ними долгие переговоры. Одновременно он направил всех жителей города, даже женщин и детей, на строительство укреплений, которые должны были стать его щитом. В течение нескольких месяцев были построены основные стены. Их длина в наших единицах измерения составляла около 6 км, а толщина — в зависимости от местоположения — от 2 до 5 м. Фундамент был сделан из валунов, выше положили кирпичи. Строители в спешке использовали любой материал: обломки разрушенных персами домов и даже каменные надгробия. Через несколько лет были построены несколько десятков мощных башен и десять хорошо укрепленных ворот, четверо из которых вели на запад, к морю.

Фемистокл делал все, чтобы навсегда связать Афины с морем. Кажется, он даже предлагал вообще бросить старый город и построить на побережье, в Пирее, новый. Этого, однако, не произошло, хотя после учиненного персами погрома такая возможность была: в Афинах уцелели только те дома, в которых размещалась персидская знать. Но люди предпочитали строиться на пепелищах, вблизи родительских могил и древних святынь. Пирей тоже разрастался из года в год. Для того чтобы обезопасить его жителей и порт от внезапных нападений, Фемистокл и здесь приступил к строительству больших стен. Они были длиннее и мощнее афинских и, перекрыв полуостров со стороны материка, тянулись вдоль извилистого побережья на протяжении 13 км. Их толщина составляла от 2,5 до 5, а местами до 8 м. В несколько десятков шагов одна от другой возвышались башни.

Фемистокл не закончил укрепление Пирея. В 472 г. до н. э., когда Эсхил и его хорег поставили «Персов», над головой выдающегося военачальника и политика стали сгущаться тучи. Это явилось одной из причин, по которой его имя ни разу не упоминалось в драме.

Гром грянул весной следующего года. «Суд черепков» приговорил Фемистокла к изгнанию как подозреваемого в тиранических замыслах. Недавний властитель Афин выехал в Аргос, но и оттуда он вскоре был вынужден бежать, подобно преступнику. На этот раз афиняне обвинили его в сговоре с персами. К преследованию рьяно подключились спартанцы, которые незадолго до этого под тем же самым предлогом казнили Павсания — победителя персов при Платеях.

С Пелопоннеса Фемистокл сумел бежать на остров Керкиру в Ионическом море. Но его жители, хотя и многим ему обязанные, опасались обоих могущественных государств. Они избавились от докучливого гостя, перевезя его на континент, на побережье Эпира. Оттуда Фемистокл пришел в страну молоссов. Это был родственный грекам народ, но уже сильно перемешанный с соседними племенами. Царь молоссов Адмет был давним врагом Фемистокла (последний, еще будучи на вершине власти, отказал ему в одной просьбе). Тем не менее изгнанник направился прямо в дом царя. Того не было дома. Жена Адмета посоветовала ему: «Возьми моего сына на руки и сядь возле очага!»

Древний закон гостеприимства свято соблюдался в этом диком краю. Адмет взял несчастного под свою опеку и приказал провести его через грозные и дикие горы Македонии на восток, к побережью Эгейского моря. Здесь Фемистоклу, который, естественно, скрывал свое настоящее имя, удалось сесть на торговый корабль, направлявшийся к малоазиатским берегам. На половине пути разыгралась страшная буря и «купцу» пришлось зайти на остров Наксос, где стояла афинская эскадра. Преследуемому пришлось прямо сказать капитану: «Ты должен меня спасти. Если мы попадем в руки афинян, я скажу им, что ты взял меня на борт, прекрасно зная, кто я такой и почему я скрываюсь. Тебя покарают как соучастника. Но ты можешь спасти и себя и меня, если выполнишь то, что я тебе скажу: не позволяй никому покидать корабль, и, как только мы очутимся в Азии, я щедро тебя награжу».

