Письма, телеграммы, надписи 1927-1936

1010 ПОПОВУ

Вы, т. Попов, написали мне очень хорошее письмо; «резких слов» я в нем не нашел, а искренность и прямоту его — хорошо чувствую. Отвечу вам так же, как Вы написали.

По поводу виллы — Вы введены в заблуждение: никогда, никаких вилл у меня не было, нет и, разумеется, не будет. На ложь я не способен, а было бы великой ложью, если б я обзаводился собственностью, одновременно радуясь мощному строительству социализма рабочим классом Союза Советов. «Всяческим комфортом», т. е. условиями, которых требует мое здоровье, мой возраст, моя работа, я «обзавелся» бы гораздо лучше в Союзе, чем здесь. Сыновей моих я «в буржуазных школах» не учу, сын у меня — один, он — мой секретарь, ему— 30 лет, женат, двое детей; им учиться еще рано — малолетки. «Виллу» и «комфорт» навязала мне буржуазная пресса — эмигрантская, — навязала с простой целью: компрометировать меня в глазах искренних, но доверчивых социалистов.

В Союзе Советов, конечно, есть место не хуже Сорренто, но, живя в Союзе, я жил бы в Москве, а жить в Черноморье, напр., — смысла нет, это почти так же далеко от Москвы, как Италия. А в Москве мне мешали бы работать различные заседания, посещения и т. д. Здесь я живу совершенно изолированно, одиноко, и это позволяет мне спокойно работать 10–12 часов в сутки. В Москве соблазняли бы театры, поездки туда-сюда, — здесь я в театры не хожу и даже в городе — 3 километра от моей квартиры — не был вот уже два месяца.

«Итальянская цензура» мешать мне — не может. Писал я всегда «без опаски», то, что знаю, что думаю. «Арестовать» меня — не за что, а если бы арестовали, разыгрался бы скандал, не бесполезный для нас, для Союза С[оциалистических] С[оветов]. Так-то, дорогой мой!

А затем я все-таки перееду жить в Союз, время такое, что надобно быть дома.

Но перееду, кончив все начатые здесь работы. Приеду и в этом году, в апреле.

Удовлетворяет Вас ответ мой? Не удовлетворяет — пишите еще, отвечу.

За письмо — спасибо. Очень хорошее письмо.

Крепко жму руку.

3. I. 30.

1011 Л. В. НИКУЛИНУ

Льву Никулину.

(Отчества не знаю по его вине.)

Получил Ваше письмо и — рад узнать, что Вы работаете. Не примите это за «комплимент», — нет, это естественное выражение искренней симпатии и серьезного интереса к Вашему мастерству. Очерк о маневрах сделан отлично, даже — скажу — образцово. Весьма заинтересован пьесой и еще больше «Маньчжурским экспрессом».

Есть у меня к Вам вопрос, который можно понять как деловое предложение. Почему-то мне кажется, что Вы могли бы написать одну весьма нужную книгу, это — фактическую историю европейской культуры, т. е. историю быта племен и народов средиземноморской области от, скажем, Илиады и Гезиода до наших дней. Сюда включаются, конечно, малоазийцы, арабы и норманны, германцы и Атилла. Книга — большая, но — не думаю, что написать ее — трудно. Вы меня поймете лучше, если ознакомитесь с такими старыми трудами, как, напр., Дрэпера «История умственного развития Европы», Иоганна Шерра «История немецкой культуры», Флеровского «Азбука социальных наук», Магаффи и т. д. Есть очень много старых книг, построенных исключительно на фактах, на описании быта.

Зачем нужна такая книга?

Молодежь наша, вооруженная более или менее сносно теоретическим марксистским освещением процесса развития культуры общечеловеческой, совершенно лишена представлений о том, как люди жили, о будничной жизни прошлого, о тех условиях древнего феодального городского быта, в которых, медленно и трудно, вырастал, воспитывался современный сложный человек, — сложный и тогда, когда он безграмотен. Замок и город, церковь и еретики, цеха и торговцы и пр. и т. д. — вся мелкая, ежедневная борьба роста, вся история развития материальной, а также интеллектуальной культуры, все это нашей молодежи — неизвестно. Ее надобно вооружить фактами, ей необходимо знать историю творчества фактов. «Жизнь есть деяние» — вот эпиграф книги.

Я думаю, Вы понимаете, в чем дело. Так вот — не улыбнется ли оно Вам? Работа — большая, требует времени и средств. То и другие могут быть предоставлены Вам в количестве, Вами указанном.

Подумайте над этим, а? А в мае — поговорим более подробно.

Желая Вам всего доброго, крепко жму руку.

12. I. 31.

Простите — пишу скверно, рука болит.

1012 РОМЭНУ РОЛЛАНУ

Дорогой друг —

простите, не мог своевременно ответить Вам, болела правая рука — ревматизм, а диктовать письма я не способен.

Не буду говорить о том, как восхищает меня Ваша стойкая защита Союза Советов и Ваша прекрасная статья против г. Риу, — между нами не должно быть места похвалам, а они неизбежны, и я выхожу из этого противоречия, обнимая Вас мысленно, крепко пожимая Вашу руку артиста, учителя, борца.

В эти дни разжигания авантюристами вражды и ненависти между народами, во дни, когда угроза новой международной бойни становится все более реальной, в эти дни люди, которые умеют любить и веровать, должны говорить именно так мужественно, как говорите Вы.

Совершенно изумителен небывалый цинизм капиталистов Европы, которые на глазах у всех безнаказанно создают кровавый заговор против трудового народа. Можно думать, что экономический кризис является частью этого грандиозного заговора, что капиталисты искусственно создают армии безработных, для того чтоб превратить их в армии солдат. Возможно, что мы еще раз будем зрителями всемирной битвы нищих, организованной миллионерами.

Вот мысли и вот настроение в которых я живу. Я знаю, что это и Ваши мысли, это меня всегда искренно радовало.

Вы хотели бы встретиться со мною, — это и мое давнее горячее желание.

В мае я уеду в Союз Советов, где проживу до конца сентября. Не позволит ли Вам здоровье приехать в Москву? Как Вы думаете?

Крепко жму Вашу руку, искренно желаю доброго здоровья!

15. I. 31.

1013 Д. ПЕТРОВУ-ЮМАНУ

Уважаемый т. Петров!

Очень тронут Вашим письмом и благодарю Вас. В условиях той борьбы, которую мы, граждане Союза Советов и литераторы, ведем против старого мира, — гниение его становится все более очевидным и отвратительным — в условиях этой, в сущности, веселой борьбы единодушие и солидарность необходимы. А выходки врага против нас — совершенно естественны, и менее всего именно они могут смущать или волновать нас. Враг есть враг, и нам было бы наивно ожидать от него любезностей. Он сердится. Это хорошо, значит ему плохо. Давайте же постараемся, чтобы ему было еще хуже.

Крепко жму Вашу руку.

28. I. 31.

Сорренто.

1014 К. Е. ВОРОШИЛОВУ

Климу Ворошилову, рабочему вождю Красной Армии рабочих и крестьян, — горячий привет.

