Первые шаги (сборник рассказов)

Жеребенок (перевод Л. Скородумовой)

Шестнадцать лет!

Среди бескрайних, уходящих за горизонт гобийских просторов мелькают две фигурки: девушка-подросток и серый жеребенок-кулан.

Маленький жеребенок с развевающимся на ветру пушистым хвостом бегает с нежным ржанием за девушкой, норовит ухватить за подол.

— Соотон! Эй, Соотон! — зовет она.

Встряхнув гривой, жеребенок скачет вслед за Сухцэрэн. Набегавшись, девушка падает в мягкую траву и вглядывается, прищурив глаза, в бездонную голубизну неба. Жеребенок тычется мордочкой в лицо хозяйки.

Вся в песчаных барханах, степь опалена ярким весенним солнцем. Мираж плывет и колеблется, и кажется Сухцэрэн, что вдалеке плещется море, о котором рассказывал на уроках учитель географии. Постепенно долину заволакивает туман, чудится, будто из-за барханов поднимается песчаная буря.

— Эй, Соотон, Соотон!

Сухцэрэн приподнялась, ласково погладила гриву жеребенка и нежно поцеловала его влажный нос.

Жеребенок поглядел на нее своими огромными глазами и тихонько заржал. Пора возвращаться домой. За песчаными холмами показалась белая юрта, похожая на лебедя.

Верблюдов не видно. Мать с утра погнала стадо к источнику.

— Ты отдыхай сегодня, — сказала она дочери. — На источник с верблюдами я сама пойду, там и голову заодно вымою.

И они с жеребенком остались вдвоем… Скоро июнь — самое жаркое время в Гоби. А сейчас, в мае, пышно растет трава, распустились голубые ирисы, они так красиво сочетаются с желтыми цветками караганы. Жаркое дыхание гобийского ветра приносит запахи полыни и дикого лука.

Чем больше радовали глаз весенние краски земли, чем пышнее все расцветало, тем сильнее томилась Сухцэрэн, и сердце ее окутывал туман какой-то непонятной грусти. Она часто вспыхивала без причины, прислушивалась к далеким звукам, будто чего-то ждала. Сердце начинало биться часто и гулко.

В безлюдной степи не с кем поговорить, поделиться неясными предчувствиями, и она все больше привязывалась к маленькому жеребенку. Ее мечты неудержимо рвались из родной долины в далекий, неведомый мир. Там она встретит прекрасного героя из сказок, которые еще так недавно рассказывала ей мать. А вдруг к ним сюда прискачет на могучем коне богатырь Гангантогс и будет охранять их? Мечтает Сухцэрэн о сказочных героях, щеки у нее пылают, ей даже на жеребенка стыдно взглянуть, она опускает голову и смущенно улыбается.

Шестнадцать лет! Безотчетная радость, безотчетный страх перед неведомым.

Нагулялась Сухцэрэн, набегалась и тихонько побрела домой. Чувствуя, что хозяйка грустит, и Соотон плетется сзади с таким видом, будто и у него томится душа. А может, и правда вспомнились ему далекие родичи, которые носятся, соревнуясь с ветром, по бескрайним просторам Гоби. Куланы — вольные скакуны, только один Соотон живет с людьми. Вообще-то куланы очень пугливы, но маленький жеребенок любит свою хозяйку и ходит за ней по пятам.

Он появился у них прошлой осенью. Мороз ударил внезапно, поднялась буря. Тогда и нашла Сухцэрэн отбившегося от стада замерзающего жеребенка, привезла его домой на верблюде, стала выхаживать. Всю зиму кормила малыша из соски. Звериным чутьем угадал жеребенок в хозяйке свою спасительницу и привязывался к ней все сильнее.

Но Сухцэрэн не собиралась стать полновластной хозяйкой его судьбы. Вот окрепнет жеребенок, и она выпустит его на волю. К весне он совсем поправился, вырос. Почти каждый день ходили они на источник, дожидались, когда куланы придут на водопой. Однажды провели у источника чуть не весь день, дул пронизывающий ветер, но Сухцэрэн чувствовала — сегодня куланы должны прийти. И верно, когда стало смеркаться, вдали показался небольшой табун куланов. Сухцэрэн поползла в их сторону, маня жеребенка за собой, но он не двинулся с места.

— Ты что, не хочешь вернуться к матери? — прошептала Сухцэрэн. Соотон подошел к хозяйке, ткнулся ей в лицо и тоненько заржал, как бы говоря: «А тебя я на кого оставлю?» Так и стали друзьями — девочка и дикий кулан.

Придя домой, Сухцэрэн зачерпнула полный ковш молока и поднесла жеребенку. Он жадно стал пить, чуть наклонив ковш.

Вдруг совсем близко послышался рев автомобиля и эхом разнесся по округе. Соотон испуганно отпрянул от Сухцэрэн и ускакал за юрту. Девушка не успела опомниться, как перед их юртой остановилась грузовая машина. Сухцэрэн тотчас же принялась хлопотать, поставила чайник на огонь. От волнения заколотилось сердце: вдруг к ним явился сказочный богатырь Гангантогс? Да и вообще, новые люди значили для нее не меньше, чем глоток воды в пустыне для жаждущего путника.

