Письма, телеграммы, надписи 1927-1936

975 В. В. ЗЕЛЕНИНУ и Л. К. МАКЛАШИНУ

В. Зеленину, Леон. Маклашину.

Вы, ребята, пишете мне: «Хотим быть такими же, как Ваш Коновалов, т. е. людями, вечно ищущими счастья и не находящими себе постоянного места на земле». Написали вы это потому, что вам «обоим по 17 лет» и у вас еще не было времени серьезно подумать о человеке и его месте на земле. Так как оба вы метите в литераторы, я обязан указать вам, что выражение «постоянного места» употреблено вами неправильно: планета наша Земля есть именно постоянное место пребывания людей от рождения до смерти, искать его — нет смысла, оно у вас под ногами. Вместо «постоянного» вам следовало сказать: прочного, или удобного, или заметного места.

По существу этой вашей фразы скажу следующее: вам. людям 30-х годов ХХ-го века, нет никакого смысла подражать в чем-либо Александру Коновалову, человеку второй половины XIX века, человеку не плохому «по натуре», но «несчастному», жалкому, больному алкоголизмом. По болезни своей он и не искал в жизни прочного или удобного места, чувствуя, что личная его жизнь не удалась, да уже и никогда не удастся ему. Был он человек по характеру своему пассивный, был одним из множества людей того времени, которые, не находя себе места в своей среде, становились бродягами, странниками по «святым местам» или по кабакам. Если б он дожил до 905 года, он одинаково легко мог бы стать и «черносотенцем» и революционером, но в обоих случаях — ненадолго. Вот каков герой, которому вы хотите подражать.

Единственно ценное его качество вы не заметили. Качество это — любовь к работе. Работать он действительно любил, работал честно, чистоплотно, в тесто не плевал, как это делали многие другие пекаря, обозленные тяжкой работой по 14–16 часов в сутки. Любовь к работе, честное отношение к ней — это качество социально высокоценное, и вот в этом вам следует подражать Коновалову. Тем более следует, что теперь у нас рабочие — единственные законные хозяева своей страны, и, какое бы дело ни делал каждый из них, — он работает на себя и только для себя, для своего государства. Очень многие из рабочих еще не понимают этого и жалуются, ропщут, что жить — трудно. Разумеется, трудно жить в недостроенном доме, а еще того трудней в государстве, которое строится на совершенно новых началах, как никто, нигде и никогда еще не пытался строить жизнь. Есть только один способ скорее достичь более легкой и удобной жизни — это работать честнее, добросовестней, аккуратней, понимая, что всякий труд у нас имеет общегосударственное значение и приносит пользу только рабочим. Вы, ребята, должны понять это, если хотите быть полезными работниками в деле строительства нового мира.

Рассказ ваш имеет одно весьма определенное достоинство: он написан грамотно. Если я не ошибаюсь — у вас как будто заметна способность к литературной работе, но сказать это решительно — не могу, потому что рассказ не дает мне этого права. Дело в том, что вам «обоим по 17 лет», а в этом возрасте у подростков ломается голос и трудно определить — баритоном или басом запоют они года через три, лет через пяток?

Тема рассказа недостаточно разработана вами Фигуры «торфмейстера» и «Енашонка» вышли тусклыми, не так живы, как им следует быть На жалобы Енашонка «торфмейстер» должен был оказать больше и горячее. Мужиков, которые уговаривали «не жалеть государственных денег», ему следовало отчитать и пристыдить тоже горячее, с гневом против их тупости. Вообще рассказ требует большей яркости, ясности.

Вы, ребята, отложите его в сторону и забудьте о нем А вот попробуйте описать ваше путешествие в лодке от Кинешмы до Казани или от Ив. — Вознесенска до Солигалича. Старайтесь писать как можно проще, в бодром и веселом духе, захочется вам посмеяться над собой — посмейтесь Опишите наиболее характерные встречи, беседы, пейзажи. Пишите так, как будто пишете для хороших ваших друзей, которых вы еще не знаете, но — верите, что они должны быть.

Рукопись пошлите по адресу. Ленинград, «Ленотгиз». Редакция журнала «Литературная учеба».

Привет, путешественники!

976 П. X. МАКСИМОВУ

П. Максимову.

Статью получил, прочитал — хорошая статья

Надо бы знать, что делается на Волго-Дон-канале? Не съездите ли туда весною? За счет редакции, конечно.

Какие еще очерки предполагаете дать для «Н[аших] д[остижений]»?

Хорошо бы иметь что-нибудь о женщинах Северного] Кавказа, к 3-й мартовской книге.

Крепко жму руку.

8. II. 30.

977 А. Ф. ЯКОВЛЕВУ

А. Ф. Яковлеву.

Вы, товарищ, спрашиваете: «Чего не хватает нашим молодым писателям» для того, чтобы книги ихние «брали за живое»? И затем говорите, что, по-вашему, одним недостатком «выучки» эту «нехватку» едва ли можно объяснить.

Выучек — две, одна — лыко драть, другая — лапти плести. Лыко драть — значит: копить материал, уметь видеть, слышать; уметь чувствовать за всякого другого человека, и «праведного» и грешного, уметь найти в хорошем — плохое, в плохом человеке — хорошее, человечье. Лапти плести — уметь расположить материал так, чтоб всякая мелочь на месте была, а лишнего — ничего, чтоб все било и в нос, и в глаз, и в лоб читателя.

Вот это и есть — техническая, литературная выучка, и дается она — с трудом, как всякая выучка: агронома, доктора и т. д. Я вот пишу скоро 40 лет, а не могу сказать, что умею писать так, как хотел бы, выучки-то все-таки не хватает. И не мало среди литераторов есть людей, весьма много переживших, видевших и слышавших, — рассказывают они об этом — хорошо, а пишут — плохо.

Выучка, техника — великое дело, товарищ, без нее мы бы и теперь сохой землю ковыряли и одевались в звериные шкуры. А вот выучились трактором пахать, из дерева шелк делаем

Нет, товарищ, надобно учиться всегда, всему, надобно напрягать все силы для того, чтобы больше знать, все знать. Встарину говорилось, что «познание умножает скорбь», — в этих словах есть правда, но — не вся. Горько и тягостно познание, когда видишь, что люди живут тяжело и плохо, но — великая радость знать, что они понимают, а многие уже и поняли, что надобно жить лучше, и работают для того, чтобы всем лучше жилось

Молодые писатели — молоды, это тоже недостаток их, но, вы знаете, это — проходит. Торопятся они, небрежно работают, часто портят свой материал, да и язык родной, русский, плоховато знают, а писатель должен отлично знать свой язык. Вон как Пушкин, Гоголь и др. отлично знали его.

Будьте здоровы, товарищ.

Всего доброго.

15. II. 30.

978 В. К. АРСЕНЬЕВУ

Дорогой и уважаемый

Владимир Клавдиевич!

Вот когда! я собрался ответить на Ваше письмо от 16. I! Но — не стыжусь, всю переписку веду сам, а она у меня очень обширна. Запаздываю отвечать. Это нехорошо, но — пока — неизбежно.

Итак — Вы будете руководителем четырех экспедиций. Это меня восхищает, ибо я уверен, что Вы напишете еще одну прекрасную книгу. И думаю, даже уверен, что это очень хорошо отразится на сборнике по Дал[ьнему] Востоку.

Жду Ваших статей.

Ушаков не был у меня. Письма В[ашего] с текстом детского рассказа о зайце не получил. Куда Вы его послали?

Детские письма, пожалуйста, пришлите. Фотографию мою и книги вышлю Вам, но — готовых снимков у меня нет. Ha-днях снимусь.

Крепко жму Вашу руку и желаю Вам всего доброго.

19. II. 30.

Sorrento.

979 А. И. ЕЛИСЕЕВУ

Уважаемый Алексей Иванович —

рукописей периода 93—904 гг. у меня нет, я вообще не сохраняю рукописи.

«Наши дост[ижения]», «Лит[ературная] учеба» и «На стройке» будут Вам высланы.

Нужны ли Вам иностранные издания моих книг? Могу выслать.

Письмо, копию коего Вы прислали, было адресовано Зинаиде Владимировне Васильевой, жене — вдове — друга моего Н. З. Васильева. Варвара — ее дочь. Послано, вероятно, с Капри, года — не помню.

Со временем я пришлю музею 18 подлинных рисунков Боклевского к роману Мельникова-Печерского «В лесах». Почтой не рискую послать.

Материалов о писателях-нижегородцах — не имею.

Крепко жму руку.

9. III. 30.

Sorrento.

980 И. М. КИСЕЛЕВУ

Вы совершенно правы: невнимательное отношение Москвы к литературной работе провинциальных кружков и одиночек — едва ли можно оправдать как-либо, а невнимание к литературе нацменьшинств тем более не может быть оправдано, да к тому же политически бестактно. Упоминая о нацменьшинствах, я, разумеется, думаю не об Украине, а о племенах Поволжья, Сибири, Кавказа, степей приволжских. Что же касается вас, провинциалов-одиночек, поэтов и прозаиков, — вам следовало бы поискать и найти связь с Москвою.

