Письма, телеграммы, надписи 1927-1936

944 А. И. ЯРЛЫКИНУ

Искренно обрадован тем, что книги мои переводятся на язык чуваш.

Мне кажется, что литература всего легче и лучше знакомит народ с народом. Это не есть суждение профессионала, влюбленного в свое дело, — это вывод из моих наблюдений за 40 лет сознательной жизни моей. Вывод этот подтверждается тем, что нигде в западноевропейских странах не переводится так много книг с чужих языков, как у нас, в Союзе Советских Республик. Поэтому русский грамотный человек знает о жизни европейских народов несравнимо больше, чем эти народы знают и знали о России и о племенах, издревле живущих среди русских людей.

Все эти племена, и в их числе — чуваши, теперь получили широкую возможность узнать то, чего они не знали. Им казалось, что их угнетал русский народ. Теперь они увидят, что вся жизнь и везде основана на угнетении людями друг друга; увидят, что и в русской жизни богатые угнетали бедных, понуждая их этим угнетать беднейших и еще более беззащитных. Книги учат нас понимать, что причина всех страданий рабочего народа, источник всего зла жизни — власть богатых, власть капиталистов. Люди будут свободны и счастливы, когда все они станут экономически равными. Этого можно достигнуть только коллективным трудом, который, уничтожив частную собственность — основу угнетения людей, — уничтожит вместе с нею зависть, жадность, злобу.

Я всю жизнь мою работал для того, чтоб рассказать трудовому народу эту правду — единственную правду, которую не могут опровергнуть мудрецы всего мира. Чем скорее рабочие люди всей земли усвоят эту правду, тем скорей они осуществят на земле справедливую, свободную и легкую жизнь.

От всей души желаю народу чуваш бодрости духа и неистощимой энергии в работе над развитием своей культуры, в работе строительства новой жизни.

1. I.29.

945 ЛИТЕРАТУРНОМУ КРУЖКУ ПРОФШКОЛЫ г. ЗАПОРОЖЬЕ

Присланные вами литературные опыты небрежностью и несерьезностью своею вызвали у меня впечатление шутки «от безделья».

Я получаю сотни рукописей гораздо более малограмотных, но в них всегда чувствуется искреннее стремление людей сказать что-то от себя и своим голосом. В произведениях ваших я этого не почувствовал.

Особенно плохи афоризмы, и не только потому, что автор плохо знаком с формой афоризма. Все они крайне грубы и непродуманны. Стихи обнаруживают незнакомство с техникой стиха.

А главное — малограмотно все. Если вы серьезно думаете учиться писать, купите книги, которые познакомили бы вас с черновой работой. Хотя бы книжку Крайского «Как писать стихи и рассказы». Подробной критикой таких опытов, как ваши, я не имею права заниматься, у меня нет времени для этого.

6.I.29 г.

946 Д. Н. СЕМЕНОВСКОМУ

Д. Семеновскому.

Дорогой мой —

очерки Вашего типа для издания, о котором я мечтаю, не годятся. Вы правы.

Вы, наверное, поймете меня, если я скажу Вам, что следовало бы создать ряд книг «житийного» характера, нечто вроде четьи-минеи, ряд биографий героев труда, бескорыстно всю жизнь творивших маленькое свое дело для великого будущего. Вот какова идея.

Думаю, что Вашему «строго души» она близка, и, м. б., Вам следовало бы попробовать написать, просто и мудро, — как Вы умеете делать некоторые стихи, — два, три таких жития.

Рукопись в Гиз Вы уже отправили?

Будьте здоровы. Всего доброго.

7.I.29.

947 В. С. ДОВГАЛЕВСКОМУ

Примите, дорогой т. Довгалевский, сердечную мою благодарность за помощь, оказанную Вами мне в деле с Гржебиным, — деле столь же своеобразном, как и неприятном для меня. Вероятно, впервые случилось так, что писателю приходится выкупать у издателя свой ему подарок, и, разумеется, писатель чувствует себя не совсем хорошо. Однако на сей поступок его вынуждают причины отнюдь не «экономического» характера и уж, конечно, не каприз.

На-днях я получу деньги из Москвы и немедля вышлю Вам телеграфом 300 д[олларов], а для Гржебина — 200. Был бы рад выслать ему всю сумму сразу или же большую часть ее, но Москва задерживает посылку мне и вообще посылает понемногу.

Вы спрашиваете о моем здоровье — спасибо! Отвечу так: работоспособен, работаю не менее 12-ти часов в день. К сожалению, мучает бессонница и — отсюда — головные боли, их я испытываю первый раз в жизни.

Но работа — изумительно интересна. «Наши достижения» сильно увеличили количество моих корреспондентов, и ежедневно, со всех концов Союза Советов, человек 25–30 шлют мне всяческие поучения, благопожелания, советы, ругательства и т. д. Ругаться у нас научились отлично, ядовито, нещадно и, хотя частенько ругаются по неразумию, все-таки в конце концов создается впечатление, что люди живут открыв глаза. Это — не плохо. Автоматическое мышление — мышление по навыкам, внушенным старой школой, мещанским бытом, христианской моралью и вообще старинкой — это мышление отмирает. «Механические граждане», конечно, непоколебимы, но ведь они, в огромном большинстве, люди зрелого возраста, быстро вымирают и скоро вымрут. Массовый же активный человек — рабкор, совхозник, избач, селькор — интереснейший человек. Думаю, даже уверен, что во 2-й,

3-й книгах «Н[аших] д[остижений]» Вы его увидите и порадуетесь ему.

Журналом я увлечен весь, целиком. К сожалению, не все тт., работающие в нем, достаточно ясно представляют себе, чем он должен быть. А быть он должен журналом массы и для массы. Если нам удастся достичь этой цели — мы создадим хорошее, культурное дело.

Крепко жму Вашу руку. Вы не бываете в Риме? А то бы вместе с Ф[едором] И[вановичем] — ко мне? У меня, до весны, Иван Вольный, орловский мужик, чудесный парень, интереснейший человек, талантливый литератор. Потолковали бы?

Всего доброго!

12.I.29.

948 С. П. ПОДЪЯЧЕВУ

Спасибо за поздравление, милый мой старый друг, Семен Павлович!

Как живете? Пишете ли воспоминания? Это нужно писать. Нужно, чтоб молодое советское крестьянство знало, как жил и работал его, родной ему, писатель.

Жизнь Ваша глубоко поучительна. Вы сами едва ли в состоянии понять это. Уж очень Вы скромный человек и вообще мало цените себя. Но — необходимо, чтоб другие оценили Вашу долголетнюю работу.

Сейчас здесь Иван Вольнов, вчера мы с ним вспоминали Вас. Хороший он мужик и тоже — много сделал!

Будьте здоровы, дорогой!

Крепко жму руку.

14.I.29.

949 Н. А. СЕМАШКО

Дорогой Николай Александрович,

ходатайствую пред Вами за студента ленинградской консерватории Георгия Львовича Клеменц, человека весьма талантливого и больного туберкулезом.

Сей студент еще в 26 году прошел медкомиссию и был направлен в санаторию, на очередь, но по увлечению музыкой и по некоторой пассивности к себе самому ждет этой очереди до сего дня. Нельзя ли его толкнуть лечиться? Люди, знающие его и музыку, отзываются о нем с превеликим восторгом.

Уважаемая Вельможа! Почему Вы не даете ничего «Нашим достижениям»? Не похвально это. Заставьте кого-нибудь написать о курортоведении, о детских лечебницах, об охране детства и материнства и о прочем, содеянном Вами и армией Вашей. Все это Вы клятвенно обещали мне сделать, а отделались одной суховатой статьей Куркина.

Злодеи вы все, говоря языком нежным. Воскресает обыватель, оттаивает, анабиозное состояние его превращается в биоактивное — можно так сказать? — изо всех щелей смотрит его черно-белая морда, и уже ухмыляется, и уже надеется.

А посему нужно как можно чаще, внушительней и понятней говорить рабочему люду о том, чего он уже добился, и как ревностно, напряженно следует ему добиваться дальнейшего необходимого.

Получаю я журналы, газеты и вижу в них мало такого, что было бы рабочей массе непосредственно интересно. Молодые критики «выправляют линию» идеологии, грызут друг другу уши, а под носом у них молодые писатели разводят обывательские «антимонии на бобах». Извините, что впадаю в тон учительный, — мне что-то тревожно. Очень мало вас, товарищи, очень много вы работаете, живете — трудно, устаете — сильно, а, кроме всего этого, относитесь друг ко другу неважно, небрежно.

