По ту сторону гор

Глава 19

Мгновение — и мир вокруг юноши изменился до неузнаваемости. Летний лес, солнечный, несмотря на мрачный бурелом, окружавший плотной стеной жилище ведьмы, сменился ледяной пустыней.

Она блестела на солнце великим множеством переливавшихся всеми цветами радуги алмазов, от которых веяло холодом, таким сильным, что дыхание замерзало на губах. Ледяной воздух был тяжел, тягуч, словно загустевший сахарный сироп, так что не хватало сил втянуть его в себя достаточно, чтобы наполнить легкие. Маленькие же глотки-полувздохи были так суетно поспешны, что вносили нервозность в душу, заставляя ее трепетать в страхе перед тем, что ждало впереди.

От пустоты бескрайних просторов кружилась голова. Хотелось бежать прочь. И душа попыталась броситься на утек, устремившись к горизонту, но поскольку тело, удерживаемое на месте оказавшейся удивительно сильной костлявой рукой старой ведьмы, не могло последовать за ней, побег не удался.

— Пошли, — хмуро смерив смертного недобрым взглядом, проворчала она.

Однако стоило Аль-ми повернуться на ее голос, как он, вместо того, чтобы, выполняя волю старухи, двинуться вперед, замер с открытым ртом и вытаращенными глазами на месте ледяным изваянием.

Это было… Он даже не смог найти слов, чтобы назвать представшее перед ним строение. Оно превосходило по своим размерам царский дворец настолько же, насколько последний был больше крошечной лачуги нищего. Скорее, это напоминало гору, такую огромную, что ее вершина уходила за облака. И, все же, юноша сразу понял, что перед ним замок. Замок повелителя ночи.

В нем не было особой, завораживавшей красоты, когда и стены, и башни были для этого слишком мощными и тяжеловесными.

Кто бы ни построил этот замок, вряд ли он думал о чем-то кроме силы.

Хотя, начиная постепенно приходить в себя, во всяком случае, достаточно, чтобы сделать над собой усилие и задуматься, он вспомнил, что, согласно легендам, боги дня и ночи постоянно воюют между собой. А в эпоху битв любое жилище должно быть прежде всего защитной крепостью, способной выдержать осаду.

Эта мысль заставила юношу нахмуриться.

Если бы в Десятом царстве следовали старому правилу легендарных времен, возможно, кочевникам степи не удалось бы так быстро ее завоевать и разорить. Но нет, даже живя в постоянной угрозе вторжения, никому и в голову не приходило уродовать прекрасные творения человеческих рук, произведения искусств, которыми являлись дворцы и храмы, низводя их с небес на землю лишь затем, чтобы сделать неприступной крепостью.

Вместе с тем, подобное мощное защитное сооружение, каковым был замок повелителя ночи, не могло не натолкнуть гостя на мысль о страхе — Аль был совершенно уверен, что тот, кто строит для себя подобный замок, живет в постоянном страхе перед противником, который слишком силен, чтобы его было можно остановить в открытом поле.

Ему было приятно думать о том, что черный повелитель ночи на самом деле жалкий трус. Пусть. Пусть он боится. Всего и всех.

Юноша собирался воспользоваться этим, разжигая его страх до размеров безумной паники. И не важно, если ему самому придется броситься в созданный им костер вместо дров. Игра стоила свеч, ведь в его положении любой поступок был лучше бездействия.

Пусть злодей собственными руками уничтожает своих слуг — тем легче повелителю дня будет с ним справиться. А без покровительства своего господина снежные кочевники не страшны.

К тому же, бог дня будет благодарен Алю за помощь и не обойдет юношу своим вниманием. Тому же было нужно такую малость — всего лишь, чтобы его научили творить чудеса. Всего лишь — потому что разве не это извечная цель любого мастера — обрести ученика?

Думая обо всем этом, Алиор шел, кутаясь в свои фантазии как в шерстяной плащ, и потому, наверное, не чувствовал холода того мира, в который попал. И не важно, что его щеки раскраснелись, а спутанные ветром волосы покрылись сединой инея. Он ведь этого не видел, не знал. А для человека нет ничего важнее его собственных ощущений. Так погруженный в молитвы богам небес и земли жрец идет по раскаленным углям, не чувствуя пламени под своими босыми ногами.

Между тем ведьма, ни на мгновение не выпуская плеча юноши из своих цепких пальцев, подталкивая его, понукая идти, когда тот незаметно для себя замедлял шаг, подвела гостя к вратам замка своего повелителя.

