Перикл и Аспазия

Первая победа Софокла

Во время Великих Дионисий 468 г. до н. э. спор о том, кому следует присудить первую награду, разделил не только судей, но и зрителей. Действительно, произведение молодого поэта радует сердце и слух, по можно ли возвышать молодого человека, впервые ставящего драму, и тем самым оскорблять уже признанный талант — Эсхила? Даже если на этот раз Эсхил и не показал всего, на что способен, он тем не менее выше остальных.

Орел не всегда парит над облаками, но даже когда он на своих мощных крыльях кружит у самой земли, то и тогда выглядит величественнее верткой ласточки.

Некоторые, впрочем, возражали: «Эсхил получил первую награду, когда ему уже было 40 лет, но разве это означает, что все поэты должны ждать так долго? Да, его сопернику нет еще и 30, но какой же у него замечательный талант! Его "Триптолем" полон очарования и внутреннего спокойствия, вместе с тем драма держит зрителя в постоянном напряжении. Автор создал гимн в честь бессмертных богов и увековечил заслуги нашей родины перед всем человечеством».

Именно такой была главная мысль драмы и такие чувства вызывала она у афинских зрителей. В ней рассказывалось о путешествиях и приключениях Триптолема. Юноша на своей колеснице, в которую были запряжены драконы, посетил самые отдаленные уголки света — Раздавал зерно, учил людей земледелию и оседлой жизни. В далекий путь его отправила сама Деметра — богиня злаков и урожая. Родители Триптолема, проживавшие в Элевсине, предоставили ей дом и опеку, когда богиня в тревоге и отчаянии искала по всему свету свою дочь Персефону (позднее оказалось, что девушку похитил бог подземного царства). Но не только благодарность и благословения, одариваемых ждали Триптолема на его долгом пути. Варвары — подозрительные и жестокие, как все дикие люди, — отвечали злом на добро. Они стремились лишить благодетеля жизни, с помощью коварства завладеть воздушной колесницей. Но наш герой благодаря покровительству богов, эллинской ловкости и отваге всегда успешно избегал опасности.

Поскольку элевсинский храм находился на аттической земле, зрители воспринимали драму как возвышенный гимн в честь Афин. Подобно тому как некогда отсюда распространялись умение возделывать землю и начатки цивилизации, ныне Афины дают всем людям и городам, которые опекает Морской союз, блага мира и процветания.

Поскольку театральные представления носили официальный характер, ими руководил верховный архонт. Иначе и быть не могло, ибо празднества были выражением благодарности и даром афинских граждан богу Дионису. О том, кому достанется награда, решали избранные путем жеребьевки судьи. Поскольку в данном случае выбор сделать было не так-то просто, архонт стал обдумывать, как бы ему спять с себя ответственность за решение судейской коллегии. Выход нашелся сам собой.

В театре в тот момент находились Кимон и другие стратеги. Они прибыли в полном составе для того, чтобы не только насладиться зрелищем, но и по дедовскому обычаю совершить возлияние вина в честь Диониса. Архонт якобы из уважения к прославленному вождю отказался от своих судейских полномочий. Он просил Кимона и других стратегов принять судейскую присягу и вынести свой вердикт по столь запутанному делу. Избранная таким необычным образом коллегия признала победу молодого поэта, автора «Триптолема». Решающим оказался голос Кимона. Создателю Морского союза понравилось произведение, показывавшее, что именно на аттической земле берут начало все блага цивилизации.

Победителя звали Софокл. Он был почти ровесником Перикла (разница в возрасте у них составляла не более двух-трех лет). Родился Софокл в местечке Гиппо-Колон, расположенном в получасе пути от столицы. На всю жизнь сохранил поэт благодарную память об очаровании сельских мест, родных тенистых рощ, где пели соловьи. В укромных зеленых долинах буйно росли кусты и деревья, опутанные цепким плющом. Говорили, что по ночам там резвятся нимфы. По утрам роса, подобно жемчужинам, сверкала на цветках шафрана и белых лепестках нарцисса, столь любимого Персефоной. Чистый, прозрачный поток Кефиса причудливо огибал Колон и окрестные луга.

Софокл происходил из очень богатой семьи. Кроме земли, его отцу принадлежала оружейная мастерская. Мальчик был красивый, прекрасно пел и играл на кифаре, но не раз побеждал своих ровесников в борьбе и других состязаниях в гимнасии. Когда Софоклу исполнилось 15 лет, ему была оказана особая честь: во время празднества в честь победы у Саламина будущий поэт шел впереди танцевального хоровода афинских юношей, благодаривших бессмертных богов за их благорасположение. Хор пел радостный гимн-пеан, шедший впереди с кифарой в руках Софокл начинал каждую новую строфу. А теперь, не достигнув еще и 30 лет, он благодаря Кимону стал одним из самых известных поэтов Афин.

В том же 468 г. до н. э., вскоре после Великих Дионисий, когда море стало доступным для судоходства, из Пирея вышли двести триер. Флотом командовал Кимон. Целью похода было южное побережье Малой Азии, где издавна процветало множество греческих городов. Появление афинской эскадры привело к тому, что почти все они присоединились к Морскому союзу. Одновременно Кимон получил тревожное сообщение: недалеко от устья р. Эвримедон собирается персидский флот. Уже сейчас он насчитывает несколько сотен кораблей и еще восемьдесят спешат на соединение с ним. Флот с берега поддерживает сильный отряд, расположившийся лагерем на побережье. Может быть, персы готовились к новому походу, чтобы возвратить себе господство над Эгейским морем? Когда Кимон покидал Пирей, никто и не предполагал встретиться со столь мощным и опасным противником. Его эскадра выполняла строго ограниченную задачу. Теперь вождь должен был сам, и притом немедленно, принять решение огромной важности — отступить или атаковать.

