Первые

ГЛАВА XXX

Вот уже три месяца Лиза Томановская живет в Лондоне. Она ходит на рабочие собрания, на митинги, бывает на заседаниях Генерального совета и секций Интернационала.

Почти ежедневно Лиза занимается в библиотеке Британского музея, изучая исторические науки. Она любит эти длинные столы с сидящими за ними, молчаливо склоненными над книгами людьми, тишину, шелест переворачиваемых страниц.

Библиотека похожа на храм, храм мысли. Сама обстановка здесь располагает к глубокому раздумью, к проникновению в прошлое, к мечтам о будущем.

Не было такой книги, которую нельзя было бы здесь получить. Старый библиотекарь, к которому обращалась Лиза, напоминал жреца. Казалось, он знал наизусть все каталоги, все названия. Он молча брал написанный Лизой листок и вскоре приходил с требуемой книгой.

Лиза читала, делала у себя пометки.

Ее интересовало чартистское движение. Революция 1848 года. Истоки рабочего вопроса.

Лиза ходила по улицам Лондона, и тени прошлого обступали ее со всех сторон.

Она видела, как с барабанным боем и развернутыми знаменами шли на фабрики рабочие и вдребезги разбивали машины.

Машина им казалась виновницей всех бед, их нужды и голода. Из-за нее они потеряли работу и были выброшены на улицу. Тогда они еще не понимали, что виной всему — капиталистическая эксплуатация.

Правительство собиралось расправиться с луддитами[3]. Но в их защиту в парламенте выступил великий поэт, лорд Байрон.

Лиза представляла себе, как по этим же лондонским улицам проходили чартисты. Они шли на свои митинги ночью, после трудового дня. Многие тысячи людей. Факелы освещали их изможденные лица.

На их знаменах было написано:

«Рабочие — истинно благородная часть нации!»

«Побольше свиней, поменьше попов!»

«Продав одежду, купи оружие!»

Но особенно много было знамен, на которых повторялся один и тот же лозунг:

«Всеобщее избирательное право! Хартия! Хартия![4]»

Рабочие требовали всеобщего избирательного права. Чтобы был отменен имущественный ценз[5]. Чтобы в парламенте заседали не одни только помещики и фабриканты, но и представители рабочих, народа.

В борьбе за это дело они создали свою партию. Это была первая в мире рабочая партия.

Но они еще не знали, как добиться своих прав. Они были против действия силой, против восстания. Они хотели убедить капиталистов и помещиков в необходимости равенства. И это привело к разгрому партии.

Лиза идет и думает о том, как необходимо изучать историю, чтобы не повторять пройденного пути, не делать тех же ошибок.

Иногда Лиза ходила гулять вместе с Женнихен. У них оказалось много общего в привычках, взглядах, вкусах, и они подружились. Кроме того, Женни привыкла всегда быть вместе со своей сестрой Лаурой, которая была на два года младше ее. С ней они обсуждали прочитанные книги, жизненные события, интимные дела. Но недавно Лаура вышла замуж и уехала во Францию, и Женни без нее очень скучала.

Женни была в курсе всех революционных событий. Она особенно интересовалась освободительной борьбой ирландцев и под псевдонимом «Дж. Вильямс» писала в защиту ирландцев статьи в газеты, которые имели большой успех.

Вся семья Маркса бывала на собраниях, устраиваемых в поддержку ирландцев.

Обычно Женни носила сверх платья подаренный ей польскими повстанцами крест на черной ленте. Этой реликвией она очень дорожила. В знак солидарности с ирландцами она заменила черную ленту на зеленую — национальный цвет Ирландии.

Женни побывала с Лизой в музеях города. Они проехали по первой в мире подземной железной дороге. Бродили по Гайд-парку, этому любимому месту отдыха англичан.

Гайд-парк находился в центре города, вблизи были шумные улицы, но он напоминал собой просторный деревенский луг, обсаженный деревьями.

Что больше всего удивляло Лизу — здесь можно было ходить, сидеть и лежать на траве. И парк был доступен каждому. А в Петербурге вообще простолюдинов в парки не пускали.

Женни рассказала Лизе историю Гайд-парка.

Когда-то, в годы средневековья, здесь устраивались празднества. Обычно они начинались шествием цеховых организаций. Каждый цех нес свое знамя и свои знаки отличия: цирюльники — мыло и бритву, сапожники — кожи и шило, портные — ножницы и иглу. Потом прямо под открытым небом начинались представления, которые заканчивались плясками и играми. Тут же стояли столы с яствами и напитками, лоточники выкрикивали свой товар.