Они были такими же огромными, как и все в крепости, так что рядом с гигантскими створками человек казался маленьким, как муравей, заползший на крыльцо.

Золотые, покрытые причудливой чеканкой и множеством искусно граненных драгоценных камней, врата сверкали так ярко, что казалось, будто их металл заключал в себе языки того пламени, в котором были рождены.

"Конечно, эти врата призваны показать пришельцу его ничтожность рядом с тем, что находится за ними. Унизить, бросить в грязь и растоптать… — подумал он и тотчас выпрямился, с долей высокомерного презрения откидывая назад голову. — Не выйдет! Пусть я — песчинка у подножия этой горы, но мне под силу сделать так, чтобы гора рухнула", — он еще не знал, как, но был уже уверен, что не остановится, пока не отомстит. Всем. И снежным кочевникам, и их повелителю — богу ночи.

И не важно, что там говорила ведьма. Кому больше веры: служанке владыки ночи или собственным глазам? Как раз в тот миг, когда они с ведьмой подошли к вратам, створки чуть шевельнулись, раскрываясь, но не полностью, нараспашку, а лишь чуть-чуть, образуя крошечную щель, ровно такую, чтобы в нее могли протиснуться выезжавшие из замка всадники.

Их было трое. Одежда не оставляла никакого сомнения, что это были проклятые кочевники. Только они носили длинные, прорезанные с четырех сторон до самого пояса не то шубы, не то халаты из прекрасно выделанного густого северного меха, и надвинутые на брови меховые шапки — наверху твердые, с острыми выступами на затылке, совсем как колпаки жрецов, внизу же — мягкие, гибкие, с такими же разрезами, как у шуб, они спускались до самых плеч, закрывая от мороза и ветров не только уши, но и шею. Только их сапоги, выделанные не из кожи, а все того же меха, имели на носке нечто вроде узкого загнутого вверх крючка, которым всадники цеплялись за плотные кожаные петли, прочно приделанные к кускам меха, прикрывавшим спины и бока их коней.

У кочевников были смуглые, сгоревшие на ярком северном солнце и высушенные ледяными ветрами лица, узкие, по-кошачьи раскосые глаза и плоские, словно вдавленные внутрь, носы.

Аль очень много слышал о кочевниках снегов, но никогда не встречал ни одного из них, и потому теперь рассматривал с нескрываемым любопытством. Во всяком случае, до того мгновения, как его душу не пронзила острой ледяной иглой мысль о том, что, может быть, именно эти трое вели орды на Десятое царство, отдавали приказ своим людям убивать, уводить в рабство, грабить…

Рука юноши скользнула к поясу, в котором был спрятан нож. Его ослепило желание убить хотя бы одного из тех, кто был повинен в несчастьях, обрушившихся на его страну.

Отомстить легче, чем спасти.

Вот она, цель, всего лишь в паре шагов, едет, гордая собой, и даже не знает о грозящей ей опасности.

Но едва его пальцы коснулись холодного металла, как кто-то мертвой хваткой схватил его за шею, вздергивая высоко вверх, так что спустя всего лишь мгновение юноша уже висел в воздухе, совсем как пойманная на удочку рыба. Как эта самая рыба, вырванная из своей стихии, Алиор дергался, бился, стремясь сорваться с крючка, но тем самым лишь сильнее на него насаживаясь.

— Смотри, какая добыча! — кривя в усмешке губы, сквозь серую рану которых поблескивали острые, похожие на клыки хищника, зубы, бросил своим приятелям один из кочевников.

— Маловата для столь долгой охоты, — хмуро проговорил один из тех, к кому он обращался, не разделяя веселья спутника.

— Да уж, такой путь и без всякой пользы, — второй смачно сплюнул себе под ноги.

— Что ноете? Как будто с самого начала не знали, что так и будет! Шаман ведь сказал…

Кочевники говорили, перебивая друг друга, а то и одновременно, не особенно заботясь о том, услышат его собеседники или нет, словно будучи уверенными: что тем нужно, услышат и так, а что нет — все равно пропустят мимо ушей.

Аль их почти не видел — пот заливал глаза, перед которыми все кружилось, плясало то ли от нехватки воздуха, когда пальцы поймавшего его кочевника сжимали шею так сильно, что юноша с трудом дышал, вырывая с боем каждый живительный вздох, то ли от того, что пленник висел, качаясь из стороны в сторону, словно хрупкий листок на сильном ветру.