Что сказать о стихах Ваших? Я не считаю себя знатоком и ценителем современной поэзии.

Мне определенно нравится общий — сатирический? — тон Ваших стихов, но мне думается, что слово Ваше, при наличии остроты его, недостаточно глубоко и часто скользит по коже темы. Стих — многословен, загружен излишествами, это мешает «концентрации» впечатления. Составные рифмы: «дряни — никогда ни», «усы на—сына», «лаять — зла и» — это для меня ненужные и безвкусные фокусы. Есть не мало весьма спорных образов: «локтем греясь», стр. 6, «согреваясь локтем», стр. 19. Неточная расстановка слов: «Но только искренно на галерее воспринимают» — «только», конечно, не на месте. Почему «лишь папиросницы», а не — одна папиросница? Шипящие слога стихов не украшают.

«Недостатков» такого рода вкраплено Вами довольно много и в «Ступени», и в «Интервью». Но Вы пишете: «Недостатки я учитываю». Значит: достаточно о недостатках.

Достоинства: уже отмеченное — тон. Развивая, углубляя его, Вы, на мой взгляд, могли бы достигнуть серьезных результатов. У Вас есть хорошая способность наблюдения, смелость сопоставления.

Не торопитесь подчинять себя догмату.

Это чувствуется в полемическом Вашем стихотворении «М. Горькому», — тут Вы повторяете сказанное до Вас, и многократно оказанное. Разумеется, это не беда, но все-таки это — мимо факта. Я столько видел — и вижу — всякой пошлости, мерзости, что считаю себя уже вправе относиться к фактам этого порядка с презрением. Я знаю, что половины того, что я видел, — ваше поколение уже не увидит. Процесс культуры есть процесс накопления, нарастания фактов положительного характера, если б это было не так, культура не развивалась бы, а ведь рост ее нельзя отрицать.

Поставьте перед собой вопрос: хотите ли Вы, чтобы люди после Вас и—до известной степени — благодаря Вам жили лучше, легше? Ответом на этот вопрос Вы и определите Ваше мироощущение, направление Вашей воли.

Спасибо за книжки. Жму руку.

26. III. 30.

Сорренто.

981 К. Н. АЛТАЙСКОМУ

К. Алтайскому.

Было бы хорошо, если б Вы дали очерк о К. Э. Циолковском, — т. е. о всех его работах, — размером не более листа в 40 т. знаков. Это — для «Наших достижений».

А затем — пора, давно пора! — написать об этом изумительном человеке книгу листов на 6 — на 10, написать популярно, рассказав подробно о его работах и об условиях, в которых он работал.

Что Вы думаете об этом?

Я, наверное, помог бы Вам издать эту книгу.

Жму руку.

Рукопись для «Н. д.» пошлите мне сюда.

3. IV. 30.

982 М. Ф. ЧУМАНДРИНУ

Дорогой т. Чумандрин —

идея рабочего театра — весьма хорошая идея, но воплощение ее в живое, социальное дело потребует от вас, организаторов, огромного напряжения всех сил, так и знайте! Разбрасываетесь вы очень, и ненадолго вас хватит, эдак-то! […] В пайщики вступаю, пай — две тысячи, когда вносить?

В члены оргкомитета — не включайте, ибо: театральное дело не знакомо мне, отсюда я не могу быть практически полезным, а «номинальное» членство не может принести делу реальной пользы.

Пьесу писать — не собираюсь, времени нет, да и «драмодел» я плохой.

Но — вот что: 20 лет тому назад я предлагал К. С. Станиславскому организовать студию, в коей молодежь, изучая театральное искусство, пробовала бы вместе с этим создавать коллективно и пьесы, как это делали «бродячие» труппы артистов до Мольера. (Мольер и сам «доделывал» свои пьесы на сцене, во время репетиции, силами артистов своей труппы.)

Суть моего предложения была такова:

каждый из нас имеет более или менее определенное представление о человеке волевом и безвольном, страстном и хладнокровном, о скупом, хитром, бездарном, глупом и т. д.

Это, так сказать, эмоциональные типы.

Затем — каждый более или менее хорошо знает, что такое лавочник, меньшевик, чиновник, сводня, кулак, спец, комкарьерист и др. социальные типы. Биологические — наследственные — качества, конечно, совмещаются в одном и том же индивидууме с качествами социально-классово-внушенными, часто создавая характеры двойственные, «двусмысленные», противоречивые. Эти наши знания о людях являются как бы сырьем, которое каждый из нас обрабатывает и разрабатывает сообразно со своими способностями, целями.

Теперь: представьте себе, что труппа артистов поставила себе цель создать пьесу своими силами из материала! наблюдений каждого члена труппы.

Тема пьесы, скажем, вредительство на фабрике.

Для того чтобы сделать пьесу — нужно совершенно ясно представить себе ее «действующих лиц».

Среди труппы присутствует человек, обязанность которого — записывать ход работы по строению пьесы.

Член труппы тов. А. заявляет, что он хотел бы взять на себя разработку роли спеца-вредителя. Труппа предлагает ему мотивировать это его желание. Он говорит, что видит роль свою как роль человека, отлично вооруженного знанием своего дела, спокойного, умного, с такими-то жестами, с такой-то речью и походкой, — человека, который, разумеется, органически ненавидит рабочий класс и считает себя отлично забронированным от всяких подозрений со стороны рабочих. Конечно, он может быть представлен и в другом виде: ласков, многоречив, «демократичен» — «рубаха-парень». Льстит рабочим и, поругивая капиталистов, бывших его хозяев, продолжает «честно» служить им. Может быть представлен и еще иначе. Женат. Сестра. Мать. К матери относится сухо, но почтительно, слушает ее с большим вниманием. Жена ему надоела. Сестра — не нужна.

Член труппы тов. Б. говорит, что она берется разработать и сыграть роль матери. Тов. Б. видит ее сухой. холодной старухой, злоязычной, презирающей всех и все. Сын кажется ей недостаточно заряженным ненавистью, недостаточно активным, а в конце венцов — несчастным, пленником джарей, При всяком удобном случае она ему напоминает об этом. Сноху — не любит, подозревает, что это Она помешала сыну эмигрировать. Дочь — считает дурочкой, подозревает ее в симпатиях к большевикам.

Тов. В, — видит характер жены. Это балованая женщина, убежденная, что жизнь обыграла ее, как шулер. Истерична и зла. Со свекровью — зуб за зуб. Не может простить мужу, что он не эмигрировал. Бездельничает, скучает, от скуки издевается над сестрою мужа, завела дрянненький роман.

Роль ее любовника берется разработать тов. Г. Это — инженер, запивоха, юморист, живет минутами и за приятную минуту готов на все. Циник. Вожделеет к сестре спеца. Сестра спеца — чужой человек в семье. Девушка вдумчивая, испугана жизнью, понимает ее — плохо, но хочет понять. Где-то служит, м. б., машинистка брата. Читает, Тяготеет к одному из мастеров фабрики.

Это старый партиец, его биография известна девушке — напечатана в одном из томов «Истпарта». Он — суров, требователен к людям, глубоко понимает задачу своего класса, ко всем «чужим» относится подозрительно, к сестре спеца — мягче, У него есть вполне реальное основание относиться к ней так, если она машинистка брата. На сына своего смотрит скептически, хотя его сын — видный техник.

Сын — бодрый, веселый человек, зараженный пафосом строительства больше от газетных статей, чем от фактов. Красноречиво говорит о силе коллектива, но мало заботится о том, чтоб развить свою, личную силу. Сестра спеца нравится ему, а он — жене спеца, но только потому, что — молод.

У него — товарищ, скажем — литератор, рабочий выдвиженец в администрацию, веселый парень с наклонностью к иронии.

Завклубом фабрики — комсомолка.

Рабочие обоего пола.

Теперь:

все представления членов труппы о героях будущей пьесы — записаны. Они подвергаются коллективной критике, и, в процессе ее, намеченные схемы характеров дополняются новыми чертами, развиваются. Это делает их более живыми, реальными и уже предуказывает, как должен будет вести себя каждый из героев по отношению друг ко другу и — к теме пьесы, в данном случае — вредительству.

В процессе критики намеченных артистами характеров артисты должны вести себя уже как герои пьесы, они отстаивают — каждый свое — право быть таким, как они вообразили себя в типах: спеца, его матери, мастера и т. д.

Необходимые и наиболее удачные фразы каждого лица записывает кто-то: Чумандрин, Либединский, Саянов и т. д. Постепенно возникает текст пьесы, и одновременно идет репетиция ее; все более обтачиваются, шлифуются характеры, выясняется драматическая коллизия и ее разрешение.

Понятно Вам это? Если не понятно — ставьте вопросы.

Мне кажется, что этот опыт коллективного творчества в области словесного искусства следует поставить и что поставить его можно только в области драматургии, где индивидуальное творчество гармонирует с коллективным и оба взаимно насыщаются и материалом — материей — и энергией.