Целые сутки капитан держал свой корабль в открытом море, вдали от афинского флота, хотя сильная волна и грозила перевернуть судно. Когда буря утихла, они поплыли в Эфес. Оттуда Фемистокл уже по суше отправился в глубь персидского государства, где правил царь Артаксеркс. Изгнанник послал ему письмо следующего содержания: «Среди всех греков я, Фемистокл, больше всего повредил твоему дому. Но делал я это лишь тогда, когда твой отец угрожал Элладе. Зато во время его отступления я оказал вам не одну услугу. Теперь греки меня изгнали, ибо им стало известно о моей симпатии к твоей семье. Пусть же мне будет позволено доказать свою преданность. Через год я предстану перед твоим царственным ликом и расскажу о цели своего приезда».

В течение года Фемистокл научился персидскому языку. Никто из греков так и не узнал, о чем он разговаривал с царем во время их встречи. Фактом является то, что с этого времени изгнанник пользовался милостями владыки и большим влиянием при его дворе. Он также получил в дар три города в западной части Малой Азии и обосновался в одном из них — Магнесии, сумев перевезти туда всю свою семью. Из этого города, лежащего поблизости от побережья Эгейского моря, он внимательно следил за всем происходящим на родине. С каким чувством он — основатель Пирея и создатель афинского флота — узнавал о том, что его соотечественники теперь господствуют на море и совершают смелые экспедиции на Кипр и даже в Египет? Ведь это были плоды того дерева, которое посадил он, изгнанник, осужденный афинским судом.

Фемистокл умер в возрасте 65 лет. Его могила и надгробие сохранялись в Магнесии в течение многих веков. Кто бы ни посещал город, думал об удивительной судьбе этого человека и задавал себе вопрос: «Почему он был изгнан? Почему его обвинили в измене и так яростно преследовали на суше и на море?»

Сам Фемистокл в письме к царю, кажется, признал справедливость обвинений. Он называл себя другом персов, в прошлом сделавшим для них много хорошего. Все это, конечно, так, но не будем забывать, что в то время он уже был изгнанником, хватающимся ради своего спасения за любую соломинку. С другой стороны, у Фемистокла должны быть какие-то доказательства его преданности, которые он мог представить царю. Наверняка во время нашествия и после него он вел с персами тайные переговоры. Как опытный политик, не желающий закрыть двери для дальнейших контактов даже тогда, когда уже льется кровь, афинянин делал своим партнерам различные намеки. Фемистокл смотрел далеко вперед и понимал, что после ухода персов может возникнуть конфликт со Спартой. Вероятно, уже в то время он рассматривал возможность привлечения царя на свою сторону. Афинский вождь вел опасную игру, но с единственной целью — на благо родного города. Он готов был обеспечить ему первенство в Элладе даже ценой союза с врагами.

Главной причиной падения Фемистокла явился направленный против него союз двух могущественных партий в самих Афинах. В едином строю выступили сторонники и Алкмеонидов, и Филаидов. В помощь себе они взяли зависть, которую вызывали слава вождя и его влияние на парод. Умело использовалась подозрительность масс, видящих в каждом выдающемся политике кандидата в тираны. Сознательно раздувались слухи о тайных контактах Фемистокла с персами.

Человека, который уже после изгнания Фемистокла в Аргос обвинил его в государственной измене, звали Леобот из рода Алкмеонидов. Он способствовал тому, что победитель под Саламином был вынужден бежать, как преступник, и скрыться у персов, тем самым подтвердив справедливость обвинений.

Враги рассчитали точно. Фемистокл, изгнанный путем остракизма, не мог вернуться в Афины и выступить в свою защиту. Даже если бы он предстал перед афинским судом, по своей воле или приведенный туда насильно, он и тогда ничего бы не смог доказать. Обвинительный приговор был неизбежен, так как вместе с соотечественниками обвинения выдвинули его злейшие враги — спартанцы. Главной причиной их ненависти стало то, что Фемистокл обманул их и окружил родной город мощными стенами. Казалось бы, свидетельства спартанцев не должны были много значить для афинских судей, но в данном случае спартанцы могли сослаться на свою «беспристрастность»: «Убежденные в вине нашего великого вождя Павсания, мы без колебаний приговорили его к смерти. Когда же он спрятался в святилище богини Афины Халке, мы замуровали двери и уморили его голодом. Следствие показало, что и Фемистокл был в сговоре с персами».