Сердце бешено билось в груди. Ощущение близости смерти подталкивало его вперед, заставляя убыстрять ритм, словно призывные удары барабанов.

Алиору было страшно, как никогда прежде. Даже прыгая на дно водопада, даже пробираясь сквозь ужасы кошмарных снов он чувствовал себя… не собой, что ли, глядел на все происходившее со стороны. И, может, потому не чувствовал страха. Сейчас же он всеми фибрами своей души, всеми клеточками тела ощущал боль и холод приближавшегося конца. И чем хуже ему становилось, тем сильнее хотелось жить.

— Шаман! Шаман много чего говорит! И что все наше племя будет убито одним-единственным воином… — продолжали между тем кочевники.

— Кстати, — взгляд одного из них обратился на юношу, которого он продолжал удерживать в воздухе, причем так легко, словно тот был зайцем или, в крайнем случае, лисой. — А может это он и есть?

— Жалкий сосунок, не способный защитить даже собственную жизнь? Ты что, смеешься?

— Но сюда-то он как-то попал, а ведь даже нам это удалось с огромным трудом… — они все трое воззрились на юношу, ожидая от него объяснения, но самого краткого взгляда на него им хватило, чтобы понять, что тот скорее пленник событий, чем их вершитель. Их лица скисли. По-видимому, их больше устроило бы другое — то, во что они уже единогласно и бесповоротно отказались верить.

— И, все же, эта встреча не могла быть случайной. Не верю я в случайности!

— Ты бы ослабил хватку, — сказал кто-то из троицы. — Неровен час, задохнется. Он и так уже выглядит придушенным котенком. Вот как покраснел от натуги.

— Ну и пусть. Тебе-то что? — зло проворчал тот, к кому обращались. — Так ли иначе, он все равно покойник, — и, все же, его пальцы стали сжимать шею юноши несколько слабее, позволяя тому, отдышавшись, несколько прийти в себя.

— Убийцы! — вскрикнул юноша. — Я вас… — он замахал руками и ногами, пытаясь если не ударить, то хотя бы пнуть кочевника. Он так и не понял, по чему попал — человеку или коню, на котором тот сидел. Скорее последнее, потому что животное заржало, нервно дернулось, заставляя мир вновь закружиться перед глазами Алиора. А в следующий миг пленник уже хрипел, задыхаясь в железных тисках сжавшихся на горле пальцем.

— Сам напросился, — процедил взявший его в плен кочевник сквозь сжатые от злости зубы.

Аль мотнул головой, в поисках ведьмы. Старухе было достаточно шевельнуть пальцем, чтобы остановить расправу. Что ей стоило?

Почему она не приходила ему на помощь?

Если бы она хотела, чтобы его вот так просто взяли и убили, зачем было тащить на другой край света? Можно было оставить и преспокойно дождаться разбойников.

Нет, он был ей нужен, нужен же!

Но еще больше — она ему.

Однако ведьмы нигде не было видно.

Словно сквозь землю провалилась, оставив своего спутника на произвол судьбы.

"Где же ты?!" — он был готов закричать, уже совершенно отчетливо слыша хруст ломавшихся костей, словно все происходило не в его воображении, а наяву, но тут до его слуха донесся голос одного из кочевников, разрушая навеянные страхом образы и отвращая неминуемый конец.

— Постой. Убить мы его всегда успеем. Давай сперва развлечемся, что ли.

— Сломаю ему шею — вот и будет развлечение.

— Для тебя одного. А как же мы?

— При чем здесь вы? Я его поймал. Он мой. Что хочу, то и делаю.

— А что если будущее, подсмотренное шаманом, действительно как-то связано с ним?

— Ты опять?! Это же глупо! Великий воин и ребенком непобедим!

— Кто знает. Может быть, боги специально усыпили его силу, чтобы та не проявила себя до поры.

На этот раз его собеседники задумались, не спеша отвергнуть идею своего спутника, сколь бы бредовой она ни казалась.

Державший пленника за шею громко хлюпнул носом, с шумом втягивая в себя морозный воздух.

— Допустим, это так. Значит, нам опасна его жизнь, — наконец, проговорил он, — но может пригодиться смерть. Потому что сотрет то будущее, которое страшит даже шамана. Без помощи господина ночи, встретиться с которым нам не было позволено… — по тому, как звучал его голос, было понятно, что, хотя именно за этим — помощью — они и пришли на крайний север, но, в то же время, страшились того, кого собирались просить, даже больше, чем предсказанной беды.