Не следует думать, что я рекомендую возвратиться к технике 17 века, когда пьесы создавались на чужом материале — на новеллах, фактах истории, мифах, легендах, — создавались для развлечения дворянства и богатых мещан. Я предлагаю использовать этот опыт на живом, текущем материале и как прием самоутверждения рабочего класса, самозащиты его от чужих влияний. Убежден, что при вдумчивом, энергичном отношении к делу вполне возможен успех опыта. От опасности снизиться до грубого материализма должен предохранить героический пафос рабочего класса.

Возникает вопрос о режиссере: должен ли он присутствовать при процессе создания пьесы? Этот вопрос решает труппа. Лично я полагал бы, что режиссер вступает в дело тогда, когда готов текст пьесы. Окончательную шлифовку текста следует поручить опытному литератору. Но, раскрашивая пьесу словами, он не должен изменять характеры и ход действия, — этого права ему не давать.

Товарищеский, сердечный привет!

13. IV. 30.

S[oorento].

983 Н. К. КРУПСКОЙ

Дорогая Надежда Константиновна — сейчас кончил читать Ваши воспоминания о Вл[адимире] Ильиче, — такая простая, милая и грустная книга. Захотелось отсюда, издали пожать Вам руку и — уж, право, не знаю, — сказать Вам спасибо, что ли, за эту книгу? Вообще — сказать что-то, поделиться волнением, которое вызвали Ваши воспоминания. А тут еще: вчера были Д. И. Курский с Любимовым, и Кур[ский] рассказывал о работах Фохта, о структуре мозга Вл[адимира] Ильича, и всю ночь я думал о том: «Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало!» Очень ярко вспомнился визит мой в Горки, летом, кажется, 20-го г.; жил я в то время вне политики, по уши в «быту» и жаловался В. И. на засилие мелочей жизни. Говорил, между прочим, о том, что, разбирая деревянные дома на топливо, ленинградские рабочие ломают рамы, бьют стекла, зря портят кровельное железо, а у них в домах — крыши текут, окна забиты фанерой и т. д. Возмущала меня низкая оценка рабочими продуктов своего же труда. «Вы, В. И., думаете широкими планами, до Вас эти мелочи не доходят». Он — промолчал, расхаживая по террасе, а я — упрекнул себя: напрасно надоедаю пустяками. А после чаю пошли мы с ним гулять, и он оказал мне: «Напрасно думаете, что я не придаю значения мелочам, да и не мелочь это — отмеченная Вами недооценка труда, нет, конечно, не мелочь: мы — бедные люди и должны понимать цену каждого полена и гроша. Разрушено — много, надобно очень беречь все то, что осталось, это необходимо для восстановления хозяйства. Но — как обвинишь рабочего за то, что он еще [не] осознал, что он уже хозяин всего, что есть? Сознание это явится — не скоро, и может явиться только у социалиста». Разумеется, я воспроизвожу его слова не буквально, а — по смыслу. Говорил он на эту тему весьма долго, и я был изумлен тем, как много он видит «мелочей» и как поразительно просто мысль его восходит от ничтожных бытовых явлений к широчайшим обобщениям, Эта его способность, поразительно тонко разработанная, всегда изумляла меня. Не знаю человека, у которого анализ и синтез работали бы так гармонично. В другой раз я пришел к нему с проектом вывоза из Ленинграда дефективных детей куда-нибудь в отдаленные монастыри, дабы отъединить их от нормальных ребятишек — первые действовали на последних крайне вредно. Но оказалось, что В. И. уже думал об этом, говорил с кем-то из товарищей. «Когда вы успеваете?» — спросил я. «У меня вопрос этот возник еще в Лондоне, в Уайтчепеле», — оказал он. Дальнозорок был. Беседуя со мной на Капри о литературе тех лет, замечательно метко характеризуя писателей моего поколения, беспощадно и легко обнажая их сущность, он указал и мне на некоторые существенные недостатки моих рассказов, а затем упрекнул: «Напрасно дробите опыт ваш на! мелкие рассказы, вам пора уложить его в одну книгу, в какой-нибудь большой роман». Я сказал, что есть у меня мечта написать историю одной семьи на протяжении ста лет, с 1813 г., с момента, когда отстраивалась Москва, и до наших дней. Родоначальник семьи — крестьянин, бурмистр, отпущенный на волю помещиком за его партизанские подвиги в 12 году, из этой семьи выходят: чиновники, попы, фабриканты, петрашевцы, нечаевцы, семи- и восьмидесятники. Он очень внимательно слушал, выспрашивал, потом сказал: «Отличная тема, конечно — трудная, потребует массу времени, я думаю, что Вы бы с ней сладили, но—не вижу: чем Вы ее кончите? Конца-то действительность не дает. Нет, это надо писать после революции, а теперь что-нибудь вроде «Матери» надо бы». Конца книги я, разумеется, и сам не видел.

Вот так всегда он был на удивительно прямой линии к правде, и всегда все предвидел, предчувствовал.

Впрочем — что ж я Вам говорю это, Вам, которая всю жизнь шли рядом с ним и знаете его лучше, чем я и все вообще люди.

Будьте здоровы, дорогая Надежда Константиновна. Крепко жму Вашу руку, товарищески обнимаю.

Горячий привет Марии Ильинишне.

984 В. К. АРСЕНЬЕВУ

Дорогой В[ладимир] К[лавдиевич] —

с удивлением прочитал первую фразу Вашего письма: «Вы, наверное, уже забыли меня».

Но — разве Вами не получен ответ мой на Ваше письмо, в котором Вы перечислили авторов статей для сборника по Дал[ьнему] Востоку?

Письмо я послал: приблизительно — через неделю после получения В[ашего] письма, по адресу; Владивосток.

Очень прошу Вас прислать Вашу новую книгу и, кстати, сообщить: как идет работа по сборнику, не нужны ли Вам деньги на авансы и прочее?

Загружен я — серьезно, но Вашу-то книгу прочитаю, для этого всегда найдется время.

Крепко жму руку.

17. V. 30.

985 Е А. ЗОЛОТНИЦКОЙ

Хорошо чувствую, как Вам тяжело, дорогая Е[катерина] А[лексеевна], и знаю, что слова утешения горю Вашему не помогут. Прекрасный человек и работник ушел от нас.

Впервые видел я Владимира Николаевича в 92 г., когда вы жили по Б. Покровке, кажется, в д[оме] Приклонского.

Сколько было прожито вместе с ним!

Последний раз встретил я его в Москве, в прошлом году. Поговорить как следует не удалось.

Уходят один за другим старые работники культуры, близка и моя очередь кончить работу. Идет на смену нам хорошая, крепкая молодежь. Ей, к счастью, не придется пережить все то, что мы переживали.

Крепко жму Вашу руку, старый друг!

17. V. 30 г.

986 О. Д. ФОРШ

Дорогая Ольга Дмитриевна —

значит: для «Наших д[остижений]» все-таки напишете? Я никогда не забуду столь чудесного поступка и тоже напишу Вам отличное, с рифмами, стихотворение, в котором изображена будет моя вечная любовь к Вам, — честное слово! У меня даже и рифмочки кое-какие есть, напр.:

а в заключение будет сказано:

Что же касается до описания Вами меня в сумасшедшем романе, то — покорнейше благодарю! А читать его буду, когда он кончится. Я тоже предполагаю коснуться Вас моим талантливым пером в 13-ом томе знаменитого романа «Клим Самгин и Кº. Депо афоризмов и Максимов».

О Василии Буслаеве могу сообщить нижеследующее: в 97 году XIX-го века аз, многогрешный, соблазнен бых картинками художника Рябушкина и тотчас же начал сочинять «плачевную трагедию, полную милой веселости», как назвал свою «Жизнь Камбиза» Том Престон. (Сопутствующая мысль: какой я образованный, ах, какой образованный! И, наверное, буду велик, подобно Ивану Бунину.) Сочинял, и — Ваську начал у меня превышать, заслонять Потанюшка Хроменький, направляя ладью Васькиных мечтаний на скалы и мели внутренних противоречий. Васька в Иордань-реке купаться хочет, а Потаня, зная географию, говорит ему: «А текёт она, Ердань-река, а текёт она в море Мертвое». Мамёлфа Тимофеевна внушает Васе: «Люби воду текучую», окаянная Девка-Чернавка требует с него биологической дани, во сне ему снится обаятельная Дева-Вьюга, и вообще — получилась чертовщина. Бросил. Но, живя на Капрее, снова взялся за этот сюжет и многажды говорил о нем с Амф[итеатровым], — он фольклор знает, хотя — очень внешне. Не думайте, что я его в чем-то подозреваю, нет! Но он тоже соблазнился «сюжетом» и, на мой взгляд, обработал его очень поверхностно, хотя и путано. При чем тут Римлянин? Васькина трагедия — очень строга. Действуют в ней, кроме него, — Мать Мамёлфа, Чернавка, Потаня-скептик, Костя Валюжанин[?] — человек факта, и двоеглавый и даже треглавый Мужик Залешанин. Вот и все. И желаю Вам всего доброго, весьма удивительная человечина. И — куда Вам писать? […]

Будьте здоровы. Не забывайте древнего старика, на-днях публично проклятого газетой «Руль». Увы мне!

8. VI. 30.

987 М. Ф. ЧУМАНДРИНУ

Товарищ Чумандрин!