Неожиданное нападение афинян принесло им двойную победу. В один и тот же день они захватили и уничтожили около двухсот персидских кораблей и разгромили сухопутный отряд, взяв при этом полный сокровищ лагерь. Еще через несколько дней были уничтожены и те восемьдесят судов, которые спокойно плыли к назначенному месту.

В следующем году, командуя лишь несколькими кораблями, Кимон неожиданно напал на сильный персидский флот, действовавший у побережья Херсонеса и побуждавший соседние фракийские племена к выступлению против Афин.

Итак, персы были вытеснены с моря. Но уже в 465 г. до н. э. Кимон сражался не с ними, а с греками: ему приказали захватить остров Фасос, стремившийся выйти из союза.

В одном из походов должен был принимать участие и Перикл. Он входил в число тех призывников, которых привлекали к военной службе за пределами государства. Хотя солдат Перикл и не совершил каких-либо выдающихся подвигов, но сражался он мужественно.

Перикл обвиняет Кимона

Весной 463 г. до н. э. Кимон предстал перед судом в связи с обвинением, выдвинутым Периклом и его друзьями. Они утверждали, что прославленный полководец был подкуплен царем Македонии Александром. Правда, Кимон подавил восстание на Фасосе и не допустил его отделения от Морского союза, но вместо того чтобы потом ударить по Македонии и захватить ее богатые прибрежные области, преспокойно вернулся в Афины. Он поступил так потому, что взял от царя деньги: во имя личной корысти предал интересы народа.

Вождя сняли с поста стратега. Дело было серьезным. В случае вынесения обвинительного приговора Кимон как предатель мог потерять все свое состояние и даже жизнь. История повторялась: сын Ксантиппа жаждал гибели сына Мильтиада, потомок Алкмеонидов бросил вызов потомку Филаидов. Союз обоих родов, который за несколько лет до этого сверг Фемистокла, оказался недолговечным и распался из-за отсутствия общего врага.

Однако не только старая родовая вражда повлияла на обвинение Кимона. Не менее важными были реальные политические противоречия. Все обвинители, включая, разумеется, и Перикла, входили в одну партию — демократов. Что это означало в тогдашних Афинах? Демократы провозглашали лозунги прямого и ничем не ограниченного участия в управлении всех граждан независимо от их имущественного положения; одновременно они обвиняли аристократов в подготовке государственного переворота и в сговоре со Спартой — опорой олигархического строя. Вполне понятно, что Перикл, верный традиции рода, связал свою судьбу с демократами. Пока он не играл среди них первой роли, ими руководил Эфиальт — уже пожилой человек, известный своей справедливостью и решительной борьбой с нарушавшей законы знатью. А поле для такой деятельности было весьма широким: подкупы, коррупция, махинации чиновников и судей буквально разъедали афинскую государственность и тогда, и позднее. Перикл относился к Эфиальту с полным доверием еще и потому, что тот был близким родственником великого законодателя и создателя афинской демократии Клисфена. Само собой разумеется, без ведома и согласия Эфиальта Перикл не смог бы принять участия в выступлении против Кимона, давшем ему возможность выделиться из безликой толпы второстепенных политических деятелей.

Некоторые утверждали, что карьере Перикла мешает его несмелость. Вероятно, ее усиливали два фактора. Во-первых, красоту молодого человека явно портила несколько удлиненная голова. Злые языки, которых в Афинах было полным-полно, сравнивали ее с луковицей. Сколько же шуток раздавалось по этому поводу! Чаще всего Перикл появлялся в шлеме, скрывавшем его физический недостаток, но это только подзадоривало шутников, ехидно говоривших: «До чего же мужественный воин! Даже по городу ходит в доспехах». Во-вторых, один из стариков якобы обратил внимание на то, что голосом и фигурой молодой политик очень напоминает тирана Писистрата. Эти слова ужаснули Перикла: вдруг народ сочтет, что кандидата в новые тираны лучше заблаговременно убрать из города? Воображение рисовало мрачную картину остракизма, изгнания, крушения всех надежд в самом начале жизненного пути. Так говорили. Но в 463 г. до н. э., когда Перикл выступил с обвинением Кимона, со времени смерти Писистрата прошло 60 лет и сходство с ним не могло быть опасным, поскольку умерли последние свидетели тирании.

Верил ли сам Перикл в те обвинения, которые выдвинул вместе с другими демократами? Во время процесса он только один раз встал со своего места, чтобы произнести обязательную обвинительную речь. Она была очень осторожной и лишена всякой резкости. Наверняка Перикл предвидел то, что действительно произошло позднее, — полное оправдание Кимона.

Вождь действительно был невиновен: полностью отсутствовали доказательства факта подкупа. Произнеся речь в свою защиту, он имел полное право сказать: «В нашем городе есть люди, которых узы гостеприимства связывают с богатыми поселениями Малой Азии и Фессалии. Они защищают их интересы и, конечно, получают за это богатые дары. Я же, как всем известно, являюсь другом спартанцев — людей бедных и экономных. Две эти добродетели я ценю выше всяких богатств и не извлекаю личной выгоды из контактов со Спартой. Зато меня радует, что сокровища, захваченные мною у врагов, обогатили наше государство».