1015 Д. И. КУРСКОМУ

Дорогой Дмитрий Иванович —

Р. Роллану хотелось бы видеть наши фильмы: «Турксиб» и «Земля», — кажется — так, — это фильм, демонстрирующий колхозы или совхозы. Видеть это надо не только ему, но и многочисленным друзьям его в Швейцарии, а также разноплеменным людям, которые часто посещают Роллана.

Нет ли у Вас этих лент? Если — есть, не пошлете ли ему:

Швейцария, Вилльнёв — Во.

«Villa Olga».

Если же нет — посоветуйте мне, как и где достать? Очень хотелось приехать к Вам 30-го января, затем — 7-го февраля, но — все не удается. Работы столько, что даже несколько теряюсь, не говоря о том, что устаю.

Спасибо за «Последние новости». Из Москвы сообщили, что мне будет посылка — книги; если получится, попросите сообщить мне по телефону.

Сердечный привет Анне Сергеевне.

Крепко жму руку.

9. II. 31.

1016 РОМЭНУ РОЛЛАНУ

Дорогой друг —

я прочитал прекрасный Ваш ответ на статью г. Риу. Не буду говорить о том, с какой радостью и гордостью за Человека читал я Ваши мужественные слова. В Европе говорить так умеете только Вы один, — я верю, что поэтому Ваш голос хорошо услышат все честные, все истинно культурные люди Европы и, может быть, им удастся несколько отрезвить безумные затеи Аристида Бриан, — затеи, которые грозят миру ужасами еще не бывалыми.

Ремезов сообщил мне, что Вы хотели бы видеть фильмы «Турксиб» и «Земля», — я написал в Москву, чтоб Вам выслали их. Получаете ли Вы русское издание Ваших книг?

В апреле еду в Москву, если б Вы тоже собрались туда! Имейте в виду, что если здоровье позволит Вам сделать это путешествие — на польскую границу вышлют за Вами отдельный вагон. Хорошо бы поехать с Вами по Волге, по Каме, на Урал. На Волге — отличные пароходы. Я много рассказал бы Вам о прошлом волжских городов, прекрасные дни пережили бы мы, дорогой друг.

[Крепко жму Вашу руку].

1017 П. X. МАКСИМОВУ

П. Максимову.

Дорогой мой —

написать предисловие — не могу, ибо совершенно задавлен работой, которую должен кончить до отъезда в Москву. Печатаю в московских газетах воззвание о помиловании: ежедневно получаю телеграммы и письма отовсюду с предложением «дать статью» и даже «написать книгу». Не хватает времени удовлетворить всех.

Очерк в наши дни — серьезнейшее дело, об этом я говорил в одной из книжек «Н[аших] д[остижений]». Возьмите из этой статьи кусок и печатайте в виде предисловия — если хотите.

Привет и жму руку.

14. II. 31.

Очерки — возвращаю при сем.

1018 С. П. ПОДЪЯЧЕВУ

Не обижайтесь на меня, дорогой мой Семен Павлович! Я редко пишу Вам только потому, что у меня совершенно нет времени переписываться для своего удовольствия. Вы представить не можете, как много приходится мне писать. Вот вчера я получил 17 писем, сегодня — 14, и добрый десяток их требует обстоятельных ответов. Разумеется — я не жалуюсь, ибо: «Взялся за гуж — не бай, что не дюж». Но мне нужно писать статьи, хочется написать пьесу, у меня не кончен «Самгин», а в правой руке сидит ревматизм, чорт бы его побрал! И вообще — 63 г. дают себя знать. А тут еще идут дожди на второй всемирный потоп, воет ветер, с крыши дома падает черепица, со стен осыпается штукатурка, — дом старый, ремонтировался последний раз в 1872 г. Переезжать в другой — неохота, этот далеко от города, изолирован хорошо, да и переехать-то хочется к вам, в Москву.

В апреле — еду. Увидимся? Буду жить где-нибудь под Москвой.

Будьте здоровы! Крепко жму руку.

24. II. 31.

1019 М. М. ВОНСИК

Вы, Марья Михайловна, спрашиваете: существовали ли люда, с которыми Вы познакомились по книге «Мать»?

Когда писатель работает книгу, он изображает в ней не портрет того или другого знакомого ему человека, а старается изобразить в одном человеке многих, похожих на этого, одного человека; хорошо — живо, правдиво — написать, скажем, попа можно только тогда, когда знаешь штук 50 попов и от каждого из них возьмешь черты характера, сродные с характерами всех других знакомых попов, т. е. основные черты сословия церковнослужителей.

Была ли Ниловна? В подготовке революции, в «подпольной работе» принимали участие и матери. Я знал одну старуху, мать рабочего революционера, которая под видом странницы разносила революционную литературу по заводам и фабрикам. Нередко матери, во время тюремных свиданий с сыновьями, передавали им записки «с воли», от товарищей. Мать одного из членов ЦК партии большевиков хранила печать комитета на голове у себя, в прическе. Жандармы дважды делали обыск в ее квартире, а печать — не нашли. Такие матери были не так уж редки.

Павел Власов — характер тоже нередкий. Именно вот такие парни создали партию большевиков. Многие из них уцелели в тюрьмах, ссылке, в гражданской войне и теперь стоят во главе партии, напр., Клим Ворошилов и другие такие же талантливые люди. Много было и Наташ; те из них, которые живы, тоже в партии.

Людей такого типа, как Находка, Октябрьская революция испугала, и они отошли прочь от нее.

Рыбиных очень много перевешал министр Столыпин в 907—8 годах; из Рыбиных вышли партизаны гражданской войны.

Все остальные люди, о которых Вы прочитали в книге «Мать», тоже частью погибли до революции, частью выжили и работают в партии, а многие, изменив рабочему классу, отошли к либералам, очутились у Колчака и Деникина, убежали за границу, где живут и сочиняют грязную ложь на партию, на рабочий класс, подстрекают иностранных капиталистов на войну против Союза Советов.

До Октябрьской революции большевики-революционеры с 903 г. вели очень трудную и героическую работу по организации рабочего класса, а теперь, когда рабочий класс взял в свои руки власть над страной, разрушенной ройною с иностранными капиталистами и гражданское войною с помещиками и фабрикантами у себя дома, — теперь рабочие и крестьяне-бедняки стали полными хозяевами своей родины, значит, — первоначальная цель большевиками достигнута.

Теперь необходимо разрешить задачу еще более трудную: создать такое государство, в котором все люди были бы равны и не могло бы снова появиться деление людей на богатых и бедных, на хозяев и рабов. Для этого нужно уничтожить частную собственность, накопление земли и денег в одних руках, — надо устроить так, чтоб все принадлежало всем, а не так, как было: меньшинство сыто и богато, а огромное большинство, весь трудовой народ — нищенствует, безграмотен, живет в грязи.

