Первые шаги (сборник рассказов)

Сто тугриков (перевод Л. Скородумовой)

— Пока что я не арестую тебя. Иди домой, отдохни, а утром придешь. И оденься потеплей, холодно. — Милиционер, который доставил Пурэва в аймак, сочувственно улыбнулся. «Вот спасибо», — подумал Пурэв и побежал к коню.

Облака сгущались, с неба посыпался редкий снег. Ветер гонялся по степи за перекати-полем. Стояла ранняя весна.

Пурэв оседлал коня и, подтянув подпругу, тяжело вздохнул: «Ох, беда, беда!» Ведь не маленький он, пора бы уж понимать, что к чему. А ведь ему казалось — он разбирается в жизни. Но бывает, что теряешься, делаешь ошибки. Почти тридцать лет прошагал Пурэв по крутым дорогам жизни. Иногда творил глупости, потом жалел об этом. Вот и сейчас очень раскаивается в том, что произошло. Еще сегодня ехал он из сомонного центра, спокойно покачивался в седле. Завтра этого уже не будет.

«Эх, горе, горе!» Пурэв подстегнул коня. Путь предстоял неблизкий. Может, и не стоит так переживать. Что сделано, то сделано. Он повернул коня в степь. Ветер клонил к земле ковыльные травы.

За всю свою жизнь Пурэв никогда никому не сделал зла. В школе он полюбил музыку, научился играть на баяне. На праздниках, особенно когда выпьет, играл так громко, что оглушенные гости начинали негодовать.

Баян заменял ему друга в его одинокой жизни. Когда Пурэву бывало плохо, он растягивал мехи, и все, что накопилось на душе, вся горечь, печаль — все превращалось в музыку. И становилось легче.

Когда он был в хорошем настроении, пальцы весело бегали по кнопкам, а в груди соловьи пели. Сердце его радовалось, и казалось, вся вселенная кружится в веселом танце под его музыку. У каждого своя страсть. Иные готовы тысячи отдать за хорошую трубку. Пурэв был готов отдать тысячи за баян. Но его баян достался ему дешево, и Пурэв считал себя счастливчиком.

В дни концертов художественной самодеятельности у Пурэва настоящий праздник; солнце светит в его душе, лицо сияет, руки весело растягивают баян, торжественная мелодия вступления разносится по всем уголкам парка. При всем этом Пурэв не знал музыкальной грамоты. Да и зачем ее знать? Достаточно и того, что он умеет так хорошо играть на баяне. Самое большое счастье для Пурэва — сидеть дома и подбирать какую-нибудь любимую мелодию.

Все живут по-разному. Взять хотя бы хозяина соседнего айла Довчина. Выпьет немного — и давай кричать на жену, а бывает, что и побьет. Люди считают это большим грехом. А сам Довчин говорит: энергия в нем дурная копится, ее надо время от времени выпускать. Вот он и буянит. Вообще-то он гордился своей силушкой и еще тем, что жена не смеет ему ни в чем перечить. Пурэву невыносимо было на это смотреть. Он и в школе вел себя странно: заступался за девочек, которых мальчишки колотили.

Девушки, зная отзывчивость Пурэва, то и дело просили:

— Пурэв, помоги принести воды!

— Пурэв, сходи со мной в магазин, помоги принести мешок муки.

И он с радостью помогал. Но лишь одна царила в его думах. Лишь она одна, прекрасная, как рассвет, жила в его сердце. Это была странная любовь — подъедет он к ее юрте раз в месяц, дождется, когда она выйдет, полюбуется ею и уедет. Пурэв не обижался, если любимая не глядела на него. Вышла она замуж, отдала свое сердце другому, он и тогда не обиделся… Пусть чужая жена — он, как прежде, подъедет к ее юрте и глядит на нее, не нарадуется. А ей и невдомек, чего он возле ее юрты делает.

Пурэв знал, что страсть, вспыхнувшая между мужчиной и женщиной, может погаснуть, что иногда любовь уходит после первой же ночи. Настоящая любовь, считал он, — когда любимый человек все время с тобой, пусть даже только в мыслях. Такая любовь возвышает душу, придает жизни смысл. Он и на баяне играл для любимой, претворяя свои чувства в музыку. Увидев на улице женщину, несущую корзину с аргалом, спешил ей помочь, воображая, что помогает любимой.