Кимон мог бы также добавить: «Посмотрите на эту мощную стену из каменных глыб, вознесшуюся па Акрополе. Она служит не только для защиты святого места, но проходит таким образом, что увеличивает поверхность холма. Сейчас мусором из развалин разрушенных персами домов там засыпают неровности почвы, чтобы воздвигнуть новые прекрасные святыни. Посмотрите на платаны, высаженные на агоре, в самом сердце города, их зелень радует глаз и дает прохладу в жаркие дни. И наконец, взгляните на Академию — священный округ за городом, недалеко от Дипилонских ворот. Теперь его украшает прекрасный парк, обильно орошаемый водой. Всем этим афиняне обязаны сокровищам, захваченным во время моих походов».

Особенно большие богатства и источники доходов — золотые и серебряные прииски, многочисленные торговые фактории на фракийском побережье — государство получило в результате последней войны с островом Фасос. Жители острова входили в Морской союз, однако взялись за оружие, заподозрив, что афиняне хотят захватить их владения. Последние располагались на материке прямо напротив острова и издавна были собственностью и главным источником благосостояния его жителей. Чистый ежегодный доход от приисков составлял от 200 до 300 талантов. В 465 г. до н. э. афиняне послали туда несколько тысяч своих колонистов. Они обосновались недалеко от устья р. Стримон, в местности, само название которой — Эннеагодой (Девять путей) — свидетельствовало о том, что это важный коммуникационный узел. Здесь пересекались дороги, идущие вдоль побережья и протянувшиеся из глубины материка. Колонисты не скрывали своих намерений: они должны подчинить все окрестные земли, взять в своих руки торговлю с фракийскими племенами, а потом осуществлять эксплуатацию рудников.

Выйдя из Морского союза и предприняв враждебные действия против Афин, островитяне рассчитывали на помощь дружественных им фракийцев царя Македонии Александра. Его владения простирались на запад от Стримона, следовательно, появление афинян на этой реке не было для него безразлично.

Весной 465 г. до н. э. Кимон во главе сильного флота выступил против Фасоса, победил его корабли в морской битве и захватил тридцать из них, после чего приступил к осаде города. Одновременно отряд вооруженных колонистов из Эннеагодой выступил в глубь Фракии, смело проникнув в самое сердце диких и обрывистых гор. Под местечком Драбеск афиняне попали в засаду. Спаслись лишь немногие. Напуганные поражением и угрозой фракийского нападения колонисты поспешно покинули негостеприимную землю и возвратились в Аттику. Новая афинская колония, но уже под другим названием появилась здесь только через 30 лет.

Смерть под Драбеском нескольких сотен юношей погрузила Афины в траур. Почти каждая семья оплакивала близких. А тем временем их незахороненные тела гнили на чужбине. Поэтому было принято решение достойным образом почтить память погибших и смягчить боль живых: организовать торжественные похороны за счет государства для всех: и для тех, чей прах удалось перевезти в Аттику, и для тех, чьи могилы остались пустыми. До этого павших хоронили в общих могилах прямо на поле битвы, например, под Марафоном. Теперь впервые, конечно вынужденно, обычай был нарушен, проведен церемониал, который в дальнейшем афиняне могли наблюдать неоднократно.

Прах погибших или пустые урны с написанными на них именами выставили в военных палатках, чтобы родные и друзья возложили перед ними дары. Через два дня прах положили в огромные гробы из кипарисового дерева. Их было ровно десять — по числу фил. Пустые закрытые урны несли в память о тех, чьи тела остались на чужбине. Под плач и причитания женщин траурная процессия вышла с агоры и направилась к Дипилонским воротам. За ними рядом с красивой дорогой, которая вела в рощу Академа, отвели большой участок, земли для военного кладбища. Братская могила воинов, погибший под Драбеском, была здесь первой. Перед ней установили памятник и мраморную плиту с именами тех, кто погиб в предательской засаде в грозных фракийских горах.

Путешественники позднейших веков никогда не обходили стороной кладбища у Дипилонских ворот. Они читали имена погибших под Драбеском и тогда, когда могущество Афин, за которое эти юноши отдали жизнь, отошло в безвозвратное прошлое.

Однако поражение афинян ничем не облегчило положение осажденного г. Фасос. Его жители обратились за помощью к спартанцам. Последние готовы были ее предоставить, поскольку получили бы прекрасную возможность поколебать Морской союз — основу афинского могущества. Если другие государства убедятся, что этот союз можно безнаказанно покинуть, то они последуют Примеру Фасоса и союз распадется, как груда камней. Поэтому спартанцы по секрету сообщили островитянам, что вторгнутся в Аттику и создадут угрозу самим Афинам. Но во время подготовки к походу на Спарту обрушилось страшное несчастье — землетрясение, обратившее р руины большинство населенных пунктов. В столице уцелело только пять домов.

Стихийным бедствием воспользовались илоты — полузависимые земледельцы, угнетаемые и эксплуатируемые еще многочисленными спартанцами. Восстание охватило не только Лаконию, но и соседнюю, также захваченную спартанцами область — Мессению. Десятки тысяч необученных и плохо вооруженных илотов вступили в отчаянную борьбу с несколькими тысячами спартанцев, для которых убивать было ремеслом. Теперь, когда под угрозой оказалось существование спартанского государства, никто уже не думал о дальнем походе.

