Плохие привычки

ГЛАВА 33 Про чифирь на брудершафт с киллером

Точнее, меня одурманило специфичным ароматом пороховых газов.

Запах! Я блаженно улыбнулся и прикрыл глаза, втягивая результат сгорания великой выдумки древних китайцев и автоматически продолжая щипать бедную ногу. Запах исчез очень быстро, а вместо него мой мозг посетила звуковая комбинация без каких-либо интонаций, сложившаяся в несколько простых слов, спасших жизнь окончательно: «Дядю Вову не срисовал[4]. Будяк[5] какой-то. Валить[6] его и валить отсюда».

Прежде чем он приподнял гипертрофированное из-за глушителя дуло пистолета, я, все еще с улыбкой, промямлил:

— Дядя Вова? Да я тут шеро[7] недавно запятнал, сейчас и старшего дворника не призна́ю…

— А он мне т-туфту[8] толкал, что пациент — л-лох голимый, филки[9] з-захамничал[10]… — проворчал начало оправдательного приговора киллер.

Такого напряжения мозговых извилин я не испытывал ни на одном невыученном экзамене. Приходилось, пользуясь своими куцыми знаниями фени, одновременно переводить «с» и тут же «на». Из-за этого я тормозил с ответами, и дядя Вова окончательно уверился в том, что голову я поранил существенно, причем в самом уязвимом месте.

Выделение норадреналина организмом велось по принципу «Пятилетку за три дня». Мои короткие волосы были залиты потом, словно рис на вьетнамских полях. Было страшно наклонять голову — почему-то казалось, что этот бассейн тут же выплеснется и зальет палас. Робко постучавшейся в сознание мысли о том, что поверхность головы выгнута, а не вогнута, вообще никто не открыл — весь остальной мозг боялся. Руки мои не тряслись только потому, что я их вообще не чувствовал.

Откуда мне был знаком голос, особенно заикание, и лицо этого киллера, я не помнил. Кроме варианта белого пятна ночи пятницы тринадцатого, в голову ничего не приходило. Когда он предложил мне сигарету, закуривая сам, а я в ответ махнул головой и скрестил руки, этот вопрос окончательно решился в пользу пятницы, ибо Вова, кивнув, продымил кольцами:

— А, ну да, б-была ж у тебя маза[11] з-завязать[12]…

В голове откуда-то всплыла фамилия дяди Вовы — Заяц. Даже нашел силы мысленно улыбнуться способности современного общества эволюционировать (или все же деградировать?) травоядного зверя в матерого хищника. Ведь его показательная фамилия в прозвище не отразилась совершенно…

Из тяжелого для меня по причине языкового барьера разговора и непосредственной близости огнестрельного оружия я узнал, что от смерти Толика Толиковича спасло не то, что он — уважаемый Крашанок. Точнее, не совсем это. Оказывается, Свин, оплативший заказ, сказал, что нужно убрать обычного обывателя, не желающего платить долги.

Голова же Крашанка стоила явно больше, и вообще — убирать авторитетного вора (вор я, оказывается!) было связано с определенными проблемами и решением воровского совета — ну, во всяком случае, для представителей старой школы, к которым дядя Вова и относился.

Решающим фактором, искривившим траекторию первой пули и отменившим вылет следующих свинцовых подарков, был недостаточный размер гонорара. Что бы дядя Вова ни рассказывал о понятиях…

Я посвятил киллера в подробности недавней автомобильной аварии со свиновским внедорожником, в результате которой я якобы и повредил себе голову, а также обрисовал свои планы взыскать со Свина за базар — не вдаваясь в подробности полученных мной оскорблений. Что-то мне подсказывало, что если бы их действительно услышал Крашанок, то Свин, один раз шлепнувшись на газон, больше бы оттуда не поднялся.

В ходе долгой беседы мы чифирнули — к счастью, в кухонном шкафу нашелся антикварный мелколистовой черный чай, который, видимо, принадлежал хозяевам квартиры, так как я такой никогда не пил. Дядя Вова взялся готовить чифирь[13] сам (вот я бы ему наготовил!), бухнув в пол-литровую кружку с надписью «Boss», почти доверху наполненную кипятком, всю пачку, и накрыл сверху минут на десять тарелкой. Потом отцедил густую жидкость перелил в кружку поменьше, сделал три глотка и, передавая кружку мне, причмокнул от удовольствия:

— Ядово[14]…

Я сделал также три внушительных глотка и передал кружку, словно косяк, обратно, многозначительно кивнув и сжав губы, боясь выплюнуть эту горячую терпко-горькую жидкость, которая к тому же нестерпимо противно воняла сгоревшим порохом.