Прилагаю письмо Бадаеву. Сырцову писать не буду.

Дела у вас идут, повидимому, недурно, и перспективы — не плохие.

Пьесу писать — не имею времени, мне приходится работать на 3 журнала и особенно много — для «Литературной учебы».

Ваше указание на то, что журнал «тяжел и не актуален» — правильно, а указание на «академизм» его — не считаю правильным.

В том, что первые книжки журнала неудачны, вина лежит отчасти и на Вас, — Вы бы не убегали от дела, за которое взялись. Тот факт, что Вы нашли нужным организовать еще один журнал, вовсе не оправдывает Вашего отношения к «Лит. учебе». Если мы будем перескакивать от дела к делу — мы ни чорта не сделаем.

Упрек журналу в «академизме» и неправилен и мало понятен. Словом «академизм» — как и многими другими — у нас очень злоупотребляют; часто это делается потому, что понятие «академизм» не совсем ясно тому, кто с ним оперирует. Статьи по литературной технике нельзя назвать «академическими», это — статьи о ремесле, о работе над материалом. Руководство к работе над деревом, металлом — не может быть «академичным». Критиковать — очень легко, поэтому — не стоит особенно торопиться с критикой. А вот статьи идеологического характера — отчаянно плохи, и тут действительно портят дело «образованные юноши». Статьи этого рода должны писать зрелые и опытные теоретики, а не «юноши», которым еще надо учиться и которым слишком рано учить других.

Разногласия ваши очень сильно смущают меня. Весьма часто кажется, что все вы ищете друг в друге именно разногласия и что стремление к единогласию меньше интересует вас. Эту мысль внушает и личный, лицеприятный тон критики и ее грубость, и — всего более— ее многословие, лишенное ясности. Разногласия эти должны вносить — и, конечно, вносят — дезорганизацию в мышление молодежи. Удручающее впечатление вызывает бесконечная, мелочная схоластическая полемика всех со всеми, и мне кажется, что для этого бесплодного занятия выбран самый неудоб[ный] момент, — момент, когда социальная революция, перерождаясь в социалистическую, требует именно единства сил.

Впрочем, я, кажется, уже ворчал на эту тему в письме к Вам.

Пьесу написать — хочется, но пьеса—самая трудная форма словесного искусства и требует работы неизмеримо больше, чем роман. Возможно, что попробую, и, может быть, к осени напишу.

Письмо мое о «театре актеров» Вы поторопились опубликовать, для печати его следовало бы развить, детализировать,

Привет.

12. VI. 30.

988 А. Е. БОГДАНОВИЧУ

Спасибо, старый друг!

Посвящение—принимаю, очень тронут хорошей Вашей памятью обо мне. И уж разрешите оказать: всегда меня прельщала неуемность энергии Вашей, и — понимаете— рад я знать, что энергия эта не иссякла. Известно Вам, что я был и есть человекопоклонник, пребуду таковым до конца дней и что Человек для меня прежде всего организатор мира. Вот это самое качество организатора всегда восхищало и восхищает меня у Вас, сударь! Ну — ладно!

[…] Крепко жму руку,

16. VI. 30.

989 Е. Н. ПЕРМИТИНУ

Е. Н. Пермитину.

Вчера получил Вашу книгу, — спасибо!

С месяц тому назад мне прислала ее «Федерация», я прочитал ее, сделал кое-какие отметки, но этот экземпляр у меня взяли в Рим, и я не помню, что мне там у Вас не понравилось.

В общем же — книжка не плохая, затеяна интересно, и язык у Вас есть свой.

Впрочем — отзыва моего Вы не требуете, и это я так уж, по привычке написал и, пожалуй, себе говорю, а не Вам.

Второй том печатается в «Сиб[ирских] огнях»?

Интересно, как Вы кончите.

Жму руку.

16. VI. 30.

990 А. П. ЧАПЫГИНУ

Дорогой Алексей Павлович —

спасибо! Книжку получил, прочитал — очень интересная, и, как всегда у Вас, много своеобразного, неожиданного, что видит только Ваш хитрый и острый глаз. Кое-где почувствовал я некоторую небрежность языка, м. б., нарочито допущенную, но все же я прррротестую! К нам, старикашкам, молодежь присматривается ревниво, она у нас немножко учится, а потому — и т. д.

Рутенбургу я не могу быть полезен, ибо деньги мне посылают в «обрез», а — главное, я дал слово, что не буду тратить деньги, — т. е. валюту, — обменивая ее на червонцы. Вы знаете, что с валютой у нас — туговато.

Вторую Вашу книгу буду ждать с нетерпением. Хочется мне написать немножко и в «поучение юношам» о Вашей «жизни».

Крепко жму руку.

4. VII. 30.

991 Д. А. ЛУТОХИНУ

Дорогой Далмат Александрович —

пишу я Вам редко потому, что вообще уделяю «переписке с друзьями» все меньше времени, — очень занят. Есть и другая причина: Ваш почерк. Одолеваю его с трудом, и многое в письмах Ваших остается непрочитанным. Стыдно сознаться в этом, но — 62 г. дают себя знать и, так как я пишу и читаю никогда не меньше 10 часов в сутки, — зрение слабеет. К тому же я — дальнозоркий.

«Графоманами» Вы поименовали моих корреспондентов — напрасно и обидно. Люди хотят учиться, а это — не плохо. Литераторами будут единицы, но десятки и сотни станут грамотнее. Это я говорю на основании длительного опыта и множества фактов. Люди, которые — со временем и в недалеком будущем — займутся моим архивом, увидят, что я — прав и не преувеличиваю Я очень хорошо помню, чего стоила мне моя «учеба», и было бы странно, если б я не пытался посильно облегчить молодым людям путь к «познанию действительности». Молодые люди все еще — старые люди, а действительность с бешеной скоростью обновляется, — окажем точнее: изменяется. Да не покажется Вам это парадоксом, но я уверен, что в истории человечества не было еще столь сокрушительного удара по психике человека, как — комбайн. Я видел, как мужики впервые знакомились с его работой, и я совершенно уверенно говорю: аэроплан, подводная лодка, радио и даже будущий полет на луну — все это пустяки в сравнении с трактором и комбайном. Какое дело мужику до завоевания воздуха? Он страшно на земле, он — головой в земле. И вот он видит, что можно освободиться от каторги крестьянства. Это поистине переворот, это — начало иного, более интенсивного горения мозга.

Я живу среди крестьян еще более диких, чем наши. Я вижу, как мало они имеют, как много им надо. Их не толкают в шею к новой жизни, им внушают идею необходимости бить французов. Это — очень несчастные люди, тем боле несчастные, что они только что — и с ужасом — начинают чувствовать это.

От литературы я как будто ушел в сторону. Но — как будто. На самом же деле для многих юношей «Пармская шартреза» — тоже комбайн. Вот оно что. Нет, надо учиться учить.

Крепко жму руку.

18. VII. 30.

Sorrento.

992 Н. А. ЕМЕЛЬЯНОВОЙ

Нине Емельяновой.

Вы хотите «серьезно заняться литературой» и спрашиваете: думаю ли я, что Вы можете это сделать?

Человек старый, я люблю ворчать и обязан указать, что вопрос Вы поставили неправильно; надо было спросить: есть ли у Вас способности к этой нелегкой и ответственной работе.

Судя по очерку «Дружная жизнь» — способности есть, и даже, кажется, хорошие. А судя по тону письма, думается, что человек Вы серьезный, скромный, но Вам необходимо кое-чему поучиться. Вы пишете: «я много бываю в казарме», было бы точнее, если б Вы сказали: часто, и определили время. Такие вот мелочи — не пустяки, поверьте мне! Язык должен быть прост и точен, это придает ему силу, рельефность, красочность. Очень советую Вам заняться теорией прозы и обогащением лексикона, т. е. накоплением слов.

«Дружную жизнь» я напечатаю в «Наших достижениях», — есть такой журнал. Само собою разумеется, Вы получите гонорар, а по печатному тексту увидите, какие исправления внесены в очерк Ваш.

Пришлите мне и очерки «Заманщина».

Не надо ли Вам каких-либо книг? Сообщите, вышлю.

Очень советую работать ежедневно понемногу, хотя бы напишете 5—10 строк, и то хорошо. Весьма рекомендую Вашему вниманию книгу рабкора Лаврухина «По следам героя», она Вам скажет много полезного.

Привет.

19. VII. 30.

993 Ф. И. ШАЛЯПИНУ

Второй раз пишу тебе, Федор Иванович; предыдущее письмо ты, должно быть, не получил, — только этим я могу объяснить твое молчание.

Писал я тебе о нелепости и постыдности твоего иска к Советской власти, а она, — что бы ни говорили негодяи, — власть наиболее разумных рабочих и крестьян, которые энергично и успешно ведут всю массу рабочего народа к строительству нового государства.

Я совершенно уверен, что дрянное это дело ты не сам выдумал, а тебе внушили его окружающие тебя паразиты, и все это они затеяли для того, чтоб окончательно закрыть пред тобою двери на родину.