Предоставленный самому себе Фасос, несмотря на мужественное сопротивление, капитулировал весной 463 г. до н. э. Побежденные были вынуждены разрушить стены своего города, выдать корабли, покрыть расходы победителей и отказаться от фракийских владений. Таким образом, афиняне неплохо заработали па этой войне. Однако их манили и прибрежные македонские земли. Здесь также находились рудники, которые, как говорили, ежедневно дают царю Александру талант чистого дохода. Играя на ненасытной жадности афинского народа, враги Кимона и выдвинули свое абсурдное обвинение: вождь был обвинен, поэтому не занял район горных разработок, другой стороны, самовольное развязывание конфликта. Могущественным царем свидетельствовало бы только о легкомыслии Кимона и независимо от его результатов повлекло бы за собой обвинение со стороны тех же самых людей: вождь ни во что не ставит права и привилегии народного собрания, принимает единоличные решения, как тиран, навлекает на Афины большую опасность только для того, чтобы удовлетворить свое тщеславие.

Остров Фасос являлся одним из самых богатых государств — членов Морского союза. 15 лет назад он вступил в него добровольно и охотно принял афинское руководство. Союз должен был быть объединением равных с равными. Демократическое устройство Афин, казалось бы, гарантировало это условие. Однако вскоре по вине Афин и других союзников возникли и стали множиться недоразумения.

В момент создания организации было принято решение, что каждое из государств будет вносить определенную сумму, называвшуюся «форос», в общую казну. Величина взноса, определенная Аристидом, зависела от состоятельности участника союза. Позднее происходили определенные изменения, по так, чтобы в сокровищницу на острове Делос ежегодно поступало около 460 талантов. Когда прямая угроза со стороны персов миновала, многие союзники постарались уклониться от этой обязанности, равно как и от предоставления определенного числа людей и кораблей для военных походов. Однако афиняне были непреклонны. Они силой изымали взносы и принуждали к предоставлению в их распоряжение воинских контингентов. Чтобы избежать последнего, большинство государств предпочитало платить дополнительные взносы на афинские вооружения. Благодаря этому Афины построили большой флот, союзники же, не имея собственного, вынуждены были соглашаться на все требования руководителя, открыто стремившегося к превращению добровольной организации в государство, подчиненное Афинам. Еще до Фасоса другой остров — Наксос — пытался выйти из союза и был жестоко наказан.

Но не была ли победа над островитянами свидетельством дискредитации великой идеи? Уже начало оформляться то политическое единство, которое в дальнейшем могло бы стать основой всегреческого государства, если бы строго соблюдался принцип равноправия и уважения всех союзных государств, больших и маленьких, демократических и олигархических. Но у великой идеи были могущественные враги: эгоизм, великодержавные амбиции и жадность афинского народа, а также честолюбие и недальновидность афинских политиков. С этой точки зрения Перикл и Кимон — истец и ответчик на процессе 463 г. — мало чем отличались друг от друга.

Сестра Кимона и новые течения в живописи

Афинское общественное мнение обратило внимание на сдержанность Перикла во время суда над Кимоном. По городу пошли гулять слухи. Рассказывали, что незадолго до начала судебного заседания в двери Периклова дома постучала Эльпиника, в то время уже расставшаяся с Каллием. Перикл, еще не женатый, пользовался славой знатока женской красоты. Эльпинике же он сказал с усмешкой: «Слишком уж ты стара, чтобы решать такие дела». Действительно, сестре Кимона было уже около 50 лет. Однако тот факт, что женщина, некогда слывшая первой красавицей Афин, пришла к нему с просьбой, чрезвычайно польстил молодому политику: все еще помнили, как великие художники прославили и увековечили ее красоту.

Толпы зрителей всегда останавливались перед огромной картиной. Она была нарисована на деревянной доске и украшала большой зал, открытый фронтон которого поддерживали колонны. Здание называлось Стоя Поикиле, т. е. Разрисованное, и построил его один из родственников Кимона. Поскольку оно стояло рядом с рынком, за день через него проходили сотни людей, ища спасения от жары летом и от холода и дождя — зимой. Здесь обсуждали со знакомыми торговые дела, иногда проводили судебные заседания или официальные торжества.

Интересующая нас картина была одной из четырех, украшавших Стоя Поикиле, и изображала разрушение Трои. Она восхищала свободой композиции и новизной техники исполнения. По широкому, лишь слегка намеченному полю художник умело разбросал красочные сцены. И хотя фигур на картине много, впечатления толкучки нет. Фоном трагических событий художник избрал стены и храмы Трои, окружающие горы и леса. Персонажи представлены в движении, их лица, обращенные к зрителю, выражают сильные чувства. Рот многих из них открыт. Казалось, что зрители слышат, как уводимые в неволю женщины оплакивают свою судьбу, а победители вопят от восторга. Суровые вожди осуждают безбожного Аякса: ос л ей ленный желанием, он совершил святотатство — похитил Кассандру, хотя девушка и искала спасения у алтаря Афины, обняв обеими руками статую богини.

Еще ни один мастер ранее не смог столь счастливо соединить в одной картине столько новых методов передачи движения и чувств. Необычность творческой манеры живописца бросалась в глаза каждому, кто входил в Стоя Поикиле. Конечно, многие были недовольны излишней смелостью автора и с сожалением говорили: «Раньше рисовали проще и достойней. Лица героев были серьезными и даже суровыми, словно маски. Молодые же просто не понимают, сколько достоинств и красоты таится в умеренности. Хотят во что бы то ни стало отличаться от своих предшественников. Куда же пас заведет эта погоня за новизной в искусстве?»