Какая же защита могла опровергнуть такое внешне очевидное свидетельство? И если спартанцы столь сурово обошлись с предателем, несмотря на все его прошлые заслуги, то неужели афинский народ сможет позволить себе снисходительность точно в таком же случае?

Большое значение имело и то, что у спартанцев в Афинах оказался очень влиятельный союзник. Это был человек, выступавший с совершенно четкой политической программой: дружба и сотрудничество со Спартой во имя борьбы против персов. Настроенного проспартански политика поддержал муж его сестры — самый богатый человек в Афинах.

Сокровища Каллия

Мильтиад умер в 489 г. до н. э., вскоре после того, как был приговорен к возмещению расходов за неудавшийся поход на Парос. Обвинителем по делу выступал Ксантипп — отец Перикла.

Афинское право предусматривало, что в случае смерти должника его обязательства перед казной переходили к сыновьям, отказ от уплаты отцовского долга грозил им бесчестьем. Первородный сын Мильтиада был захвачен финикийцами еще во время бегства семьи из Херсонеса, теперь он в достатке и спокойствии проживал в Персии. В Афинах, однако, находился сын Мильтиада от брака с фракийской княжной. Звали его Кимон. В момент смерти отца ему не исполнилось и 20 лет. На плечи молодого человека легла огромная ответственность: он унаследовал отцовскую славу и враждебность многих людей; являлся наследником огромного состояния и еще большего долга, который был не в состоянии заплатить.

Чтобы собрать необходимые деньги, Кимон заложил все свои имения и стал нищим. Теперь он жил вместе со своей единственной сестрой Эльпиникой очень скромно. Бедность сильно докучала Кимону — аристократу не только по праву рождения, но и по манерам. Он охотно бы принимал в своем доме десятки гостей. Не сторонился Кимон и любовных утех, но в этом случае бедность ему не мешала, так как был он мужчиной очень красивым — высоким, стройным, с прекрасными пышными волосами — и всегда мог рассчитывать на взаимность. Юноша снискал в городе всеобщую симпатию своей естественностью и непосредственностью, хотя и был далек от панибратства. С первого же взгляда было ясно, что Кимон — человек простой и чистосердечный. К этому следует добавить, что и образование сын Мильтиада получил прекрасное. Может быть, поэтому он никогда не увлекался ни модными песенками, ни красноречием судебных ораторов — словом, всем, что интересовало афинскую «золотую молодежь». Не отличался Кимон и быстротой ума, хотя в случае необходимости всегда мог сразить противника острым словцом. Зато он высоко ценил настоящую поэзию и прекрасно чувствовал себя в окружении служителей муз.

У Кимона было слишком мало ловкости и много внутреннего благородства, чтобы самостоятельно выйти из того тяжелого положения, в котором он очутился вследствие политической и материальной катастрофы отца. Ему были одинаково отвратительны и торгашеские денежные махинации, и интриги политических партий. Поэтому многим казалось, что величие дома Филаидов уже в прошлом. Но, как рассказывали, этот старинный афинский род спасла Эльпиника. Необычайная красота девушки привлекла внимание богатейшего человека тогдашних Афин — Каллия.

Об источниках огромного состояния Каллия говорили разное. Особенно распространенной была следующая версия. Перед битвой под Марафоном Каллий надел вместо тяжелых доспехов длинную жреческую одежду, а волосы стянул широкой лентой. Сделал он это потому, что происходил из рода Керкиров, представители которого на протяжении веков исполняли жреческие обязанности в храме Деметры Элевсинской. Во время мистерий посвященные мужчины из рода Керкиров несли горящие факелы; их колеблющееся пламя освещало дорогу тем, кто осмелился вступить во мрак подземелья, чтобы вкусить сладость мистического познания божества и преодолеть страх смерти.