Крепко жму Вашу руку, дорогой Н. А.

Всего доброго.

14.I.29.

950 В. Д. ПУШКОВУ

В. Д. Пушкову.

Вы спрашиваете: как писать?

Пишите так, как будто Вы — свидетель на вековом суде правды с кривдой, а судья — Ваш лучший друг, в справедливость его Вы, безусловно, верите и скрыть от него ничего не хотите, даже — не можете.

Нашего брата судит по заслугам не критика, а — в конце концов — история культуры, основным же работником культуры является трудовой народ.

Разумеется, надобно хорошо знать речевой и литературный язык, но не следует смешивать их, как это делают современные молодые писатели, — у них весьма часто сам автор рисует обстановку, героев речевым языком и герои говорят этой же — его — речью.

Все остальное — дело дарования, таланта и насыщенности Вашей опытом, т. е. материалом.

Очень хорошо у Вас в письме то место, где Вы говорите, как Вас били в Аннаме, а Выдумали: «Опишу!»

Вот напишите-ко рассказ на эту тему. Начните его описанием Аннама, его экзотической красоты, и затем — дайте драку.

Можно сделать интереснейшее противопоставление невиданного со знакомой, всюду виденной Вами животной злостью людей, привыкших исполнять повеления чужой воли, изнасилованных ею, а потому и — злых. Это — возможная правда.

Будьте здоровы.

23.I.29.

951 Н. В. САЙГАКОВУ

Н. В. Сайгакову.

Жизнь — штука нелегкая, такою она является не для Вас одного, а для миллионов людей, и мы с Вами знаем, что на протяжении тысяч лет люди жаловались и жалуются на жизнь, а легче она от жалоб этих — не стала. И для Вас не станет легче, если Вы будете только жаловаться на тяжесть жизни, не тратя сил своих для того, чтоб она стала легче.

В нашей стране, как Вам известно, люди решились изменить жизнь в самых основах ее, и делают они это дело довольно успешно. Нельзя, конечно, требовать, чтоб миллион коммунистов переделал в 10 лет 140 миллионов людей, которые, кроме своего, узко личного блага, ни о чем думать не хотят, в людей, которые сердцем и умом поняли бы, как велика, трудна дорога к лучшему, и поняли бы, что это — одна дорога вперед, все другие ведут назад, к рабству.

Вы подумайте-ка над этим.

И попробуйте написать два, три рассказа о Вашей работе да пришлите их мне. Это будет лучше Вашего нытья.

Книги Вам высланы из Москвы.

Всего доброго.

952 И. А. ГРУЗДЕВУ

Статейка о пожаре «Самокатов» — моя, дорогой И[лья] А[лександрович]. Помнится — она, в целом виде, была не пропущена цензором, а кто ее сокращал — не знаю, я в это время уже редко бывал в редакции, заболел туберкулезом.

«Бражелона» с удовольствием прочитал, жду 2-й том, «Монте-Кристо» — имею. Освежающее чтение. Прочитал очень хорошую книгу Обручева о его путешествии на Индигирку, а сейчас перечитываю Франса «Современную историю» — самую сильную и безжалостную книгу ХХ-го века. Какой острый ум, какая эрудиция, и как хорошо видел Франс себя самого в лице Бержере. Когда-нибудь я напишу «Рассказ одной дамы о г. Бержере».

Посылаю письмо одной из трех жен моего хозяина

В. С. Семенова. Не знаю — которая это, но, думаю, не та, о которой я писал в «Хозяине», — которая пыталась соблазнить меня. Замечанием Вашим об отражении «экономики» в народных песнях я несколько смущен. У меня не было и нет тенденции особенно подчеркивать наличие этого мотива в песенном творчестве народа, но мотив этот все-таки довольно часто сквозит в песнях действительно народных, — напр. — бурлацких, плотничьих, шерстобитов, сукновалов и т. д. У меня где-то есть рассказ «Как сложили песню». Это подлинное описание факта, песню сложила в Арзамасе прислуга моего соседа пред. зем. упр. Хотяинцева, воспитателя Зверева.

Но ведь Вам, конечно, известно, что «народные» песни у нас сочиняли министры — как И. И. Дмитриев, князья — Вяземский, графиня Ростопчина, сочиняли Цыганов, Вон-лярлярокий, Востоков, Вельтман, Жадовская и ряд других. Они же, я думаю, искажали и подлинные тексты народных песен, как, напр., «Во субботу день ненастный», «Отсылает меня мое горе, обрекает меня во оброк», «Ты прощай, прощай, моя деревня, прощай, милое село». Неудобно ведь, чтоб помещичий хор пел жалобы на барщину, на тяжесть оброков, вообще — на помещика. Как пример искажения текста укажу «Эй, ухнем». Шаляпин — и все — поют эту бурлацкую песню, вводя в нее «ни к селу, ни к городу» слова из обрядовой девичьей песни, коя пелась в семик — «Разовьемте березу, разовьемте кудряву». Сами судите: на кой чорт бурлакам «березу развивать»? Они пели в ритм тяжелого шага, под бечевой, согнувшись:

Вот это обилие «о» и дало Некр[асову] право отметить:

Я думаю, что Рыбников, Киреевский, Бессонов, Снегирев, Сахаров и др. — кроме Шейна, — записывая былины от «сказителей», песни записывали от помещичьих хоров, т. е. в искаженных текстах. Мне рассказывала бабушка, отлично знавшая песни, как Турчанинов, нижегор[одский] помещик и театрал, «отбирал» от нее песни. «Хорошие-то, сердешные, не нравились ему, дурачку».

Хорошим собирателем был Якушкин, записывавший «по избам», «по артелям», «у плотогонов», но, как известно, собрание его не было опубликовано целиком. Кстати: в «Детстве» есть «Сказание про Мирона-отшельника», — ни такого текста, ни варианта его я нигде не нашел.

Сам народ текста песен — не ценит и на них — не памятлив, но прекрасно помнит «напевы», мелодии. Напр. — напев недавно возникшей песни «Потеряла я колечко» — старинный, я его слышал лет 45 тому назад в Лыскове и Свияжске, тогда, конечно, не могло быть в тексте таких нелепых слов, как «Своей русою косою трепетала по волнам». Тут, мне кажется, идет такой процесс: люди наших дней стыдятся лирики, но расстаться с нею, к счастью, не хотят и не могут. И вот, оставляя старинный, строго лирический напев, он[и] облекают им нелепо юмористические слова:

Ваш пример: «Ах, да пускай свет осуждает» и «Хаят, хаят меня люди» — подтверждает мою догадку, хотя и косвенно.

Кстати: частушки — не новость, им предшествовала в 80-х гг. саратовская «матаня», были записи частушек. Да и вообще старинная это форма «злободневной» сатиры.

это очень старая форма.

Вот как я «разошелся». Это объясняется моей любовью к народному песнетворчеству, которое особенно значительно по музыке, а не по словам, хотя и словами старых песен пренебрегать не следует, в них изумительное богатство языка и чистота его, слова в старых песнях, как жемчуга снизочка.

Кар[амзин] отсюда взял:

Эту песню я не променяю на целую книгу стишков совр[еменных] поэтов.

Или — поглядите-ко:

Пляшут слова!

А у нас, в стихах, возможно такое: «слив миллионы» — от глагола сливать, лить. Или пишут:

это, знаете, не сразу проглотишь. Или:

А то озаглавят книжку стихов «Сурдина пурги» — это говорит о глухоте человека к духу языка. Язык у нас развивается нездорово, вкривь и вкось. Не говоря о таком уди[вительном] мастере, как Пришвин, делу правильного развития языка служит, из молодых, один Леонов. Зощенко способен на многое, но ему следовало бы не забывать, что лучшее, оказанное им, «старушка, божий одуванчик», а не «собачка, системы пудель».

О Серапионах Вы написали печальную правду. Не растут, а умаляются. Никитина уже нет — заболтался, изнебрежничался. «Средний проспект» — сухо и тускло, «Скандалиста» еще не читал, «Братья» — преждевременно солидно. А — главное: все позволяют действительности одолевать себя, покорно подчиняются фактам. Слуховая и зрительная память, личные кожные раздражения развиваются до чувствительности болезненной, и все это подавляет воображение, домыслы, интуицию. А Замятин слишком умен для художника и напрасно позволяет разуму увлекать талант свой к сатире. «Мы» — отчаянно плохо, совершенно не оплодотворенная вещь. Гнев ее холоден и сух, это — гнев старой девы. Из новых мне понравились Колоколов и Милий Езерский.