Для этого нужно, чтоб каждая единица из 160 миллионов населения страны хорошо понимала, что она работает на себя, для себя, что кроме ее — в стране хозяев нет, что каждый целковый и пуд хлеба, которые она, заработав, отдает государству, — возвратится ей в виде сельскохозяйственных машин, фабрик, заводов, хороших дорог, электрического освещения, школ, театров и всего, что необходимо людям. Сейчас людям еще многого не хватает для лепкой и хорошей жизни, и многие ворчат, кричат, не понимая, что сразу 160 миллионам людей не дать всего, что им необходимо, а необходимо им дать гораздо больше того, что они требуют. И вот для того, чтоб дать всем людям возможно скорее все необходимое, Советская власть — власть рабочих и крестьян — затеяла «пятилетку», рабочие вступили в социалистическое соревнование, организовали «ударничество», крестьяне-бедняки идут сотнями тысяч в колхозы, и по всей огромнейшей стране нашей кипит напряженная, мужественная, героическая работа.

Успехи и достижения этой работы удивляют и пугают иностранных капиталистов, огорчают и злят эмигрантов, которые видят уже, что им не вернуться назад и не сесть на шею рабочему и крестьянину, — а они очень надеялись на это.

Если Вы хотите ознакомиться с тем, как много делается в Союзе Советов — купите книжку «Наша жизнь», изданную в Москве, или выпишите журнал «Наши достижения». […]

1020 С. ЯМАМОТО

Многоуважаемый и почтенный гражданин Ямамото!

Я получил Ваш прекрасный подарок и горячо благодарю Вас.

Мне хотелось бы ответить на Вашу исключительную любезность более существенно, но я могу только послать Вам мою книгу «40 лет», что и делаю.

Крепко жму Вашу руку

и желаю Вам всего доброго.

3. III. 31.

Sorrento,

Italia.

1021 Л. М. ЛЕОНОВУ

Многоуважаемый молодой человек!

Осведомясь из письма Вашего о благосклонном намерении Вашем заехать в Италию, — искренно и дико обрадовался, ближайшие родственники мои — тоже, ибо они единодушно согласны в том, что Вы — симпатиконе, сиречь — симпатяга.

Относительно близкого моего участия в журнале — затрудняюсь, потому что отсюда оно не может быть близким, а дать для напечатания в нем какую-нибудь свою штуку — не могу, ибо таковой — не имею, сочинять же — некогда.

Если разрешите посоветовать, то — советую: дайте в журнале вашем место Европе со стороны ее быта и ее искусства. Наша публика об этом мало известна, а ей знать Европу — надобно. Я берусь доставить редакции соответствующий материал в виде журналов и газет. Хорошо бы привлечь к делу Анатолия Виноградова, Евгения Ланн и еще Аксенова, автора книжки «Гамлет», весьма остроумной. Вообще — сделать бы журнал литературным в широком смысле сего понятия. Ах, много можно сделать, но об этом надобно говорить лично, что мы и сделаем, когда Вы сюда закатитесь.

Предисловие с удовольствием напишу.

У Сергеева-Ценского подготовлено к печати 4 книги, надо бы посмотреть, что это такое? Его следовало бы печатать, а не обижать.

В первой книге «Кр[асной] нови» мне понравились «4 сабли»; если они написаны молодым человеком, то из него, наверное, будет толк […]

К Петренко я весьма питаю слабость, но — против «приближения к действительности» в той форме, как это допущено им в «Пустыне». Посему же не нравятся мне и тяжелые Всеволодовы повести. Читать их — трудно, и очень мешает авторово «искание формы». Чудак он, — его талант давно уже просит простого, твердого эпического слова.

Ну, писать мне больше уже некогда, 35 первого, старики в этот час дрыхнут, а я — древний, многоуважаемый старик, и мне еще нужно книжку дочитать.

До радостного свидания, почтеннейший Кактус! А Леоне Леони я все-таки нашел при помощи некоего инженера!

Жене и дочери — сердечный привет!

18. III. 31.

1022 С. Н. СЕРГЕЕВУ-ЦЕНСКОМУ

Дорогой Сергей Николаевич —

очень советую Вам послать одну — хотя бы — из Ваших готовых работ в «Красную новь». Редактора этого журнала теперь: Всеволод Иванов, Леонид Леонов и Фадеев, люди — грамотные.

А бумаги у нас действительно — не хватает, и боюсь, что это — надолго! Все фабрики работают с предельной нагрузкой, но — это не уменьшает кризиса. От этого весьма многое страдает.

Слетова и я считаю человеком талантливым, так же как и Ширяева. Тут еще интересует меня Павленко и некий Всеволод Лебедев, автор отличной книжки «Полярное солнце».

В мае буду в Москве, дело — решенное. Очень хочется! Здесь жить — все более душно и даже как-то неловко за себя и за людей. Дурит папа, и до того нехорошо, что — можно думать — его провоцируют на глупости какие-то хитрые люди. В высшей степени противна обнаженная борьба двух групп капиталистов — той, которая хочет торговать с нами, против той, которая хотела бы воевать. Если бы Вы знали, до чего все в Европе оголилось и какое бесстрашие бесстыдства овладело людями. Я — не моралист, голых женщин — не боюсь, но когда на сцену кабака выскакивают сразу 22 и — без фигового листочка, так, знаете, овладевает чувство какой-то неприятнейшей скуки. Изжили себя люди, и уже ничем их не раскачаешь, смотрят на все полумертвыми глазами.

Конечно, и здесь безработица. Под видом пеших туристов ходят безработные немцы, работают у местных крестьян за лиру, за две, за обед.

Написал Леонову, чтоб он просил у Вас рукопись.

Внуки мои еще не читают.

Христине Михайловне — сердечнейший привет! Будьте здоровы. Летом увидимся? Надо бы!

Жму руку.

18. III. 31.

1023 РОМЭНУ РОЛЛАНУ

Р. Роллану.

Дорогой и все более уважаемый мною друг!

Простите, что посылаю письмо без перевода на Ваш язык, но мне хочется поскорее ответить Вам, а около меня нет человека, который мог бы сделать перевод с достаточной точностью.

О вечере Горького — мне еще ничего не известно; думаю, что этот вечер устроен был по поводу моего 63-х-летия, оно исполнилось 27-го марта.

Вполне согласен с Вами в том, что сообщения Москвы по радио организованы узко и не освещают целый ряд явлений глубочайшего культурного значения. Например: в колхозы вошло — до 20-го марта — 9 800 000 хозяйств из 25 миллионов. Это движение в сторону коллективной обработки земли вполне естественно: Ленин мечтал о сотне тысяч тракторов, у нас их уже около 70 тысяч; в данное время в южных портах разгружается 29 т. тракторов, купленных в Америке.

Какой культурный эффект создается этим фактом насыщения деревни машинами? Прежде всего: крестьянин в колхозе имеет доход, превышающий доход частного хозяина от 3-х до 5 раз, а кроме того он получает много свободного времени. Это время он тратит на ликвидацию своей малограмотности. И хотя движение в колхозы еще не имеет за собою полных трех лет, но оно уже вызвало почти кризис книги. Тиражи в 200 т. экземпляров поглощаются в месяц. Я говорю не о брошюре, а о книгах «толстых». «Chartreuse de Parme»[1] Стендаля: 20 т., 30 т., 75 т., и — ни одного экземпляра из трех изданий на рынке уже нет. Еще большим успехом пользуются Бальзак, Мериме, Готье, Флобер и т. д. Я пришлю Вам из Москвы точные цифры изданий Государственного издательства, которое — кстати сказать — работает крайне плохо и недостаточно умело выбирает книги и недостаточно энергично распространяет их. Спрос деревни на художественную и популярно-научную литературу уже создал бумажный кризис. Фабрики, разумеется, не отстают от деревни, каждая имеет свою газету, на некоторых — каждый цех издает маленькую газетку. На моей родине, в Нижнем-Новгороде, фабрика «Сормово», — 18 т. рабочих, газета выходит в 18 т. экземпляров. Это уже почти курьез! Но — он не единичен. Вы, дорогой друг, представляете мою гордость и радость, когда я узнаю факты такого рода? Искренно хотел бы, чтоб Вы испытали то, что чувствую я.