Каллий, надевая свою ритуальную одежду, глубоко верил, что если он получит в битве смертельную рану, то овеянный славой войдет в страну мертвых, где его с честью примут подземные боги. Однако жрец не погиб. Вместе со всеми он радовался победе и со страхом смотрел, как персидский флот огибает полуостров, чтобы высадить десант под Афинами. Когда Мильтиад со своими изнемогающими воинами бросился на защиту города, на марафонской равнине осталась лишь горстка греков для охраны добычи и пленных. А охранять было что! Побежденные бросили в своем лагере серебряную и золотую посуду, дорогие одежды и прекрасное оружие, великолепные палатки. Скромным афинянам эти богатства казались сказочными.

Охрана персидских трофеев была поручена Аристиду, известному своей поразительной честностью. Аристид не доверял никому, даже собственным воинам. Огромные богатства, попавшие в руки афинян, ошеломляли, пробуждали алчность. Поэтому бескорыстный вождь подобрал стражу из своих родственников, среди которых был и Каллий. Поскольку он все еще расхаживал в своих великолепных одеждах, пленники были убеждены, что перед ними глава всех эллинов. Один из них шепнул Каллию: «Самые большие богатства наши закопали во время бегства. Если ты вернешь мне свободу, я покажу тебе тайник».

Каллий тут же согласился, поклявшись всеми богами выполнить просьбу перса. Ночью они оба тайком пробрались в заветное место. Сокровища действительно были весьма значительными. Но вместо обещанной свободы пленник получил предательский удар ножом в спину. Так Каллий приобрел свои богатства. Однако читатель не должен верить этим россказням, распространявшимся завистниками. Источником преуспеяния Каллия было состояние, унаследованное от предков и многократно умноженное с помощью смелых операций в области горного дела.

На южной оконечности Аттического полуострова находился район горных разработок, называвшийся Лаврионом. Здесь добывали свинец и серебро. Богатства этой земли принадлежали государству, сдававшему горные участки в аренду частным лицам. Каллий мог себе позволить арендовать несколько участков, это облегчало поиск руды и увеличивало прибыль. Сереброносные жилы Лавриона капризно извивались в подземной глубине, и только эксплуатация значительных земельных наделов гарантировала стабильные доходы. Для добычи руды и плавки металла Каллий держал в Лаврионе несколько сотен рабов. Условия их труда ужасали современников. Подземные коридоры из экономии прорывали крайне узкими, поэтому рудокопы отбивали горную породу почти лежа, лампы с оливковым маслом, единственный источник света, едва тлели. Не лучше было положение невольников, работавших у металлургических печей и вдыхавших ядовитые газы, выделяемые свинцовой рудой.

И все же в целом жизнь рабов в Афинах нельзя назвать особенно тяжелой. Правда, число их, первоначально не очень значительное, по мере развития экономики и роста благосостояния быстро увеличивалось. Постепенно уходили в прошлое патриархальные нравы, когда раб являлся почти членом семьи. Вскоре после окончания персидских войн число рабов в Афинах наверняка достигло Нескольких десятков тысяч. Небольшая часть их работала домашней прислугой, большинство же трудилось в сельском хозяйстве и ремесленных мастерских. Но если люди бедные, особенно крестьяне, мелкие торговцы и ремесленники, обходились совсем без рабов, то такие богачи как Каллий, имели их сотни. Были в Афинах и государственные рабы: несколько сотен рослых скифов, специально привезенных с северного побережья Черного моря, служили в городе полицейскими. Они не щадили палок даже для людей свободнорожденных. Однако и обычные рабы вели себя достаточно смело, что явилось причиной многочисленных сетований олигархов. Один из них, автор трактата «Устройство Афин», позднее жаловался: «Какой же непозволительно большой свободой пользуются в Афинах рабы, поселившиеся здесь чужеземцы и метеки! Даже тронуть их нельзя. А когда идешь по улице, раб ни за что не уступит тебе дорогу. Могу вам сказать, откуда в этой стране взялись такие обычаи. Что бы случилось, если бы каждый гражданин имел право ударить раба, метека или вольноотпущенника? Тогда бы часто получалось так, что он лупил по спине свободного афинянина, будучи уверенным, что бьет раба. Чернь в этом городе одевается не лучше рабов и метеков, да и выглядит подобно им. Кто-нибудь из вас может спросить: почему же афиняне позволяют своим рабам жить с удобством и в достатке, а некоторым и просто в роскоши? Легко увидеть, что для этого есть причины. Афиняне могущественны благодаря морю. Поэтому вполне понятно, что рабы здесь трудятся по найму, а я, их господин, существую за счет этих заработков и потом освобождаю своего невольника. Ну а там, где есть богатый раб, он уже не боится господина. В Спарте же раб относится к свободному с уважением»[25].