Ну, вот Вам письмище. Погода здесь бессмысленная, идиотская: дождь, снег, ветер. Жить — трудно, задыхаюсь. Самгина, конечно, пишу и с удовольствием, но печатать в этом году не стану.

Кстати: в «Детстве» — 2-е изд. Гиза — на 49-й стр. три строчки многоточий. Не знаете — что это такое, почему и кем посеяно?

Прилагаю образец европейского варвар[ства] на анг[лийском] языке. На засилие рус[ского] иску[сства] европ[ейцы] начинают все громче жаловаться.

953 П. X. МАКСИМОВУ

П. Максимову.

Сожалею, что брошюрки о Волго-Дон-канале не получил раньше, они годились бы для хроники «Н[аших] дос[тижений]». Статья на эту тему уже заказана журналом. В «Научном слове» была ст[атья] проф. П. С. Осадчего. […]

5-й т[ом] Ключевского, кажется, не выходил. Вы не очень доверяйте Василию Осиповичу, человек он, разумеется, весьма талантливый и знающий, но, в угоду худосочному либерализму адвокатов и профессоре® из «Русских ведомостей», слишком увлекался остроумием. В беседах с другими людями он еще более остроумно высмеивал российский либерализм и носителей его. Вам полезно будет познакомиться со взглядом на Грозного С. Ф. Платонова в его книжке «Ив[ан] Грозный», изд. Брокгауз-Ефрон, 23-й год, Петербург. И хорошо прочитать Щапова «Естественно-исторические условия развития рус[ского] народа»; это несколько смягчит Ваш взгляд на историю. Лично я считаю лучшим историком нашим Соловьева, он просто изложил летописи, документы, изложил достаточно объективно, предоставляя читателю полную свободу выводов. А Костомаров — беллетрист и даже талантливый, но историей занимался по недоразумению. Испортив свой талант на «истории», написал плохой исторический роман, кажется — «Кудеяр».

Какие книги нужно Вам? Сообщите, м. б., у меня есть. Пришлю, мне все равно некуда девать книги.

У Вас жестокая зима? Читаю. А у нас — паника от холода и гриппа. Ежесуточно умирает до 300 человек в Неаполе. Особенно легко гибнут дети.

Книг могу прислать много.

Будьте здоровы.

25. II. 29.

954 П. X. МАКСИМОВУ

П. Максимову.

«Оживленных мужиков» получил, отправил в Москву.

Весьма жаль, что написали о них мало и что очерк о Пустовойте напечатали в Ростове. Думаю, что и морально и материально для Вас лучше давать статьи «Н[ашим] д[остижениям]». Гонорар — 120. 2-ю книгу печатаем 40 т. По мере увеличения тиража Гиз не откажется повышать гонорар. К концу года надеемся довести журнал до 100 [тысяч]. На 3-ю книгу материал — отличный.

Жму руку.

Р. S. Для «Н. д.» давайте побольше описаний, поменьше диалогов. Лирики — не надо, факты—лучше. Но факт изображайте — по возможности — красочно, ярко. Идет?

955 А. Е. ФЕРСМАНУ

Искренно уважаемый

Александр Евгеньевич,

очень обрадован фактом Вашего участия в журнале «Н[аши] д[остижения]» и сердечно благодарю Вас за помощь журналу. Прочитал Вашу статью и статьи сотрудников Ваших, материал интереснейший, жалею, что мало его. Разрешите и впредь надеяться на помощь Вашу. Недавно прочитал Вашу «Занимательную геологию», — прекрасный Вы популяризатор и подлинный «художник», артист своего дела. Это — не комплимент.

Хочется создать для массового читателя — рабочего и крестьянина — журнал, который знакомил бы его с богатствами родины, утилизацией их, с процессом создания новых форм хозяйства, с его великой работой маленького человека. Мне думается, что так, этим путем скорее всего разовьется в массе вкус к действительной культуре и, необходимый стране, трудовой пафос.

Очень прошу Вас, дорогой А. Е., о помощи в этом начинании. Убежден, что Вам, изумительно энергичному работнику, понятна задача журнала и что Вы не можете не сочувствовать ей.

Вместе с этим очень прошу и Вас и сотрудников Ваших, не затушевывая, т. е. не обходя исследовательских задач науки, подчеркивать погуще практическое значение исследований и достижений, обязательно указывая и на сложность, на трудность их.

Необходимо, чтоб масса, а особенно — молодежь наша, понимала эти трудности и чтоб этим повышалось ее уважение к науке.

Если б Вы могли дать статью о работниках науки, о их героизме, о той настойчивости, с которой они умеют преодолевать препятствия на пути к целям! Не дадите ли? Размер статьи не должен смущать Вас.

Надо бы еще статью о калийных солях Камы и вообще — об удобрительных веществах.

Знаю, что Вы перегружены работой, но все-таки — помогайте! У Вас, вероятно, не мало даровитых учеников и сотрудников, просите их писать для журнала!

Крепко жму Вашу руку.

Всего доброго.

26. III. 27.

Sorrento.

956 А. С. АГАПКИНОЙ

Анне Агапкиной.

Попросту, по-стариковски, скажу: молодчина Вы, Анюта, умница!

Для меня, человека, который начал жить в тяжелое, темное время, великая радость — знать, что на смену нам, старикам, родились вот такие разумные, хорошие люди, как Вы, Анна Агапкина, селькорка.

Когда получаешь дружеские письма от таких людей — крепнет уверенность, что все, что завоевано крестьянством, рабочими, — никакая сила не вырвет из их рук. Учитесь усердно, т. Анна, работайте над собой, не увлекайтесь дешевеньким личным благополучием, готовьтесь к трудному делу править своим государством рабочих людей, старайтесь скорее уничтожить все, что делает жизнь еще тяжелой для людей. Знайте, что сделать ее легче может только ваша сила, сила рабоче-крестьянской молодежи, что вы и есть подлинные хозяева своей страны.

С Вашими указаниями на недостатки книги моей согласен. Но — книга написана в 906-м году. Там, где Вы пишете, что при обысках и арестах обязательно должны присутствовать понятые, старшина или писарь, Вы тоже верно пишете, но в местностях фабричных закон этот не соблюдался.

В книжке «Как я учился писать» я рассказываю о технике дела. В прирожденную талантливость я плохо верю. По-моему, есть только один талант: уменье делать всякое дело с любовью к нему. «Воплениц» и «сказительниц» я знаю, встречал, слышал знаменитейшую из них Орину Федосову, это была талантливая старуха, но именно потому, что полюбила дело свое с 12 лет и на всю жизнь.

Стихи у Вас — неудачны, и Вы лучше не пишите их. А вот песни, которые Вы раньше писали, хороши. Настоящая народная песня за внешней красотой, за формой не гонится, а умеет говорить от души самыми простыми и потому красивыми словами.

Написал в Москву, чтоб Вам выслали все мои книги. Письмо Ваше пришло подарком на именины мои, мне сегодня стукнуло 61 год.

Братишке Вашему и товарищам его — поклон и привет. Грамоту он плохо знает, оттого и стихи плохо пишет, но — в 14 лет это не беда, научится. Спросите его, не надо ли ему каких-нибудь книг? Пусть напишет, вышлю.

А Вам — сердечное спасибо за письмо, т. Анна.

Сорренто.

27. III. 29.

957 М. П. и И. М. НОВИКОВЫМ

М. и И. Новиковым.

Очень понравилась мне ваша, уважаемые товарищи, книжка о необходимости пересмотра дедовских порядков. Хорошая книжка и написана хорошо: просто, убедительно. Так просто и «душевно» могут и умеют говорить с людями только искренние друзья их, люди, которые не только на словах желают добра трудовому народу, но и умеют делать доброе ему.

Особенную цену и значительность придает книжке то, что одному из ее авторов 60 лет и что сам он, будучи дедом, не только беспощадно критикует «дедовские порядки», а и указывает средства борьбы с ними. Такому учителю должен верить каждый разумный и честный крестьянин, великий наш работник на земле, призванный историей построить для себя свободное, новое государство трудового народа.

Нелегкое время переживает трудовой народ, но когда же он легко-то жил? Однако до Ленинской революции он жил в каторжной работе на хищников и захребетников, жил так, что он «один с сошкой», а за ним «семеро паразитов с ложкой», жил не по своей воле, а как приказывали. Теперь начинает он жить так, как надо, хозяином всей своей страны, строителем совершенно другой, новой культуры. Это — очень трудная постройка, до советских крестьян и рабочих никто еще не пытался, не смел начинать ее. Понятно, что в деле новом люди не могут не ошибаться, но за эти ошибки строителям некого винить, кроме самих себя.