Я много мог бы рассказать Вам о росте культуры в Союзе Советов, о жизни трудовых колоний «беспризорных», о том, как труд перевоспитывает «социально опасных», т. е. уголовных преступников, о жизни и работе пионеров, об эмансипации женщин Средней Азии, но — все это я сделаю для Вас летом.

А теперь — по поводу письма профессора Henri Sée.

Историк С. Ф. Платонов — человек, с которым я встречался в 20-м году. Монархические убеждения свои он не скрывал и тогда, в годы гражданской войны. Однако в течение 10 лет его не трогали. Кажется, в 29 г. арестованы были его дочери за участие в монархической организации. Он арестован, как мне говорили, за сокрытие документов государственной важности — и как организатор, как вдохновитель группы монархистов, которая находилась в сношениях с русскими монархистами в Париже. Должен сказать, что, насколько я знаю настроение масс, — все эти монархические заговоры строятся в кабинетах и — на песке. Крестьянство значение монархизма прекрасно понимает, т. е. понимает основу его: крупное землевладение. Нет и не может быть силы, которая повернула бы его в эту сторону. Оно ушло слишком далеко для того, чтоб вернуться к тому, против чего оно так страшно боролось.

«Земледельцу» Вы можете сообщить, что в местах, на которые указывал Абрамович, он — не был. Это установлено совершенно точно. Остается так же точно установить, что он был в Москве, это, наверное, будет сделано.

Мне кажется, что в этом случае нужно считаться с возмущением подсудимого Громана, который резко сказал на суде: «Я — не сумасшедший, я не страдаю галлюцинациями, если я говорю, что Абрамович был в Москве и я беседовал с ним — значит, это было».

Громан — сравнительно порядочный человек, и его раскаяние наиболее солидно обосновано, наиболее искренно.

Екатерина Пешкова, моя первая жена и мать моего сына, сейчас здесь, в Сорренто; она подтверждает, что Гецци — свободен и — работает. Мне известно, что все осужденные по делу «Промышленной партии» вредители, находясь в заключении, живут в отличных условиях и работают, исправляя вред, нанесенный ими. Рамзин даже читает лекции инженерам Теплового института.

Дорогой друг мой! Когда Вы будете в Союзе Советов, Вы убедитесь, что там творится действительно великое, мировое дело. Я уверен, что мы встретимся там. Очень крепко жму Вашу руку мужественного бойца за справедливость. Будьте здоровы!

2. IV. 31.

1024 Г. БОРИСОВУ

Спасибо за дружеский привет Ваш, т. Борисов!

Лично Вас я не могу вспомнить, — 35 лет прошло! Помню метранпажа Горячкина, наборщиков: Поплавского, Буля и Онохина, который в 905 г., в Казани, был убит «черной сотней».

Тяжелое, мутное время пережили мы с Вами в Самаре, и трудно было тогда представить, что энергия рабочего класса развернется так мощно и победоносно, как развернулась она теперь. Живя здесь, в государстве буржуазном, и наблюдая, как все более быстро истощается сила командующего класса, как вянет и киснет европейское мещанство, — особенно четко и ярко видишь могучий рост творческой силы в Союзе Советов. Видишь, как вместе с упадком хищнической энергии мещан здесь тоже начинаются процессы организации революционных сил, выражаясь в формах все более определенно резких. Пример рабочих и крестьян Союза Советов усваивается все быстрее, хотя за активность здесь рабочие платят каторгой от 6 до 20 лет.

До прекрасного времени дожили мы с Вами, т. Борисов! Крепко жму руку.

19. IV. 31.

1025 М. А. ГОРШКОВУ

Дорогой Михаил Алексеевич —

идея Института встретила у И В. Сталина и др[угих] товарищей определенно положительное отношение, реализации этой идеи будет оказана широкая помощь. Надобно ковать железо, пока оно горячо. Поэтому очень прошу Вас переговорить с И. И. Грековым, Сперанским и — если нужно — с И. П. Павловым по вопросам организации Института, а затем приступить к разработке плана его Есть мнение, что Инст[итут] должен существовать в Ленинграде, но не хотелось бы, чтоб вопрос этот решался под влиянием только одних субъективных удобств ленинградских медиков. Приехать сюда, в Москву, Вам нужно будет, о дне приезда телеграфирую.

Было бы отлично, если бы Вы привезли с собою небольшую, хотя бы в форме тезисов, записку, которая нужна мне как основа для статьи.

Не забудьте о важности организации Института в деле изучения профессиональных болезней.

Сердечный привет!

1026 Г. И. БАКАЛОВУ

Уважаемый т. Бакалов!

В статье моей, говоря о работе Госиздата, я указывал на несвоевременность издания тех произведений старой иноязычной литературы, которые не имеют первоклассного художественного значения и поэтому не могут быть технически поучительны для нашей литературной молодежи. Речь шла не только о книге А Константинова.

О нем Вы пишете: «Его политические взгляды были очень наивны: он стоял за простой демократизм мелкобуржуазного уклада». Для меня это качество автора усугубляет несвоевременность издания его книги. Далее Вы говорите: «Слишком яркий национальный колорит делает ее мало понятной иностранцу. Короленко — не понимал… Книга теряет в переводе 90 % юмора». Но, по рецензии «На литпосту», «похождения Ганю читаются легко и увлекательно!» Мне кажется, что в данном случае, как и во многих подобных, рецензент дела не решает. Суть же дела в том, что у нас выбрасывается на рынок множество очень плохих книг, а также и книг, которые, как «Бай Ганю», имеют только историко-литературное значение.

Наш молодой читатель очень жаден, эта жадность объясняется его страстным стремлением к познанию; он читает все, что ему дают. И, тратя бумагу на книги, политическая и техническая педагогика которых крайне сомнительна, ему, по недостатку бумаги, не дают книг, написанных классиками русской и европейской литературы. Я уверен, что моя обязанность — возражать против такого рода деятельности наших издательств, что я и буду неуклонно делать А Ваше предложение издавать сборники текущей литературы славянских авторов — приветствую, ибо такие сборники давали бы нашему массовому читателю и литературной молодежи более или менее ясное представление о зарубежной действительности и о ходе словесного творчества за рубежом.

1027 А. Н. БАХАРЕВУ

А. Бахареву.