Пальцы кочевника, которые только-только чуть расслабили хватку, вновь с силой сжались, заставляя пленника захрипеть, задыхаясь.

— Остановись! — зло бросил ему спутник. — Если ты его задушишь, то душа, а вместе с ней и вся сила навсегда останется в мертвом теле!

— И что?

— А то, что мертвец может быть куда опаснее, чем живой! Ведь никому не под силу убить того, кто уже мертв!

— Ты предлагаешь отпустить его на все четыре стороны?

— Нет. Но мы могли бы убить его саблей или ножом, забирая силу себе.

Аль услышал звон вырванных из ножен клинков. Воздух всхлипнул… и оборвался тишиной — непонятной, необъяснимой, пугавшей сильнее всех стонов смертельно раненых и воплей мертвецов.

Затем кочевник, удерживавший юношу, отъехал на несколько шагов от своих спутников и, выставив перед собой оружие, угрожающе прошипел:

— Он мой! Я его поймал!

— Дело случая, — другие не собирались отступать. Противостояние грозило перерасти в драку. Мысль об этом вселяла надежду в душу юноши.

Вот бы кочевники перебили друг друга.

К тому же, возможно, в жаре сражения ему удалось бы бежать.

— Предлагаешь выяснить, кто из нас достоин завладеть его силой? Хорошо. Я готов принять вызов, — а затем кочевник вдруг криво усмехнулся. Его глаза хищно сверкнули. — Давно мечтал вызвать тебя на бой!

— Чего же не вызывал?

— А разве шаман не обещал, что нашлет самое ужасное проклятие на того, кто осмелится пролить родственную кровь?

— Да уж, — его спутники переглянулись. Их пыл поубавился, сабли, уже поднятые для боя, опустились вниз. — Ни к чему злить шамана. Он и так, после того, как заглянул в будущее, словно с цепи сорвался. Бродит, хмурый, того и гляди начнет воинов приносить в жертву богам ночи.

— Может, в этом и есть какой-то смысл… — хмурясь, проворчал державший пленника за горло.

— Горишь желанием стать жертвой?

— Нет. Но почему бы не принести в жертву этого? — он помахал своей добычей так, словно это были селезень или кролик.

Аль похолодел. Даже в самых жутких кошмарах он не представлял себе нечто столь ужасное, как смерть под жертвенным ножом.

Чтобы потом душу сожрали демоны, вскармливая еще горячей кровью своих уродливых детенышей?

Нет, никогда!

Лучше умереть здесь, на месте, от милосердного удара благородной стали.

Ему удалось, изловчившись, вырваться. Упав на покрытую мягчим снежным ковром землю, он уже собирался броситься бежать прочь, но всадники обступили его со всех сторон, преграждая дорогу. Над головой сверкнули клинки.

— Какой забавник! — довольные развлечением, гоготали кочевники. — Ути-пути! — сталь мелькнула так близко от его щеки, что кожу обожгло не то холодом металла, не то жаром всей выпитой им крови. Второй удар срезал прядь волос. Сжавшись в комок, Аль зажмурился, ожидая третьего и последнего.

Но кочевники подавили в себе азарт охоты. Они остановились, с презрением глядя на сжавшуюся у копыт всхрапывавших коней жертву.

— Ты что же, думаешь, мы столь безумны, чтобы отнимать у черных богов то, что те жаждут получить? Нет уж, жизни нам, может быть, и не дороги, но вот душа — точно, — проговорил один из кочевников.

— Поехали, что ли? — спросил второй, в то время как третий, не спускаясь с седла, наклонился, чтобы вновь схватить свою добычу, словно коршун смертоносной когтистой лапой.

Юноша лишь сжался, ожидая, когда это случится. Он больше не сопротивлялся. У него не осталось сил сопротивляться.

Еще миг назад он мог бы убежать. У него был шанс. Но он им плохо воспользовался.

Врата замка повелителя ночи были по-прежнему приоткрыты. Они звали к себе, сулили избавление. Если бы ему удалось добраться до них…

Он был совершенно уверен, что кочевники не осмелились бы последовать за ним.

Всего-то несколько шагов.

Но кто даст ему их сделать теперь?

Царевичу доводилось многое слышать о кочевниках, их нравах и обычаях. Ничто не мешало им играть с пленником, как кошка с мышью, без жалости убивая безоружного. Никто не мог их остановить, когда их глаза заволакивала кровь горячей сечи. Но стоило речи зайти о богах и жертвоприношениях, как они становились послушными, точно охотничьи псы, готовые всю ночь тащить придушенную, но еще живую, трепещущую добычу к ноге своего господина.

