Первые

ГЛАВА XII

В Петербурге женское общество волновалось: «Почему нам не дают возможности учиться? Почему нас ставят ниже мужчин? Разве мы не сумеем?»

На съезде естествоиспытателей писательница Елена Конради подала записку.

Записка была составлена красноречиво и страстно. В ней звучал голос половины человечества, рабынь, задавленных вековыми традициями и законами. Ставился вопрос о разрешении женщинам получать высшее образование.

Когда закончили чтение записки, раздались аплодисменты. Они звучали громко, со всех концов зала. Ученые приветствовали тяготение женщин к знаниям.

Женщины решили подать петицию в правительство. С этого дня двери трех петербургских домов не закрывались. Это были дома вожаков женского движения — Анны Павловны Философовой, Надежды Васильевны Стасовой и Марии Васильевны Трубниковой.

Сюда шли молодые девушки и женщины подписывать петицию. В одну неделю было собрано более четырехсот подписей.

Через несколько дней на квартире у Марии Васильевны Трубниковой, дочери декабриста Ивашева, состоялось женское собрание с присутствием профессоров университета, Медико-хирургической академии. Говорили об организации Высших женских курсов, о программе, о средствах. Если даже правительство разрешит открыть курсы, где взять деньги на оплату лекций?

Первым взял слово профессор химии Дмитрий Иванович Менделеев. Он встал и низко поклонился женщинам.

— Я рад, что приглашен вами сюда. Я рад служить этому благородному делу. Мне кажется, никто из нас не пожалеет времени и сил и даже найдет возможность отдать их безвозмездно.

Затем говорили Сеченов, Бородин, Страннолюбский.

При баллотировке все профессора единогласно написали: «Первый год даром».

Итак, о деньгах можно было не беспокоиться. Лишь бы разрешили открыть курсы.

Петицию и прошение послали министру просвещения. Все с нетерпением ждали ответа. Об этом говорили в гостях, на вечерах, в каждом доме. Разрешат или не разрешат?

«Бум-бум-бум!» — гудит басом большой колокол.

«Тили-бом, тили-бом!» — тонко подпевают ему малые колокола.

Это звонят к обедне. Старушки, нищие, разодетые дамы толпою входят в церковь. Священник в расшитой золотом ризе появляется на амвоне.

Посреди церкви, ближе к выходу, стоят Анюта и Софа. Они усердно крестятся, а сами все украдкой поглядывают на дверь.

Вошел Ковалевский. Софа первая заметила его. Толкнула в бок Анюту. Близоруко щурясь, Владимир Онуфриевич оглядывает церковь. Увидел сестер, стал к ним пробираться.

— Чтой-то ты, милай, на людей лезешь, — зашипела какая-то старуха.

— Окаянный пошел народ, — шепотом сказала другая.

— «…И ныне и присно и вовеки веков…» — басом загудел дьякон.

Все становятся на колени. Только Ковалевский остался один посреди церкви. На него все смотрят.

— Тьфу, чистый супостат!

Сестры оглядываются и не могут удержаться от смеха. Какая-то разодетая дама зло посмотрела на девушек.

Наконец Ковалевский спохватывается и тоже становится на колени. Он уже не пытается подойти к сестрам.

После службы они встречаются в садике возле церкви.

— Вот и выдали сразу себя, Владимир Онуфриевич!

— Безбожник! Вы даже молиться не умеете, — смеются Анюта и Софа.

— Признаться, не заметил, что все стали на колени, — с улыбкой оправдывается Ковалевский.

— А у нас плохо. Мама что-то стала подозревать. Больше не пускает нас одних в церковь. Только с горничной Дуняшей. Это мы договорились с ней на сегодня, она будет нас ждать возле дома.

— Ничего, не волнуйтесь. Я уже нашел общих знакомых, которые введут меня в ваш дом.

— Когда же вы придете? — спрашивает Софа. Ее ясные глаза прямо и серьезно смотрят на Ковалевского.

— Попытаюсь поскорее, — отвечает Владимир Онуфриевич.

Анюта и Софа идут домой довольные, веселые. Суслова молодец. Подсказала им такую идею… Фиктивный брак. Оказывается, так делают многие девушки.

Выйти замуж только для того, чтобы обрести желанную свободу. Уйти от родителей, получить паспорт, разрешение от мужа учиться, а там можно разъехаться в разные стороны. Конечно, муж должен быть «своим», понимающим.