И вы, товарищи, правильно указали на 67-й странице книжки вашей на одну из таких вреднейших ошибок, на ошибку тех крестьян, которые понимают революцию «как освобождение от добросовестной работы», как возможность пожить «барами». Эта ошибка тем вредна, что желание поскорее стать «барами» может сделать людей труда снова баранами, как они были до революции, когда кто хотел, тот и стриг с них шерсть.

О барстве мечтать — рано, прежде надо научиться работать так, чтоб земля давала в десять раз больше того, что она дает, а это — можно, ведь европейский крестьянин умеет заставить землю работать на него, как хочет он, а земли у него — меньше, и земля — хуже. Мы добьемся на земле нашей лучших результатов, если, при дружной помощи ученых — знаниями, рабочих — машинами, крестьянство начнет обрабатывать землю свою разумно и умело.

Народ растет, становится умнее, идет к великой цели своей все быстрее. Вот на-днях я получил письмо от 17-го марта из Уфимского кантона. Человек пишет мне:

Такие письма приходят все чаще и — великую радость приносят они мне, тоже — дедушке. Если б собрать их да напечатать, большая и светлая книга получилась бы, радостная книга.

Было бы хорошо, т. Новиков-дед, если б Вы написали еще книжку, подробно рассказав крестьянству о Вашем житейском опыте, о великом труде жизни Вашей. Напишите-ко!

Сердечно благодарю Вас за то, что прислали мне «Дедовские порядки». Еще раз скажу: ценная книжка. От всей души желаю Вам здоровья и бодрости духа. Такие люди, как Вы да сын Ваш, — дорого стоят. И нужны они нашей стране, трудовому народу ее так же, как солнце и хлеб.

Сорренто,

7. IV. 929.

958 Н. И. КОЛОКОЛОВУ

Н. Колоколову.

На мой взгляд, в рассказе «Полчаса холода и тьмы» Вам «по существу дела» не удалось сказать ничего нового, от себя. Профессор Ваш — лицо знакомое, он уже многократно «фигурировал» в различных рассказах, повестях, драмах, — фигурировал в качестве лица, которое отпевают или высмеивают. Вы написали панихиду. Разумеется — хоронить, так же как и родить, законнейшее Ваше право, но, мне кажется, что оба эти акта требуют иного, более вдумчивого и углубленного отношения к ним. Профессор Ваш, будучи историком, мыслит и чувствует недостаточно «исторично», а скорее как литератор, написавший книгу, которую негде издать. У меня, читателя, получается такое впечатление: человек опоздал сообщить «городу и миру» мысли свои, и отсюда его трагедия, его «козлиная песнь», ибо: трагос — козел, оде — песнь, как Вы знаете. Есть роман Конст. Вагинова «Козлиная песнь», изд. «Прибой», — Вы не читали? Там — тоже панихида по индивидуализму, но — в другом тоне, чем у Вас. Панихид таких — много, но все они не трагичны, а, пожалуй, являются в полном смысле слов[а] «козлиным» блеянием.

Когда я прочитал на 1-й, 2-й стр.: «…синело огромное, ровное, снежное поле… такое зловеще ровное, что пройти по нему было страшней, чем взобраться на высокий, крутой обрыв» (я бы оказал — не «взобраться», а «спуститься с»), — мне показалось, что поле это не потому «зловеще ровно», что покрыто снегом, а потому еще, что оно выстлано — покрыто — правильно разложенными мыслями профессора о земле, о мире. Дальше — крот, который ищет свою норку, прикрытую толстым слоем хорошо слаженных мыслей, и тут могла бы получиться настоящая, хорошенькая трагедия. У Вас же получился длинный и довольно скучный рассказ об интеллигенте, который опоздал куда-то — к «самоутверждению», к славе и т. д. Вообще рассказ не понравился мне. Не сердитесь.

И разрешите сказать кое-что о языке. Вы пишете: «крепнул мороз», «меркнул лес», — так ли? В обоих случаях это вызывает впечатление законченного действия: лег, сел, а Вы хотите сказать, что мороз становился крепче, а лес — мерцал, хотя это не точно, не верно.

«Ищущий», «тычущаяся» и пр. в этом роде слова звучат крайне скучно. Вообще слога: щи, вши, щий, вший, ычуща — следовало бы употреблять лишь в случаях крайней необходимости. Они не только не украшают наш язык, но придают ему неприятную вязкость, шипение, свист, лишают изображающее слово твердой линии, яркой окраски.

На-днях у одного молодого автора прочитал: «Даже уже показавшаяся за рощей» — нехорошо!

Ну, вот Вам. Золотить пилюлю не буду, хотя позолотить можно, материал для этого в рассказе — есть. Но — Вы обойдетесь и без комплиментов.

Всего доброго.

23. IV. 29.

959 Е. И. ХЛЕБЦЕВИЧУ

Материал этих книжек, наверное, со временем послужит историку гражданской войны иллюстрацией героических подвигов Красной Армии. Но сейчас, знакомясь с этим материалом, жалеешь, что картинки написаны для книги, которой еще нет.

Странно, даже как-то обидно знать, что история величайшей гражданской войны все еще не написана и что наша рабоче-крестьянская масса не имеет общего и ясного представления о трагедии, пережитой ею, ее подвигах и трудах, о той цене, которую она заплатила за свою свободу. Не имеет этого представления и молодежь, а для нее — особенно необходимо, особенно поучительно знать о мужестве отцов, о их заслугах перед новой историей нашей страны.

У нас вышло так: Сибирь знает кое-что о своих боях, шахтеры Дона — о своих, рабочие Урала тоже о своих, каждый отдельный боец знает о походах и боях своей воинской части, но общего — цельного — представления о том, что творилось на всем пространстве Союза Советов в 18–22 годах, не имеет никто.

И, когда читаешь даже такие талантливые попытки дать более или менее связную картину событий гражданской войны, такие книги, как «Тихий Дон» Шолохова, «Хождение по мукам» Толстого, «Большевики» Алексеева, «Два мира» Зазубрина и др., — все-таки получаешь впечатление, как будто у нас из превосходного бархата делают портянки.

Названные авторы не должны обижаться на меня за это уподобление, талантливость и красоту их книг я ведь не отрицаю, более того: мне кажется, что некоторые из этих книг о войне еще недостаточно высоко оценены в наши дни горячих споров о том, как писать и что писать. Я указываю на необходимость создания полной, яркой, вполне доступной пониманию рабоче-крестьянской массы «Истории гражданской войны». Такая история не может быть заменена и десятками художественно написанных книг, разрывающих великое целое на маленькие части, на мелкие эпизоды, а иногда и на «анекдоты из военной жизни».

Чтобы моя мысль была понятной, я скажу, что, по моему мнению, такую «Историю» отлично могли бы написать указанные мною художники слова, конечно, под руководством специалистов истории.

Это была бы идеальная книга для массового читателя, для молодежи, для бойцов Красной Армии, идеальная по своей простоте, яркости, картинности, по силе ее действия на разум и воображение.

Переходя к «Библиотеке рассказов о гражданской войне», я должен сказать, что это именно «анекдоты» из военного быта. Этим я не говорю, что книжки «Библиотеки» вредны, а только повторяю сказанное: мы делаем онучи из бархата.

На вопрос о техническом уменье авторов писать рассказы отвечают пометки на книжках.

Большинство авторов пытается писать «красиво» и для этого употребляет такие «образы», как, например, «Тысячью злых глаз фосфорится гора», или: «После этого язык его размяк, гнал каждое лыко в строку», или: «Дробью рассыпался пулемет», — простодушный читатель может задуматься: как же это — стреляет пулями, а рассыпается дробью?

Пословица «Всякое лыко ставить в строку» говорит не о болтливости, не о пристрастии к многословию, а о стремлении человека злорадно, неприязненно подчеркивать всякую мелочь, ничтожные ошибки, оговорки. Знание русского языка у авторов вообще весьма слабо. Их не должно утешать то, что сейчас многие «признанные» писатели тоже плохо знают родной язык.

Почти у каждого можно отметить неправильную расстановку слов, запутанность фразы, неточность ее. Это значит, что автор плохо видит то, о чем он пишет. У одного из авторов «круг бойцов выталкивал из себя в круг», — совершенно ясно, что автор не представляет себе того, что хочет изобразить словами.