Вряд ли эти слова можно отнести к рабам с лаврионских рудников. Благодаря их тяжкому труду деньги звенящим потоком текли в сундуки Каллия. Приданое Эльпиники его вообще не интересовало: он выбрал ее в жены за красоту и благородное происхождение. Кимон пока сам по себе значил немного. Однако, как человек предусмотрительный, Каллий понимал: у этого юноши большое будущее, он носит славное имя, а трагическая судьба его отца вызывает к нему всеобщую симпатию. Кимон не отличается особой изворотливостью в политике и в этом смысле не может сравниться с Фемистоклом, зато он тактичен и расторопен, а также может подать себя публике — немаловажное достоинство в государстве, где надо лично привлекать на свою сторону избирателей и постоянно быть на виду у людей. Сын Мильтиада, думал Каллий, может многое сделать в таком городе, как Афины, а поэтому вполне стоит не только помочь ему, но и связать с собой родственными узами.

Предусмотрительность свояка позволила Кимону в скором времени начать пользоваться своим огромным состоянием, уже свободным от долгов. А это открывало перед ним перспективы блестящей политической карьеры. Но тем временем наступил 480 г. до п. э., Аттике угрожало нашествие Ксеркса.

Аристид

Уже пали Фермопилы, в любой момент персы могли ворваться на полуостров. Фемистокл призвал детей, женщин и старцев бежать за море. Мужчины же должны сесть на корабли, которые заменят им родную землю, занятую неприятелем.

Не все, однако, понимали тяжесть положения и справедливость слов Фемистокла. Многие спрашивали: «Как же так? Мы должны добровольно покинуть родину и стать народом-скитальцем? Разве мы не сможем противостоять неприятелю на поле боя, как десять лет назад под Марафоном? Да, врагов теперь больше, чем тогда, но ведь и мы стали сильнее. У нас есть союзники: спартанцы наверняка пришлют помощь».

Толпы горожан заполнили агору, узкие и крутые центральные улицы. Люди кричали, метались из стороны в сторону. Одни были готовы бежать куда угодно, хоть на край света, другие готовились к битве, отвергая саму мысль об уходе из города. Все доказывали свою правоту со свойственным эллинам темпераментом. Неожиданно шум и крики начали стихать. Через рынок в окружении друзей и слуг шел Кимон — высокий, мужественный, спокойный. Держа в руке, разукрашенную конскую уздечку, он направлялся прямо к Акрополю. Его люди кричали в толпу: «Приносим эту узду в дар Афине, ибо кони нам теперь пи к чему; будем сражаться на кораблях!»

Коль скоро сын победителя персов зовет их на суда и сам подает пример, то кто же будет настаивать на том, чтобы остаться в городе и дать бой на суше! Вероятно, Фемистокл и впрямь прав — вся надежда только на корабли. Толпа медленно расходилась. Женщины с детьми и наскоро собранным нехитрым скарбом спешили в Пирей, готовясь отплыть на острова и Пелопоннес. Мужчины собирали оружие и также шли в порт, чтобы влиться в боевые экипажи триер. Так перед Саламинской битвой Кимон помог Фемистоклу убедить афинян осуществить невиданное ранее предприятие — эвакуировать население всей Аттики. Он сделал это не потому, что являлся другом Фемистокла (как и его отец, Кимон скорее был близок к Аристиду), а потому, что ясно видел: другого пути спасения нет.

