Первые шаги (сборник рассказов)

Жизненный урок (перевод Р. Ракшаева)

Наступил вечер. Ранние зимние сумерки, быстро сгущаясь, укрыли все вокруг обжигающе холодным, черным покрывалом. Словно огни далекого города, замерцали на небе звезды. В просветах между деревьями, как в дымке, тускло белел снег. Кругом воцарились покой и тишина. Лишь изредка, как чуткие уши потревоженной лошади, вздрагивали от порывов ветра кедровые шишки.

Мы возвращались лесной тропой. Шапки и шарфы у нас заиндевели. От мороза горели щеки, слезились глаза. Впереди меня шел Бадра. Полы его дэли развевались на ветру, и он неутомимо шагал по сугробам в своих унтах. До жилья было еще довольно далеко. Я представил себе, что сейчас делают наши: поужинали и, сытые, веселые, разошлись по юртам, кто играет в шашки, кто в карты режется. Ганга, как всегда, растопил «буржуйку», присел рядом и смотрит, как огонь жадно пожирает сухие поленья. А в юрте-столовой тетушка Долгор поджидает нас и, раскуривая то и дело тоненькую самокрутку, ворчит: «И где их черти носят? Нет чтобы вовремя прийти и поесть, пока горячее».

Сегодня почти все наши вернулись в поселок после полудня — машины за жердями не приехали. Но нашу четверку Бадра задержал — надо было подготовить жерди на завтра, чтобы машины утром не простаивали. Я стал было возражать, но Дагдан-гуай, мой бывший наставник на стройке, быстро мне мозги вправил.

Вообще-то я живу в городе. В прошлом году окончил десятилетку и пошел работать в строительный трест. Сначала был учеником у Дагдан-гуая, потом меня перевели в каменщики, а скоро послали строить загоны для скота. Съехалось нас из разных мест сорок пять человек. Расчистив глубокий, по колено, снег, мы поставили свои юрты в безлюдной долине, на краю таежного массива.

…В лесу завьюжило. Мороз все крепчал, ветер сдувал с деревьев снег, на открытых местах кружила поземка. Деревья, словно очнувшись ото сна, зашумели, раскачивая ветвями. Наконец в морозной круговерти пахнуло дымком жилья. От этого запаха, словно от горячего чая с топленым молоком, по всему телу разлилось тепло. «Вот и пришли», — подумал я. Совсем рядом послышались голоса людей, и между деревьями замелькал свет от дымника юрты.

Я улегся, рядом на своей кровати лежал в одежде Бадра, наш старший, и, жадно затягиваясь, курил. У него было приятное лицо, большие ясные глаза, нос с горбинкой. Лет ему было наверняка не меньше тридцати. Говорил он мало, работа у него в руках спорилась, и за что ни брался, доводил до конца. Бывал он нередко задумчив, но вообще-то грустить не любил. В минуты веселья громко и заразительно смеялся, обнажая ровные белоснежные зубы. Бадра работал инспектором в каком-то министерстве, тем не менее добровольно приехал сюда на стройку, в необжитую тайгу. В дэли на длинном меху и унтах, он быстро шел вверх по склону горы к месту вырубки. Несмотря на стужу, сразу скидывал дэли и, не мешкая, принимался за работу. Иногда, раздевшись до пояса, докрасна растирался снегом. Бадра был очень строг. Если кто-то работал с прохладцей, он устремлял на него такой возмущенный взгляд, что тому от стыда некуда было деваться. Наверное, поэтому ребята его недолюбливали.

Неожиданно Бадра приподнялся и окликнул меня:

— Гунга, ты спишь?

— Нет… что-то не спится, — ответил я.

— Хочешь, расскажу тебе один случай?

— Расскажи.

— Тогда слушай. Это произошло в прошлом году.

Я сел в постели и приготовился слушать. Бадра встал, разобрал постель, разделся. Забравшись под одеяло и повыше положив подушку, сказал:

— Да ты ложись. Так будет удобнее.