Другой навязчиво повторяет одно и то же слово и в шести строках тринадцать раз поместил слово «били». Ему хотелось, чтоб читателю было страшно, а вышло у него скучно. Он же утверждает, что самое «мудрое» дело — «умирать», должно быть слышал что-то о буддизме и — «козырнул».

Щегольство словами, значение которых не совсем ясно щеголяющим, заметно у многих, и это очень плохо.

Надобно учиться писать просто, точно, четко, тогда сама собою появится настоящая красота художественной правды.

В заключение скажу вот что: я прочитал, разумеется, не только эти девять книжек авторов-красноармейцев, — прочитал я несколько десятков рассказов, написанных бойцами Красной Армии. Разумеется, эта литература — явление совершенно новое: нигде в капиталистических государствах нет и не может быть армии, которая воспитывала бы своих писателей — прозаиков и поэтов. Эти люди сегодня рассказывают ей о своих подвигах — о ее недавнем героическом прошлом, завтра они, может быть, научатся рассказывать ей о глубочайшем значении той великой работы, которую она ведет сегодня.

Царская армия не могла создать такого явления, в царской армии солдаты не писали, да и не читали никаких книг, кроме малограмотного и скучного журнальчика «Солдатское чтение» и кроме тех книжек, которые писались о солдатах и для солдат офицерами. Среди офицеров был только один сравнительно талантливый литератор, писавший под псевдонимом Егор Егоров.

Формально, словесно литература офицерства была в общем немного более грамотна, чем литература бойцов Красной Армии, социально, по чувству, по разуму, это была литература диких людей. Такой я называю ее потому, что литераторы-офицеры единодушно изображали солдата человеком низшей расы и лишь изредка, с великим усилием находили в солдате признаки существа, как будто кое-чем похожего на них.

Эта классовая слепота была совершенно ясна читателю. Ясно было и то, что, когда литератор-офицер пробовал писать о солдате «либерально», — он писал неискренно и фальшиво, насиловал себя, пытаясь усвоить некоторые приемы «либерального» отношения к человеку. За «либерализмом» скрывалось все то же «снисходительное» отношение к солдату, — отношение «сверху вниз». Это был «либерализм», вынужденный требованием времени, возможно даже, что иногда это был «либерализм» со страха пред «пушечным мясом», которое уже нередко являлось перед командующими как сознательная, коллективная сила, как масса единиц, сознающих свое человеческое достоинство, — как сила классовая и враждебная.

Рассказы бойцов Красной Армии говорят читателю, что они написаны действительно новыми людьми, — людьми, которые хорошо чувствуют все лучшее, что есть в человеке великого красного коллектива, что они умеют найти это лучшее и хотят показать его.

Это не очень хорошо удается им потому, что они плохо знают технику литературного дела. Но каждый из них, хотя и неумело, а показывает, что Красная Армия — мощный коллектив сознательных бойцов за «величайшее дело нашего века» — за освобождение трудового народа от каторжной работы на капиталистов, за создание своего, свободного, рабоче-крестьянского государства.

Отсюда ясно: чем проще, ярче, доступней пониманию массы будут изображаться отдельные случаи гражданской войны, тем скорее разбужено будет классовое самосознание рабоче-крестьянской массы, тем активнее масса примется за работу строительства новой жизни, тем быстрее она дойдет к своей великой цели.

Учиться надобно, товарищи! Всегда, каждый день, всю жизнь — учиться.

960 О. Д. ФОРШ

Талантливейший человек Вы, дорогая Ольга Дмитриевна! И — умница. Такая — настоящая, русская умница. Человек умной души. Книжку Вашу прочитал с наслаждением, — очень хорошая, «сытная» книжка, эдакая кулебяка, начинки — много, начинка — разнообразная, и все анафемски вкусно. Хорошо видит глазок у Вас, и язычок хорошо заострен. Старый, прокопченный литератор и читатель, я такие книги, как «Под куполом», читаю — т. е. воспринимаю — с радостью. Я — «извиняюсь» — очень русский, очень варвар и, как таковой, обожаю людей, живущих без «купола» над ними. Как хотелось бы, чтоб француз без «традиции» и знающий дух нашего языка перевел Вашу книгу на свой, элегантный! Вот шокировался бы Париж.

Восхищаюсь книгой не токмо единолично, но от лица всех сородичей и друзей моих. М[ария] И[гнатьевна] напишет Вам сама. Я собираюсь в Москву, в июне буду в Ленинграде. Увидимся?

А в Москве я бы показал Вам женщину, коя изумительно поет калмыцкие, бурятские и вообще всякие чувашско-нацменьшинские песни. О — это мармелад и перец! Талантлива, как чорт!

Крепко жму руку. Доброго здоровья!

Спасибо за посвящение!

7. V. 29.

Sorrento.

961 В. В. КАМЕНСКОМУ

Дорогой Василий Васильевич —

все Ваши книжки своевременно получил, также и последнюю, сердечно благодарен! Послал бы Вам свои, но — боюсь, что количество их ужаснет Вас и Вы меня возненавидите. Другая причина — скупость Госиздата, авторских мне сюда присылают мало, и они немедленно расхищаются любителями книгочтения.

Хвалить Вас — не буду, мы с Вами — старые писатели и в похвалах уже не нуждаемся, к тому же Вы хорошо знаете себя как литератора оригинальнейшего, человека со «своим лицом».

А вот современная молодежь жадна, даже как будто болезненно жадна на хвалу, и если молодому автору не сказать, что он почти Гоголь или без малого Чехов, так он обижается.

Ну — ничего! Это — пройдет. Я слежу за ростом литературы нашей внимательно, с радостью и жду от нее миру «великих и богатых милостей».

Крепко жму Вашу бодрую, веселую руку.

Не увидимся ли летом? Я на-днях еду в Москву и «вообще» до октября.

Всего доброго.

962 В. К. АРСЕНЬЕВУ

Уважаемый Владимир Клавдиевич,

был у меня сегодня Т. М. Борисов, очень понравился, договорились мы о его сотрудничестве в журнале «Наши достижения», он даст статью о рыбном деле на Д[альнем] Востоке. Сегодня же он уехал на Кавказ.

В письме Вашем Вы пишете о статье для «Альманаха». Это и есть «Наши достижения», журнал, 3 книги коего я высылаю Вам вместе с этим письмом.

Было бы крайне желательно получить от Вас одну — или 2, 3 статьи по вопросам культурной и промышленной жизни Д[альнего] В[остока]. Тип статей — пред Вами. Гонорар от 120 до 200 р. за лист в 40 т. знаков. Статьи необходимы к августу.

Очень прошу Вашего согласия и ответа.

Может быть, есть среди Ваших знакомых люди, которые помогли бы Вам дать Госиздату ряд статей, освещающих всю жизнь Д[альнего] В[остока]? Тогда Гиз выпустил бы сборник «Дальний Восток», но это уже вне рамок «Н. д.», а отдельное издание.

Крепко жму Вашу руку.

7. VI. 29.

963 РАБОТНИКАМ МОСКОВСКО-НАРВСКОГО ДОМА КУЛЬТУРЫ

Работе таких очагов культуры я желаю силы, которой обладает огонь, превращая железную руду в сталь. Точно так же, как из стальной массы руки рабочих создают швейную иглу, перо для писателя, резец и сложнейшие машины, — так же рабочий класс должен создать из плоти своей мастеров и художников культуры.

964 ШАБАЛИНСКИМ КОЛХОЗНИКАМ

Спасибо, товарищи, за честь избрания меня шефом коммуны вашей!

Буду рад помогать вам чем могу. Не надо ли вам книг, газет?

Вот так, товарищи, понемногу, но все быстрее, крестьянство, вместе с рабочими, будет строить новые формы хозяйства и создаст новую, справедливую, разумную жизнь на всей богатой земле.

Только побольше дружбы, товарищи, побольше веры в то, что коммунизм — единственно верный и прямой путь к жизни справедливой.

Желаю вам этой веры, желаю успеха в хорошем деле, начатом вами.

Р. S. Не отвечал долго потому, что письма ваши все ездили за мной с места на место.

965 С. Н. ЭРЛИХМАНУ (СЕМЕНУ ДНЕПРОПЕТРОВСКОМУ)

Тов. С. Н. Эрлихману —

«Семену Днепропетровскому»,

Уважаемый тов.!