Все, однако, единодушно признавали мастерство и талант Полигнота. Некоторые даже утверждали, что только с него начинается настоящая живопись: он открыл это искусство так же, как Дедал — ваяние. Но многие, а может быть, большинство зрителей вовсе и не думали о новом направлении в живописи. Их интересовала только одна деталь картины, только один персонаж среди множества изображенных. С понимающей усмешкой зеваки доказывали друг другу девушку, стоявшую у алтаря, у которого Кассандра отчаянно искала спасения. Лицо девушки, словно солнце, излучало необычайную красоту, каждая его черточка с любовью была выписана художником, словно этот персонаж был ему особенно дорог. Зрители язвительно спрашивали: «Почему такое внимание к этой девушке? Не потому ли, что она представляет Лаодику, самую красивую из всех дочерей царя Трои?»

Ответ подразумевался сам собой: «Дело вовсе не в этом, просто Лаодика на картине — точная копия Эльпиники».

Если же кто-то наивный спрашивал, почему именно Эльпинике была оказана столь высокая честь (наверное, художник отдал дань красоте, являющейся даром богов), ответом ему был презрительный смех «знатоков»: «Она просто не скрывала от Полигнота своих прелестей. Нет слов, изобразил он ее превосходно, но, видно, и узнал неплохо».

Многие горячо возражали на эти сплетни: «Даже если Эльпиника и не жила в любви и согласии со своим мужем Каллием, родовая гордость наверняка удержала ее от любовных приключений с художником, ведь она дочь Мильтиада!»

В том же зале рядом с «Разрушением Трои» находилась картина учеников Полигнота. На ней были изображены три эпизода битвы под Марафоном. Картина вызывала всеобщее восхищение, ибо приятно щекотала гордыню афинян. Первый эпизод показывал, как афиняне бегом пересекают равнину, сближаясь с персидскими шеренгами. Мильтиад, находящийся в первых рядах, указывает на врага. Второй эпизод показывает саму битву: над беспорядочной толпой воинов, стремящихся поразить друг друга мечами и копьями, летают божества и герои древних мифов. Среди них можно увидеть Афину, Геракла, Тесея и простого землепашца Эхетла, поражающего захватчиков своим плугом. Часть персов, оттесненная к прибрежным болотам, тонет.

И наконец, третий эпизод: персы в панике ищут спасения на кораблях, а самые смелые из афинян пытаются ворваться на них. Кинетир, брат поэта Эсхила, ухватился рукой за борт, но защищающий доступ на палубу перо уже поднял тяжелый топор. Другой афинянин, Каллимах, тянется вверх, пронзенный несколькими копьями; он уже мертв, но копья не дают ему упасть.

Лица всех выдающихся участников битвы нарисованы с максимальной точностью. Художники постарались отобразить мельчайшие подробности великого противоборства: не забыли даже о собаке, последовавшей за своим хозяином в самую гущу кровопролитной схватки.

Смотря на расположенные рядом картины, старики горько вздыхали, показывая то на Мильтиада, то на Эльпинику: «До чего же мы дожили: дочь отца-героя стала любовницей художника!»

Но у Эльпиники нашлись защитники, отвечавшие ревнителям старинной добродетели: «Полигнот не первый попавшийся мазила, живущий из милости заказчиков и потакающий их прихотям. Он великий художник и состоятельный человек. „Разрушение Трои" подарил нашему городу, спасшему свободу Эллады, от нас за это получил афинское гражданство, потому что родом он с Фасоса».

Противники тут же выдвигали новое обвинение: «Эта женщина всегда вела себя не лучшим образом. Какое-то время жила со своим единокровным братом Кимоном».

Надо заметить, что афинское право допускало браки между единокровными братьями и сестрами. Суть обвинения, таким образом, сводилась не к предполагаемому сожительству, а к отсутствию брачного союза. Сплетни опирались на тот факт, что после смерти Мильтиада, как мы уже упоминали, брат и сестра совместно вели скромное хозяйство, до тех пор, пока богач Каллий не взял Эльпинику в жены.

Красивая женщина всегда является объектом зависти и недоброжелательства. Однако в данном случае легко заметить, что сплетни и выдумки распространяли политические круги. Уже много лет они яростно преследовали семью Мильтиада, и любые средства были хороши, чтобы уничтожить его дом.

Кто убил Эфиальта?

Процесс Кимона завершился летом 463 г. до н. э. А спустя несколько месяцев, ранней весной 462 г., в Афины прибыли посланцы Спарты. Даже десятки лет спустя афиняне не могли скрыть удовольствия, рассказывая об этом событии. Мертвенная бледность лиц послов особенно выделялась на фоне их красных плащей. Сидели на ступенях алтарей и, стеная, умоляли: «Если не пришлете нам помощь, мы погибли».

Спартанцы просили военной поддержки. Восстание илотов, начавшееся после страшного землетрясения 464 г. до щ э., все еще продолжалось. Его центром стала Мессения — плодородный и многолюдный край к западу от Лаконии. Спартанцы захватили его несколько поколений назад в результате длительных ми кровопролитных войн. Но, превратив жителей Мессении в своих подданных, они не могли вырвать из их сердец воспоминаний о былой свободе. Главной твердыней повстанцев стал высокий и обрывистый горный массив Ифома, возносившийся в самом центре области. Ворваться на пего не было никакой возможности, а восставшие имели достаточный запас продовольствия и, используя укрытия и тайные тропы, затерявшиеся среди скал и лесов, совершали неожиданные вылазки. Продолжение осады подрывало авторитет спартанцев в глазах всей Эллады. Каждую минуту могли вспыхнуть новые восстания илотов в тех районах, где они уже были подавлены. Поэтому-то спартанцы и пошли на унижение: известные своим военным мастерством и доблестью, граждане самой могущественной эллинской державы, они обратились ко многим правительствам с просьбой о помощи. Особенно им нужны были афинские войска, имевшие большой опыт ведения осадных работ.