И Бадра рассказал мне такую историю.

— Когда я был маленьким, — начал он, — у нас на окне в большом глиняном горшке росла бегония. Как бы ее ни повернули, листья ее всегда тянулись к свету. Раз в год на ней распускался нежный розовый цветок. Вот так и я рос под крылышком у родителей, как этот цветок, защищенный стеклом от непогоды, и думал, что весь мир заключен в четыре стены нашего дома. Пролетели школьные годы, я поступил в институт. Учился по вечерам, ходил в гости, гулял, танцевал. Порхал как мотылек на лугу, с одного цветка на другой. Словом, вел себя так легкомысленно, что даже не заметил, была у меня первая любовь или нет. Ты, Гунга, сейчас в таком возрасте, когда кажется, что все очень просто. Но жизнь — дело серьезное, глупостей она не прощает. Чтобы не наделать ошибок, нужно строже к себе относиться, видеть цель, не бояться трудностей и, главное, думать. Потом сам себе скажешь спасибо.

Бадра погасил в пепельнице очередной окурок, глядя прямо перед собой. Я не совсем понял смысла его последних слов. То ли он укорял меня за мою сегодняшнюю строптивость, то ли вообще считал, что лень вперед меня родилась.

— Ну так вот, в прошлом году, — продолжал Бадра, — после ноябрьских праздников поехал я в командировку в Кобдоский аймак[11]. Я должен был проверить, как идет зимовка в бригадах одного сомона. Председатель сельхозобъединения дал мне «Газ-69» с водителем, и я целыми днями колесил между стоянками бригад. Интересное место — Кобдоский аймак. Лесов там почти нет, поэтому в дело идет карагана. Переплетают ее с камышом и строят теплые загоны для скота. Не всякий хангаец[12] может построить такой загон. А кобдосцы строят из караганы и хлева для молодняка, и даже запасники для мяса. Люди там очень трудолюбивые. И гостеприимные. Согреют в большом чайнике молочную водку, наварят полный котел мяса и потчуют гостя досыта. Приходят соседи. В разгар веселья кто-нибудь запевает:

И все подхватывают:

Однажды вечером по пути в сомонный центр остановились мы у юрт в долине реки Кобдо. Закатные лучи окрасили снежные поля в малиново-красный цвет. Услышав шум машины, из юрт с восторженным криком выбежала ребятня. Постройки зимника выглядели добротно. Возле загона для молодняка сгрудились двухгодовалые барашки. Ребячий гвалт вдруг перекрыли удалые переборы гармошки: кто-то наигрывал веселую плясовую. Вошли мы с водителем в юрту, откуда слышалась музыка, да и рот раскрыли от изумления: сняв с плеча гармонь и положив ее на кровать, нас приветствовала девушка лет двадцати! Ее черные, большие, как у лани, глаза смотрели приветливо и с достоинством. Смугловатая кожа подчеркивала тонкую красоту лица. Я не мог оторвать от нее глаз. Звали ее Бодьгэрэл…

Выйдя из юрты, я понял, что погиб. Отсюда до сомонного центра рукой подать, но не мог я так просто уехать — я должен был увидеть ее еще раз. И я велел водителю заехать еще в пару мест. Тот молча сел за руль, и мы двинулись к следующему зимнику.

Когда мы вернулись к той юрте, совсем стемнело. Девушки дома не было. Нас встретила пожилая женщина — видимо, ее мать. Пригласила войти, раздеться, угостила чаем. Я спросил, где Бодьгэрэл.

— Ушла на вечер, — ответила она.

— А где это?

— Здесь, неподалеку. В красном уголке. Хотите ее повидать?

Я кивнул. Мы расспросили дорогу и поехали.