Статья Ваша очень интересна и вполне своевременна, но слишком велика для нашего журнала, и ее пришлось сократить. Сокращение сделано за счет ее недостатков. Таковыми редакция находит Вашу манеру писать многословно, неэкономно, что вызывает у читателя впечатление расплывчатости описаний, неясности картин, а иногда даже и впечатление скуки. Многословность часто объясняется Вашими, не всегда удачными, попытками поэтизировать процессы работы, Вашим слишком крутым уклоном в «беллетристику». Вообще этот уклон я не считаю Вашим недостатком, но в данном случае это — недостаток. Почему? Вот почему: подробно описывая домны, плавку и прокатку металла, устройство и работу машин, Вы говорите рабочему металлисту то, что он знает, вероятно, не хуже Вас, но поэтизация процессов, которая была бы настолько ярка, чтобы и знающему показать нечто, чего он не знает, такая поэтизация плохо удается Вам. Крестьянину она целиком непонятна, он пока еще человек, слишком углубленный в процессы своей каторжной работы; он не видел, не знает металлургических заводов и фабрик, и все, рассказанное Вами, для него — китайская грамота. Все, за исключением Ваших описаний того, как сами рабочие снижают стоимость продукции, товара и как героически они, подлинные творцы действительно новой культуры, добиваются этого, не щадя своих сил. Это Вам вполне удалось, на мой взгляд, и это — Ваша заслуга, Ваш успех.

Теперь разрешите мне сказать несколько слов о Вашем языке, очень плохо обработанном, а местами — крикливом и стремящемся к щегольству, совершенно не нужному и часто понижающему смысловое значение работы Вашей. Вам, человеку с ярко выраженной наклонностью к беллетристике, к художественному изображению, необходимо относиться к слову более серьезно, чем Вы относитесь.

Нет никаких оснований писать «выплевывает» металл, когда проще и точнее оказать «выпускает» в одном случае, «выливает», «извергает» и т. д. — в других. Вы пишете: «работает, как вечный двигатель», но вечный двигатель не существует, так же как не существует бог, и вообще мы не сможем представить себе что-либо способное существовать вечно. Вы употребляете слово «лилипуты», когда можно обойтись более широко знакомым словом — карлики. Нельзя сказать «впечатлил», не нарушая законов нашего языка, — неприятное и незвучное это слово хорошо заменяется словами — подействовал, воздействовал, возбудил и т. д. У Вас «в печать лил» — получается три слова, соединенных в одно, причем память читателя подсказывает ему два глагола: тлеть — тление и лить — литье. «Зубы, блестящие, как зеркало» — неверно и нехорошо. Не годится — не образно — сравнение раскаленной болванки с петухом и курицей. Также нехорошо — сравнение комбината с «большим стальным ежом, утыканным кирпичными стрелами труб». Образность почти всегда преувеличивает описываемое, чтоб сделать его виднее, ярче, понятней читателю. Вы — преуменьшаете. Трубы совершенно не похожи на стрелы, они — тупы. «Сгусток звезд, ослепительный и жгучий, как сотни солнц» — это плохое щегольство словами и неудачное сравнение. Так же неудачно сравнение «город шевелится разноцветным персидским ковром». Неверно «уханье, похожее на трескотню», уханье — звук тяжелый, глухой, трескотня звучит сухо, легко.

Все эти замечания я делаю потому, что, мне кажется, Вы вполне способны писать гораздо лучше — проще, крепче, экономней и ярче.

Исправленный черновик Вашей работы я попрошу возвратить Вам. Просмотрев его, Вы увидите, насколько я прав или не прав, указывая на недостатки Вашей статьи.

966 К. С. ЛЬВОВОЙ

Ксении Львовой.

Рассказ интересен и очень своевременен как одна из картин революционного процесса, переживаемого деревней. Автор неплохо показывает, что людям с настроением Пичугина нет места в тяжелой и суровой обстановке деревенского Октября. Но мне кажется, что автору следовало показать: Пичугиным и не должно быть места в этой драме. Вынужденная, насильственная покорность Пичугина, вынужденное у него деревенской действительностью признание необходимости борьбы не может сделать его активным борцом, — он для читателя остается человеком пассивным, действительность не перевоспитала его, а — изнасиловала. В этом, искалеченном, виде он не имеет революционной ценности. «Внезапная, бодрящая мысль», приписанная ему автором, именно «внезапна», и автор ни логически, ни психологически не доказал естественность возникновения этой мысли. Здесь автором нарушена художественная правда. Гораздо правдивее было бы, если б автор посоветовал герою застрелиться. Тогда и художественная правда и вместе с нею социально-воспитательное значение рассказа — выиграли бы.

С формальной стороны в рассказе много погрешностей. Автор слишком старается писать «красиво». Писать следует просто, тогда красота и убедительность придут сами собою. Все красивое — совершенно просто, потому оно и красиво. Стихи Пушкина, трагедии Шекспира, картины знаменитых мастеров кисти — очень просты. Венера «выпрямила» Глеба Успенского именно совершенной простотою своих форм.

Вы, т. Львова, портите Ваш рассказ такими, напр., красивостями:

«Снега млели и испарялись». Это некрасивая фраза, потому что трижды поставленное рядом «и» визжит, как немазаное колесо. Это — неверно: снег не может «испаряться», не растаяв предварительно. «Млеть» могут девушки, парни, старички, но не снега. На стр. 33-й у Вас говорится об «оскомине» инея. «Оскомину» ощущают только нервы десен и зубов при избытке кислот в неспелых ягодах, яблоках. На руках не бывает «подпалин», тут нужно сказать о загаре или: «кожа «обветрена». «Шест» у Вас, «огромный», «длинный», вдруг превращается. в «палку». Вы ставите рядом слова: «сдержанно, тихо», — разве можно тихо говорить «несдержанно»? «Сани пошли шагом», — сани вообще не ходят. «Бурливой, ускользающей, как змея» — нехорошо и неверно. Змее не свойственны движения бурливые. «До робости спокойны», — робость невозможно соединять с понятием покоя. «Зудило покурить», — зуд — кожное ощущение. «Золотушные локоны», — золотуха не есть болезнь волос. «Лаковых полов» не бывает. И нельзя сказать «картины в масляных красках». «Ромбы подола», — ромб — геометрическая фигура, подол едва ли способен образовать ромб, куб и т. д. Очень плохи такие фразы, как, напр.:

«Из сугроба смуглилось больное, заплатанное куском фонаря окошко». Если речь идет о свете фонаря, стекла окна не могут «смуглиться» от него. Фраз такого рода очень много. Их необходимо истребить, ибо все они — неверны, некрасивы, надуманы.

Вы можете писать без этих штучек, совершенно излишних. Вы — можете. Об этом говорит такой Ваш образ: «Широкий, снежный овраг был похож на распоротую перину». Это — верно, и это говорит, что Вы умеете видеть, наблюдать, сравнивать.

967 И. Ф. ЖИГЕ

Тов. И. Жига.

На мой взгляд:

следует основательно переделать обращение «К читателю». Необходимо придать ему более «деловой» тон и устранить из него все спорные заявления автора. Таковыми являются: «Художественный очерк — первая ступень писательского мастерства», это — неверно, ибо этим как бы утверждается, что писатель должен начинать свою работу с очерка. Известно, что большинство крупных художников прибегали к форме очерка после того, как их авторитет мастеров слова был уже признан читателями и критикой.

«Литература отстает от жизни» — тоже спорно. Существует мнение, что она всегда «отставала», но рядом с ним есть факты, которые опровергают это мнение. 70-е годы дали ряд произведений, которые в достаточной мере точно отражали волнения эпохи; напр.: «Трудное время» Слепцова, «Мещанское счастье» и «Молотов» Помяловского, «Отцы и дети», «Дым» Тургенева, далее «Обрыв» Гончарова, «Устои» Златовратского, реакционные романы Писемского, Лескова, Клюшникова, Крестовского, еще ближе к нам — «Красный смех», «Рассказ о семи повешенных» Андреева; наше время дало и дает весьма много своевременных и талантливых отражений текущей действительности.

«Большинство очерков — халтура» — это несправедливо, неточно и обидно для «очеркистов». Все эта Ваши заявления должны будут вызвать ожесточенную полемику. В данном случае совершенно излишняя, она только помешает Вашему начинанию.

Едва ли справедлив и упрек журналам: «Они оторваны от жизни». «Ожесточенная борьба», которую они ведут между собою, тоже не что иное, как — жизнь. Борьба эта вызвана тем, что у нас нет еще литературы как целого, как единой, идейно организованной армии, а существуют партизанские группы, — «Кузница» — такая же группа, как «Перевал» и прочие.

