По джунглям Конго

Чикумби

Как-то в воскресенье повар Франсуа Кицуку и я вышли на прогулку. Около деревушки Нзобо Франсуа спросил:

— Не хотите ли, месье Базиль, взглянуть на чикумби?

— А что это такое?

Это девушка лет 14–16 на выданье. У народностей вили и иомбе, заселяющих горы Майомбе, — продолжал Франсуа, — существует такой обычай. Когда девочка становится девушкой, ее называют чикумби. С этого момента ее пытаются выдать замуж, соблюдая определенный ритуал. Девушке стригут наголо волосы. Затем краской, приготовленной из глины, раскрашивают голову, лицо и спину в кирпично-красный цвет. Краска очищает тело от грязи. Когда девушка выходит замуж, краска смывается, и невеста предстает перед супругом во всей первозданной чистоте! Срок пребывания в раскрашенном виде длится от шести месяцев (у девушек народности иомбе) до одного года (у девушек народности вили). Если в течение этого времени девушку никто не сосватает, она смывает краску и возвращается к обычному образу жизни.

Мне очень захотелось взглянуть на нее. Заходим в деревню и видим около хижины раскрашенную девушку, плетущую циновку. «Это и есть чикумби», — подсказывает Франсуа. Она действительно выглядела так, как ее обрисовал Франсуа. Голова, лицо и спина были выкрашены в ярко-красный цвет. И еще бросилось в глаза: на запястьях рук у чикумби было по многу браслетов. На мое приветствие «Добрый день», произнесенное по-французски, она ответила не словами, а перезвоном браслетов (ударив друг о друга запястьями рук).

— Что это значит? — обратился я к Франсуа. — Она ответила на ваше приветствие.

— Как поживаете? — спрашиваю ее. И снова перезвон: дзинь, дзинь, дзинь (ответ я понял так:, «хорошо»).

Франсуа между тем сказал: «Здороваться с чикумби за руку нельзя. Когда она ест, мужчинам присутствовать не полагается. Впрочем, эти условности в последнее время утрачивают силу».

Во время нашего разговора к чикумби подошла молодая женщина (жена одного из рабочих отряда) и стала добавлять ей краски на спину. Мне захотелось сфотографировать чикумби на память. Но я не знал, удобно ли это сделать. По совету Франсуа обратился с просьбой к ее родителям, которые находились поблизости под навесом (ее отец был иомбе, а мать — пигмейка). Они согласились. Отец что-то сказал дочери, и Жоржетта (так звали чикумби) удалилась в хижину. Через некоторое время она вышла принаряженной, и я запечатлел ее на фоне хижины.

Прошло несколько дней, и как-то во время ужина Франсуа сказал: «Сегодня вечером Жоржетта будет танцевать во дворе наших соседей-пигмеев. Приходите смотреть». И добавил: «Чикумби не все время сидит в хижине, а нередко появляется на людях, чтобы показать свое искусство в танце».

В восемь часов вечера, захватив керосиновую лампу, идем к месту танца. Собравшиеся зрители образовали круг, внутри которого находились музыканты. Оркестр состоял из двух длинных тамтамов (исполнители на них сидели), деревянной трубки, по которой музыкант ударял палочкой (звук этого инструмента напоминал звук кастаньет), и двух пар палочек в руках женщины, ударявших ими друг о друга в такт тамтамов.

В круг вошла Жоржетта. На ней был пояс-юбочка, увешанный раковинами, а грудь ее прикрывала полупрозрачная кисейная ткань. Один амулет она зажимала в левой руке, другой был привязан к правой выше локтя. «Амулеты приготовлены знахарем из каких-то частей гориллы, с ними Жоржетта не устанет во время танца», — пояснил Франсуа. Жоржетта посвистела в бамбуковый свисток. Это означало: «Внимание». Начался первый тур танцев. От резких движений бедер раковины, украшавшие пояс-юбочку, обрывались, и одна из женщин поспешно их подбирала.