Ты хорошо знаешь, что я всегда пытался оградить тебя, артиста и человека, от попыток различных жуликов скомпрометировать тебя так или иначе; это было не только в случае с писательницей Нагродской, которую я выгнал из твоего дома на Пермской. Поверь, что и теперь мною руководит только одно это желание: не позорь себя, Федор!

Не знаю, на чем твой адвокат построил иск, но — позволь (напомнить тебе, что к твоим «Запискам» я тоже имею некоторое отношение: возникли они по моей инициативе, я уговорил тебя диктовать час в день стенографистке Евдокии Петровне, диктовал ты всего десять часов, не более, стенограмма обработана и редактирована мною, рукопись написана моей рукой, ты, наверное, не забыл, что «Записки» были напечатаны в журнале «Летопись», за что тебе было заплачено по 500 р, за лист. Я, конечно, тоже помню, что с американского издания в 26 г. ты прислал мне 2500 долларов. Каюсь, что принял эти деньги! Но из них я уплатил долг мой тебе 1200 д.

Все это я напоминаю тебе для того, чтоб сказать: «Записки» твои на три четверти — мой труд. Если тебе внушили, что ты имеешь юридическое право считать их своей собственностью, — морального права твоего так постыдно распоряжаться этой «собственностью» я за тобой не признаю.

По праву старой дружбы я советую тебе: не позорь себя!

Этот твой иск ложится на память о тебе грязным пятном. Поверь, что не только одни русские беспощадно осудят тебя за твою жадность к деньгам. Много вреда принесла твоему таланту эта страсть накоплять деньги, последний ее взрыв — самый постыдный для тебя. Не позволяй негодяям играть тобой, как пешкой. Такой великий, прекрасный артист, и так позорно ведешь себя!

9. VIII. 30.

994 А. К. ВИНОГРАДОВУ

Дорогой Анатолий Корнилиевич —

вероятно, мое письмо огорчит Вас, но — что же делать?

Я прочитал рукопись и получил такое впечатление: великолепный материал, но — разработан поспешно и небрежно; фигура Стендаля освещена совершенно по-новому, но — она была бы виднее, ярче — не будь загромождена излишними эпизодами или многословным рассказом об эпизодах необходимых.

Мне кажется, что о Мелани можно бы сказать короче; английский офицер на 249 стр. как будто — лишний; публичный дом на 257-й — определенно лишний. Во всяком случае, вторжение этих фактов биографии Стендаля в книгу о Стендале не обосновано Вами, психологическая необходимость ввести их в книгу — не оправдана.

Отягощают книгу длинные выписки из дневника А. Тургенева. Тургенева они рисуют не очень симпатично, _ фигура дубоватая и скучная, рядом с Мериме, Стендалем. Мне кажется, что в книге уместны только те мнения и записи русского барина, которые непосредственно касаются Стендаля, а кроме их допустима только характеристика Тургеневым Парижа.

Книга тяжела не потому, что она велика, а потому, что хаотична. Есть немало повторений. Есть такие оплошности: в одном месте рассказывается, что рукопись Лонгуса испачкал итальянец Фурия для того, чтоб насолить П. Луи Курье, в другом, на 266-й, Вы пишете, что рукопись испачкал сам Курье.

Весьма часто не понимаешь: кто говорит? Автор книги или его герои? Укажу для примера на стр. 287, 517, на последней материал расположен совершенно непонятно.

На 368-й Коломб видит на столе Стендаля рукопись «Крас[ного] и черного», а на 371-й Стендаль только еще отдает переписать дело Бертэ.

На 376-й — утомительны остроты по поводу «всего остального».

Фамилия герцогов Брольи, существующая по сей день, пишется у Вас и Брольи и Брогльи.

В языке часто встречаются погрешности; напр., «неопределенно, словно радуясь», — два последние слова делают первое — лишним; «прогнивший мир проступает, как болотная вода», — таких описок немало.

Первый полк берсальеров был организован генералом Мармора в 836 г. У Вас они являются значительно раньше.

Искию — нельзя назвать островом без истории. Он был известен в древности богатством своих целебных сернистых источников. На нем жил и построил дворец Гиерон, тиран Сиракуз. Жил Брут, его флот стоял у Мизены, в нынешнем «Маре Киаро».

В XII в. на месте этого дворца норманны возвели укрепленный замок, в средневековье он служил тюрьмой, и в ней некоторое время заключен был Цезарь Борджиа, затем в тюрьме устроена была монахами «фабрика мощей»: высушивали преступников и пленных в высокой температуре, на голодной диете. В конце XVIII в. часть замка была реставрирована, в нем жила королева Каролина и, кажется, Мюрат. Это, конечно, мелочи, но все-таки остров не «стоял вне истории». Рыбацкая семья основала поселок, — ныне это коммуна Казамиччиола, а не Камизаччио.

На 217 стр. Стендаль говорит о том, что фабричные рабочие не понимают карбонариев. Это звучит очень современно, но, если не ошибаюсь, кто-то из социалистов Италии утверждал противное, основываясь на документах. Впрочем — это мнение Стендаля, не Ваше.

В книге Вашей перечислены все романы Стендаля, но от внимания читателя ускользает общее и очень своеобразное отношение Ст[ендаля] к женщине.

Не следует ли сделать несколько наиболее ярких выписок из книги «О любви»?

По моему мнению, Вам следует внимательно пересмотреть рукопись, сократить, почистить язык, она от этой работы значительно выиграет.

Лично мне особенно мешает Тургенев.

А Ж[орж] Занд обругана Стендалем буквально так, как Вы воспроизвели?

Странно, что, порицая ее — женщину, он ни слова не говорит о ней — романистке. И — не противоречит ли этот случай отношения к женщине общему тону отношений Стендаля к женщине?

Нет ли тут, кроме несколько смешной жалости к Мюссе, чего-то личного со стороны Бейля к Ж. Занд?

Очень хорош Мериме! И вообще все встречи Ст[ендаля] с М[ериме] удивительно интересны.

Хороша сцена у Гюго, и отлично рисует Стендаля его оценка Гюго.

Маловато дано Вами описаний Триеста, Чивиттавеккия, Ливорно; описаний — вообще мало.

Но — замечательно интересная книга! И, разумеется, Вам нужно писать Историю фр[анцузской] литературы, Вы напишете оригинальнейшую вещь! Уверен в этом.

Ну — до свидания! Не сердитесь на придирки.

Мериме получил, — спасибо!

Рукопись Вашу послал в адрес «Н[аших] д[остижений»].

Всего доброго.

13. VIII. 30.

995 А. К. ВИНОГРАДОВУ

Дорогой Анатолий Корнилиевич —

очень сожалею о том, что, говоря по поводу работы Вашей, прибавил к слову «поспешно» еще и «небрежно». Но мое — литераторское—впечатление было, помню, именно таково. Рукопись я читал «запоем», но — торопился и, возможно, сам виноват в небрежности оценки. Есть пословица о сучке в чужом глазу и о бревне в своем, — напоминая Вам ее, прошу Вас: сочтите «инцидент исчерпанным».

Теперь — о Вашей поездке в Италию. Вы не указали, когда это Вам нужно, а я — не надеюсь, что смогу помочь Вам отсюда. Можно ли отложить это до весны, когда я буду в Москве? Как Вы думаете?

Маленькое предисловие о Стендале напишу, но не ранее, как через неделю, я очень занят.

А. К.! А — не написать ли Вам «Историю одного молодого человека»? Человек этот: Ж. Сорель, Кинельм Чиллингли Бульвер Литтона, герой А. Мюссе из «Исповеди сына века», «Ученик» П. Бурже, герой «Без догмата» Г. Сенкевича и — родственник Онегина, Печорина. Мне кажется, что этот человек — самая любопытнейшая, да и значительная фигура XIX века. Перечисленные мною его воплощения далеко не все, конечно.

Интересная работа, не правда ли?

Крепко жму руку.

1. IX. 30.

996 ДАЛЬНЕВОСТОЧНОМУ КРАЕВОМУ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОМУ ИНСТИТУТУ

Глубоко поражен преждевременной кончиной Владимира Клавдиевичи Арсеньева — талантливого человека, неутомимого исследователя Уссурийского края. Сердечно сочувствую его друзьям и сотрудникам по работе, разделяю с ними их печаль.

997 Н. А. ЕМЕЛЬЯНОВОЙ

Н. Козловицкой.

«Хлеб» — набросок, сделанный небрежно, да и «содержания» в нем — маловато. Вам следовало бы против уходящего из жизни Син Лин-чана поставить какого-нибудь молоденького Сам Пью-чай. А также надо бы подчеркнуть, что умирающий китаец с его неверием в людей мало отличается от такого же раба земли, как любой калужский, тамбовский. Над этой штучкой советую Вам посидеть часа два-три, углубить ее значение. Жаль, что Ваш старик — молчит, это не совсем обычно, старики любят учить, и было бы естественнее, правдивей, чтоб Син Лин обучал — немножко — молодых китайцев неверию в то новое, что они видят. Старики, умирая, боятся, что с ними умрет вся «мудрость жизни», весь их уже мертвый опыт. Так-то, писательница.