Взаимная симпатия Аристида и Мильтиада впервые проявилась за десять лет до описываемых событий, в дни первого персидского нашествия. Неприятель уже высадился под Марафоном, а в Афинах все еще шли жаркие споры: надо ли встретить врага в открытом поло или укрыться за городскими степами. Мильтиад настаивал на немедленном выступлении навстречу врагу; он опасался, что в случае обороны города и затягивания военных действий верх возьмут предатели и сторонники тирана Гиппия. Но Мильтиад был не единственным командиром. Во главе войска стояли целых десять стратегов, по одному от каждой филы. Обычно каждый стратег командовал по одному дню. В их числе находился тогда и Аристид, изо всех сил поддерживавший Мильтиада. Когда наконец было принято решение выступить к Марафону, Аристид первым отказался от командования в пользу Мильтиада, его примеру последовали и остальные.

Теперь же Аристид окружил заботой Кимона. Он надеялся, что со временем тот станет противовесом чрезмерному влиянию и слишком смелым замыслам Фемистокла. Аристиду нравились манеры, чувство собственного достоинства и умеренность сына Мильтиада, а также его взгляды по вопросам внутренней и внешней политики. Оба государственных мужа были полностью согласны в том, что нужно поддерживать как можно лучшие отношения со Спартой.

Через несколько месяцев после Саламинского сражения, в июне 479 г. до н. э., к спартанцам отправилось посольство, в состав которого входили Ксантипп и Кимон (последний благодаря поддержке Аристида). Обстановка тогда была сложная, и от результатов посольства зависело очень многое. Правда, персидская эскадра уже покинула греческие воды, однако огромная сухопутная армия захватчиков еще топтала землю Эллады. Весной она, как и год назад, вторглась в Аттику. Ее жители снова были вынуждены бежать из своих наскоро отстроенных домов. А тем временем спартанцы медлили с посылкой войск. Без их помощи нельзя было даже думать о том, чтобы помериться силами с врагом в открытом поле. (Спартанцы же всю осень и зиму строили мощную стену на Истмийском перешейке. За этим прикрытием они чувствовали себя на Пелопоннесе в полной безопасности. Некоторые из влиятельных спартанцев ясно давали понять, что судьба остальной Эллады здесь никого не волнует. Более того, в Спарте раздавались циничные голоса: «Персы сражаются за нас и для нас, обращают в прах те государства, которые могли бы с нами бороться за первенство в Греции».

Конечно же, среди спартанцев были люди, анализировавшие ход событий более трезво и глубоко и принимавшие во внимание не только узкокорыстные интересы своего государства. Они прекрасно понимали, что после захвата средней Греции персы всей своей мощью обрушатся на Пелопоннес и их не сдержат ни стена, ни отвага ее защитников. В этом случае уже некому будет воспевать будущие Фермопилы.

Когда афинское посольство прибыло в Лаконию[26], ее жители спокойно и благочинно отмечали праздник гиацинтий. Он был посвящен юноше Гиацинту, в которого влюбился Аполлон. Вместе они ходили на охоту и забавлялись на лугах. И вот как-то им захотелось посостязаться в метании диска. Первым его метнул Аполлон. Далеко улетел тяжелый бронзовый круг, и сразу же побежал за ним обрадованный юноша, жаждущий испытать свою силу. Но диск, брошенный рукой божества, заключал в себе чудовищную энергию, он отскочил от земли и смертельно ранил наклонившегося над ним Гиацинта, Бесполезным оказалось лекарское искусство бога. Все, что он мог сделать для своей невольной жертвы, — это превратить ее кровь в пурпурный весенний цветок.

Афинские послы пригрозили спартанцам: «Персидский царь хочет возвратить нам нашу землю и заключить союз, как равный с равными. Обещает отдать нам в собственность, ту страну которую мы сами выберем. Делав! все для того, чтобы оторвать нас от общего дела. Но мы боимся гнева Зевса — бога всех эллинов. Думаем, что не! ничего хуже на свете, чем предательство. Поэтому-то мы и отвергли столь выгодные условия. Таковы наши мнение и поступки, хотя остальные греки обижают нас и ведут предательскую политику. Вы же, зная, что мы ад предадим общего дела и будем сражаться до конца, чувствуете себя за нашей стеной в полной безопасности. Вы не прислали войск, как обещали, и персы снова безнаказанно вторглись в пашу страну. Поэтому мы должны вал: откровенно сказать, что все афиняне чувствуют себя оскорбленными и призывают вас как можно скорее идти в бой».