Но в тот миг, когда царевич уже смирился с неминуемым, он услышал осторожное покашливание.

— Не хорошо брать чужое. Даже если оно плохо лежит, — хмуро глядя на кочевников, проговорила ведьма, которая, как оказалось, никуда и не исчезала, просто тихо стояла в сторонке и наблюдала за происходившим, пока не решила, что пришло время вмешаться.

В первый миг воины ошарашено глядели на нее, не понимая, как не заметили раньше. Но затем, поняв, что это всего лишь старуха, пренебрежительно скривились в усмешке.

— Шла бы ты своей дорогой и не вмешивалась в чужие дела, пока они и тебя не коснулись.

— Да дело-то и так мое, — усмехнулась та. И было в ее голосе что-то такое, что заставило руку, державшую пленника, нервно дернуться. — Давай, отпускай парня. И езжайте, откуда явились.

— А то — что? — кочевники набычились. Какое бы чувство угрозы ни исходило от этой старухи, сгорбленная женщина со скрюченными руками не могла представлять для них никакой угрозы. — Умрешь у нас на пути, чтобы досадить?

Двое других хохотнули, но как-то неуверенно, нервно.

— Ладно, сами напросились, — ее голос еще не отзвучал, а пальцы, удерживавшие юношу, уже разжались.

Он упал на землю, перекатился через голову и, откатившись в сторону, уже собирался вскочить и броситься бежать, но тут его глаза обратились назад. То, что Алиор увидел, заставило его, похолодев, застыть на месте, не в силах даже шевельнуться.

Дико заржав, напуганные лошади бросились бежать. Их всадники попадали в снег серыми куцехвостыми волками, закрутились на месте, пытаясь сбросить с себя людские одежды, связывавшие их лапы. Они огрызались, скалясь друг на друга, но, увидев юношу и стоявшую у него за спиной старуху, не набросились на них, стремясь в крови утопить свою ярость, а, поджав хвосты, заскулили. В их глазах был ужас.

Они покорно ждали, что будет дальше.

— Вот что, — хмуро проговорила ведьма, — бегите-ка отсюда так быстро, как только можете. Если до рассвета успеете покинуть владения моего господина, станете вновь людьми. А не успеете — так и останетесь на всю жизнь волками.

Она едва успела договорить, как волки, сорвавшись с места, бросились прочь.

— Сразу бы так, — проводив быстро несшиеся к горизонту точки, проворчала старуха.

Алиор не мог выдавить из себя и слово, только сглотнул подкативший к горлу комок.

А в следующее мгновение вдруг повеяло таким лютым холодом, что дыхание замерзло на губах, а все тело обожгло, как если бы его опустили в расплавленный металл.

На несколько мгновений, которые, как казалось, растянулись на целые века, над землей воцарилась воистину мертвая тишина, которую не смел нарушить ни стук сердца, ни шорох дыхания.

Юноше уже начало казаться, что он умер и, незаметно для себя перенесся в мрачный подземный мир смерти.

И все равно любопытство оказалось сильнее страха, и Алиор осторожно закрутил головой, оглядываясь вокруг.

В какое-то мгновение он подумал, что ведьма заколдовала и его, превратив в какое-то животное. Но нет. Его руки были человечьими.

Каково же было его удивление, когда он увидел, что ведьма, которая только что, не ударив рукой об руку, обратила в бегство троих снежных кочевников, как какая-то служанка упала на колени и застыла, в страхе пряча глаза.

Душа юноши сжалась в комок, когда он увидел стоявшего перед ведьмой.

Он выглядел человеком. Во всяком случае, на первый взгляд.

Цвета крыла ворона волосы обрамляли лицо, но не доходили до плеч, на которых лежал длинный, до самой земли, плащ. Черные, без единого светлого пятна одежды скрывали тело, оставляя незащищенными лишь кисти рук с холодной белоснежной кожей, и лицо, наделенное строгой красотой твердых, четких линий: широкие, резко очерченные скулы, прямые, как две стрелы, брови, высокий лоб, тонкие, лишенные всякой чувственности губы.

Однако заворожено глядевшему на пришельца юноше казалось, что он видит нечто большее, чем людские черты — огонь, но не раскалено-красный, а замерзший до синевы, вода — все еще жидкая, но уже куда более тягучая, и воздух, твердый, как лед.

По людским обличьем скрывалось такое властное могущество, несгибаемая сила, что Аль не сомневался: перед ним повелитель ночи.