«Заманщина» — перегружена словами. Во втором очерке Вы совершенно стерли значение того факта, что крестьяне скрывают уголь, а это следовало особенно подчеркнуть. Что прячут? Источник энергии, способной облегчить труд, обогатить жизнь. Ради чего прячут? Ради того же, что заставляет американских и других промышленников не пускать в жизнь машины новой конструкции.

Писать Вы можете хорошо, значит — и должны хорошо писать. У Вас не плохой, довольно богатый лексикон, есть свои слова, есть попытки создать из них свою фразу. Вы ее создадите, экономя количество слов, употребляемых Вами на изображение предметов, людей, пейзажа. Пишите гуще. Красота — это простота, четкость, ясность.

Если Вы пришлете «Заманщину» с первого очерка и написанной более сжато, с большим упором на факты, — будем печатать очерки Ваши в «Наших достижениях». Бабу — преда сельсовета — Вы тоже смазали, а баба эта — героиня наших дней и — дорогого стоит, так что против нее Вы тоже согрешили, писательница!

Всего доброго. Работайте усердно и — смело.

10. IX. 30.

998 И. В. ЧЕРТОВОЙ

Нине Чертовой.

В нашем деле комплименты вредны.

«Горькая пена» — вещь хорошая, потому что полезная, но она была бы значительно лучше и действовала на читателя сильнее, если б Вы не думали, что преобладание диалога над описанием — изображением — может придать рассказу живость, яркость. Нет, этого у нас диалогом не умеют достигать, да и публика наша к этой форме не тяготеет, она даже и артистические монологи Лескова все еще не оценила по достоинству их

Изображений у Вас—маловато. Писать: «На каланче пробило четыре. Павел торопливо завернул за угол» «Бабкин отвел глаза». «Мастер… задрав голову». «Крафт откинул голову…» — писать так еще не значит изображать. Это — фразы из учебника грамматики Звучат — сухо, ничего не рисуют и не оставляют в памяти ни тени. Над языком Вам следует поработать. Однако—в этой Вашей работе язык и фраза — проще, яснее, чем в прежних.

Производство пива сделано описательно, но — не изобразительно. Мало хмельного тумана, обкидано тяжкое пивное опьянение, и — самое главное! — Вы недостаточно внимательно отнеслись к процессу пивного брожения, а этот процесс мог бы дать Вам пяток — десяток неплохих картинок и мыслей. Заметьте, что когда говорят: «Голова, как пивной котел», то говорят, не только объем головы имея в виду.

Скоропалительный роман и моментальный брак Павла — Эммы не очень обоснованы у Вас. Вообще — в повести есть «зияния» — пропуски, недоговоренность, хотя Вы сделали умно, не досказав: переродилась ли Эмма в пролетарку?

Когда Эмма говорит: «Вы — продаетесь» и т. д. — это несколько неожиданно, неподготовленно. И — анархистично.

Вам надобно больше работать. Ведите нечто вроде дневника, записывайте каждый день хоть несколько строк, записывайте слова, формы носов, ушей, о луне пишите и о собаке, — обо всем, что хоть на полсантиметра выходит из границ обычного и, так или иначе, задевает Вас. Книгу Лаврухина «По следам героя» — знаете? Весьма поучительная книга.

Засим — желаю Вам бодрости духа и успехов в работе. Вы уже — мать? Это очень хорошо, если не мешает делу, на которое Вы, кажется, обречены.

12. IX. 30.

Спасибо за «Сиб[ирские] огни». Очень я обижен смертью Арсеньева, — отличный был работник!

999 Н. С. НОВОСЕЛОВУ

Н. Новоселову.

Вы взяли темой повести Вашей «завоевание комсомолом лучшей части интеллигентской молодежи», как Вы говорите в письме ко мне.

Но — почему Вы думаете, что Женя Радостев, глупенький теленок, влюбленный в пошловатого стихоплета Северянина, и девушки, увлекающиеся Ахматовой, Сологубом, — «лучшая часть»? Северянин — пародист Бальмонта, Ахматова подавлена сексуальной лирикой, Сологуб — пессимист и мизантроп, — достойно ли «лучшей интеллигентской молодежи» сосредоточивать свое внимание, свои симпатии на этих представителях «декаданса», вырождения? Не служат ли эти симпатии признаком ее — молодежи — декаданса?

Молодежь эту Вы сами изобразили глупой, а комсомольцы у Вас тоже не умны и грубы. Переход Радостева от эстетизма к социализму совершенно не оправдан. По содержанию повесть неубедительна.

По форме она — плоха. Фамилия Радостев возвращает читателя к началу XIX века, когда героев называли для характеристики их Миловзорами и Скотиниными. Описания в повести — почти совсем отсутствуют. Люди Ваши живут как бы в пустыне, где нет вещей. Пейзаж в повести забыт. Написали Вы ее, как пьесу, почти сплошь диалогом. Точность языка — весьма сомнительна. Нельзя писать: «поблескивая голой спиной, в коридор…»

Вообще повесть очень неудачна, не продумана, и в ней не чувствуется материала опыта непосредственного. Все очень книжно и нимало не интересно.

По этой повести все-таки еще нельзя ответить на Ваш вопрос: «стоит или не стоит писать». Если Вы молодой человек — пробуйте себя еще раз и на другой теме.

Рукопись возвращаю.

29. IX. 30.

1000 М. А. НИКИТИНУ

Написал в Москву, чтоб Вам выслали деньги для поездки на Алтай.

Может быть, дадите очерк и о мараловодстве?

О колхозах тоже надо.

О хорошей школе крестьянской молодежи. О пионерах — в их практической общественной работе. Есть это в Сибири?

Жму руку.

В декабре посланы из Москвы деньги — подписная плата «Сибирским огням». Журнала не получаю.

1001 Л. М. ЛЕОНОВУ

Дорогой Леонид Максимович —

вчера прочитал «Соть», очень обрадован — превосходная книга! Такой широкий, смелый шаг вперед и — очень далеко вперед от «Вора», книги, кою тоже весьма высоко ценю.

Анафемски хорош язык, такой «кондово» русский, яркий, басовитый, особенно— там, где Вы разыгрываете тему «стихии», напоминая таких музыкантов, как Бетховен и Бах. Не преувеличиваю, ибо — так воспринял, так гудит в «ушах души». («Уши души» — не мое слово, заимствовал из письма одного начинающего, кажется — графомана: «И слушаю сей нежный шопот ушами нежныя души». Он же сокращает слова так: «натяни нитку» — «натянитку».) Да, язык—удивителен, и похвалит Вас за него всякий грамотный человек. Имею право думать и утверждать, что «Соть» — самое удачное вторжение подлинного искусства в подлинную действительность и что, если талантливая молодежь внимательно прочитает эту книгу, она — молодежь — должна будет понять, как надобно пользоваться материалом текущего дня, для того чтоб созидать из этого материала монумент текущему дню. А это может быть для молодежи «поворотным пунктом» к настоящей литературе «высокой формы».

Хорошо, сударь, работаете! Очень понравился мне Увадьев и, конечно, Варвара; более или менее все характеры выписаны четко, удачно. И замечательно искусно вместили Вы всех в метели, туманы и бури стихийности. Есть целый ряд незабываемых сцен: Увадьев, Зоя и финики, маленький бунт святого, Варвара — Сусанна — микроскоп и т. д., — мастер Вы, Леонид Леонов, на очень высокую гору идете, и — быть Вам на вершине ее. Искреннейше, с великой радостью поздравляю, сын мой и другие «окружающие» тоже просят поздравить Вас с большим Вашим успехом.

Мне все хочется подарить Вам портрет одноименца и однофамильца Вашего Леоне Леони, скульптора, современника Бенвенуто Челлини и соперника его в ювелирном мастерстве. Ищу по всем антикварным лавочкам, заставил искать Колю Бенуа в Риме и Флоренции, пока — все без успеха. Но — найду! Желание снабдить Вас «подарком» этим явилось у меня, когда я получил Ваши деревянные фигурки. Если кактусы отвлекли Вас от резьбы из дерева — да будут прокляты и сгниют! Дрянь — кактусы. Иван Соловей-Ракицкий развел их в саду кучу, всех сортов, шипы и колючки вонзаются в брюки мои, и нет средств изъять их — шипы, — доколе они не вонзятся в собственную мою старую кожу. Искренно желаю Вам несколько шипов в пальцы левой руки, дабы Вы почувствовали пагубность этой страсти к неприятному растению. Крепко жму руку. Привет супруге.

Всех благ!

13. X. 930.

1002 В. С. КАМЕНСКОМУ

Я познакомился с Вашими «Материалами по вопросу о разрушении личности» и совершенно изумлен легкомыслием и бесплодностью Вашего труда.

Не буду говорить о том, что труд этот не имеет никакого отношения к вопросу «о разрушении личности», если исключить Вас, автора труда, как один из фактов, иллюстрирующих процесс разрушения интеллекта.