Дореволюционная литература правильно делилась на две враждебные армии — буржуазную и, скажем, «демократическую». Наша текущая литература должна бы делиться тоже на две по признаку ее революционности. Сейчас мы еще не создали единого фронта против возрождающегося мещанства, идеи и настроения которого просачиваются всюду. Вина за это лежит на всех, и «Кузница» не имеет оснований говорить, что «журналы не хотят изучать новое». Журналы — это книги, которые делаются литераторами. Своими заявлениями этого рода и тона Вы только подтверждаете, что среди литераторов одного и того же лагеря нет единогласия. Факт крайне печальный и опасный. Констатировать наличие его — необходимо, но не в той форме, как это делаете Вы, усугубляя тоном своим ожесточение и вражду в своей же, революционной среде.

Статейку Арамилева не следует печатать, она крайне неудачна и над нею будут смеяться.

Говоря об очерке как лит[ературной] форме, Арамилев должен был исходить от глагола чертить, очерчивать. Очерк равносилен и равноценен «эскизу» — наброску для памяти карандашом, пером. У Мопассана, Бунина и др. этого ряда очерк — этюд для будущей картины. В строгом смысле понятия у этих писателей нет «очерков», каждый из них, «описывая», философствует на свою излюбленную тему. У них «очерк» — результат перенасыщения «впечатлениями бытия», запись того, что впоследствии войдет или отразится в их новеллах, рассказах, романах — в чисто художественном творчестве. Бунин никогда не «шел по стопам Мопассана», у него было свое, органическое, наследственное тяготение к Востоку. Вообще «очеркист-пейзажист» — лицо несуществующее.

Преимущественное насыщение большинства очерков — публицистика. Смешно называть Короленко «фотографом», забыв, что он написал такие прекрасные образцы публицистики, как «Бытовое явление» — «очерк», переведенный на все языки Европы и на японский, как очерк о «самозванцах», достойный быть введением в историю самозванства в России, как очерк о кишиневском погроме, мультанском процессе и т. д.

Ни Гамсун, ни, тем более, Куприн никогда не были «фотографами» потому, что вносили в изображаемое ими слишком многое «от себя».

«Фрегат «Паллада» — психологический очерк, это — открытие юмориста. Очерки Писемского носят явно публицистический характер. «Сахалин» Чехова не «очерк», а — исследование. «Записки из м[ертвого] д[ома]» — тоже не «очерк», а тип социологического исследования.

Очерк не «безфабулен», ибо всегда фактичен, а факт — уже всегда «фабула». Можно ли сказать, что «впечатления старых писателей носят беглый характер, субъективны, опираются на непроверенные факты»? Начиная с Даля, основоположника русского очерка, «Русский Шеффильд» Боборыкина, очерки Слепцова, Короленко, Левитова, Успенских и т. д., кончая Акульшиным, Максимовым и множеством других, мы видим, что очерки такой странной и неверной оценки не заслуживают. Можно ли сказать, что «Четверть лошади» Г. Успенского основано на «непроверенных фактах» и что таковы же очерки Н. Успенского, «Нравы московских закоулков» Воронова и Левитова и вообще все очерки писателей 70–80 годов?

Деление очерков на группы, данное Ар[амилевым], — произвольно и совершенно не верно. О публицистическом насыщении очерка он забыл. А куда бы он отнес «Очерки по истории культуры», «Очерки из эпохи Возрождения», «по истории развития языка» и т. д.? Напечатав эту его статью, Вы скомпрометируете сборник Ваш.

Досов — хорош. Просто написал и — верно. Можно думать, что стариков тронет, а молодежь несколько смягчит в ее отношении к старикам.

Турчинович— тема интересная, но разработана слабо.

Зырянов — первая часть очерка длинновата и скучна; вторая — очень хороша. Третья слабее второй.

Береговой — его очерк по форме приближается к рассказу и, пожалуй, годился бы для издания отдельной брошюрой, хотя на эту тему брошюрок написано немало и среди них есть сделанные лучше, чем эта. Ее недостатки: многословие, тяжелый язык, сентиментализм. Рабочие — не дети. С ними следует говорить более просто и более сурово. Сентиментализм особенно густо дан со стр. 20-й до конца. Эти 4 стр. следовало бы выбросить. Эпиграф дан в плохом переводе. Есть другой, лучше:

С. Бондарин — очень слабо и «газетно». Автор щеголяет неудачно придуманными словечками. Много недосказанного, неясного для читателя не шахтера. Надо помнить, что каторжный труд под землей неизмеримо более тяжел, чем труд на земле, что книгу о «Нашей жизни» будут читать крестьяне, а они считают труд рабочих значительно легче своего, и это служит одним из мотивов непонимания ими революционной психики и великой задачи рабочего класса. По сей причине «Веселые табора» мне кажутся неуместными и весь «очерк» слишком жидким. Эта тема требует иного подхода, более яркого освещения.

Порываев — недостатки те же, что у Бондарина. Очень жидко. И — нестрашно, неубедительно. Хорошо бы предложить авторам разработать, — углубить и расширить их очерки, соединить оба — в один. Это — в том случае, если нет надежды получить иной, более солидный материал.

Ильин — мне кажется, что авторы напрасно ведут очерки от первого лица; занимая слишком много места, «я» — не оживляет рассказа, но увеличивает количество лишних слов. Очерк недостаточно широко охватывает разнообразие работы промысла; ничего не сказано о выработке желатина, визиги, икры, балыка и т. д., об утилизации отбросов, о чистке сетей и пр. Вообще — очерк легковесен. А тема — важная и крайне скудно освещена в нашей литературе. Когда авторы берутся за такие темы, — следует советовать им немножко почитать специальную литературу. Это весьма повысило бы культурно-воспитательное значение очерков.

Береговой — «В вечерний час». (Чтоб избежать двух «в» рядом, что произносится трудно, очерк можно бы озаглавить проще: «Вечером».)

Эго — очень плохо сделано. Тема явно не по силам автора!. Тема — огромного значения и требует глубочайшей серьезности. Развитие религиозных сект и факты возвращения в церковь бывших сознательных рабочих принимают все более широкий и грозный характер явления сугубо контрреволюционного. Против него нельзя бороться только газетными статейками, — как этот очерк, — шуточками Д. Бедного и т. д. Тут нужны другие меры, иное напряжение сил.

Очерк написан и формально плохо. Храм, прислонившийся к «косяку» дома, — чепуха. Косяк — часть окна, двери. На 3 стр. — зияние. Вообще очерк неудачен.

Асанов — этот очерк ценнее Берегового, жаль, что автор несколько торопился, когда писал его. Не торопясь, написал бы лучше.

«В поисках новых форм жизни» — интереснейшая, отличная вещь. Жаль, что написана суховато, «отчетно».

Март — «Беспритульники» — очень хорошо сделано. Этот городок детей — поистине наше достижение. Вам следовало бы дать ряд таких очерков о жизни наших ребят, начиная с ясель до пионерства, и включив сюда труд, колонии беспризорных, школы трудновоспитуемых и т. д.

Ф. Малов— зачем писать «осередь»? Это ведь значит около середины. И — зачем сочинять такое скользкое, сопливое слово, как «вилявая»?

Очерк — ехидно сделан, но возбуждает сомнения: так ли это, верно ли? Уж очень придурковаты комсомол и «гражданин-товарищ». Не чувствуется роль сельсовета. Смородин говорит: «Колчак разорил». Отряды К[олчака] не доходили до Керженца. Никто не сказал этого Смородину. В общем же очерк не очень плохой. Покороче бы сделать его.

Мерзляков— неплохо. Автор пишет: «понталы» вместо панталык; «страпила» вместо — стропило. Стропило у него — «сна». С языком у всех очень слабо.

Петелин — я бы советовал не печатать рассказов, написанных таким надуманным и разухабистым языком. Что значит: «Без ухитки и двор юр»? Юр — голо возвышенная точка. «На юру:» — под всеми ветрами, у всех на глазах. «Ухитка» — должно быть, от хитрости? Или от глагола похищать? «Рука как» — нехорошо звучит — кака. «Жеребец… а в руке у него — кол». «Язык, как щипцы сахарны» — все это — мусор. Править такой «стиль» нет смысла. Автор — не глуп, — он сам должен и может научиться писать просто, без фокусов, в которых малограмотность соединена с его — автора — самомнением.

Фибих — опытный «очеркист». Его Додонов как будто несколько похож на Смородина из очерка Малова. Об этом говорит не только то, что Додонов назвал свинью — Комиссаром. О ревякинцах писалось действительно много.

Асанов — слабовато. Процесс роста коммуны не изображен.

Балбеков — тоже слабо. А тема: интересная, и автор достаточно грамотен для того, чтобы развить ее лучше.

