Плохие привычки

ГЛАВА 37 Клин клином вышибают

Домой я входил с уже заметно расправленными крыльями. Мое неожиданное знакомство с Грумом вселяло некоторую надежду, что, если не получится разрулить ситуацию со Свином собственными силами, у меня есть теперь к кому обратиться за помощью. Конечно, стремление местного мафиози «отблагодарить» я делил на 48, но даже после этого на моем балансе все же оставалась некоторая, отличная от нуля, величина. И именно эта мелкая, но реальная надежда позволила мне немного воспрянуть духом и двинуться далее вниз по списку запланированных действий.

Очередная ступенька в моем гениальном плане выглядела легкомысленно. Но таковой она могла показаться только несведущим лицам. На самом деле все было очень серьезно. И оправданно.

Следующим пунктом в моей бумажной скрижали красовалось одно-единственное слово, трижды подчеркнутое и даже заключенное в ромбик, словно «блок условия» в блок-схеме программного алгоритма. Этим словом, выписанным со всевозможными готическими спойлерами и завитушками, было волшебное для многих мужчин — «пьянка»…

Наверное, правильнее было бы напиться с кем-нибудь. Но никого из знакомых или друзей после разрыва с Ириной видеть не хотелось — поэтому я решил напиться в одиночку. Я устал от странных вещей, происходящих со мной в последнее время, а случай, когда довелось собственными глазами и ушами убедиться в красоте и ветвистости собственных рогов — поприсутствовать, так сказать, при их появлении — вообще грозил трансформироваться в фобию. Молчу уже про досадное происшествие в автобусе.

Хотя именно эта история с бомжом требовала более пристального анализа, так как была самой странной из всех случаев синестезии. Она никак не хотела вмещаться в нарисованную мною совместно с Гуру концепцию.

Для начала единственным общим сенсорным каналом, или одинаковым чувством, для меня и бомжа мог быть только чудовищный запах — но, я уверен, он к нему давным-давно привык и воспринимал совсем по-другому. А сама синестезия началась до того, как я почувствовал запах.

Можно допустить, что для меня и бомжа общим ощущением была боль — я ударился о ступеньку, бомж зацепился (это объясняло причину его ругани, хотя ругаться он мог по любому поводу). Но не объясняло начало эффекта — ведь тогда никакой боли я еще не чувствовал, а матерящуюся пустоту видел — точнее, слышал и обонял.

Или тут как-то поменялись местами причина и следствие, причем без какого-либо ощутимого ущерба для производимого эффекта, или действительно прав Сахаров, и «этот «глаз» стоит вне действия пространства и времени, сфера его действия также лежит вне трех измерений пространства, т. е. по крайней мере в четвертом измерении. Поэтому он должен быть неограничен временем, или, по выражению древних йогинов, «Трикаладжна», что значит «знающий три времени» — прошлое, настоящее и будущее время, или всеведущий.

Прочитанная более внимательно книга «Открытие третьего глаза» одарила меня еще одной выдержкой, весьма настораживающей: «Мы установили, что активизация «третьего глаза» не представляет собой болезненного развития и не способствует заболеванию, а является вполне нормальным развитием органов, которыми мы владели миллионы лет тому назад, но в течение этого огромного времени запустили и таким образом достигли, вместо более полного гармоничного развития, хилости соответствующих органов и потери связанных с ними способностей. Мы открыли, далее, что целенаправленное развитие этих органов (гипофиза и шишковидной железы), вначале незначительное и медленное, впоследствии начинает происходить автоматически».

Это могло значить то, что если я не прекращу чудеса сейчас, как советовал Гуру, с помощью пьянки, то сами эти чудеса не прекратятся никогда. Более того, они разовьются и усилятся, и вариант с соплей в автобусе покажется мне детским лепетом в сравнении с конфузами, меня ожидающими.

В голову, обессиленную последними неприятностями, навязчиво часто стала приходить мысль, что неплохо бы покончить с этим экспериментом. Мысль так и звучала: «Пора с этим новшеством заканчивать», — причем никаких уточнений, с чем же конкретно надо заканчивать, не было. Это уже потом, анализируя события и поступки, я пришел к выводу, что мысль сия была про другое, являясь порождением огорченного и обделенного эго, которое тупо хотело курить.

И зная, как я отнесусь к любой попытке вернуть организм к пагубной привычке, попыталось схитрить. Как опытный дипломат, начало оно издалека, причем без конкретики, шаблонными фразами.

Запустило своего рода вирус, который должен был привести меня к срыву и тысячам новых поцелуев в срамные сигаретные фильтры.

Так, наверное, работают всякие провокаторы. Ходят, ропщут. Бросают в неудовлетворенное общество идейки следующего содержания: «долой царя», «землю — крестьянам, море — матросам». Или «бабе — цветы, детям — мороженое».

В этот раз идея выстрелила не совсем туда, куда хотелось. Но эго не расстраивалось, а, наоборот, потирало руки, узнав про планирующуюся пьянку. Потому как давно знало: пьяного человека гораздо проще развести на долгожданный табачок, чем трезвого.