— Ты! — мрачно бросил он ведьме.

— Прости меня, господин, прости! — та сжалась в комок, пряча лицо в складках юбок. — Накажи, если я провинилась в твоих глаза, но прости!

Ничего не говоря, бог отвернулся от нее. Его взгляд упал на юношу, который заставил себя встать и выпрямиться, откидывая назад голову.

Его страх исчез, когда он увидел, что бог тьмы, показавшийся в первый миг гигантов, на самом деле невысок ростом — Алиору оказалось достаточно вытянуться, вставая на цыпочки, чтобы не смотреть на него снизу вверх.

"Кочевники были куда страшнее", — мелькнуло у него в голове. Он ни на миг не сомневался, что те его убьют. От повелителя же ночи не исходило никакой угрозы. Он просто смотрел, изучая стоявшего перед ним смертного, ничем не выражая недовольства его непочтительным поведением, возможно, не обращая внимания на брошенный вызов. Глаза мерцали светом далеких звезд, глядя отрешенно и безразлично. Черты лица были совершенно неподвижны, что делало его похожим на каменную маску, пусть прекрасную в своем совершенстве, но мертвую.

Аль не знал, сколько прошло времени — мгновение или вечность — прежде чем бог ночи проговорил, обращаясь к ведьме:

— Верни его туда, откуда принесла, — его голос, похожий на шорох ветра, был глубоким, вбирая в себя множество тонов и оттенков. А еще в нем была сила, заставлявшая прислушиваться даже того, кто не желал слышать.

— Да, господин! — та поднялась на ноги и поспешно шагнула к смертному.

Но тот наклонился, проскользнув у нее под рукой, и отбежав в сторону, крикнул:

— Я не вещь, чтобы переносить меня с места на место! И я не уйду, пока не… — он не договорил: бог ночи, не удостоив юношу даже взглядом, исчез, растворившись в тени так, словно слившись с ней, становясь его частью.

"Как же так!" — он готов был закричать от отчаяния. Еще мгновение назад юноше казалось, что его план, каким бы невероятным он ни был, начал исполняться. И вот, когда оставалось совсем ничего…

Он даже не заметил, как ведьма подошла к нему, крепко схватила за руку, не давая убежать.

— Ты — именно вещь! — проскрежетал у самого его уха надтреснутый голос старухи. — Более того — игрушка, которой играют все, кому ни лень.

Алиор наклонил голову чуть вперед, набычился, словно готовясь к бою, однако, сам не понимая почему, вместо этого спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Вижу я тебя. А что имею — не твое дело, — отрезала та. — И хватит слов. Пошли.

— Я не сдвинусь с этого места, пока ты не объяснишь!

— Ну и не двигайся. Больно надо! — презрительно фыркнула ведьма, ворчливо продолжая: — Как будто ты пришел сюда собственными ногами! Да тебе бы целой жизни не хватило!

— Я смог пройти через горы! — выпрямившись и расправив плечи, он откинул голову назад, всем своим видом показывая, что ему есть чем гордиться.

— Не сам, — усмехнувшись, качнула головой старуха. — Кто-то помог тебе. Не знаю, кто, не знаю, чего ради, но уверена: тебе еще придется с ним расплачиваться за эту помощь.

— Не ты помогала мне.

— Еще чего не хватало!

— И ты не знаешь, кто.

— Да какая разница! Раз это не интересует моего господина, то мне и вовсе дела нет, — старуха замолчала.

А еще через мгновение и вовсе пропала, не оставив следа.

Однако прежде, выполняя волю бога ночи, он перенесла странника назад, в Девятое царство, как ей и было приказано — откуда взяла. На крыльцо ведьминой избушки.

Душой царевича владели противоречивые чувства. С одной стороны — некоторое облегчение, когда он уже не надеялся вернуться живым. Возможно, из лап кочевников он бы еще как-то ускользнул, но не из снежной пустыни, что, казалось, покрывала целый мир.

Можно какое-то время во власти ярких эмоций и множества неожиданных впечатлений не чувствовать холодного дыхания мороза, но рано или поздно приходит протрезвление.

Даже теперь, посреди жаркого солнечного дня, воспоминания о застывшей земле мурашками пробегали по спине, заставляя нервно дергать плечами. Запоздалое чувство холода, охватившее юношу, заставило его обхватить себя руками, силясь унять дрожь.

В то же самое время он втягивал голову в плечи, будто стыдясь самого себя. За страхи и беспомощность.

