– Я не желаю менять имя и фамилию, – сказал он.
– И не надо, – сказал агент. – Зачем? Эрнесто Гевара, ничего особенного. Не самое частое сочетание, но и не самое редкое. Вот у меня дядя был, представьте себе, Томас Джефферсон, с маминой стороны. И ничего, и все нормально.
– Ладно. А что дальше?
– Да ничего. Будете жить тут, в Кулпепере. Хороший город, историческое место. Здесь северяне дрались с конфедератами. Кедровая гора и все такое.
– Какая гора?
– Тут есть общество любителей истории. Они расскажут. Советую записаться. Да, вот так, значит. Такие были битвы, стрельба и кровь, а теперь тишина и покой. Вот и вы тоже. Трудились, воевали, рисковали жизнью. Теперь надо отдохнуть. Вам назначена пенсия.
– Мне? – Он вскочил с дивана и забегал по гостиничному номеру. – От вас? Бред! Я всю жизнь сражался против спрута американского империализма, который своими щупальцами опутал планету, угнетая свободные народы…
Он схватил со стола бутылку кока-колы и открывалку, поддел крышечку. Было жарко, шипучая коричневая пена залила его руки. Он чертыхнулся, сделал пару глотков из горлышка, закашлялся.
– Гевара, вы марксист? – спросил агент.
– Я марксист, – сказал он, вытер рот и поставил бутылку на стол.
– Вы плохой марксист, – сказал агент. – Вы, это самое, ревизионист. Согласно марксизму, все объективно. Америка объективно усиливает свои позиции в мире. Она становится все сильнее. Значит, все, что происходит в мире, – агент поднял палец, – объективно служит интересам Америки. Любая партизанская война. Хоть в Конго, хоть в Боливии. Кубинская революция только укрепила Америку.
– Что же, надо было стать вашим штатом? Ломать вас изнутри?
– Нет. Это без разницы. Любой ветер дует в наши паруса. Отдыхайте, вы заслужили.
– Значит, я, то есть он, правда жив? – спросил он.
– Ну, ущипните себя! – засмеялся агент. – Взгляните в зеркало! Да, кстати. Постричься все-таки придется. И побриться тоже. Не надо искусственно культивировать сходство с павшим героем боливийских джунглей. Это лишнее.
– Погодите. Так он, то есть я, все-таки убит?
– Будьте же марксистом, наконец! – сказал агент. – Гевара бессмертен.