В круг внесли циновку. Жоржетта сняла пояс-юбочку, а на шею надела лоскут материи с бубенцами. Села на циновку и посвистела. Это означало: «Начинается второй тур танцев». В такт музыки она двигала плечами, ее грудь колыхалась, вызывая мелодичный перезвон бубенцов. Потом двинулась к краю циновки, кувыркнулась через голову, еще раз кувыркнулась и, сидя на сырой земле (перед этим прошел дождь), снова заиграла бубенцами. Много раз она кувыркалась, вся испачкалась и стала похожей на чертика. Менялись музыканты, а она продолжала кувыркаться. Затем легла на спину и стала вращать бедрами. Потом приподнялась на колени и начала проделывать какие-то непонятные мне манипуляции руками. И снова кувыркалась…

К чикумби стали подходить зрители и класть ей в рот монеты. Таков обычай. Жоржетта пододвинулась ко мне. Я передал Франсуа несколько стофранковых монет, и он положил ей в рот. Чикумби выплюнула их в руку подошедшей женщине, и довольная, опять завертелась в танце. Неожиданно в круг вошел отец Жоржетты. Он скрестил ее руки и поднял кверху. Франсуа пояснил: «Отец проделал это для того, чтобы придать ей силы».

Танец продолжался… но теперь с гримасами. За круг выбежала одна из женщин и стала гримасничать. Жоржетта, изображая испуг, затряслась, словно в лихорадке. Затем убежала из круга, спряталась за спины зрителей, низко наклонившись к земле. Очень правдоподобное изображение страха! Стоявшие женщины временами напевали. Их мелодичные звуки неожиданно срывались на резкие крики… Стала гаснуть керосиновая лампа: кончился керосин. Часы показывали половину одиннадцатого ночи. Жоржетта снова вышла в круг в первоначальном наряде — в поясе-юбочке с раковинами, чтобы начать все сначала.

Я пошел к себе и лег, но сон не шел. Вышел на улицу. Небо было усеяно крупными звездами. Слева, высоко в небе, горел Южный Крест, справа, низко над горизонтом, красовалась Большая Медведица. От взгляда на родное созвездие как-то теплее стало на душе, будто здесь на чужбине встретил старого друга… Однажды на родине оно меня здорово выручило. Это было в тайге, в верховьях Бирюсы — притока Ангары. Возвращаясь из маршрута в лагерь, попал в болото. Пока из него выбирался, стемнело. Отдышавшись на сухом месте, полез в сумку за компасом. Хотелось поскорее сориентироваться и шагать в лагерь. Но… о ужас, сумка оказалась пустой. Я потерял компас в болоте. На миг меня, мокрого и продрогшего, охватило отчая-не. Я не знал, в какой стороне лагерь. Не мог развести костер, чтобы обсушиться: спички отсырели.

— Что же предпринять? — размышлял я. А на небе уже появились звезды. И вдруг меня осенила мысль: ведь я могу сориентироваться по Большой Медведице. Поворачиваясь кругом, искал это созвездие. Но за деревьями его не было видно. Тогда полез на высокое дерево. Озябшие руки плохо слушались. Но, чем выше я забирался, тем мне становилось теплее. И наконец я увидел Большую Медведицу. Потом быстро нашел Полярную звезду. Теперь я твердо знал, где север и юг. Спустился и зашагал к лагерю.

К рассвету пришел в лагерь, озаренный большим костром. Мои коллеги, утомленные ожиданием, мирно спали в палатках.

Прошло несколько дней после памятной ночи. Работа и другие впечатления стали сглаживать из памяти чикумби. И вдруг Франсуа неожиданно сообщил: «Жоржетта очень сильно больна. Возможно, скоро умрет. У нее болит грудь. А ее родители, — продолжал он, — не хотят обращаться к фельдшеру, лечат сами». «Простудилась во время танца», — пронеслось у меня в голове.

Прошло еще два дня. Франсуа сказал: «Жоржетте еще хуже. Родители отправили ее в глубь джунглей, к знахарю». Я очень волновался из-за Жоржетты, но ничего поделать не мог. Прошла неделя. И Франсуа сообщил радостную весть: «Жоржетта поправляется». Вздохнул с облегчением: «Молодость свое взяла». Как-то направляясь в Сунду, я навестил Жоржетту. Она была еще бледна, но уже выздора вливала…

В полдень миновали Какамоэка. Сидя рядом с шофером, я клевал носом. Вдруг меня оглушил звон разбитого стекла и скрежет железа. Мгновенье — и я почувствовал сильную боль в голове, из глаз посыпались искры. Я потерял сознание. Когда пришел в себя, то увидел, что наш газик столкнулся с «Лендровером». Между шоферами шла перепалка, а наш рабочий пошел в жандармерию доложить о случившемся. Часа через два приехали супрефект и жандармы. Не менее часа ушло на разбирательство, но я так и не понял, кто из шоферов был виноват. К вечеру мы вернулись в лагерь.