О движении песков пустыни на плодородные земли писал в 1892 г. Влад. Соловьев, именуемый философом, а о суховее — поп Ставрополя Кавказского Александр Аполлов, в 80-х гг. Встревожен был этим и самарский помещик Пшенисный; боялись дуновения пустыни и многие другие, но в общем все эти голоса сливались в единый «глас вопиющего в пустыне», ибо в стране нашей не было хозяина, а хозяйствовали — жулики. Хищническое хозяйствование их и внушило кое-кому — Вам в том числе — вредную мысль, что «земля дряхлеет». Земля-то не «дряхлеет», но и здоровую женщину можно сделать к тридцати годам старухой, если заставлять ее ежегодно родить, да еще — двойни. Земля наша — как гумус, как плодородящая почва — молода еще и надолго молода, только ее надобно уметь разумно оплодотворять и разумно владеть ее силами, не истощая их бессмысленно, как это делалось «во время òно».

Теперь у нас, на земле, есть разумный хозяин — Советская власть, и такие предприятия нового хозяина, каковы: каптаж Волги, ирригация Средней Азии и расширение в ней сельхозкультуры, переход кочевых племен к оседлости и прочее в этом духе, в конечном счете являются именно разумным уходом за землей и борьбою против злых козней пустыни. Дерзновенному величию разума человеческого — нет предела, а у нас разум этот растет с неимоверной быстротою и количественно и качественно. Чудеса, творимые неиссякаемой энергией И В. Мичурина, — не единичны, чудеса творятся во всех областях науки, осваиваемой только что освобожденным разумом.

Все это говорится не для полемики с Вами, т. Бахарев, а вот для чего:

напишите статью о злокозненной деятельности пустыни, о необходимости борьбы с нею посредством укрепления песков расширением зеленого покрова, насаждения съедобных кактусов и т. д., напишите об этом как о неотложной задаче нашей и не опасайтесь пофантазировать в пользу будущего, в пользу повышения энергии работников. Это — Ваша обязанность. Очень рекомендую «для вдохновения» «Геохимию» Вернадокого.

Крепко жму руку Вашу, товарищ.

3 VII. 31.

Москва.

1028 РОМЭНУ РОЛЛАНУ

Дорогой друг —

разумеется, я весьма огорчен тем, что Вы не можете в этом году приехать в Союз Советов, ко — тут есть своя хорошая сторона: будущий год даст Вам больше впечатлений, ибо многое в строительстве Союза будет закончено, явится пред Вами в оформленном виде.

Не знаю, должен ли я сказать Вам, что Ваше стоическое сообщение о кончине отца заставило меня подумать: «Ромэн Роллан действительно римлянин, как он сказал о себе!» Эту же мысль пробудила у меня и Ваша мужественная статья, — она появится в следующей книге журнала «Красная новь».

«Международное объединение революционных писателей» очень просит Вас прислать «конкретный художественный материал о подготовке войны». Я плохо понимаю, что значит «конкретный художественный материал о» и т. д., но думаю, что всем нам следовало бы еще раз оказать свое слово о войне. Международное объединение обращается с этой просьбой к Вам, к Теодору Драйзеру, Б. Шоу, Г. Уэллсу и еще к нескольким лицам.

Извините мне, дорогой Роллан, что я обременяю Вас этой просьбой, но — необходимо драться, а Вы — один из наиболее сильных духом бойцов.

Живя здесь — живешь в непрерывной, широко развернутой борьбе против векового консерватизма мелких мещан, против наслоений древних предрассудков, предубеждений, суеверий, в борьбе против сопротивления неорганизованной материи, из которой люди страстно создают все, что может облегчить их жизнь, их труд, все, что, освободив их от бесполезной траты физической энергии, превратит ее в энергию духа, интеллекта.

Здесь мысль и воля революционизированы — я бы сказал — чудовищно, и творческая мысль как будто ставит целью своей пересмотреть, изменить все законы, установленные ею же. Дерзновение мысли нередко граничит с фантастикой. По закону физики сила, действующая в известном направлении, не может в то же время действовать в направлении обратном, а вот мой старый друг, офицер гвардейской — царского времени — артиллерии, изобрел судно, которое, не имея мотора, двигается силою течения реки против ее течения. Один из наших профессоров нашел возможным ввести спектральный анализ в область биологии. Из прессованной древесной стружки делают огнеупорный строительный материал. И есть целый ряд открытий, изобретений, о которых я не имею права говорить, да и оказанное мною должно пока остаться между нами.

Совершенно изумительное явление наблюдается в Средней Азии, где кочевые племена, минуя фазу капитализма, переходят целыми родами от кочевого быта к социалистическому хозяйству, организуя животноводческие, хлопковые и зерновые коллективы. «Кулаки» — эксплуататоры деревни — вступают, в тех местах, куда они высланы, в социалистическое соревнование с комсомольскими бригадами ударников и одерживают трудовые победы над молодежью. Крестьянство отлично понимает, что действительное освобождение его от каторжного труда на истощенных клочках земли дает им коллективное хозяйство, вооруженное машинами. Грязные русские деревни — исчезают, заменяясь городами, где есть общественные бани, театры, хлебопекарни, прачечные, школы, ясли для детей и где женщина перестает быть домашним животным, рабой мужа.

Вчера ко мне приехала женщина из Ташкента, где она! читает в университете лекции по истории материализма, — до революции она была батрачкой на Кубани, затем вышла замуж за казака, который ушел от нее в армию Деникина. Теперь он — член колхоза, а бывшая жена его — профессор! Таких трансформаций — сотни. Узбечка Лола Хан написала интереснейший роман «Падающий минарет», — он только что вышел вторым изданием в 10 000 экз., — это событие в жизни племени, в котором женщина не имеет права показать мужчине свое лицо. Сейчас узбеки и туркмены перешли на латинский шрифт, и получилось так, что читающие на этом шрифте сразу становятся грамотнее, чем те, кто читает по-арабски, т. е. только Коран. Жажда знания, потребление массами книг вызвали бумажный кризис. Это — естественно; сочинения Л. Толстого изданы в количестве больше трех миллионов, и на рынке нет их, так же как и других классиков. В этой области у нас — почти катастрофа. 5 тысяч книги Сирано де-Бержерака «Иной свет» — «L’Autre Monde» — расхватаны в три дня, так же как «Деревенские рассказы» Жорж Занд. Не на чем печатать готовые к изданию собрания сочинений Гёте, Бальзака, Флобера, задерживаются Ваши книги — и все это несмотря на то, что ежегодно строятся огромные фабрики бумаги. Очень, трудно накормить «духовной пищей» народ, который голодал столетия.

Думаю, что утомил Вас, друг мой, этим длинным письмом, в котором не сказано и тысячной доли того, что я хотел бы сказать Вам.

Чувствую себя — неважно, сердце устало, задыхаюсь, принужден был лежать несколько дней. Посылаю Вам две коробки работы кустарей, мастеров села Палех, Владимирской губернии. До революции мастера эти писали иконы на всю деревенскую Русь и работа их не отличалась ни оригинальностью, ни изяществом, хотя они применяли ту же технику и те краски, которые применяют и сейчас. Но сейчас их вещи очень ценятся и коллекционируются любителями народного искусства.

