Первые

ГЛАВА VI

В деревне случилось чрезвычайное происшествие. Сын местного попа, отца Филиппа, отличался всегда благонравием и послушанием. По желанию родителей он поступил в духовную семинарию и отлично ее окончил. Ему предлагали богатый приход. Но Алеша вдруг заупрямился и пошел учиться в университет естественным наукам. Теперь, приехав на каникулы домой, он в разговоре с отцом понес вдруг такую ахинею, что, де-мол, бога нет, души нет, а человек произошел от обезьяны.

С попадьей сделалось худо. А отец Филипп схватил кропило и стал брызгать сына святой водой.

Всякое событие в деревне узнается быстро. Не прошло и дня, как все только и говорили о чудно́м поповиче.

Отец Филипп частенько бывал в имении у генерала. Приходил он туда и с сыном. Анюте всегда казался неинтересным этот застенчивый, неуклюжий семинарист. Но теперь она хотела его видеть.

Они повстречались недалеко от дома, когда Анюта шла на прогулку. Он был все такой же, немного смешной и нескладный, долговязый, с длинной жилистой шеей, большими красными руками и космами желто-русых волос вокруг бледного лица. Но Анюта заметила, что он сильно повзрослел. Далеко расставленные серые глаза его смотрели серьезно. Между бровями залегла складка.

Они пошли по березовой аллее.

— Что слышно в Петербурге? — спросила Анюта. — Здесь у нас такой медвежий угол.

— В Петербурге правительство старается подавить все мыслящее, все живое. За то, что мы восстали против произвола и тирании, закрыли университет и триста пятьдесят студентов бросили в Петропавловскую крепость. На другой день наши на стене Петропавловки написали: «Здесь помещается Санкт-Петербургский университет».

Анюта засмеялась.

— Так и написали?

— Конечно.

— Какие храбрые! — восхищенно говорит Анюта. — Никого не арестовали?

— Нет. Сумели скрыться. А Герцен выступил в «Колоколе»: «Но куда же вам деться, юноши, от которых заперли науку? В народ! К народу! — вот ваше место, изгнанники науки».

— Что известно о Чернышевском? — спрашивает Анюта.

— Пока ничего. Сослан на каторгу. Но мы надеемся узнать. Недавно мы получили весточку от поэта Михайлова. Он тоже в Сибири, в рудниках. Это он нам тайно переслал через верного человека.

Алеша достает замусоленный листок, — видно, он побывал не в одних руках.

Алеша кончил читать. Они шли молча. Вокруг было столько солнца. Искрилось озеро. Сияли белые нарядные березки. И птицы весело щебетали где-то в зеленой листве деревьев.

Но Анюта ничего не замечает. Ей представляется сырой глубокий рудник и поэт в кандалах, прикованный к тачке. Когда он написал эти мужественные стихи? Может быть, во время работы, тайком царапая на стенке рудника? Или ночью, на ощупь водя карандашом по клочку бумаги?

Анюта стала часто встречаться с Алешей. Он приносил ей книги, прокламации, журналы, сочинения Писарева, Добролюбова. В них призывали к действию. Не сидеть сложа руки, а просвещать народ, вместе с народом бороться за лучшую жизнь.

О, она, кажется, тоже нашла дело, которое может приносить какую-то пользу. Только надо много и упорно работать.

Анюта садится за письменный стол и что-то пишет своим ровным, ясным почерком. Иногда она встает и прохаживается по комнате. Сама того не замечая, она ходит в такт своим мыслям — то медленно, спокойно, то вдруг быстро, почти бегом.

Скрипнула дверь. Это вошла Софа. Ей удалось отпроситься у гувернантки, и она пришла посмотреть, что делает ее Анюта.

Софа обожает свою сестру и старается ей во всем подражать. Анюта старше Софы на семь лет. По виду они совсем разные. Софа смуглая, с вьющимися каштановыми волосами и живыми светло-карими глазами на круглом личике. На подбородке у нее ямочка. Анюта беленькая, волосы у нее золотистые, глаза голубые, мечтательные. Только ямочка на подбородке у нее такая же, как у сестры.

Софа постояла у двери, потом прошла, тихонько садится на диван. Она давно замечает, что Анюта все о чем-то думает, что-то пишет. Софу мучит любопытство, но она знает, что Анюту спрашивать нельзя. Надо ждать, когда сестра снизойдет к ней и заговорит сама. Однако Анюта даже не оборачивается. Наконец Софа не выдерживает:

— Анюточка, ну что же ты все пишешь и пишешь. Я пришла к тебе…

Но Анюта продолжает писать.