В тот злосчастный день Пурэв сидел и играл на баяне. Снаружи донесся женский крик, молящий о помощи. «Вдруг бедняжку сбило санями, — подумал Пурэв, — вдруг она попала в лапы дикого зверя?» И он опрометью кинулся на помощь. Но оказалось, что кричала жена Довчина. Пьяный муж вытащил ее за косы на улицу. Громко плакали перепуганные дети. Довчин бил жену и при этом еще улыбался. Он был совсем пьян. Увидев Пурэва, оскалил огромные, как у лошади, зубы и хрипло захохотал прямо в лицо, словно говоря: «Я здесь хозяин! Что хочу, то и делаю! Никого не боюсь!» Много раз Пурэв сносил дикие выходки Довчина. Да и как иначе — тот ведь старший чабан, а Пурэв только его помощник. Вот он и терпел. Но в этот раз не выдержал. Разве можно спокойно глядеть на это? И Пурэв изо всех сил ударил Довчина. Довчин упал на землю и потерял сознание. Из носа и рта потекла кровь, рука, сжимавшая косы жены, медленно разжалась. Но жена Довчина отнюдь не обрадовалась.

— Убили… О горе, о грех мой, беда! — завопила она.

Довчин скоро пришел в себя. И сразу же написал жалобу. Пурэва забрали через день в милицию. И вот милиционер отпустил его на ночь домой, поверил ему. Есть еще добрые люди на свете…

Пурэв спешился у единственной юрты стойбища Ула. Хозяйка с удивлением разглядывала из-под руки всадника — люди редко заезжали сюда. Но вот старушка узнала гостя, поздоровалась:

— А, Пурэв? Что-то давно тебя не видно. Я уж стала волноваться. Заходи, заходи.

В левом углу юрты Пурэв увидел пустую корзину для аргала.

— Кажется, похолодало. Выпей чаю, сынок… — сказала старушка и протянула Пурэву пиалу. Он выпил чаю и, подхватив корзину, вышел. В округе есть люди, которые относятся к Пурэву как к родному, заботятся о нем. Вот хотя бы эта одинокая старушка. Пурэв три раза сходил за аргалом, заготовил для старушки целую гору топлива и только тогда уехал. «Вот хорошо, хватит на несколько дней, — подумал Пурэв, — а потом кто-нибудь еще принесет…»

Ветер усилился, сквозь снежную пелену не видно ни зги. Но Пурэв хорошо знал местность и чувствовал дорогу интуитивно. Домой он добрался только к полуночи. Овец в загоне почему-то не было. Соседи не спали, сквозь тоно пробивался розоватый свет горящей свечи.

Две собаки Довчина надрывно залаяли, но, узнав Пурэва, смолкли и побежали следом, виляя хвостом.

На лай собак вышла жена Довчина:

— Пурэв, беда у нас. Муж потерялся, пошел утром вниз с отарой и до сих пор ни слуху ни духу… Мы заждались… А его нет и нет. Похоже, попал в пургу, заблудился…

В голосе женщины было такое отчаяние, что Пурэв, не мешкая ни минуты, повернул к лошади.

— Да постой же ты! Хоть чаю выпей… Надо доху надеть, — сказала она, но Пурэв как не слышал. Вскочил на лошадь и тут же растворился в ночной тьме.

Такой метели Пурэв в жизни своей не видал. Ничего не разглядеть на расстоянии вытянутой руки. В кромешной тьме где-то по степи брела отара овец. Но Довчин, видно, тоже родился удачливым. Пурэв знал степь как свои пять пальцев и быстро нашел его. Довчин долго брел с овцами, подгоняемый ветром, остановить отару не было никаких сил. Застряли они у камышей. Довчин почти совсем замерз, когда Пурэв наконец нашел его. «Куда же гнать овец, — стал думать Пурэв, — где переждать пургу?»

Внезапно тревожная мысль пронзила его: скоро кончится эта ночь — его последняя ночь на свободе.

Нет ничего хуже, чем обмануть доверие человека. Но нельзя и бросить замерзающего Довчина, овец. Бросить овец — значит принести ущерб своему народу.

Даже голова заболела от множества мыслей. Но тут, к счастью, Довчин очнулся. Подбородок его дрожал, в горле хрипело, он бессмысленно смотрел в одну точку.

— Прости, что я тогда ударил тебя… Закон правильно меня наказал. Я искуплю вину… Сейчас самое главное — вывести овец из пурги. Ты-то как, ничего? Тогда давай погоним овец. Дойдем до горы, укроемся, и сами спасемся, и овец спасем, — сказал Пурэв.

Наконец метель улеглась, Пурэв с трудом дотащил еле живого Довчина до дома. Даже не выпил чаю, так спешил в сомон.

Прилаживая к седлу торбу с одеждой и табаком, Пурэв услышал — зовет соседка. Довчин лежал в постели на высоко взбитых подушках; едва Пурэв вошел, Довчин открыл кошелек, вынул сто тугриков и протянул гостю. «Возьми, ты спас мне жизнь», — говорили его глаза, в которых все еще притаился страх. Но Пурэв так взглянул на Довчина, что тот смущенно отвел глаза и спрятал свои тугрики. Потом Пурэв вышел из юрты и хлопнул дверью. Срок его пребывания на свободе кончился.