У красного уголка машина резко затормозила, стоявшие на привязи лошади испуганно запрядали ушами. Фары осветили оседланных верблюдов и быков, запряженных в телеги. Где-то рядом тарахтел движок. Теплый воздух, валивший из приоткрытой двери, клубился на морозе. Четырехугольники окон светились малиновым светом. До нас долетали негромкие звуки танцевальной мелодии. Вошли мы с шофером, и глаза у нас разбежались. Нарядные пары медленно кружились в танце. Кого тут только не было: казашки в неизменно белых головных уборах, краснощекие монголки, парни мингаты[13], девушки торгутки, яркие полосатые платья узбечек перемешались с черными вельветовыми костюмами казахов. Бодьгэрэл была в шелковом голубом дэли, коса перехвачена жемчужной заколкой, на лоб выбилось несколько завитков. Улыбаясь красивыми глазами и притоптывая черными бурками, она танцевала со смуглым парнем узбеком. Увидев меня, Бодьгэрэл, мне почудилось, благосклонно мигнула мне. Я сразу взыграл духом. Снял пальто, повесил его на вешалку, легкой походкой прошел к гостевым местам и сел. Взоры всех обратились в мою сторону. Я напустил на себя важный вид, чтобы ясно было — я человек образованный, культурный, не чета простым скотоводам. Танец кончился, и я решил, не мешкая, выставить напоказ свои достоинства. Встал, вынул из внутреннего кармана свой неразлучный блокнот и прочитал из него несколько стихотворений о любви. Они всем понравились, одно даже пришлось повторить. Бодьгэрэл не отрывала от меня восхищенного взгляда. Я понял: пора действовать, пригласил ее, и мы начали танцевать.

Ты спросишь, влюбился ли я в эту девушку? Скорее всего нет. У меня и привычки такой не было — задаваться вопросом, влюблен или нет. Я с легкой душой заводил романы то с одной, то с другой. Умел выказать себя человеком скромным, серьезным, мог поддержать любой разговор, вставить к месту умное замечание. Но все это было так просто, мишура, что-то вроде манка для охоты на дичь.

Танцуя с Бодьгэрэл, я не сомневался в успехе и уже предвкушал, что встречу рассвет в ее объятиях. Потом она танцевала с кем-то другим и вдруг куда-то исчезла. Я забеспокоился, обошел весь зал — нет нигде Бодьгэрэл. Неужели она убежала от меня? Не может быть. Деревенские девушки стеснительны, она, наверное, побоялась выйти с танцев вместе со мной, вот и ушла вперед. Позвал своего водителя, мы сели в машину и поехали. Прощай, красный уголок вместе с музыкой и танцами! Впереди на дороге показались два всадника на верблюдах, шедших бок о бок. Парень в белом полушубке и лисьем ловузе обнимал за талию девушку. Они ехали, прижавшись друг к другу, не замечая ничего на свете. Верблюды, испугавшись машины, шарахнулись в сторону. Парень и девушка обернулись в нашу сторону. И я не поверил своим глазам: в девушке я узнал Бодьгэрэл! Взглянув равнодушно на машину, она отвернулась и направила своего верблюда к обочине. Ты не представляешь, что в тот миг творилось у меня в душе! Рухнули мои надежды! Эта деревенщина предпочла мне, образованному, умному, красивому парню, какого-то типа в овчинном тулупе, да еще едет у всех на виду с ним в обнимку! Такого еще никогда не было. Я лихорадочно соображал, как быть. Водитель, угадав мое состояние, остановил машину и насмешливо глянул на меня, ожидая дальнейших приказаний. Тем временем Бодьгэрэл свернула в сторону и растворилась в темноте, фары опять освещали пустое пространство. И я понял: как в этом пространстве не осталось и тени Бодьгэрэл, так и в сердце ее не осталось обо мне даже мимолетного воспоминания. Понурил я голову и привычным жестом дал знак водителю трогаться. Тот с готовностью завел машину и, освещая фарами дорогу, покатил по ночной степи к сомонному центру.

Вот, Гунга, какой урок я получил в прошлом году. С тех пор я стал на многое смотреть иначе, — сказал Бадра и с улыбкой посмотрел на меня.

За стеной шумел лес. Сильный холодный ветер играл веревкой от дымника юрты…