— Ах вот ты какая… Злюка… Я отпросилась у гувернантки на одну минуту…

У Софы на глазах слезы. Она вот-вот расплачется. Анюта вдруг оборачивается и как ни в чем не бывало спрашивает:

— Ты жив, сурок?

Когда Софа была совсем маленькой, Анюта с ней так играла. Софа пряталась. А Анюта ходила, искала и напевала свою любимую песенку:

И вдруг скажет: «Ты жив, сурок?»

Тогда Софа стремглав летит из своего укромного местечка к палочке-выручалочке. Бежит и Анюта. Кто первый стукнет палочкой и прокричит: «Жив-жив!» — тот выигрывал.

— Жив-жив! — говорит Софа. Слезы ее вмиг высыхают. Она подбегает к Анюте.

— Послушай, ты умеешь держать язык за зубами, чтобы никому ни под каким видом не проговориться? — спрашивает Анюта.

Софа клянется, что будет молчать как рыба. Тогда Анюта с видом заговорщицы подходит к своему старенькому бюро, в котором — Софа знает — она хранит свои самые заветные секреты, и вынимает оттуда журнал, на котором крупными буквами выведено: «Эпоха».

— Вот, — говорит она, — повесть Юрия Орбелова. Ты не знаешь, кто такой Орбелов? И не догадываешься?

Анюта кружится с журналом по комнате и останавливается перед Софой.

— Так вот знай же! Юрий Орбелов — это я! Моя повесть напечатана в «Эпохе»! Я теперь русская писательница!!!

Софа, широко открыв глаза, смотрит на сестру. А Анюта рассказывает, как она написала повесть, как послала ее в журнал, как придумала псевдоним.

У Софы мелькает мысль, уж не дурачит ли ее сестра. Но Анюта показывает Софе письмо, которое ей прислал Федор Михайлович Достоевский, издававший журнал «Эпоха». Он пишет, что в ее повести много «юношеской непосредственности, искренности и теплоты чувства», и советует продолжать писать.

— Я получаю письма на имя Домны Никитичны, — говорит Анюта, — чтобы никто ни о чем не узнал. Особенно папа, ты ведь знаешь, как он относится к актрисам и писательницам.

Домна Никитична была экономкой в Палибине.

— Правда, Софка, это замечательно — быть писательницей. В Петербурге сейчас молодежь идет в коммуны, там и работает и живет, как это написано у Чернышевского в «Что делать?». А я ведь не могу туда пойти. Буду так полезной обществу.

— Знаешь, — шепотом говорит Анюта, — я была на казни Чернышевского. Одна девушка бросила к ногам Чернышевского цветы, ее забрали жандармы. А я пробралась потом мимо жандармов к эшафоту, взяла один цветок. Ты про это тоже молчи.

Анюта показывает Софе засушенную алую розу.

— Он говорил, что и женщины могут учиться? — спрашивает Софа тоже шепотом. Анюта не успевает ответить. Дверь широко распахивается. На пороге рассерженная гувернантка.

— Ах, вот вы где! Я же запретила вам ходить сюда! Тоже хотите стать «передовой барышней»!! — Последние слова Маргарита Францевна произносит язвительно и бросает уничтожающий взгляд на Анюту. — Извольте, Софа, идти в классную комнату. Сейчас придет учитель.

Гувернантка и Софа уходят. А Анюта снова садится за письменный стол. Она пишет вторую повесть.

Когда повесть была закончена, Анюта опять послала ее в «Эпоху». С нетерпением она ждала ответа.

Почта приходила в имение раз в неделю. Обычно Домна Никитична выходила почтальону навстречу. Но — были именины генеральши. Этот день всегда праздновался в семье Корвин-Круковских торжественно и широко.

Гости собрались со всего округа. Из ближайшего городка приехали офицеры и привезли с собой полковых музыкантов.

Только что кончился званый обед. Гости разошлись по комнатам, чтобы отдохнуть и переодеться к балу. В это время принесли почту. Экономка хлопотала о гостях и совсем забыла встретить почтальона. Письма попали прямо к генералу.

Ему сразу бросился в глаза конверт с большой красной печатью, на которой было вырезано: «Журнал «Эпоха». На конверте надпись: «Домне Никитичне Кузьминой».

«Что за притча? — думал Василий Васильевич, озадаченно вертя в руках письмо. — С каких это пор наша полуграмотная экономка имеет дела с издательствами?»

Он велел позвать Домну Никитичну. Пришлось ей во всем признаться.

Василий Васильевич вскрыл конверт. В нем лежал другой, поменьше, в котором находилось письмо на имя Анны Васильевны Корвин-Круковской и какие-то деньги.