Посылаю также нож для разрезывания книг, это сделано в Златоусте. Палеховские мастера отлично работают на фарфоре. Очень сожалею, что не мог достать для Вас серебро ив Великого Устюга, тоже любопытное мастерство.

Ну, желаю Вам доброго здоровья, дорогой друг мой! Крепко жму руку.

5. VII. 31.

1029 НИЖНЕВОЛЖСКОМУ АРХИВНОМУ УПРАВЛЕНИЮ

Нижневолжскому архивному управлению.

Отвечаю на ваше письмо от 6. VII. 31.

Литератора Сидорова — не помню.

Едва ли мог я дарить кому-либо экземпляры «Весенней мелодии», ибо черновик ее был передан мною кружку московских студентов, высланных в Н.-Новгород; они и занимались размножением и распространением ее.

Фотоснимок с рукописи принадлежит одному из них; кажется, это почерк Бориса Морковина.

Рукопись переписана небрежно, текст ее — плохо помню, а насколько мог вспомнить, кое-что исправил.

На тему: «Ко-ко-ко-кон» позднее — в 904 г. — была сделана открытка-карикатура Вильямом Карриком. Я Вам пришлю ее.

Примите сердечный мой привет.

15. VII. 31.

1030 РАБОЧИМ ЧЕЛЯБИНСКОГО ЗАВОДА ФЕРРОСПЛАВОВ

В Европе, расшатанной взаимной борьбой озверевших от жадности капиталистов, приближаются дни великих битв рабочего класса за свободу, за власть, за право строить свое рабочее, социалистическое, интернациональное государство, приближаются дни слияния рабочих всего мира в единую силу, единую армию строителей новой жизни. Товарищи, создавая крепости индустрии, вы на примерах вашего трудового героизма воспитываете и вооружаете пролетариат всех стран. За прекрасными успехами вашей работы следят десятки миллионов иностранных ваших друзей, на вашей работе они учатся быть передовыми и единственными хозяевами своей страны. Вы вашей мужественной работой доказываете всему трудовому народу, что рабочий может и умеет строить свое социалистическое государство. Строя новые заводы, вы строите новую историю, создаете новых людей.

Да здравствует и да растет всепобеждающая энергия рабочего класса!

Да здравствует рабочая партия коммунистов и вождь ее — Иосиф Сталин, в котором воскресла энергия Ленина.

Привет вам, ударники пролетариата всех стран!

1031 Б. ШОУ

Дорогой Бернар Шоу!

Болезнь — ангина — мешает мне приехать в Москву для того, чтоб крепко пожать Вашу руку — руку смелого бойца и талантливейшего человека. Три четверти столетия прожили Вы, и неисчислимы сокрушительные удары, нанесенные Вашим острым умом консерватизму и пошлости людей. Мне радостно знать, что день Вашего семидесятипятилетия Вы проводите в стране, которая так высоко ценит Вас, и среди людей, которые начали величайшую борьбу с миром, осмеянным Вами, которые успешно ведут эту борьбу и — победят.

1032 А. БУБЕНУ

Товарищу А. Бубен.

Дорогой товарищ —

из пометок на рукописи т. Яншина Вы увидите, что она нуждается в некоторых поправках, особенно на стр. 16-й, где автор допустил словесную путаницу, совершенно задавив смысл.

Серьезной его ошибкой является тот факт, что, поставив вопрос: «Творчество или работа?», — он не предложил читателю объяснения этих понятий. Что такое «творчество»? Высокое, свойственное только исключительно одаренным людям, гармоническое настроение разума и чувства, способное проникать в «таинственные» глубины психики и эмоциональной — подсознательной — жизни человека? Или это нечто более простое, а именно: способность искусно соединять данные опыта — мелкие факты и черточки — в стройное целое, в образы, типы, картины — т. е то же самое, что делает работник науки, когда он из тысяч отдельных опытов создает гипотезу или теорию — орудия познания? В первом случае говорят о творчестве, во втором — о работе. В первом случае мастер словесного искусства не ставит пределов игре своего воображения и капризам субъективизма, во втором — опыт, поток уловленных, запечатленных памятью реальностей ставит воображению более или менее определенные, объективные преграды.

Для нас — это вопросы не токмо лит[ературной] техники, но и лит[ературной] политики, ибо в нашей стране, в наши дни все наше знание должно быть направлено на практические революционные цели, должно влиять на будущее наше Необходимо, чтоб наша литература более или менее определенно, ярко, общезначимо воплощала общие вожделения, мечты, цели класса, который, властвуя в стране, изменяет все условия вкорененного в массы «бытия».

Все это — и многое другое — лежит в границах вопроса «творчество или работа», но автор все это обошел стороной, — он слишком узко понял тему. А нам нужно ставить все вопросы шире, смелее Организуя революционно новые формы бытия, мы должны способствовать и росту и правильной организации нового сознания. В этом месте у нас — разрыв, мы отстаем от действительности, творимой нами. Не думаю, что этот разрыв может быть заполнен изучением работы таких старых писателей, как Горький, Серафимович, Неверов, Подъячев, Гладков, Никифоров и т. д. Нужно подвинуться ближе к текущей, молодой литературе, а не топтаться на одном и том же месте Писатели, названные выше, достаточно изучены, а многие из молодых совершенно не тронуты, хотя они вполне заслуживают серьезнейшего внимания.

По поводу очерка «Дидро».

«Людовик XIV подавил сопротивление феодалов» — на моменте этом следовало бы остановиться более внимательно и подробно. Король не «подавил» бы дворян-феодалов, если б силы дворянства не были уже подорваны раньше борьбой с буржуазией, с городами, с парламентом «Фронда» стоила дворянам дорого. Следовало бы указать, что борьба с крупными феодалами велась еще кардиналом Ришелье и не прекращалась в годы регентства.

В общем очерк «Дидро» требует — на мой взгляд — серьезных дополнений и внимательной чистки языка.

1033 И. П. ШУХОВУ

Вы написали очень хорошую книгу — это неоспоримо. Читая «Горькую линию», получаешь впечатление, что автор — человек даровитый, к делу своему относится вполне серьезно; будучи казаком, находит в себе достаточно смелости и свободы для того, чтоб! изображать казаков с беспощадной и правдивой суровостью, вполне заслуженной ими. Вам 25 лет; пишете Вы о том, что видели, когда Вам было 12 лет, и, разумеется, Вы не могли видеть всего, что изображается Вами. Но когда читаешь Вашу книгу — чувствуешь, что Вы как будто были непосредственным зрителем и участником всех событий, изображаемых Вами, что Вы как бы подслушали все мысли, поняли все чувствования всех Ваших героев. Вот это и есть подлинное, настоящее искусство изображения жизни силою слова. Пишете Вы — на мой взгляд — в достаточной мере технически умело, фраза у Вас простая, четкая, и все слова почти всегда стоят на своем месте, не мешая читателю понимать и даже видеть все то, что Вы изображаете.