Из машины вышли трое. Один, помоложе, поздоровался, окинув Сухцэрэн восхищенным взглядом. Девушка смутилась.

— Дай напиться, девочка. Ну и жара! Мотор перегрелся, — прибавил он и, откинув войлочную дверь, уверенно вошел в юрту.

Сухцэрэн поставила на стол тарелку с конфетами и домашним печеньем, подала гостям чай.

Самый старший — у него во рту была занятная трубка в виде бородатого старика — сел на почетное место. Шофер, обливаясь потом, жадно пил чай. Смутивший ее парень сел посередине. Он не отрывал глаз от Сухцэрэн, точно только она могла утолить его голод и жажду, казалось, будто от нее одной зависит его жизнь. На нем была пестрая рубаха, а низ у брюк почему-то обшит половинками молнии. Это особенно поразило Сухцэрэн.

Она рассказала гостям, что приехала сюда после седьмого класса по ревсомольской путевке. Здесь разводят верблюдов, мать ее погнала сейчас верблюдов на водопой.

— Где-то здесь нашли кости динозавров, — сказал старший. — Ты случайно не знаешь где? Не обращала внимания, много туда народу ездит?

— В прошлом году приехали две машины, грузовая и легковая. Много собралось народу. А с тех пор никого не было, — ответила девушка.

— Мы из Улан-Батора, из Академии наук. А вот он здешний, — показал старший на парня. — Его зовут Барний. Ну что ж. Пора ехать. Спасибо за гостеприимство. На обратном пути завтра вечером опять заедем, чаю попьем. Приготовишь?

В дверь просунулась голова жеребенка, он фыркнул и с любопытством оглядел всех, словно знакомился с гостями.

— Смотри! — воскликнул шофер.

— Да это кулан, — сразу определил старший.

— Откуда он у тебя? — спросил Барний, и в голосе его послышались нотки зависти: в Гоби, оказывается, куланы запросто в юрту заглядывают, так уж ему, Барнию, сам бог велел таким зверем обзавестись.

— Я его осенью нашла, в пургу. Он почти совсем замерз. Я его выходила.

Сухцэрэн прошептала эти слова и как-то беспомощно улыбнулась: она испугалась, что эти люди отберут у нее Соотона.

— Какой красивый! Да он совсем ручной. Это ты приручила его? — спросил шофер, не скрывая удивления.

— Да, я, — ответила Сухцэрэн и опять протянула жеребенку полный ковш молока. И он опять принялся жадно пить.

— Вот здорово! — восхитился шофер.

Гости вышли. Барний теперь уже не отрывал глаз от жеребенка.

— Мы скоро опять заедем, увидимся, — шепнул он, однако, идя мимо девушки к машине.

От стыда щеки у Сухцэрэн запылали огнем; она задыхалась, хотелось скорее расстегнуть ворот. Взревел мотор, машина двинулась с места и, набирая скорость, укатила.

Кто знал тогда, какое горе причинит Сухцэрэн этот самоуверенный парень с недобрым взглядом? Она долго смотрела ему вслед, и сердце у нее сжималось в тоскливом предчувствии.

Вечером она рассказала матери о гостях.

— Не надо было говорить им, что это кулан. Мало ли худых людей бродит по свету! Куланы теперь редко встречаются, как бы какого греха не случилось.

Машина Академии наук заехала на другой день, когда Сухцэрэн не было дома. Вернувшись вечером с пастбища, она увидела возле юрты след от машины, а из двери доносился голос Барния. Интересно, чего это он остался? Сухцэрэн вошла в юрту. Будто давний друг, он запросто сидел на кровати и разговаривал с матерью.

— Вот и чай готов!

Мать налила в пиалу чай с молоком и поставила перед гостем тарелку с домашним печеньем.

— Как работалось, Сухцэрэн? — спросил совсем по-приятельски парень и весело прибавил: — Наши поехали на реку. А я вот решил погостить у вас. Мне нравится в Гоби, неплохо здесь провести денек-другой.

Он вел себя так, словно Сухцэрэн не чаяла его увидеть.

Определенно в этом человеке было что-то отталкивающее. Она боялась его, хотя и не могла объяснить почему. А ведь только вчера она мечтала о сказочном богатыре. Мечта ее сбылась — вот он перед ней, добрый молодец. Но ни радости, ни волнения Сухцэрэн не испытывала. Однако смотрела она на гостя спокойно, как будто хотела сказать: «Напрасно гобиек считают робкими и пугливыми. Я себя в обиду не дам». Он, кажется, понял ее взгляд. Вынул из кармана расческу, провел по чистым, рассыпающимся волосам и улыбнулся — что же, посмотрим.

В худоне работы хватает. Мать готовила еду, резала борц — сушеное мясо. Сухцэрэн доила верблюдицу, привязывала верблюжат. Тем временем на Гоби опустилась ночь.