Вопрос о том, надо ли оказывать помощь, вызвал в Афинах горячие споры. Демократы, особенно их вождь Эфиальт, горячо возражали против удовлетворения просьбы спартанцев. «С какой стати мы должны поддерживать наших самых опасных врагов? Пусть себе погибают! Надо раз и навсегда смирить их гордыню».

Иным было мнение Кимона. Он произнес перед народным собранием большую речь, в которой весьма красноречиво доказывал: «Без Спарты, ее военной силы Эллада как целое всегда будет хромать. Наше государство и спартанское, словно два коня, впряженных в одну колесницу. В одиночку нам ее не сдвинуть».

Такова была принципиальная позиция Кимона, которую он выражал со свойственной ему смелостью: Афины будут увеличивать свое могущество на море, па суше же первенство остается за Спартой. Чтобы показать, сколь близко его сердцу государство на р. Эврот, он назвал своего старшего сына Лакедемонием.

Поскольку «македонский» процесс закончился полным оправданием Кимона, его положение было необычайно устойчивым. Народное собрание согласилось с мнением вождя. Четыре тысячи тяжеловооруженных воинов-гоплитов под командованием самого Кимона немедленно выступили на Пелопоннес.

Вскоре оказалось, что Кимон проявил себя не лучшим политиком. Голосуя за посылку отряда и возглавив его, он сам готовил себе погибель. Уже через несколько месяцев, поздней осенью 462 г. до н. э., корпус Кимона вернулся на родину, хотя Ифома все еще оборонялась. Спартанцы заявили, что уже не нуждаются в посторонней помощи. Это была неправда, ибо воинов других государств они просили остаться. Причину такого отношения к афинянам нетрудно угадать: спартанцы опасались, что солдаты демократического государства войдут в соглашение с повстанцами и вообще со всеми илотами. Опасения эти были обоснованы, ибо в отсутствие Кимона демократы в Афинах одержали большую победу.

Уже давно объектом яростных нападок Эфиальта стал ареопаг — совет бывших архонтов. Так называлась скалистая и труднодоступная гора на западе от Акрополя, где часто проходили заседания ареопага. Члены его исполняли свои обязанности пожизненно и имели весьма широкие права. Совет являлся главной опорой аристократов и богачей, поскольку архонтов избирали только из их числа. Эфиальт стремился подорвать влияние ареопага, постоянно подавая в суд на отдельных его членов за нарушение закона. Но только поход Кимона на Пелопоннес дал демократам возможность нанести решающий удар. Отсутствие вождя уже само по себе облегчило проведение политической кампании. Не менее важным явилось и то, что вместе с Кимоном на помощь Спарте отправились тысячи его сторонников, ибо гоплитами были представители высших и средних классов: только они были в состоянии купить полное вооружение. Таким образом, летом 462 г. до н. э. перевес в народном собрании получили бедные граждане, обычно служившие легковооруженными воинами, лучниками или гребцами на триерах. Поскольку в то время (дело было уже после захвата Фасоса) афиняне не вели никакой морской войны, почти все бедняки, являвшиеся, естественно, горячими сторонниками демократов, оставались в городе.

Законы, предложенные народному собранию Эфиальтом и Периклом, были приняты. У ареопага отобрали почти все его полномочия. Он вел теперь только некоторые судебные дела: об умышленном убийстве и членов вредительстве, отравлении и поджогах. Кроме того, ареопаг наблюдал за оливами — священными деревьями богини Афины — и судил тех, кто осмеливался их срубать, а также за священными округами божеств по всей Аттике. Зато все остальные ответственные привилегии ареопага перешли к совету пятисот, частично к народному собранию и судам. С этого момента именно совет пятисот следил за соблюдением законов и привлекал к ответственности виновных в их нарушении. Каждый гражданин имел право представить в него жалобу на чиновника. В определенных случаях совет мог приговаривать не только к штрафу и тюремному заключению, но и к смерти.

Напрасно пытался Кимон добиться отмены уже принятых законов. Демократы защищались и атаковали, не стесняясь в средствах. Снова ожили и стали распространяться отвратительные сплетни об Эльпинике. Их отзвуки мы еще слышим в комедии, созданной несколько десятилетий спустя: «Кимон был человек неплохой, но вот беда, очень уж любил выпить, да и поступал легкомысленно. Кроме того, часто ночевал в Спарте, оставляя свою Эльпинику одну-одинешеньку»[27].

Но что действительно больше всего повредило Кимону, так это бесславное возвращение из-под Ифомы. Теперь демократов охотно слушали даже те, кто еще совсем недавно считал себя сторонником Кимона. Демократы говорили: «Спартанцы нас оскорбили. Наконец-то показали, что они о нас думают: считают нас людьми, способными на любую подлость и предательство. Чего же стоили все попытки Кимона подружиться со Спартой? Если даже он, самый, горячий ее сторонник, встретил подобный прием, то как бы спартанцы поступили со своими противниками? Нет, Кимонова политика была бессмысленной». Поэтому, когда весной 461 г. до н. э. демократы обратились к народному собранию с вопросом о том, стоит ли проводить «суд черепков», ответ был утвердительным. В результате Кимон отправился в десятилетнее изгнание.

Вскоре Эфиальт пал жертвой подлого убийства. Следствия никто никогда не проводил и преступников не нашли. Конечно, и тогда, и позднее сторонника демократов утверждали, что убийцы принадлежат к лагерю олигархов: они мстили за изгнание Кимона. Коварная рука поразила человека, уничтожившего всевластие ареопага и укрепившего права народа. Но были и другие мнения: «Убийцу не схватили, потому что не хотели этого сделать. У власти сейчас демократы, значит, на них прежде всего и лежит вина за промедление и нерасторопность. После смерти Эфиальта демократов возглавил Перикл. Если кому-то преступление и принесло выгоду, то прежде всего ему».