Ведь ему выпал шанс, который если дается, то только раз — он стоял в шаге от повелителя ночи, но не смог убедить, уговорить, заставить его снять проклятье холода с Альмиры.

Возможно, будь он настойчивее, все беды остались бы позади. И не важно, что не для него. Пусть.

Он ведь этого и хотел — пожертвовать собой ради других. Но уже не в первый раз судьба не принимала его жертву. Делая шаг навстречу, она затем, когда до исполнения желания оставалось всего ничего, отшатывалась в сторону.

— Что за напасть такая! — вздохнув, пробормотал он, потер зачесавшиеся глаза, затем ни с того ни с сего широко зевнул. Да уж, ему ничего не оставалось, как заснуть, убегая от разочаровавшей его действительности и, в то же время, ища новую надежду.

"Может быть, еще не все потеряно и можно что-то сделать, предпринять…"

Нет, он не надеялся, что вот сейчас к нему прилетит на крыльях солнечного ветра повелитель дня и скажет, что готов помочь. Хотя бы в отместку своему врагу. Но ведь могло произойти что-то более вероятное.

Например…

Но в его голове, вместо выдуманных мечтаний, почему-то вновь и вновь возникали тени кошмарных снов.

И всё, что ему оставалось, это убеждать себя — "Дурак, с чего ты взял, что твои сны действительно пророческие? Может, они были самые обычные. Мало ли таких. Мало ли раз я видел себя или кого-то другого умирающим во сне? И что? Приходило утро и все оказывались живы и здоровы. И то, что случилось с Риком, не было никак связано с тем, что мне привиделось. Ведь он упал в трещину. Никакого каменного моста и поблизости не было. И вообще…" — Аль резко мотнул головой, отгоняя от себя страхи. Он не мог себе их позволить.

Спустившись с крыльца, он огляделся вокруг.

Утро сменилось днем.

Алиор не удивился — должно же было пройти какое-то время. Было бы странно, вернись он в то же самое мгновение, из которого ушел. Тогда бы юноша, чего доброго, решил, что с ним ничего и не случилось, просто что-то там привиделось, показалось…

Он вполне мог так подумать. Потому что настоящий фантазер — это такой выдумщик, которому не только не верят другие, но он сам себе не верит. Тем более что случившееся с ним и на самом деле казалось нереальным.

Он разочарованно вздохнул, сокрушенно качнул головой:

"Лучше бы уж это все было только сном, — подумал он. — Во сне проигрывать, конечно, тоже обидно, но наяву — в стократ хуже".

Рядом никого не было.

"Куда это все запропастились? — закрутил головой в поисках своих спутников Аль. В какое-то мгновение его пронзила острая игла страха: — А что если они ушли, не дождавшись меня? И где их теперь искать? — на смену страху пришла злость. Ему не хотелось верить, что брат и Лиин бросили его одного, на произвол судьбы. — Может, они просто отправились в лес, осмотреться вокруг?"

Старательно оглядывая все вокруг, запоминая дорогу, он медленно вошел в лес, который оказался совсем не таким густым и мрачным, каким представился накануне. В точном сумраке все выглядело иначе, полнясь угрозой — и реальной, и придуманной. Солнце же дня, разгоняя сонмы призраков и теней, возвращало покой, предоставляя возможность глазу заглянуть во все уголки, убедившись, что в них не таится опасность.

Над головой перебирали словно крупу иглы хвои сосны и ели, среди беспокойно подвижных ветвей которых сверкали ярким солнечным светом голубые осколки небес. Под ногами шуршали, причудливо переплетаясь, мягкие зеленые нити трав.

Конечно, света и жизни в густом лесу не хватало, но причиной тому были вовсе не силы ночи.

Чувствуя, что зашел в самую чащу, Аль вновь огляделся. Он надеялся заметить какой-нибудь след, показывавший, в какую сторону ушли его друзья, а еще лучше — услышать поблизости их голоса.

Однако всё, что доносилось до его слуха, это шепот ветра, вздохи деревьев да причудливый свист скрытых в ветвях пичуг.

Ему это не нравилось. Чувство беспокойства становилось все сильнее и сильнее, заставляя ускорять шаг до тех пор, пока, наконец, паника не погнала его бегом, через кусты и заросли крапивы вперед, не важно куда, лишь бы не стоять на месте, сгорая от множества жутких мыслей и предчувствий.