Их освободителем будет Владимир Ковалевский. Наверное, он сделает предложение Анюте, ведь родители скорее согласятся выдать старшую дочь. А потом Софа переедет жить к замужней сестре.

— Какой он смешной и милый, — говорит Софа.

Обе вспоминают неловкую фигуру Ковалевского в церкви и заливаются веселым смехом.

— Софка, давай по дороге забежим к Лизе Кушелевой, — предлагает Анюта. — Может быть, она уже приехала.

Лиза — подруга сестер Корвин-Круковских. Их имения расположены близко друг от друга. И здесь, в Петербурге, дома тоже близко, оба на Васильевском острове.

Лиза увидела их в окно угловой гостиной и постучала.

— Что же ты так долго не появлялась? — спрашивает Анюта, входя в комнату.

— Мама болела.

— Ой, знаешь, сколько новостей! А что ты читаешь?

— «Неделю». Здесь хорошая статья Конради.

— Мы не читали. Хочешь, я дам тебе одну книжку, такую книжку… Только после Жанны. Эту книгу я привезла из Женевы.

— Ну что там, в Женеве?

— Я все тебе расскажу, — говорит Анюта. — Но сейчас нам некогда. Приходи к нам.

— И еще мы тебе расскажем что-то очень важное — как добыть свободу, — наклонившись к Лизе, вполголоса говорит Софа.

Попрощавшись, сестры уходят. А Лиза идет в комнату к своему брату Саше.

Саша — студент, будущий инженер. Он много и серьезно занимается науками. Но это не мешает ему быть веселым и общительным. Дома у Саши часто собираются товарищи.

К Лизе брат относится покровительственно. Он любит над ней подтрунивать.

— Эх ты, борец за равноправие. У тебя одни оборочки и фестончики в голове. И так и этак повернется. Чтоб ты делала, если б вдруг исчезли все зеркала?

Но с прошлого года Саша стал замечать, что Лиза очень повзрослела. Много читает. И все приходит выяснять «вопросы из жизни», как говорит она сама.

Вот и сейчас.

— Саша, — спросила Лиза, — почему мужики так плохо живут?

— Что — без зеркал? — попробовал отшутиться Саша.

Лиза сердито взглянула на брата.

— Я тебя спрашиваю серьезно.

Саша пожал плечами.

— Ну, плохо живут. Так что ты придумала?

— Я не знаю — что, но надо что-то делать. Может быть, попросить царя, чтобы он всех собрал и поговорил?

Саша рассмеялся.

— Нет, так не выйдет, оборочка. Сытый голодного не разумеет.

— Так что же делать?

Саша внимательно посмотрел на сестру.

— Это все не вдруг делается, Лизок. Просвещать народ надо. Собирать вместе. Люди думают над этим. И жизни своей не жалеют. Есть такие люди. Может быть, когда-нибудь я тебя познакомлю кое с кем из них. Вот когда мы сидели в Петропавловской крепости, там же был поэт Михайлов…

— Кто сидел в Петропавловской крепости? — спрашивает Лиза.

Саша вдруг спохватывается. Ведь ни мать, ни сестра не знают, что он был арестован.

— Ты думаешь — только мужики плохо живут? А мастеровые? — переводит он разговор. — Взять хотя бы ткачей здесь у нас, в Петербурге, да и везде, в Иванове, в Нарве на Кренгольмской мануфактуре… Там и женщины работают, и дети.

— А посмотреть самой можно, побывать у ткачей? — спросила Лиза.

— Хочешь убедиться? — Саша задумался. — Может быть, устрою. У нас учится один, сын хозяина ткацкой фабрики. Да как бедствует народ, можно увидеть не только на фабрике. Мужики толпами со всех сторон, из деревень идут в Питер, в лаптях, в рваных зипунах. Идут от голода, от холода, от повальных болезней. Тысячи верст идут. Здесь надеются найти заработок, хоть какой. А их тут собирается больше, чем нужно. И работы нет. Так и толпятся целыми днями и месяцами на Сенном, там и живут.

— Где толпятся?

— На Сенном рынке, а бабы на Никольском. Там можно увидеть тяжелые сцены.

Лиза умолкает. Ей никогда не приходилось бывать ни на Сенном рынке, ни на Никольском. Закупкой продуктов ведают дворецкий, повар, кухарка. Если нужно набрать материю на платье, или ленты, или кружева, мать с вечера велит кучеру Илье приготовить карету, и они едут в Гостиный двор.

— Мы можем с тобой побывать там, — говорит Саша. — Одной-то тебе неудобно. А вместе — встанем пораньше и поедем.