В Гайд-парке устраивались народные собрания, митинги.

— Недавно тут был митинг в поддержку ирландцев. Этот митинг организовало Международное товарищество рабочих. Здесь было столько народа, около семидесяти тысяч людей. Это по данным газет. Но ведь газеты английские, значит, цифра явно преуменьшена, — сказала Женни. — Парк представлял сплошную массу мужчин, женщин и детей. Даже деревья до самых макушек были усыпаны людьми, всюду видны знамена, а сверх знамен вздымались красные фригийские колпаки[6]. Все пели «Марсельезу».

Женни и Лиза подходят к той части парка, где специально отведена площадка для ораторов. Здесь мог выступить каждый, говорить, что он хочет, читать, петь.

Вот и сейчас какой-то бородатый человек с лицом пророка призывал всех к покаянию. Молодой энергичный мужчина рассказывал о преимуществе нового сорта табака. Старушка нараспев читала псалмы. А негр говорил об освободительной борьбе.

Девушки остановились послушать.

Как вдруг пошел дождь. Правда, у них был с собой зонтик — англичане всегда ходят с зонтиками. Но стал наползать туман. Он шел такой плотной стеной, что сразу вокруг стало темно.

Подруги вышли из Гайд-парка. Лиза привыкла к туманам в Петербурге, но все же ничего подобного она никогда не испытывала. Ничего не видно было в двух шагах. Люди натыкались друг на друга. Выли сирены, кричали кучера кебов, пронзительно звонили омнибусы.

Женни и Лиза едва добрались до Мэйтленд-парк-род.

А там уже их ждали, волновались.

— Хотел ехать вас разыскивать, да не знал куда, — сказал Фридрих Энгельс по-русски. Он тоже изучал русский язык и при знакомстве отрекомендовался Лизе Федором Федоровичем.

Здесь же была Лицци, жена Энгельса, по происхождению ирландка.

Прошло всего пять месяцев, как Энгельс переехал в Лондон. Он снял квартиру вблизи квартиры Маркса. Наконец-то исполнилась давняя заветная мечта — два друга, два соратника могли быть вместе.

За эти три месяца Лиза часто бывала в семье у Маркса. Здесь все к ней относились как к родной.

Она старалась не беспокоить хозяина дома, но он всегда, когда узнавал, что она здесь, звал ее в свой кабинет.

— Вы не хотите, чтобы я упражнялся в русском? Но это мне необходимо хотя бы уже потому, что я являюсь вашим представителем. Теперь я все бумаги в Генеральном совете подписываю: «Секретарь-корреспондент для Германии и России», — улыбаясь, говорил он.

Иногда, когда удавалось уговорить Маркса отдохнуть, оставить на время работу, они всей компанией совершали прогулки за город. Это были чудесные часы.

Они устраивались обычно где-нибудь на лужайке, под деревьями. Ленхен и девочки стелили скатерть. Из большой корзины доставали закуски.

Потом они бегали по лужайке, играли в жмурки. Маркс, вытянув руки, шарил перед собой.

— Не подглядывай! — кричала Тусси. — Я знаю, мэмэ некрепко повязала тебе платок!

«Мэмэ» — это была Женни-старшая.

Набегавшись, они усаживались в кружок, и Тусси просила:

— Мавр, расскажи сказку, помнишь ту, где карлик Альберих!

Маркс был замечательным рассказчиком. Он знал много сказок. И умел придумывать их сам.

Потом выступал Генерал, он же Фридрих Энгельс. Энгельс тоже много знал интересных и смешных историй.

Или декламировала Женни-младшая. У нее определенно были сценические способности, она знала много стихов. Впрочем, все в семье Маркса любили стихи, знали наизусть Шекспира, древних поэтов.

Однажды Женнихен с пафосом прочла:

Лизе понравились стихи. Хотя они были не очень гладко написаны, но в них чувствовалась воля к борьбе, страстность, вера в человека.

— Кто написал эти стихи? — спросила Лиза у Женнихен.

Женнихен лукаво посмотрела на Лизу.

— Это секрет.

— Секрет, секрет! Мы вам не скажем, — запрыгала Тусси. — Догадайтесь сами!

Карл Маркс и Женни улыбались. Лиза пожала плечами.

— Я не знаю.

— Как же вы не знаете такого известного поэта? — с укором сказала Тусси. — Ай-яй-яй! Я прочту вам еще одно стихотворение его же. Может быть, вы тогда вспомните.