Десять дней ждали послы ответа. Когда их наконец вызвали на совет, они, потеряв всякое терпение, прямо сказали: «Заключим мир с персами и вместе с ними выступим против любого государства». Последовал спокойный ответ: «Прошлой ночью 5 тыс. человек выступил вам па помощь. Их ведет Павсаний».

Посольство выполнило свою задачу. Два месяца спустя войска греческих государств под командованием Павсания одержали блестящую победу над персами под г. Платеи.

Вскоре после этих событий Кимона избрали одним из афинских стратегов. В получении этого ответственной поста ему помогли слова отца, благорасположение Аристида и личные заслуги: удачные переговоры со спартанцами, а также храбрость, проявленная в битвах у Саламина и под Платеями.

Весной 478 г. до н. э. эллинский флот отправился к черноморским проливам, чтобы изгнать оттуда персидские гарнизоны. Таким образом он должен был продолжить дело, начатое Ксантиппом, за год до этого захватившим Сеет и Херсонес. Общее командование осуществлял Павсаний, а во главе афинской эскадры стояли Аристид и Кимон. Осенью греки захватили Византий. Путь в Черное море был открыт.

События под Византием

Этому городу над Босфором в истории Европы была суждена немеркнущая слава: почти через 700 лет, в 330 г., по воле римского императора Константина он сменил свое название на Константинополь, а старое имя передал государству, столицей которого был потом в течение многих веков, — Византийской империи. Но уже в том далеком 478 г. до н. э. под стенами Византия произошли события, ставшие поворотным пунктом не только в истории Афин, но и всей Древней Греции: приморские и островные государства отказались подчиниться спартанцам, передав верховное командование в войне против персов афинянам. Родился союз, названный позднее Морским.

Несомненно, переворот произошел в значительной мере по вине самих спартанцев, прежде всего Павсания. Вождь восстановил против себя буквально всех. Союзников он рассматривал как подданных, держался высокомерно, все время подчеркивая превосходство своих соотечественников. Даже у источников стояли его люди с палками, чтобы спартанцы могли первыми набрать воды. Ввел Павсаний и спартанскую дисциплину: даже за мелкие провинности нарушителю полагались порка или стояние по целым дням с тяжелой железной цепью на шее. После взятия Византия спартанский вождь присвоил себе богатые персидские одежды и постоянно в них щеголял. Воины шептались между собой: «Неужели Павсанию пришлась по душе роскошь Востока, а может, он хочет править греками с соизволения персидского царя?»

Распространялись слухи и о его сговоре с врагом. Ведь не случайно же пленники, захваченные в Византии, среди которых было много вельмож и близких царя, удивительным образом смогли бежать. Не имел ли к этому отношения Павсаний? Всеобщее возмущение вызвала рифмованная надпись, вырезанная на огромном бронзовом кратере (сосуде для смешивания вина с водой), установленном над берегом моря как памятник победы. Она гласила, что Павсаний — владыка Эллады — дарует этот кратер Посейдону — владыке морей. Поведение Павсания вызвало в лагере всеобщую неприязнь к спартанцам, зато Аристид и Кимон — доступные в любое время дня и ночи, человечные и справедливые — приобрели для своего государства много сторонников.