«Почти всегда» — говорю я, это значит, что — не всегда. Порою, в поисках наибольшей яркости, а может быть, и по небрежности, Вы допускаете кое-какие промахи и даже нелепости. Например: на 1-й стр. «искрящийся свист», — не говоря о том, что слова эти, поставленные рядом, звучат плохо, они дают и неверное представление: свист — не смех, он не «искрится», это звук непрерывный, режущий ухо, металлический, он пронизывает воздух, как длинная острейшая игла. «Облако, похожее на беркута» — напоминает слова Треплева, одного из героев «Чайки» Чехова. «Полыхали заревом глаза озер» — это возможно видеть только с огромной высоты. «Ноздреватым яром в летком плясе кружились вихрастые, раскосые землянки» — это чепуха, непонятный набор слов. «Костистый творог» — тоже нелепица, такая же, как крупичатое молоко или рассыпчатое масло. «Колокольные кресты» — что это значит? Сказали бы проще и точнее — кресты колоколен. «Оприколенные кони» — это тоже очень плохо.

В чистом и широком потоке Вашего языка такие обмолвки и фокусы выделяются крайне резко и раздражают своей неуместностью, фальшью. Я рассматриваю Ваше дело, Вашу работу не с точки зрения мещанского, рафинированного эстетизма, а под углом той законной эстетики, в основе которой лежит биологическое стремление живого организма к совершенству формы, а язык есть живой организм. Чем более экономно, точно, ярко Вы изобразите словами явления социальной жизни — тем более убедительной будет социальная педагогика Вашей книги. Цель у Вас — отличная, формулируете Вы ее совершенно правильно: «показать рост классовой диференциации — расслоения — в казачестве, показать, как национальная борьба перешла в классовую, социальнореволюционную», — это нелегкое и строгое дело! Судя по началу, по первой книге «Горькой линии», Вы должны бы достичь Вашей цели с полным успехом. А поэтому — долой все словесные ухищрения, фокусы, затейливые красивости! Пишите строже, проще. Вы это умеете.

«Садвокас отбросил повод и, растопырив руки крыльями, выпорхнул из седла. Конь всхрапнул, осел на задние ноги и попятился». Это я, читатель, вижу. Но — литератор — я не сказал бы «растопырил руки»: растопыривать — медленное движение, я бы сказал: взмахнул, точно крыльями. Затем: если конь осел на задние ноги, так он уже едва ли мог попятиться в тот же момент, когда вся тяжесть его тела опиралась на эти задние ноги.

Следите за собой, за своим пером; иногда бывает, что оно пишет механически. Ну, вот я наговорил Вам достаточно. Пришли лекаря лечить меня. Хотелось бы повидаться с Вами. Телефон мой 3—17—09. Позвените, если хочется, и сговоримся о часе свидания.

Жму руку.

1034 ГАЛИНЕ ГРЕКОВОЙ

Галинушка —

поправки и сокращения, внесенные мною в рукопись Вашу, — разумеется, недостаточны, но я сознательно оставил много лишнего и неудачного, оставил для того, чтоб Вы сами почувствовали, где и что надо вычеркнуть, где что — переработать. Рукопись сделана «сплеча», «в состоянии запальчивости и раздражения», под давлением желания «вымести сор из души» возможно скорее. Но — «хорошо — скоро не делают», как Вам известно, а потому разрешите указать Вам на следующее;

Вы пишете автобиографию, да, но все-таки Ваша личность занимает в ней слишком много места. Кроме Вас, в этой окаянной станице жили-были и другие девушки, они шли тою же мучительной дорогой, как и Вы, но случилось так, что они остались где-то сзади Вас, «во тьме неведения», а вот Вы нашли в себе силу уйти далеко вперед их, Вы — коммунистка, педагог, преподаете диалектический материализм в университете. Я, читатель, не вижу, как и почему это случилось? Я вижу Вас маленькой девочкой, затем девицей, затем — женой идиота и полузверя, т. е. — вижу Вас одною из тысяч женщин, которые родятся для каторжной работы, живут узко ограниченной, животной жизнью и бесполезно, бесследно погибают, как погибли десятки Ваших подруг. Вы — не погибли, Вы — преодолели, победили жизнь — почему? Какой силой? Вы жили в хаосе таких же впечатлений и событий, как все Ваши подруги. Вы ничего не говорите о каких-либо личных особенностях Вашей психики, о Вашем личном, своеобразном, особенном умении воспринимать впечатления, формировать и формулировать их. Впечатления Ваши — как у всех подруг — формируются чувственно — страх, печаль и т. д. — но не формулируются интеллектуально, словесно, «идеологически». На протяжении всей рукописи Вы нигде не рассказываете, как и что Вы думали. Вы забыли рассказать, какое значение имело для Вас знакомство с учительницей, чтение книг Толстого и др. Не отмечено Вами различие мышления иногородних и казаков. Не отражены бытовые особенности существования тех и других, наличие противоречий, разница суеверий и предрассудков, развлечений и трудов, не подчеркнут факт эксплуатации казачеством иногородних. Смазана оригинальность фигуры Вашего отца. Вообще жизнь станицы идет через Вашу голову, а не сквозь ее, не отражается в Ваших мыслях, а она должна отражаться. На стр. 224-й у Вас вдруг является кинематограф. Это же «культура», так же как телефон. Какое впечатление вызвал у Вас кинематограф? Какое влияние имело посещение Вами «избы-читальни»? Все это — и подобное этому — толчки жизни, Вы должны были как-то «реагировать» на них. Но об этом Вы забыли.

Мне кажется, что эта Ваша, очень серьезная, ошибка может быть объяснена тем, что Вы слишком сильно и безвольно отдали себя во власть впечатлений прошлого и тяжелый хаос этих впечатлений заставил Вас забыть о том, кто Вы есть теперь. Вы пишете только как бывшая батрачка, совершенно упуская из вида, что Вы — коммунистка, марксистка, философ. Это — очень странно, однако — мне кажется — что это именно так: старое подавляет и даже стирает новое. Это я наблюдаю не только у Вас, но у многих современных мемуаристов Вашего поколения. Здесь сказывается — на мой взгляд — недостаток ненависти к старине и все еще недостаточное умение мыслить исторически. По силе той истории, которая ныне творится пролетариатом, все старое обречено на гибель, — это должно быть в чувстве, в эмоциях, а не только в словах.

Теперь — о словах. Вы пишете: «чудовища», «изверги», «черные змеи в душе», «буря ненависти» и т. д. Пошлите к чорту всю эту громогласную ерунду и пишите просто. Работу на бураках можно изобразить очень простыми словами, Вы это и сделали, рассказав, как бабы «мнут хребты» одна другой, для того чтоб уменьшить боль от чрезмерного напряжения длинных мышц спины. Вообще — все можно сказать просто и, чем более просто, — тем убедительнее будет. Я знаю, что Вам очень помешала писать торопливость и что именно ею объясняется крайняя небрежность рукописи, — я говорил об этом в начале письма. Теперь, над вторым черновиком, Вы обязаны работать более вдумчиво, медленно и серьезно.

Книга Ваша — нужна.

Но Вы должны помнить, что пишете для читательниц, которые уже не знают многого, пережитого Вами, а знать эго для них — необходимо. Везде, где это возможно, Вы должны резко подчеркнуть идиотскую, звериную игру инстинкта собственности, главного врага людей, цинизм индивидуализма мещан, их скотское отношение друг ко другу. Взаимоотношение казачества с иногородними дает Вам неисчерпаемый, богатый материал. Больше внимания положению женщины в этой жизни, кипение которой в сущности своей — болотное гниение.