Никак не удавалось вызвать новую синестезию. Сначала я пробовал зацепиться за тактильные ощущения, но кружку псевдослесарь постоянно подавал ручкой ко мне, а сам абсолютно спокойно держал горячий фаянс прямо за бока. За вкус его поймать тоже не удавалось — видимо, этот любимый им и абсолютно непривычный для меня напиток дарил нам разные вкусовые ощущения. А может быть, я просто сильно отвлекался на арго-переводы и не мог сконцентрироваться на желаемом?

К концу первой кружки мое сердце вернулось к уже выученной им пляске святого Витта и изобретательно придумывало новые па, больше походившие на акробатический рок-н-ролл.

Когда мы закончили, я сильно взмок. По́том были пропитаны даже носки. Руки начали обретать чувствительность и при этом предательски — нет, не вздрагивать — дергаться в судорогах. Не иначе, сердце и до них добралось и научило плохому.

Вскоре Вова, открутив глушитель, уложил свой инвентарь в ящик для инструмента и стал окончательно походить то ли на сантехника, то ли на слесаря-инструментальщика, причем непременно героя социалистического труда. На татуировку в виде перстня с кинжалом, обвитым змеей[15], я старался не смотреть и глупо улыбался, демонстрируя последствия придуманной черепно-мозговой травмы.

Собравшись уходить, дядя Вова поинтересовался, как скоро я разрулю проблемы со Свином. Я ляпнул, что в течение недели — и угадал насчет реальности срока, потому что киллер, видимо, оценив по памяти охрану Свина, задумчиво кивнул. В участии, которое дядя Вова проявлял ко мне, больше всего было заметно мерцание трехгранного вопроса про бабло — сто́ит ли отдавать задаток, или запросить существенной добавки, или пока лучше подождать?

— Я те, по х-ходу, антик[16] п-покоцал[17] децала[18]. Ну, хоть не набурагозил[19] по п-полной! — он хохотнул, показав испорченные чифирем зубы. Коротко потер указательные пальцы друг о друга, сжав остальные в кулак. Я знал, что это — жест одобрения. Похоже, Свина не очень-то любили…

Киллер перешагнул порог, забрав с собой все мое напряжение…

Хотя нет — психологическое напряжение спало, а вот чифирь давал о себе знать настойчиво, будто неуемный кредитор.

Я прошелся взад-вперед, пытаясь вспомнить, чего же не хватает в квартире. Не хватало Джина — это стало ясно при взгляде на нетронутую миску с творогом, который уже заветрился.

Такого с пушистым пронырой не случалось. Не то чтобы он был ярко выраженным рабом желудка, растущий организм требовал свое, и мыть за котом миски приходилось очень редко — конечно, отчасти из-за лени, отчасти из-за того, что все вылизывалось до зеркального блеска. Чего нельзя было сказать о его личном туалете — ну, тут тоже на кота роптать было нельзя, ведь он нигде, кроме отведенного для этого места, сюрпризов не оставлял. Не соврала та женщина, котенок к лотку был приучен.

Поиск в комнатах результатов не принес, но немного помог утихомирить сердце — а может, просто выдыхался чифирь. Проверив все знакомые мне нычки и не найдя там никого, похожего на полосатого исследователя, я озадачился.

Оставался последний козырь — я бы даже сказал, джокер. Вынув из морозилки пайку мелкой рыбешки, которую продавали на рынке живьем за сущие копейки, я поместил ее размораживаться в микроволновку, а сам крикнул с кухни:

— Джин, рыбки хочешь?

Тут же где-то послышался приглушенный мяв, который, подобно поисковому биперу, больше не замолкал ни на секунду — до того самого момента, когда я извлек бедного Джина из санузла. Там он оказался еще утром, пока я брился, и был случайно захлопнут в кафельном плену. Амнистированный котенок был приговорен к двойной порции рыбешки, с чем он, хрустя и урча, справился за пару минут. А потом, умывшись и хорошенько подумав, доел и творог…

А что? Голод не тетка. И даже не дядька. Как сказал великий Шиллер, «Любовь и голод правят миром»…