Шошин — славная вещь. Вы этого автора не спускайте с глаз, он обещает работать хорошо.

Плотников — интересный очерк, хорошо сделан.

Дудель — тоже.

Озерский — этот очерк возбуждает различные сомнения, его следовало бы показать кому-либо из армян, знающих свою историю. На стр. 6-й автор мог бы упомянуть, что Т. Мор, Кампанелла и др. — были монахами, что Мендель — тоже монах и что монахов папы римские изредка! жгли на кострах Или — совсем не следовало говорить о «культурной» роли монастырей. «Цари жаловали католикосов» — когда, чем? Николай Второй отобрал на 26 м. церковных ценностей. Армян истребляли не только турки, но этим усердно занималось правительство царя, организуя армяно-татарские бойни на Кавказе. Об этом нельзя не помнить. «Священные травы» — чепуха. Основной частью миро является розовое масло, его приготовляют из роз долины Казанлыка в Болгарии «Туф» — не камень, а уплотненный веками вулканический «пепел», т. е. продукты извержений кратеров. Вообще очерк фактически сомнителен. Возможно, что армяне посмеются над ним, а может быть, и обидятся.

Мартынов — здесь встает вопрос о политической тактичности и уместности очерков такого тона.

Гаев — это уже типичный рассказ, и мне кажется, что он разрушает строй сборника.

Герман — интересно и ново.

Амурский — тоже неплохо.

Сибиряков — тоже.

Вообще отдел «Окраины» наиболее удачен и как чтение интересен. «Деревня» — слабее Общий недостаток почти всех очерков — торопливость и небрежность работы, плохой язык, невнимание к точности, слабая изобразительность. Но даже и при всем этом сборник интересен. Будет еще более интересен и солиден, если часть очерков — выбросить.

Возвращаясь к статейке Ар[амилева], должен добавить, что не понимаю, для кого она написана? Читателю едва ли интересны рассуждения о литературной форме, данные в таком путаном и спорном виде. «Очеркистов» эта статья тоже не способна удовлетворить и лишь вызовет у них недоумение, потому что достаточно резких, определенных признаков различия очерка от рассказа и одного типа очерка от другого — автор не дает. Да и никто не давал — не может дать — с достаточной ясностью. Очерк стоит где-то между исследованием и рассказом Авторы называют очерком крайне различные вещи. Чехов считал «Палату № 6» очерком, а психиатр Ковалевский — «Записки сумасшедшего» Гоголя.

Было бы разумнее написать статью для «очеркистов», которая рассказала бы о том, какого языка требует наш массовый читатель, — статью, которая предостерегала бы их от излишнего употребления варваризмов и местных речений, от неясной, длинной фразы, а также от щегольства словами. Учить следует простоте и точности языка, именно это дает ему силу «изобразительности».

Мой привет сердечный.

15. VIII. 29.

968 В. К. АРСЕНЬЕВУ

Уважаемый Владимир Клавдиевич —

я получил посланную Вами интересную работу С. И. Бельдянинова. По теме, размеру и обилию в ней графического материала она для «Наших достижений» неудобна и непригодна, Немедля начну хлопотать об издании ее отдельной книгой.

Разрешите обратиться к Вам с таким предложением: необходимо, чтоб наш массовый читатель был ознакомлен — по возможности широко — с ходом культурного и промышленного роста всех областей Союза за истекшие 10 лет. С этой целью Госиздат решил выпустить серию областных сборников люд общим титулом «Библиотека «Наших достижений». Такие сборники могут быть сделаны одним или несколькими авторами. Лучше, если — несколькими, это придаст сборникам разнообразие, сделает материал более интересным для читателя. Оформление материала — живой очерк, не исключающий диалога. Так как очерки рассчитаны на внимание и понимание широких масс — язык очерков должен быть прост и ясен.

Не возьмете ли Вы на себя труд создать сборники по достижениям Уссурийского края и сорганизовать еще два-три сборника по областям Дальнего Востока? Я усердно просил бы Вас принять участие в этой работе. О согласии Вашем и Ваших условиях прошу известить возможно скорей.

Желаю Вам всего доброго.

Сердечный привет!

23. IX. 29.

Москва.

969 М. А. НИКИТИНУ

Книгу Вашу получил, спасибо! Очень живая книга.

Послушайте: Вы — сибиряк? Вам, сибирякам, следовало бы собрать все, что написано об Антоне Сорокине, и собрание очерков этик — издать,

После того, как будет издана такая книга, можно приняться и за издание работ самого Сорокина. Что Вы скажете по этому поводу?

Привет.

15. X. 29 г.

970 И. Ф. ЖИГЕ

Товарищ Жига —

необходимо, чтоб Пучков внимательно почистил язык рукописи, — язык небрежен и засорен лишними словами.

Не надо, чтоб автор ахал и охал, пусть лучше читатель ахнет.

Лирику следует сократить, — от этого факты станут рельефнее.

Автор склонен «любоваться своей красотой», ошибочно думая, что анархизм и есть красота. Но анархизм прежде всего драма личности, а не всякая драма красива, даже и тогда, если она искусно изложена на бумаге.

Интересен и поучителен не сам анархист, а интересно, «как дошел он до жизни такой»?

Болезнь, даже и смертельную, нельзя считать достоинством, это всегда очень серьезный недостаток,

Автор действительно даровит, и ему нужен успех, что может вылечить его.

Предисловие Ваше — достаточно хорошо.

Когда Пучков поправит рукопись, мы с Вами приложим все усилия, чтоб издать ее. Но прежде всего — значительно сократить.

971 М. Г. ЕРШОВОЙ

Марии Ершовой.

Рассказ — неплох, но — длинен, многословен. Он будет лучше, если Вы сократите его и постараетесь устранить обильные наивности, потому что они компрометируют серьезную тему рассказа.

Мне кажется, что эти наивности — от Вашей привычки писать стихами, от избытка «лирики», не совсем уместной и слишком обильной в произведении, суть которого — драма.

Как попытка изобразить в лице Ирины новую женщину — рассказ очень важен и, как мне кажется, почти удачен. Но необходимо, чтоб он был вполне удачен. Это вы можете сделать, внимательно поработав над ним.

Вычеркивать — не скупитесь, не бойтесь. Вам нужно позаботиться о Вашем языке, обогатить его. Читайте побольше хороших мастеров слова.

Всего доброго.

5. XI. 29.

972 И. А. НАЗАРОВУ

И. А. Назарову.

Мне кажется, уважаемый Иван Абрамович, что список Ваш недостаточно полон. Не вижу в нем Новикова-Прибоя, Марии Ершовой, Алены Новиковой и целого ряда других имен.

Старостин-Маненков умер не в 79 г., а в 96-м, в Симбирске.

Фофанова едва ли можно назвать самородком и самоучкой, да и вообще «самородок» — понятие неясное. То же относится к Павлу Радимову, который не только поэт, но и очень талантливый живописец.

Следует указать, что Максим Леонов оставил сына Леонида, очень талантливого писателя, как Вы знаете.

Не указан Яков Брюсов, отец Валерия, не указан приказчик Смирдина, кажется — Буров, автор книжки стихов и очень хороших рассказов.

Словарь Ваш я считаю книгой полезной, но она нуждается в хорошем предисловии, которое должен написать кто-нибудь, досконально знакомый с делом. Попробуйте обратиться к П. С. Когану.

Желаю успеха.

16. XII. 29.

973 И. В. СТАЛИНУ

СТАЛИНУ. КРЕМЛЬ, МОСКВА.

Поздравляю. Крепко жму руку.

Сорренто. 21 декабря.

974 П. X. МАКСИМОВУ

П. Максимову.

Вы, наконец, приняли хорошее решение, — Вам надобно больше работать, это — правильно. И это поможет Вам преодолеть Вашу неврастеническую раздерганность, друг мой.

Предлагаю Вам постоянное сотрудничество в «Наш[их] дост[ижениях]», С января журнал будет выходить 12 раз в год, работать есть где. Писать есть о чем. Напишите о пионерах Сев. — Кав. края, о женской работе, ну — да сами увидите, о чем надо писать.

Весною надо съездить на Волго-Дон-канал, журнал оплатит поездку. Поездки Ваши вообще будут оплачиваться.

Очерк о Сельмаше — хорош.

Пробуйте себя на беллетристике. Давайте картины съездов, праздников, очерки интересных встреч с новыми людями.

Жму руку.

25. XII. 29.

Напрасно подписали договор, не прочитав его. В следующий раз попросите сделать это секретаря моего Петра Петрова Крючкова. […]