В конце концов спартанцы отозвали Павсания и прислали на его место нового вождя, но и тот ничего не смог исправить и вернулся на родину вместе со спартанской эскадрой. Тем временем большинство государств, чьи корабли принимали участие в походе на Византий, обратились к афинянам с просьбой, чтобы они взяли на себя руководство военными действиями. Конечно, поводом к такому шагу явились не только личные симпатии и антипатии. Греки остановили свой выбор на. Афинах потому, что они имели самый сильный флот и, следовательно, могли обеспечить приморским государствам эффективную поддержку в случае нового персидского вторжения. Было очевидно и то, что афиняне с большим пониманием отнесутся к делам торговли и судоходства, нежели сухопутная крестьянская Спарта. Во многих городах получило признание афинское государственное устройство, которое давало свободу слова и политические права всем гражданам независимо от происхождения и имущественного положения. В Спарте же власть принадлежала узкому слою граждан; это была типичная олигархия, т. е. правление небольшой группы привилегированных.

Под стенами Византия афиняне и представители приморских и островных государств дали друг другу клятву: будем иметь общих друзей и врагов, а клятва эта останется в силе до тех пор, пока раскаленные бруски металла, которые мы в этот миг бросаем в морскую пучину, не всплывут обратно на поверхность.

Руководителем, или гегемоном, союза были Афины, командовавшие общим флотом и собиравшие денежные взносы. Их величину Аристид, пользовавшийся всеобщим доверием, определил в зависимости от величины и богатства каждого из государств. Ежегодно в союзную казну должно было поступать 460 талантов. Сокровища хранились на острове Делос под защитой Аполлона и Артемиды; распоряжались ими назначенные афинянами специальные чиновники — элленотамии. На Делосе собирался и союзный совет, называвшийся синодом, каждое государство имело в нем один голос. Афиняне взносов не платили, зато выставляли наибольшее число кораблей и воинов; кроме них, большие эскадры имели острова Самос, Лесбос и Хиос. Другие государства предпочитали платить больше, но не посылать своих людей на войну.

Однако в случае острой необходимости и они были вынуждены платить дань кровью.

Союз быстро превратился в значительную силу. Он насчитывал около двухсот членов, а в лучшие времена — почти четыреста и подчинял своему влиянию все побережье и острова Эгейского моря. Союз был величайшей политической организацией, которую древние греки создали на протяжении своей истории. Его будущее в значительной мере зависело от того, будет ли гегемон уважать независимость государств, отдавшихся под его покровительство.

Со времени создания Морского союза Кимон непрерывно шел в гору и вскоре стал ведущей политической фигурой не только Афин, но и всей Греции, громил персов на суше и па море. Почти каждый год его выбирали в коллегию стратегов, где он имел решающий голос. В 472 г. до н. э., когда молодой Перикл одержал свою первую победу — театральную, в качестве хорега поэта Эсхила, — Кимон, который был старше его на 15 лет, являлся самым влиятельным человеком в Афинах. Да и кто мог бы с ним сравниться в популярности? Ксантипп, отец Перикла, наверняка уже умер, Аристид отошел на обочину политической жизни. Правда, еще жив был Фемистокл, но память о нем блекла в ореоле недавних Кимоновых триумфов. Фемистокл, воздвигнув вокруг города стены, защитил его от смертельной опасности. Но теперь, когда афинские триеры под командованием Кимона бороздили водную гладь у побережья Малой Азии и Кипра, никто уже не думал об обороне за стенами.

Кимон хотел остаться в памяти современников и потомков не только как политический деятель, но и как великий строитель. После одной из своих побед над персами он велел возвести на агоре крытую колоннаду. Народ разрешил, чтобы в ней стояли три статуи Гермеса, па постаменте которых были выбиты надписи, прославляющие победу. Имя вождя в них даже не упоминалось. Таков был один из фундаментальных принципов афинской демократии: сражается народ и ему же принадлежит вся слава. Личность, даже находящаяся на руководящем посту, — всего лишь слуга масс и должна оставаться безымянной. Принцип был прекрасный, и политики вели между собой яростный спор: кто из них лучше сумеет служить народу. Когда Кимон вступил в союз с Алкмеонидами и взял в жены женщину из их рода, Исодику, жертвой политической интриги пал Фемистокл: объединившиеся роды совместными усилиями с помощью остракизма отправили его в 471 г. до н. э. в изгнание. Но этот союз оказался непрочным: через десять лет был вынужден удалиться в изгнание Кимон, побежденный более ревностным слугой народа — Периклом.