Применяя терминологию юридическую, труд Ваш является «преступлением с заранее обдуманным намерением». Именно — так. Человек явно «кабинетный», незнакомый с действительностью, Вы перелистали сотню книг, механически отбирая из них только те факты и оценки фактов, которые могли подтвердить Вашу предвзятую мысль, Ваше умонастроение мизантропа и пессимиста. Применяя и еще раз термины юристов, нужно сказать, что Ваша работа — «покушение на преступление, но с негодными средствами», потому что Вы, видимо, совершенно незнакомы с историей европейской культуры, не обладаете способностью критического отношения к материалу и незнакомы с современным состоянием Союза Советов,

Если б история Европы была знакома Вам, Вы могли бы поставить против любого отрицательного суждения иностранцев о России столь же резко отрицательное суждение сарацин о европейцах, испанцев о жителях Нидерланд, турок об армянах, венецианцах, генуэзцах, норманн о французах, ирландцев об англичанах, пруссаков о славянах и литовцах и т. д. Приводя характеристики иностранцев о России, Вы совершенно упустили из вида влияние «национального момента» и забыли о культурном уровне самих ценителей — купцов и авантюристов, по преимуществу. По отношению к прочим ценителям тоже следовало бы помнить, что все они — а особенно англичане — страдали — и страдают — той ограниченностью разума, которая вежливо именуется «национальной гордостью». Вы забыли, что 15 лет тому назад немцы кричали: «Боже, накажи Англию», а в наши дни евреи Палестины умоляют своего бога «ненавидеть Англию» так же, как ненавидят ее индусы и как ненавидит трудовой народ Китая.

На основании данных прошлого Вы утверждаете, что Россия «бедная, истощенная страна» и что она «никогда не была обильна природными богатствами». Простите, но это утверждение человека анекдотически малограмотного. Я советую Вам ознакомиться с работами Геологического комитета Академии наук за последние 10 лет.

Устранив из Вашей спекуляции словесным мусором иностранцев момент национальный, Вы устранили в суждениях русских авторов о деревне, о крестьянстве «момент публицистический» — сознательное сгущение мрачных красок с целью вызвать у читателя «гуманитарный эффект». Вы забыли оценку «нравственных качеств» мужика литературой народников, забыли об официальном народничестве начала 19 в., о славянофилах и Герцене, о Щапове и Данилевском.

Вы приводите мнение Ю. А. Филипченко о том, что «браки между родственниками могут быть полезны», видимо не зная, что это мнение почти всех «евгеников» и «генетиков» как Европы, так и Америки.

Мнение Агассиса-отца было высказано им 70 лет тому назад, с той поры наука кое-что сделала.

Исследование Шингаревым жилищных условий крестьян Воронеж[ской] губ. произведено в 901 году, — рекомендую Вашему вниманию статью Кислянского, который в 29 г. исследовал те же самые деревни, о коих говорил Шингарев; ст. Кислянского «Деревня до и после революции» напечатана в первой книге журнала «Наши достижения» за 29 г.

Вы приводите мнение И. С. Тургенева: «Россия за десять веков не выработала ничего своего в науке, искусстве, ремесле». Вам, будь Вы грамотней, следовало бы исправить ошибку Тургенева; он писал после Ломоносова, который как ученый во многом «опередил науку на сто лет», — см[отри] книгу Меншуткина, — писал при жизни мировых ученых Сеченова, Менделеева, Мечникова, Докучаева, положившего основы новой науке — геохимии. Тургенев забыл о Пушкине, Толстом, Достоевском, Глинке, Мусоргском, Римском-Корсакове, Брюллове, Иванове, Сурикове, Репине, — он сказал странные слова свои, находясь явно в дурном настроении духа. Затем Вам следовало бы знать, что именно он неутомимо знакомил Францию с русским искусством и первый проложил ему дорогу ко всемирному признанию и к тому мощному влиянию, которым оно пользуется в Европе и Америке наших дней.

Вы собрали на 30 печатных листах различного хлама, не имеющего никакой научной ценности, и даже эта очень простая работа сделана Вами неумело, бездарно.

Сделали Вы ее в годы, когда трудовой народ Вашей страны, напрягая все свои силы, создает нечто небывалое, сказочное, неутомимо выдвигает из среды своей сотни разнообразных талантов и успехами творчества своего вызывает гнилую и бессильную ненависть различных негодяев и иезуитов, изуверов.

Возвращаюсь к теме Вашего «труда», к «разрушению личности». Если б Вы отнеслись к ней более серьезно и умели читать книги более толково, Вам следовало начать изучение процесса «разрушения личности» с тех лет, когда буржуазия Европы, «созрев для власти», вырвала эту власть из рук феодального дворянства. Тотчас же оказалось, что она не только созрела, но и перезрела. Из ее среды немедля явились «личности», для которых эта среда оказалась удушливой, тесной, может быть, потому, что личности были «гипертрофированы», что их «я» слишком распухло. Три болезни разрушали личность: скептицизм, пессимизм, мизантропия; эти болезни возникли на почве чрезмерно высокой самооценки свойств и качеств «я». Вам нужно было внимательно ознакомиться с европейской и русской литературой XIX в, с десятками таких книг, как «Красное и черное» Стендаля, «Исповедь сына века» А. де Мюссе, с биографиями людей «Без догмата», вспомнить о наших Онегиных, Печориных, Череваниных, вплоть до «Санина», до «Исповеди человека на рубеже XX века» Ихорова, до «Исповеди человека, который не умеет жить» Витберга. Тогда для Вас, может быть, стал бы ясен глубокий смысл темы «Разрушение личности». А то, что сделано Вами, является не чем иным, как безграмотной клеветой обывателя-мизантропа на свой народ в годы возрождения этого народа.

1003 И. С. АЛЕКСАНДРОВУ

Дорогой Иван Александрович —

не писал я Вам потому, что время мое перегружено деловой перепиской по трем журналам: «Н[аши] достижения», «Литучеба», «За рубежом», а кроме того — вообще переписка с авторами и всякой иной публикой. Да — своя работа. Просыпаюсь — в 8, засыпаю — в ½ 2-го и полных 10 часов работаю, как немец. А годов мне скоро 63. Это сказывается и на мясе и на косточках. Так-то.

К сему прибавьте припадки легкого бешенства, вызываемые такими ударами по черепу, как, напр., «вредительство» на всех «фронтах». Человек я гуманный, но мне весьма часто хочется бить людей по их звериным мордам, а также и по иезуитским физиономиям.

Так что «в общем и целом» жить не легко, но, когда! подсчитаешь все, что сделано и делается рабочим классом, — сразу «приходишь в себя», ибо — ясно, что победим! Победим, дорогой мой товарищ.

Изредка, но все чаще заглядывают ко мне люди из Союза, люди разных профессий. От них пахнет, как от чертей, огнем и дымом, запах — оздоровляющий!

Вот — покамест — все, что могу сказать Вам. Мало? Ей-ей — больше некогда!

Жму лапу.

9. XI. 30.

1004 К. А ФЕДИНУ

Дорогой Константин Александрович!

Я уже сообщил И. А. Груздеву, что не [в] силах написать об А. А. Блоке, ибо уверен: написал бы что-нибудь грубоватое и несправедливое. Мизантропия и пессимизм Блока — не сродны мне, а ведь этих его качеств — не обойдешь, равно как и его мистику. К тому же я сейчас живу в мыслях злых и с миром не в ладу. Поэзия Блока никогда особенно сильно не увлекала меня, и мне кажется, что «Прекрасную даму» — начало всех начал — он значительно изуродовал, придав ей свойства дегенеративные, свойства немецкой дамы конца XVIII в, а она, хотя и гораздо старше, однако — вполне здоровая женщина. Вообще — у меня с Блоком «контакта» нет. Возможно, что это — мой недостаток. По этим причинам — отказываюсь писать, не сердитесь!

Прочитав «Старика» Вашего, хотел написать Вам о том, как хорошо Вы сделали эту вещь, но, будучи обременен «делами», так и не собрался написать.

Будьте здоровы! Жму руку.

9. XI. 30.

Sorrento.

1005 ВОСПИТАННИКАМ КОЛОНИИ ИМ. ГОРЬКОГО В КУРЯЖЕ

Горячо поздравляю вас, ребята, с окончанием летних работ, с расширением хозяйства коммуны!

С глубоким волнением читая письмо т. Зеленина, я думал о том, в какое чудесное время живу! Поистине — великие дела совершает концентрированная, социалистическая энергия рабочего класса, хозяина земли. Не обижайтесь, ребята, если я немножко задену ваше прошлое, — я делано это лишь для того, чтоб сказать вам: при старом режиме под властью царя и буржуазии вы не могли бы превратиться в социально полезных людей, вы погибли бы, как погибли, в прошлом, на моих глазах сотни подобных вам, как сейчас, здесь — я вижу — погибают на улицах и в трущобах Неаполя сотни таких, какими были вы.

А вот теперь, когда политическая власть в руках молодого хозяина — рабочего класса, он широко открыл пред вами дорогу к образованию, к работе на пользу государства, в котором вы — равноправны со всеми и которое вправе ждать от вас честного, упорного труда, энергичного участия в строительстве нового мира.

Из газет вы, конечно, знаете, что враги рабочего класса не дремлют и всюду стараются вредить строительству государства равных, социалистического государства — первого на земле. Вы знаете, как много зла внесли вредители в жизнь и работу, вы и сами, наверное, немножко пострадали от их попытки организовать в Союзе Советов разруху и голод.