Такие нелепые обвинения нельзя было принимать всерьез. Фактом, однако, оставалось то, что смерть Эфиальта вознесла Перикла, ранее остававшегося в тени, на первое место в государстве. Он возглавил правящую партию, и, хотя не занимал никакого официального поста (только позднее его стали постоянно избирать стратегом), было известно, что народное собрание будет голосовать согласно с его волей. Потому-то все афинские граждане, все жители городов, входивших в Морской союз, все руководители греческих и соседних государств с интересом приглядывались к этому мужчине 30 с небольшим лет, который отныне определял политику великой державы и в какой-то степени — судьбы тогдашнего мира.

Часто спрашивали, что представляет собой сын Ксантиппа и потомок Алкмеонидов? Каковы его взгляды, вкусы и слабости? Но Перикл оставался загадкой для всех. Кроме того, что он неравнодушен к женской красоте, о его личной жизни ничего не было известно. Всегда серьезный, Перикл держался с достоинством, даже улыбка редко освещала его спокойное лицо. Можно было видеть, как глубоко погруженный в мысли, он идет одной и той же дорогой — от дома к агоре. Никогда не принимал приглашений на приемы и пиры. Одевался скромно и опрятно, всегда следя за тем, чтобы правильно лежали складки хитона. Жил экономно, хотя и обладал большим состоянием. Перикл очень редко произносил речи и, очевидно, поэтому всегда овладевал вниманием слушателей. Его выступления, деловые, ясные и немногословные, отличались отсутствием какой-либо аффектации. Полушутя, полусерьезно говорили, что, выходя на трибуну, Перикл обычно произносил тихую молитву: «Боги! Сделайте так, чтобы я не сказал больше, чем нужно для дела».

Но именно простые, безыскусные слова были гораздо убедительнее, нежели мутные потоки пустопорожних фраз, которые обрушивали на своих слушателей мелкие политики. Тот, кто слушал Перикла, охотно соглашался 6 его идеями и предложениями, ибо приходил к неоспоримому выводу: вот человек, для которого на первом месте всегда находятся интересы дела. Как ясно он представил все «за» и «против». Конечно, он совершенно прав, и в данном случае надо поступать только так, как он советует.

Таинственный метеорит и учитель Перикла

За серьезность и сдержанность Перикл вскоре получил прозвище Олимпийца. Это означало, что он, подобно богу-олимпийцу, стоит выше серых будней и суеты мелких людишек, охваченных неразумными чувствами. Молва приписывала подобную черту характера влиянию человека, который, хотя и не был афинянином и сторонился политики, принадлежал к числу ближайших друзей Перикла. Звали его Анаксагор. Был он родом из Клазомены в Малой Азии, а в столицу Аттики прибыл около 468 г. до н. э. вследствие необычайного происшествия.

В том году жители многих областей 75 дней подряд наблюдали огромное небесное тело, напоминавшее своими очертаниями огненное облако. Оно появилось в западной части небосклона, двигаясь по ломаной линии. Огненные брызги рассыпались в разные стороны подобно падающим звездам. Наконец, через 75 дней жители Херсонеса услышали ужасающий грохот, как будто на них обрушилось небо, землю полуострова встряхнуло до самого основания. Когда миновали первые, самые страшные мгновения, толпы людей бросились к тому месту, где приземлился огненный гость. Было это недалеко от речки Эгоспотамой. Все ожидали увидеть какую-нибудь раскаленную гору, но после долгих поисков обнаружили в глубокой яме закопченный камень величиной с мельничный жернов. Его вытащили и потом в течение сотен лет показывали путешественникам как святыню этих мест.

Стали думать, как объяснить столь необычное явление. Одни говорили: «Страшный ураган оторвал кусок скалы где-то в высоких горах и нес его по воздуху, вращая как волчок. Наконец сила ветра ослабла, уменьшились обороты валуна, и он упал именно здесь».

Другие понимали происшедшее по-своему: «То самое огненное облако, которое мы видели на небе, вызвало сильный порыв ветра, унесший глыбу с горных вершин на Херсонес».

Точка зрения Анаксагора полностью отличалась от двух вышеуказанных. Огненное облако на небе и весть о херсонесском камне стали для него как бы откровением. С глаз упала пелена — и просветленному разуму открылись неизмеримое пространство вселенной и удивит тельный космический порядок: «Валун, упавший на Херсонес, и есть то огненное тело, которое мы столько дней видели на небе. Ведь все, что летает высоко над нами: звезды, солнце и луна — не что иное, как огромные камни. Блестят и светятся по той простой причине, что, преодолевая сопротивление эфира, они раскаляются. Что удерживает их на небе, не дает им упасть? Силы, например, сила инерции, пронизывающая весь мир. Временами, однако, возникают какие-то препятствия и потрясения. Тогда небесные тела покидают привычные дорожки и падают вниз. Но подобные глыбы редко достигают земли, обычно они тонут в бескрайних океанах».

Таково было первое открытие Анаксагора, вокруг которого он начал строить целую систему, чтобы в конце концов прийти к выводу: «Наш мир создали не боги, а Разум, приведший в движение хаотично перемешанную материю; тогда-то и началось разделение первородных элементов».