В первый момент генерал потерял дар речи. Как, его дочь тайно переписывается с незнакомым мужчиной, да еще получает от него деньги! Какой позор! Правда, он потом понял, что эти деньги присланы за какие-то рассказы, но все равно. Он не желал, чтобы его дочь была писательницей. Он знает всех этих Жорж Санд! В молодости он был знаком с княгиней Ростопчиной. Она тоже сначала писала стишки, потом за ней стала ходить толпа поклонников. В конце концов Василий Васильевич встретил ее за границей азартно играющей в карты, окруженной какими-то проходимцами. Вот до чего доводит женщину писательство! Нет, Василий Васильевич не хочет, чтобы его дочь пошла по такому пути! Он велел немедленно позвать Елизавету Федоровну.

А в большом зале зажгли все канделябры и люстры. Музыканты приготовились играть. Офицеры натягивали белые перчатки, барышни в воздушных платьях с кринолинами вертелись перед зеркалами. Гости с нетерпением ожидали начала танцев.

Бал должен был открыть сам генерал. Но он что-то не появляется. Вдруг входит лакей и просит Елизавету Федоровну пожаловать к Василию Васильевичу. Все всполошились. Что случилось? Подбирая рукой шлейф тяжелого шелкового платья, Елизавета Федоровна поспешно выходит из зала.

Вскоре генеральша вернулась. Стараясь казаться спокойной, она сказала, что Василий Васильевич нездоров и просит танцы начать без него.

Анюте в этот вечер было очень весело. Праздничная обстановка, музыка, яркий свет, новые лица, все это опьяняло ее. Забыв о своих мечтах и идеалах, она кружилась в танцах, улыбаясь всем и каждому и сознавая, что она на балу самая нарядная и самая красивая.

Но вот уже утро. Праздник окончен. Гости разъезжаются по домам. Как только закрылись двери за последними из них, Елизавета Федоровна подзывает к себе Анюту и тихо, чтоб не слышали слуги, говорит ей:

— Что ты наделала, Анюта! Отцу все известно. Он прочел письмо Достоевского к тебе и очень сердится. Иди немедленно к нему.

Веселье мигом сбежало с лица Анюты. Она сильно побледнела, но в глазах вспыхнул упрямый огонек. Не сказав ни слова, она повернулась и пошла к отцу.

Разговор продолжался долго. Василий Васильевич требовал, чтобы Анюта оставила свое писательство.

— Тебе что — денег не хватает? Наряды не на что купить?

— Не в этом дело. Я не могу жить бесцельно. Хочу что-то значить в обществе.

— Ишь что вздумала. Она напишет какие-то рассказики и уже будет значить в обществе. Замуж тебе надо — вот что. И за человека, который занимает положение. Тогда и будешь значить в обществе, и почет тебе будет и уважение.

— Если не хотите понять — как знаете. А писать я буду. И уйду из дому.

— Я вот велю тебя запереть. А пособников твоих выгоню.

— Что ж, теперь не крепостное право. Найдет себе место.

— Выйди отсюда сейчас же! — в бешенстве закричал генерал.

Анюта уходит, высоко держа голову. Нет, она не покорится!

С тех пор семья разбилась на два лагеря. Анюта не выходила из своей комнаты, даже к обеду. Встревоженная Елизавета Федоровна уговаривала то одного, то другого.

И вот произошло, казалось, невозможное. Генерал смягчился. Он дал согласие выслушать Анютину повесть.

На чтение собралась вся семья. Анюта читала взволнованно, страстно. Ей близки были переживания героини.

Отец слушал молча, не проронив во все время чтения ни слова. Когда Анюта перевернула последнюю страницу, он встал и ушел к себе.

Через некоторое время Елизавета Федоровна тихо постучалась к нему в кабинет. Генерал сидел за письменным столом в своем удобном кожаном кресле. Перед ним лежал журнал «Русский вестник». Елизавета Федоровна заметила, что он открыт на романе Тургенева «Отцы и дети», о котором еще недавно было столько споров в обществе.

— Да, — задумчиво сказал генерал, обращаясь как будто больше к самому себе, — видно, времена не те. Брожение идет по всей России. Пусть уж сочиняет и переписывается с Достоевским, если ей так хочется. Только все свои письма, прежде чем послать, показывает мне.

— А как же с поездкой? — осторожно спросила Елизавета Федоровна, стараясь голосом не выдать радость по поводу решения Анютиного вопроса.

Речь шла о Женеве, куда Елизавета Федоровна собиралась на отдых с дочерьми. Но, ввиду последних семейных событий, генерал и слышать не хотел о поездке.

— Да уж ладно… — сказал Василий Васильевич. — Раз задумали… Только зорко следи там за детьми.

Елизавета Федоровна поцеловала мужа и тихонько вышла из кабинета.