Эти враги — ваши враги, ведь вы все — плоть от плоти рабочих и крестьян. Поэтому вы должны вооружаться знанием для самообороны, самозащиты. Чем успешнее вы будете учиться, чем скорее встанете на ноги, вооруженные знанием жизни и любовью к труду, тем скорее государство рабочих и крестьян окрепнет, врастет в жизнь мира и поведет за собою всю массу трудового народа земли.

Страна нуждается в миллионах честных, грамотных бойцов за социализм. Вы должны пополнить армию строителей нового мира — вот ваша задача, ваша цель. Настанет день, когда каждый из вас вспомнит с законной гордостью и удивлением пред самим собою тяжелый путь снизу вверх, — это будет день великой радости и счастья для каждого из вас! Приближайтесь неутомимо к этому дню, празднику не только вашему, но и всей страны.

Привет вам, ребята! И да здравствует рабочий класс, создатель новой жизни!

1006 Т. Л. ВЕЛЕДНИЦКОЙ

Т. Веледницкой.

Повесть Вашу — прочитал, очень неплохая вещь; я сказал Вам это еще тогда, когда читал ее в рукописи. С той поры она стала немногим лучше.

Могу повторить, что Вы — человек даровитый; но едва ли нужно убеждать Вас в этом, Вы уже достаточно убеждены в своей даровитости. Опасаюсь, что эта убежденность несколько преждевременна и может помешать росту Ваших способностей.

Вы слишком любуетесь собою, своим «я», Вы живете перед зеркалом и двоитесь: всем, что делает одна Татьяна, другая — неизбежно восхищается. Но Вам следует знать, что «я» — крайне хрупкий инструмент и очень быстро портится, фальшивит, если его не настраивать. Настраивается оно учебой, и специально литературной: изучением языка, стилей, приемов работы и вообще тою широкой учебой, которая именуется приобретением разнообразных знаний о жизни, делает человека — культурным.

Вот у Вас в книжке есть две фразы, очень характерные для Вас: на стр. 109 — «Прошло много лет, и у мамки моей — много воды утекло, — прачка она». Это — талантливо оказано.

А на стр. 19-й в скобках: «Простите мне, литераторы, что я не сравнила эту очередь со змеей или еще как-нибудь поэтичнее». Это — лишнее, здесь автор задирает нос, любуясь своей красотой.

На 29-й — «Скрипнула дверь, мелькнула голова в белом платочке, и комнату залил электрический свет». Хорошо.

Но совершенно «ни к селу ни к городу» такие выходки:

«Не думали же Вы, что последними словами моей повести будут слова: «О! Я умираю!»

Для какого читателя назначаете Вы эти фокусы? Разрешите оказать Вам, что они умаляют серьезное значение повести. Такие штучки Вам нужно бросить — Вы способны на большее.

Четыре последних рассказа книжки не следовало помещать в нее, они очень слабы.

За отзыв Вы не должны сердиться на меня. Я искренно желаю Вам помочь найти себя самое и приняться за дело с той серьезностью, какая необходима для него.

Искренно желаю Вам всего доброго.

4. XII. 30.

1007 Л. М. ЛЕОНОВУ

Многоуважаемый, хотя и молодой изверг!

При помощи Пепе, Максима, Ракицкого и лупы письмо Ваше было все-таки прочитано, затем воспроизведено на машинке «Корона», и только после этого я мог ознакомиться с его содержанием. Все, желаемое Вами, будет сделано.

Но — работа расшифровки письма заняла 2 часа. Средняя суточная зарплата здесь 12 лир за восьмичасовой день. 12:2 = 6, работало 3 человека, 3×6=18, т. е. рупь восемь гривен. Амортизация машинки — 16 к., лупы — 3 к., бумага на копии — 1 к. Итого имею получить с Вас два целковых золотом. Годятся на сооружение виселицы для Пуанкаре.

Рад, что Вы снова собираетесь художественно ковырять дерево, и пусть это удается Вам так же удачно, как работа пером. «Саранчуки» — превосходно! Считаю не лишним напомнить Вам, что человек Вы талантливый своеобразно, исключительно и что Вам следует беречь себя.

Отчеты о процессе подлецов читаю и задыхаюсь от бешенства. В какие смешные и тяжелые положения ставил я себя в 18–21 гг., заботясь о том, чтоб эти мерзавцы не издохли с голода. Но — дело, конечно, не в этом, не во мне, а — в их жуткой «психике». Осадчего знал лично, — видел его в прошлом году здесь, в Сорренто. Вот — сволочь, а?

Очень хорошо держится в отношении к нам итальянское «общество», т. е. представители техники, литературы и вообще — «интеллигенция». Посмотрим, надолго ли!

Ну, будьте здоровы, Леонид Максимович, весною увидимся, буду очень рад встретить Вас и поделиться кое-какими планами, кроме «Истории войны».

Крепко жму руку, супруге сердечный привет!

11. XII. 30.

В доказательство правдивости всего, сказанного о письме Вашем, прилагается копия его. Надеюсь, что 2 целковых, кои я взыскиваю с Вас, понудят Вас печатать письма, а не писать их микробьим почерком.

1008 В. С. ДОВГАЛЕВСКОМУ

Дорогой товарищ Довгалевский!

Слышу, что Федор Иванович Шаляпин предъявил к Советскому правительству иск за издание его рукописи.

Мне кажется, что я должен сообщить Вам историю возникновения этой рукописи. История — такова: в течение нескольких лет я безуспешно пытался уговорить Шаляпина написать автобиографию. Наконец, в 915 г. мне удалось осуществить это таким образом: я приехал в Крым, в «Форос», где жил Шаляпин, и вызвал туда служившую в издательстве «Всемирная литература» Евдокию Петровну Сильверсван, стенографистку. В течение некоторого времени Ф. И. Шаляпин рассказывал ей — по часу в день — свою жизнь, а я обрабатывал и редактировал текст стенографистки, дополняя его тем, что — в разное время — рассказывал Шаляпин мне. Так что «Записки» Шаляпина написаны моей рукой.

Затем зимой 15/16 г. «Записки» были напечатаны в журнале «Летопись», за что Ф. И. Шаляпин получил по 500 руб. за лист. Это был, конечно, невысокий гонорар, но примите во внимание мой труд. Да и журнал был небогат.

Сказанное хорошо известно бывшему редактору «Летописи», Александру Николаевичу Тихонову, ныне он работает в Москве, издательство «Федерация», Тверской бульвар, 25, «Дом Герцена». Е. П. Сильверсван живет в Финляндии, адрес, более, точный, мне неизвестен.

Должен прибавить следующее: факт появления «Записок» Шаляпина в журнале «Летопись», казалось бы, лишает автора прав на оплату гонораром иностранных изданий «Записок».

Но года четыре тому назад Шаляпин издал «Записки» в Америке и предложил мне за работу мою 2500 долл. Я нуждался в деньгах, незадолго перед этим занимал у Шаляпина 1200 д., которые и уплатил ему из суммы в 2500.

Полагаю, что все это Вам небезинтересно знать, а м. б., и полезно.

Крепко жму руку.

1009 Н. В. БОГДАНОВУ

Просмотрел 60 стр. Вашей книжки, дальше не могу, нет времени. К тому, что я говорил Вам, могу добавить немного и не в Вашу пользу.

Плохо, неряшливо написана книжка. Конечно, неряшливость формы и языка еще не порок, а, м. б., только техническая малограмотность, от этого можно вылечиться.

Гораздо хуже то, что Вы, такой еще молодой, так мало знающий жизнь, оказались таким самонадеянным, — взяли тему совершенно непосильную Вам и, конечно, не сладили с ней, нагородили множество мещанской пошлости.

У Вас дурак убивает женщину за то, что другой дурак заразил ее люэсом. Что же это — правильно и справедливо, по-Вашему? И неужели Вы думаете, что в социалистическом обществе отношения полов будут строиться только на физиологической почве, т. е. так, как они строятся в мещанстве всех стран и в Вашей книжке?

«Половое влечение, чистое, незатуманенное, природное» — свойственно мукам, крысам, лягушкам, мещанам, собакам и всему зоологическому миру. У Вас Потапыч учит, что именно такой стихийный хаос в области оплодотворения и размножения суть «новая форма половых отношений».

Вопрос о положении женщины в социалистическом обществе, которое строится у нас, — вопрос, которого социалистическая мысль еще не касалась с той глубиной и силой, которая ей свойственна. Книжки, подобные Вашей, прикрывают значение этого вопроса легковесным мусором слов. В современном нашем быте положение женщины все еще не достойно ни ее, ни нас. Она продолжает быть игрушкой похоти двуногих кобелей. Вот против этого надобно бороться, а не писать плохонькие книжки о том, как заразили девушку и за это убили ее.

Постыдная книжка. Очень сожалею, что не могу сказать ничего иного. Это тем более жаль, что человек Вы — способный, можете писать. Но Вам нужно усердно учиться, а писать не торопитесь. В этом деле пословица «Поспешишь — людей насмешишь» вполне на своем месте.