После ужина легли спать. Все стихло. Сквозь щели в материи, покрывающей тоно[6], заглядывали в юрту сияющие в ночной вышине звезды. Слышно было, как скрипят зубами верблюды, чмокает во сне Соотон.

Ничто не нарушало ночной тишины, но сон все не шел к Сухцэрэн. Она не отрываясь смотрела в черное небо. Вдруг чья-то тень склонилась над ней, заслонив звезды. И Сухцэрэн первый раз в жизни поняла — женщинам иногда трудно приходится. Изо всех сил оттолкнула она тень, загремела упавшая печная труба, и все стихло. Больше Сухцэрэн гостя не видела.

Прошло полгода, куланенок вырос и бегал теперь где вздумается. Жилья поблизости не было, и Сухцэрэн с матерью не боялись отпускать его одного. Да Соотон и не уходил далеко: порезвится на лугу, сбегает к водопою и скачет домой. Привыкший к человеку степной зверь по запаху дыма находил дорогу к юрте. Мать и дочь радовались, глядя на своего питомца — чудесный дар Гоби.

Возле юрты резвился теперь не жеребенок, а настоящий взрослый конь с длинной густой гривой.

— Выучим его ходить под седлом, подготовим к сомонному надому. А потом, может случиться, люди скажут: от коня Сухцэрэн пошла новая замечательная порода, — говорила мать, глядя на Соотона.

Очень радовали Сухцэрэн эти слова. За добро воздается добром, и Сухцэрэн надеялась, что спасенный ею жеребенок когда-нибудь принесет ей счастье.

Подходил к концу последний осенний месяц. Все заметнее тускнели краски Гоби. Как-то тихим осенним полднем с севера едва слышно донеслись и смолкли звуки приближающейся машины.

— Кажется, машина? — сказала мать, прислушиваясь, и посмотрела в сторону холмов, тянувшихся на севере. Сухцэрэн тоже выбежала на улицу:

— Да нет, мама, это ветер. Послышалось вам…

— Где Соотон? — спросила мать, как будто что-то кольнуло ее в сердце.

— Не знаю, только что здесь был, вон на той горке.

Вдруг за холмами раздался выстрел, потом снова и снова. Воздух словно задрожал от пальбы.

— Соотон! Соотон! — закричала Сухцэрэн срывающимся голосом.

— Беги скорей, дочка, скорей!

Сухцэрэн вскочила на стоявшего рядом оседланного верблюда и что есть мочи помчалась к холмам. Теперь она явственно слышала гул машины. Глаза застилали слезы, она ничего не видела и хлестала верблюда по бокам, пока не достигла рощи.

Неподалеку, в долине, стояла машина, двое с трудом затаскивали в кузов что-то большое и серое.

Обезумев от ужаса, Сухцэрэн дико закричала, словно эти двое стреляли по ней и смертельно ранили. Жалость, обида, боль — все было в этом страшном крике.

При виде Сухцэрэн браконьеры растерялись от неожиданности, но быстро захлопнули кузов, и машина тронулась с места. В окне кабины мелькнуло лицо Барния. Сухцэрэн спрыгнула с верблюда: на земле валялся измазанный в крови недоуздок, который она сама сделала для жеребенка. Упав на землю, она зарыдала так, словно потеряла самого близкого человека.

Машина тем временем, обогнув холм, остановилась в пустынном месте близ источника.

Над Гоби ходили миражи, горизонт завесила голубая дымка. Покой и умиротворение были разлиты в природе, будто и не было выстрелов, не было смерти, принесших разлуку и горе. Нанятый Барнием шофер, не ожидавший, что охота обернется убийством, подавленно молчал. Барний же как ни в чем не бывало скалил в улыбке зубы, радуясь богатой добыче. Деловито освежевал тушу и принялся жарить на костре мясо.

— Вот уж верно говорят — мужчина счастлив лишь в привольной степи, — проговорил он и хлопнул по плечу шофера. — Чего нос повесил? Надо радоваться, что боги охоты послали нам такую удачу. На, ешь! — Он протянул шипящее на вертеле мясо.

— Сам ешь! — крикнул тот и швырнул мясо в огонь, быстро пожиравший сухие ветки караганы.

Барнию вдруг тоже расхотелось есть. Он поспешно разрубил тушу на куски, побросал их в мешок, закинул мешок в кузов. Машина тронулась и скоро исчезла за холмами.

Сильно изменилась с того дня Сухцэрэн, стала часто грустить, в глазах то и дело стояли слезы. Молчаливее стала, задумчивее…

Один поэт сравнил уходящую пору детства с диким жеребенком…

Она так никогда больше и не встретилась с человеком, убившим в ней детские мечты, милую детскую доверчивость.

Всю свою душу вкладывала теперь Сухцэрэн в работу. Прошло три года, и в местной газете появилась фотография лучшего верблюдовода — смуглой миловидной девушки из Гоби.