В 468 г. до н. э. Анаксагору было около 30 лет. Происходил он из богатой семьи, но семейные и финансовые дела его абсолютно не интересовали. Решил бросить все, что уводило мысли от самого важного — изучения причин возникновения и устройства окружающего мира. Именно поэтому он покинул Клазомены и переехал в Афины. Этот выбор может показаться странным, ибо аттическая столица ничем не отличалась в истории эллинской философии. Любомудрие родилось и процветало в течение нескольких поколений в городах Малой Азии, Милете и Эфесе, а несколько позже быстро распространилось также и на Западе, в Италии и Сицилии. Однако выбор Анаксагора не был случайным. Тамошние греки — оборотистые купцы и смелые мореплаватели — имели широкий кругозор. Во время своих путешествий они видели разные страны и обычаи. Сравнивали, делали выводы, заимствовали все, что казалось им стоящим. Зато города самой Греции первоначально были убогими и отсталыми, их вечно сотрясали внутренние неурядицы и постоянные войны с соседями, которые велись зачастую только из-за пограничной межи, они не имели широких контактов с людьми иной культуры. Здесь не мог даже завязаться цветок нового направления культуры — бескорыстного изучения вселенной, размышления о ее природе и о том, как сплетены с ней людские судьбы. Конечно, и в Греции процветали многие виды искусства, по только те, которые, как считалось, имели практическое значение. Поэзия служила восхвалению богов и героев, учила благородным поступкам. Строительство святынь и украшение их статуями позволяли приобрести благорасположение небожителей.

И все же Анаксагор переехал в Афины — город, живший политикой и торговлей. Людей, среди которых он поселился, по-настоящему волновали только распри партий, деньги, судебные процессы и военные походы. Очевидно, философ руководствовался тем соображением, что со времени создания Морского союза Афины фактически стали столицей Эллады. Сюда быстрее всего доходили новости со всего света, а они были для Анаксагора тем материалом, из которого он строил величественное здание своей системы. В Афины с запада и востока по государственным и частным делам приезжало много интересных личностей, здесь можно было встретиться и побеседовать с самыми светлыми умами и лучшими знатоками всех наук.

Но каковы бы ни были причины переезда в Афины, это решение имело далеко идущие последствия. На аттическом дичке была привита благородная ветвь ионической философии. Отныне оп приносил прекрасные плоды. Анаксагор стал первым в длинном ряду афинских мыслителей, людей, родившихся или творивших в этом городе. Среди наиболее известных назовем лишь некоторых: Сократ, Платон, Аристотель, Зенон, Эпикур. Для современников Анаксагора самым важным было то, что он — друг и учитель Перикла. Его влиянию приписывали олимпийское спокойствие и стройность мысли афинского политика. Люди говорили: «Как, согласно Анаксагору, всем управляет Разум, вносящий порядок в мир вещей, так и Перикл стремится вести политические дела по образцу Разума».

В этом утверждении было много язвительности. Позднее среди набожного афинского люда стали раздаваться голоса, что Анаксагор внушает своему ученику неверие. И хотя Перикл придерживался принципов официального культа, приносил жертвы богам, поддерживал строительство святынь, тем не менее многие утверждали: «Все это он делает напоказ, чтобы не оттолкнуть от себя народ, верный старым божествам и традициям отцов. Зато наверняка он не верит в гадания и предсказания будущего, хотя бессмертные боги не раз давали нам указания и предостерегали от опасностей. Сам Перикл мог в этом убедиться».

Далее обычно рассказывали о таком случае. Однажды Периклу принесли голову барана, родившегося в одном из его пригородных имений. Она представляла собой настоящее чудо природы, ибо вместо двух из нее рос только один рог — большой и твердый, как кремень. В это время в доме Перикла находились Анаксагор и знаменитый предсказатель Лампон. С последним Перикл охотно общался, возможно, для того, чтобы опровергнуть слухи о своем неверии. Лампон, увидев диковину, мгновенно вскричал: «Знак небес! Человек, на чьей земле родился единорог, будет единственным хозяином города».

Анаксагор, усмехнувшись на эти слова, приказал разрубить голову и принялся доказывать, что баран родился с одним рогом из-за неправильного развития черепа и мозга.

Слушатели спрашивали: кто же из двоих был прав? Может быть, оба? В любом случае важнее были слова Лампона, ибо дело происходило тогда, когда Перикл боролся за первенство в государстве с Фукидидом, сыном Мелесия, — вождем олигархов. Вскоре Фукидид был подвергнут остракизму, а Перикл действительно на долгие годы встал у руля государства.

Однако все это произошло только в 443 г. до и. э. А гораздо раньше рядом с Периклом появился таинственный человек, которому приписывали влияние, равное влиянию Анаксагора. Звали его Дамой, и был он учителем и прекрасным теоретиком музыки. Все согласно утверждали, что по-настоящему его интересует только политика, а искусство игры — лишь прикрытие истинной деятельности. Ходили также упорные слухи о причастности Дамона ко многим изменениям в государственном устройстве, осуществленным Периклом. Может быть, все же правильнее было бы сказать, что именно Дамон предостерегал Перикла от слишком смелого реформаторства, ибо этот учитель музыки по своим убеждениям являлся консерватором. Так, нам кажется, понимал наставления и деятельность Дамона и Платон, который в книге четвертой своего «Государства» говорит устами Сократа: «Тем, кто блюдет государство, надо прилагать все усилия к тому, чтобы от них не укрылась порча, и прежде всего им надо оберегать государство от нарушающих порядок новшеств в области гимнастического и мусического искусств. Надо остерегаться вводить новые виды мусического искусства — здесь рискуют всем: ведь нигде не бывает перемены приемов мусического искусства без изменения в самых важных государственных установлениях»[28].