Она взобралась на пенек, подняла гордо голову.

— Ну, кто? — спрыгнув с пенька, спросила Тусси, в глазах ее плясали озорные чертики.

Маркс и Энгельс хохотали, Женнихен и Ленхен покатывались от смеха, Женни-старшая до того смеялась, что уже вытирала слезы.

Одна Лиза не понимала, в чем дело. Лишь смутно мелькала догадка. Женни? К какой Женни обращены стихи?

Тогда Тусси закричала, показывая на Маркса:

— Вот он, поэт! Слава великому поэту!

Она побежала к отцу. Но Маркс вскочил, увернулся, спрятался за дерево. Тусси бросилась его догонять.

— Давайте играть в русские горелки! — предложил Энгельс.

…Однажды Лиза должна была прийти к Марксу, но не смогла. Она плохо себя чувствовала.

В семье Маркса обеспокоились. Прибежали Тусси и Женни узнать в чем дело.

На другой день они снова пришли, принесли рецепт на лекарство и приказ от Маркса показаться врачу.

— И еще кое-что мы вам принесли, там вы найдете что-то знакомое, — хитро сощурившись, сказала Тусси и передала Лизе три тетради. — Мамочка никому не дает их читать, мы выпросили у нее для вас.

Это были юношеские стихи Маркса, среди них и те, которые тогда читали Женнихен и Тусси. Все они были посвящены Женни — «Моей дорогой, вечно любимой Женни фон Вестфален».

— Там он исповедовался маме. А здесь он исповедовался нам, — сказала Женни. — Мы тебе принесли еще альбом, развлекайся, чтобы не было скучно.

Альбом назывался «Исповеди». Тогда в Англии была распространена такая игра под девизом «Познай самого себя». У дочерей Маркса было собрано уже около сорока «исповедей» друзей, знакомых, близких людей. Конечно, тут были серьезные ответы и шутки.

Девушки склонились над «исповедью» Маркса. Вопросы были выведены ровным почерком Женнихен. Ответы писал он сам:

Достоинство, которое вы больше всего цените в людях ………… Простота

В мужчине ………… Сила

В женщине ………… Слабость

Ваша отличительная черта …… Единство цели

Ваше представление о счастье …… Борьба

О несчастье ………… Подчинение

Недостаток, который вы скорее всего склонны извинить ……… Легковерие

Недостаток, который внушает вам наибольшее отвращение ……… Угодничество

Ваше любимое занятие ……… Рыться в книгах

Дальше шли вопросы о любимом поэте, о любимом герое, Маркс указал Шекспира, древнего поэта Эсхила, Спартака.

Исповедь оканчивалась вопросами: «Ваше любимое изречение?» и «Ваш любимый девиз?».

На это Маркс ответил двумя латинскими поговорками: «Ничто человеческое мне не чуждо» и «Подвергай все сомнению».

— Почему в женщинах больше всего надо ценить слабость? — сказала Лиза.

— Потому что мужчины тогда чувствуют себя сильными, — засмеялась Женни.

— Мы ему скажем, что он не прав. Женщина должна быть сильной, — возразила Тусси. — И наша мамочка не слабая, а сильная. Она никогда не показывает, как ей трудно. Мы ему выразим общий протест, — нахмурив брови, закончила она.

— Хорошо, мы это обязательно сделаем, — с улыбкой сказала Лиза. — А стихи я с большим удовольствием почитаю.

Когда сестры ушли, Лиза открыла тетрадки. Она перелистывала уже пожелтевшие страницы, вчитывалась в этот неровный, порывистый юношеский почерк, старалась понять порой неразборчивые слова. Все здесь было полно глубокого чувства, нежности, все дышало любовью и преданностью к одной-единственной избраннице сердца. Все было «К Женни».

Лиза опустила на колени тетрадки, задумалась. Да, именно такой она и представляла себе любовь. Единственную, на всю жизнь… Чтобы понимать друг друга с полуслова, чтобы жить одним дыханием. Такую любовь не могут погасить ни годы, ни испытания… Такая любовь придает силы…

Она думала о том, какую огромную, нечеловеческую работу выполняет Маркс. И эти вечные неприятности. То нет денег для квартирохозяйки. То булочник и зеленщик требуют оплаты счетов. Лиза не раз присутствовала, когда приходили кредиторы.

Но, несмотря ни на что, в семье Маркса бодрость и дружба, взаимное уважение. Лиза заметила это с первого знакомства. И постоянное внимание к людям, забота о друзьях…

Лиза взглянула на рецепт, присланный Марксом. Она сейчас напишет письмо.