Основная тема Вашей книги: путь женщины-батрачки сквозь революцию на кафедру университета. Вам нельзя забывать об этом ни на одну секунду. И Вам нужно помнить, что, изображая себя мученицей, «жертвой» эксплуататоров, Вы не одна такая «жертва» и мученица, — Вы говорите от лица миллионов. Затем: «жертва» тоже требует критического отношения к ней, а у Вас не чувствуется этого отношения к себе самой и к девицам, подобным Вам, в прошлом Вашем. Вы, марксистка, не имеете права относиться без критики — без самокритики— к своему прошлому, а также и себе самой в прошлом. Понятно? И еще: в отношении Вашем к мужу есть существенная неясность; Ваше отношение к нему может быть понято как «половая холодность», т. е. как ненормальное физиологическое явление. Это необходимо исправить. Тут играло роль, наверное, не только отсутствие «любви», но и отношение мужа-хозяина к жене-батрачке, казака к иногородней и т. д. Я хочу сказать, что Вами не уделено в этом случае достаточно внимания и места социально-экономическому различию двух характеров. Отметить это разногласие — необходимо и важно. Вообще нужно отнестись к прошлому более исторически, а у Вас, нередко, место истории занимает истерия. Не помешает, а очень поможет делу, если Вы посмотрите на себя в прошлом иронически, с юмором, с легкой насмешкой, а не только как на великомученицу. Смотреть на людей иронически Вы уже прилично научились, не выводите и себя за границы иронии.

Ну, наворчал я достаточно. Ежели что не ясно, пишите в Сорренто. Получив рукопись, напечатанную на машинке, сверьте ее с поправками в черновике, который тоже посылается Вам.

В Союзе меня не оставляют. Съездил в Ленинград, схватил грипп и две недели бездействовал, что совершенно преступно при обилии всяческого дела.

Крепко жму Ваши руки, дорогой мой человечище. Пишите. Будьте здоровы.

8. X. 31.

Москва.

1035 РОМЭНУ РОЛЛАНУ

Дорогой друг —

только сегодня собрался написать Вам, и, конечно, это непростительно. Но в Москве я схватил грипп, приехал полубольным, в сопровождении доктора, а здесь должен был тотчас же сделать несколько небольших, но очень спешных работ.

В этом году мой визит в Союз Сов[етов] был уже не визитом наблюдателя, а поездкой работника. Удалось организовать несколько литературных предприятий, из них особенное значение я придаю «Истории гражданской войны» в 15-и томах и затем «Истории фабрик», которая должна дать полную — насколько это возможно — историю роста промышленности и рабочего класса. В первом издании участвуют человек полтораста историков, военных специалистов и все наиболее крупные литераторы: Леонов, Всеволод Иванов, Алексей Толстой, Федин и т. д. Они будут работать над материалом документов, мемуаров, устных — застенографированных — рассказов участников войны и должны придать этому материалу удобочитаемость, картинность, яркость, в то же время весь этот материал даст им темы для их художественных работ. Первое издание «Истории» печатаем в количестве 200 т. экземпляров, рассчитывая на массового читателя.

«История заводов» ставит целью ознакомить нашу молодежь с прошлым ее прадедов, дедов, отцов, — некоторые заводы были построены еще при Петре I. Эта история строится на архивных документах, на воспоминаниях стариков, к работе над материалом мы привлекаем молодежь фабрично-заводских литературных кружков. Нужно, чтоб они учились писать о том, что хорошо знают, что сами же они создают. Весь этот материал тоже будет проредактирован опытными литераторами. Намечена — в первую очередь — история 102 заводов.

Далее — организовано издание «Библиотеки поэта», это — картина роста рус[ской] поэзии, в образцах ее, начиная с XVIII в. и до наших дней. Каждому поэту посвящается книжка в 5 лист[ов]. Организовано и еще несколько литературных предприятий, общая их цель — вооружить знанием прошлого молодежь страны с населением 162 м[лн] Эта молодежь, в большинстве крестьянская, родилась вне культуры, и необходимо, чтоб она знала прошлое, это даст ей возможность лучше понять и достойно оценить настоящее, создаваемое ею. Вот Вам мой «рапорт».

Жизнь в Союзе Советов так бурно течет, так интересна и разнообразна, что, возвратясь сюда, я чувствую себя непривычно и неловко. Как будто у меня что-то отняли и я заключен в неподвижное время. Тревожат со-, бытия в Маньчжурии, возмущает цинизм, с которым гг. капиталисты разрывают Китай, и — какое презрение возбуждает эта «Лига» лицемеров всех наций. Изумительно равнодушие европейской интеллигенции к событиям, которые угрожают ей гибелью. Какая нищета духа, какое полное отсутствие сознания чувства ответственности пред своей честью и пред историей своих народов. С глубокой радостью прочитал в «Известиях» Ваше письмо, — слова человека мужественного и действительно независимого, человека, который, написав «Над схваткой», смело ринулся в эту схватку двух миров.

Крепко обнимаю Вас.

31. X. 31.

1036 Д. А. ХУТУЛАШВИЛИ

Получив Ваше письмо, т. Джаваира, очень живо вспомнил дорогого Камо и еще раз искренно возмутился нелепой случайностью, которая вырвала из наших рядов искреннего человека и революционера.

Рад узнать, что Госкино Грузии ставит картину «Камо», очень рад! Такие фильмы нам необходимы, их воспитательное влияние на молодежь должно быть огромно и глубоко. А для того, чтоб оно было глубоким, нужно показать Камо так просто и правдиво, таким беззаветно храбрым, спокойным и ясным, каким он был. Он был человеком без позы и был художником революции.

Искренно, всей душою желаю успеха Госкино в его работе.

Крепко жму Вашу руку.

31. X. 31.

1037 А. К. ВИНОГРАДОВУ

Дорогой Анатолий Корнилиевич —

Вы не объяснили: с какой целью посланы Вами мне обе Ваши статьи и как, где Вы намерены использовать их? Использовать же — нужно.

Посылаю мою статью.

Не находите ли Вы, что нам нужно дать — в качестве предисловия к «Истории молодого человека» — очерк политико-экономического и культурного состояния Европы, — главным образом, Франции и немецких государств — второй половины XVIII в.? Я думаю, что такой популярный очерк нужно бы сделать, — книжку листов 5. С иллюстрациями, для вящей привлекательности.

Когда станете писать о наших литераторах и наших «лишних людях», не забудьте об аллегорическом начале «Записок ни павы, ни вороны» Осиповича-Новодворского.

Нужно будет вспомнить «бегствующих христиан» — из коих впоследствии образуется анархистическая секта «бегунов», — Евгения из «Медного всадника» и М. Бакунина; центром секты «бегунов» был Галицкий уезд, не так далекий от уезда Осташковского, где было имение Бакуниных. Основные посылки его анархизма весьма напоминают учение «бегствующих». Крепко жму руку. По горло занят разнообразными «делами».

4. XI. 31.