Не учло оно одного: пьяный пьяному рознь! То, какой рознью в этот раз оказался я, было вообще отдельным вопросом для наркологов, психиатров и врачей общей практики, равно как и для остальных заинтересованных граждан, любящих головоломки типа «Найди сорок восемь отличий». А началось все с закуски…

Собирая на стол, я нервничал, будто перед первым свиданием. Никогда раньше пить в одиночку мне не приходилось — ну, разве что бутылочку пива. Огурец порезался неровно, а ломтики твердой «Московской» колбасы выходили какими-то некрасиво-толстыми для застолья. Горячей закуски мой одиночный заплыв не подразумевал. Да и к чему? Я все равно не умел толком закусывать — ел я только до третьей-четвертой рюмки, потом у меня аппетит отшибало напрочь, и было уже непонятно, от чего же я кривляюсь больше, от водки или от закуски.

Сваренные вкрутую три яйца я очистил быстро и разрезал пополам. Одну половинку пожаловал Джину, и тот, с интересом ознакомившись с новой едой, с удовольствием умял пайку. Я отдал ему вторую половинку и вернулся к «праздничному» столу. Покромсав еще сулугуни и разрезав на четыре части огромный розовый помидор, я взглянул на стол, потирая руки и удобно усаживаясь — а зря. Потому что пришлось вставать и извлекать из морозилки запотевшую бутылку с загустевшим содержимым. Бутылка больно обжигала ладонь: похоже, я несколько переусердствовал в охлаждении. Как бы не схлопотать ангину с таким горячительным напитком!

Достав две рюмки чисто автоматически — все-таки не привык пить один — я поставил их на стол и соблазнился сочным помидором. Вы когда-нибудь пробовали бутерброд из колбасы и помидора? Очень рекомендую! Единственное условие: помидор должен быть розовым и сладким, желательно породы «Розовый фламинго», а колбаса должна быть сырокопченой породы. Хотя, наверное, и хорошая вареная колбаса подойдет (не сочтите за оксюморон). Подумав, я немного посолил помидор и добавил чуток майонеза — вприкуску.

Взглянув на колбасу, настороженно помедлил. Колбаса — она разная бывает. Одна тебя накормит, другая покажет кино и рогоносцем сделает. Покосившись на Джина, я на всякий случай отвернулся в другую сторону и умял свое кулинарное творение, немножко нервничая. Видимо, со стороны я очень походил на иллюстрацию к вычитанному из Интернета перлу: «Когда я ем, я глух и нем, хитер, и быстр, и дьявольски умен». Однако ничего, кроме удовольствия, от еды я не испытал и расслабился.

Налив в дальнюю рюмку водки, поступать так же со своей я передумал. Достал граненый стакан и наполнил его до половины. Водка лилась неохотно — немного мешал дозатор, да и загустела она заметно.

Оправдывая лишнюю наполненную тару на столе, я накрыл водку в рюмке куском хлеба — в знак поминок по своей скоропостижно скончавшейся любви. Пусть это напыщенный символизм, но мне так захотелось. Я не желал зла Ирке, не строил в голове мстительных планов — я ее отпустил. Во всяком случае, очень на это надеялся. Она предала меня, значит, я этого заслужил. Пусть живет, как знает. А вот Колосову голову отбить бы не мешало…

Шумно выдохнув, всосал ледяную жидкость одним глотком, обжигая мерзлотой свою отдохнувшую от караоке и табака глотку. Захрустел огурчиком, нарезанным вдоль, посоленным крупной солью. Хорошо…

Лоснящемуся сочным боком очередному помидору долго не пришлось меня соблазнять. Я исполнил его предназначение с удовольствием, присовокупив к его розовой сахарности достаточное количество колбасы и майонеза. Чтобы придать звучность этому процессу, я подключил очередной огурчик.

Вкус приходит во время еды — я понял, что на столе не хватает сала. Таковое, с тонкой мясной прослойкой, оказалось в холодильнике и полностью восполнило дефицит холестерина в моем организме, и я наконец вспомнил о хлебе. Перерывчик между первой и второй оказался несколько больше, чем требовала поговорка — но оно и к лучшему. Потому что, если заполнять организм спиртным без достаточного количества съестного, он запросто может распоясаться и начать орать песни, шатаясь от нарушения координации движения. А то и вовсе станет падать при попытке осуществления грязного домогательства к великовозрастной продавщице какого-нибудь в достаточной степени винного (или виновного?) магазина.

Вторые полстакана я махнул с такой же легкостью и удовольствием, удивляясь, что до сих пор никакого опьянения не было — из-за ударной закуски, должно быть. По этому поводу я тут же родил сентенцию: если водка без пива — деньги на ветер, то водка с закуской — деньги туда же. Теперь я закусывал вяло — уже пропал тот увлекающий голод.

Все хорошее заканчивается, это умиротворение закончилось быстро. И неожиданно. Я выпил в третий раз и обернулся козликом…