«Милостивый государь!

…Благодарю вас за рецепт на хлорал и в особенности за ту доброту, с которой вы заботитесь о моем здоровье. Конечно, я вовсе не хочу разрушать его, но, откровенно говоря, не люблю лечиться», — писала Лиза Марксу.

И дальше, вспоминая их недавний разговор о русской общине:

«…Что касается альтернативы[7], которую вы предвидите в вопросе о судьбах общинного землевладения в России, то, к сожалению, распад и превращение его в мелкую собственность более чем вероятны.

…Я позволю себе послать вам номер «Народного дела», в котором разбирается этот вопрос, полагая, что у вас, возможно, нет полного комплекта этого журнала.

Вы несомненно знакомы с вышедшим в 1847 году трудом Гакстгаузена, в котором рассматривается система общинного землевладения в России. Если у вас случайно его нет, то прошу сообщить мне об этом. У меня есть экземпляр на русском языке, и я могу тотчас же послать его вам.

Этот труд содержит много фактов и проверенных данных об организации и управлении общин. В статьях об общинном землевладении, которые Вы теперь читаете, Вы увидите, что Чернышевский часто упоминает эту книгу и приводит из нее выдержки».

Лиза вспомнила, как тщательно Маркс изучает труды Чернышевского. На полке в шкафу стояло восемь томов произведений Николая Гавриловича. Маркс конспектировал их, делал выписки. На полях книг Чернышевского пестрели пометки черным, синим карандашом. В некоторых местах было написано по-русски «Хорошо!», в других — «Bravo!». У Маркса была толстая папка с вырезками статей Николая Гавриловича из журналов «Современник» и «Отечественные записки». Этой папкой он очень дорожил.

Заканчивая свое послание к Марксу, Лиза писала:

«Я не хочу, конечно, посягать на Ваше время, но если в воскресенье вечером у Вас найдется несколько свободных часов, то я убеждена, что Ваши дочери будут так же счастливы, как и я, если Вы проведете их вместе с нами.

Прошу передать от меня привет г-же Маркс и принять уверение в моем искреннем уважении.

Елизавета Томановская.

Р. S. Жму руки мадемуазель Женни и Тусси. Извините за мое длинное письмо».

Лиза взяла со стола песочницу, присыпала песком непросохшие буквы, вложила письмо в конверт, заклеила облаткой. Завтра она его отправит. И — хватит болеть. Вокруг так много дел!

Она вскоре поправилась. Но начала думать об отъезде.

Все тревожней становилась обстановка. Газеты были полны сообщений из Франции. Там назревала революция. Лиза хотела ехать туда.

А здесь еще поступили вести из Женевы. Оказывается, бакунинцы обманным путем получили два документа за подписями членов Генерального совета.

Они извратили содержание этих документов и всюду доказывали, что их «Альянс» является составной частью Интернационала.

Нужно было разоблачить фальшивую игру анархистов. Доставить в Женеву подлинные документы Генерального совета по вопросу отношения его к «Альянсу».

Маркс и Энгельс обеспокоены. Кто поедет?

— Разрешите мне выполнить ваше поручение, — говорит Лиза. — Я поеду в Женеву. А оттуда — в Париж.

Все понимают, как это опасно и трудно. Ведь, чтобы попасть в Женеву, нужно проехать через воюющую Францию. А потом снова пробраться в осажденный Париж.

Лизу пробуют отговаривать. Можно послать кого-либо из мужчин. Но она настаивает.

Маркс по-отечески ласково смотрит на Лизу. У этой девушки отважное, преданное революции сердце. Он не смеет ее удерживать.

На заседании Генерального совета Лизу назначают корреспондентом Генерального совета во Франции.

В начале марта Лиза выехала из Лондона.

На пристани у парохода ее провожала вся семья Маркса. Тут же были Лицци и Энгельс. Все волнуются, как доберется она, дают советы. Тусси дарит ей на память маленького черного трубочиста с метлой — говорят, он приносит счастье.

Лиза в последний раз прощается со всеми и всходит на палубу.

И вот уже убран трап. Пароход протяжно загудел.

Поплыли назад пристань, пакгаузы, портовые сооружения.

Лиза машет белым платком. Она еще различает своих друзей, дорогих, милых сердцу людей. Вон мелькнуло энергичное лицо Маркса, нежный профиль Женнихен, светлая пелеринка Тусси. Но вскоре все скрывается в тумане. Вокруг только свинцовые волны и над ними свинцовое небо.