Юноша бежал, не разбирая дороги, царапая руки о ветки, которые, срываясь, хлестали по щекам, норовя побольнее ранить, и не замечая ничего этого. Ему стало совершенно все равно, заблудится он или нет. Заблудится — так даже лучше. Ему вспомнилась примета: того, кто потерялся, и беда не найдет. Царевичу почему-то казалось, что сейчас — это его единственный шанс на спасение.

Он запыхался, пот залил лицо, дыхание стало быстрым и напряженным, стук сердца — таким быстрым, что почти слился в мерную дробь сигнального барабана.

Лес вокруг изменился. Ель и сосна, придававшие сумрачность зарослям, исчезли, из лиственных деревьев остались осины, березы, рябина да ива, все невысокие, какие-то болезненно чахлые. Их стволы покрывал мох, который, вытеснив траву, заполнил и землю, чавкавшую, прогибаясь, под ногами странника. В воздухе витал сладковатый дух сырости и смерти.

А царевич словно не замечал всех этих признаков приближения к болоту.

Еще недавно ярко мерцавшее в небесах солнце спряталось за дымкой, которую, в отсутствии завязших в трясинах ветров, ничто не тревожило.

Туман клубился, заполняя собой овраги и впадины, вился между деревьями, сплетая их пушистой шалью, путался под ногами, заставляя спотыкаться о коряги, камни, сломанные ветки и еще множество чего, валявшегося на невидимой за плотной дымкой земле.

Непонятно, как он умудрялся ни за что не зацепиться ногой, ни во что не провалиться. Хотя, возможно, для него было бы лучше как раз упасть, когда падение прекратило бы это безумное бегство от самого себя, боль вернула рассудок, заставляя оглядеться, задуматься: "что же я такое делаю?"

Но пока ноги несли его вперед, этот вопрос не забредал в голову, в которой была совершеннейшая пустота — такая же холодная и безликая, как снежная пустыня во владениях властелина ночи.

А затем вдруг…

Он даже не успел испугаться, очнувшись, услышав собственный вскрик — раздосадованный "ну что еще случилось?!" и удивленный — "как это могло произойти?".

К тому моменту, как глаза вновь начали видеть, а разум мыслить, он погрузился уже по колени в вязкую, черную с зеленоватым налетом жижу.

"Что это такое?" — он несколько мгновений смотрел себе под ноги, но, еще не способный связать воедино запах затхлой сырости и воду под ногами, не понял, что угодил в трясину.

И потому в его душе не было страха, заставлявшего бы нервно биться, пытаясь вырваться из ловушки, которая в этом случае, питаясь его собственными силами, захлопнулась бы куда быстрее.

Погруженный в вызванное непониманием оцепенение, он застыл, словно оледенев, перестав чувствовать свое тело, лишившись способности двигаться. Только это его и спасло. А еще — оказавшиеся у самой головы ветви ивы, которая как специально склонилась над ним, предлагая помощь. Аль мог и не заметить ее — редко ли бывает, что человек не видит то, чего не ожидает увидеть. Но ива, словно будучи существом, разумным настолько, чтобы предположить подобное, для верности принялась настойчиво похлопывать его по плечу, призывая обратить на нее внимание.

Прикосновение заставило юношу, вздрогнув, очнуться ото сна наяву. Опасность, в которой он себя обнаружил, была так велика, что на некоторое время юноша вновь погрузился в мертвое оцепенение.

Аль не мог поверить, что, пройдя горы с их многочисленными трещинами, расщелинами и обрывами, встретившись с повелителем мрака, он вот так, легко, за нечего делать отдаст свою жизнь какому-то жалкому болоту!

Это было несправедливо.

И, все же, несмотря на то, что вслед за оцепенением на него нахлынула, накрывая с головой, волна отчаяния, Алиору хватило ума заставить себя несколько успокоиться, и только потом что-либо предпринимать. Иначе он бы не спасся, даже имея на это все шансы и помощь богов в придачу.

Схватившись за ветку ивы, Аль начал осторожно выбираться из топи, и та, которая, впав в азарт, несомненно принялась бы ловить нервно трепыхавшуюся, как бабочка в паутине, жертву, легко отпустила юношу, приняв его если не за хозяина (ни леший, ни водяной в нее бы просто не угодили, даже набравшись под завязку на веселой пирушке), то, во всяком случае, за одного из их приятелей — собутыльников, которые как раз, возвращаясь домой, с пьяных глаз могли попасть в расставленную болотом ловушку, чтобы потом, вмиг протрезвев, как раз так — осторожно, со знанием дела — выбраться из нее.

Что бы там ни было, уже через несколько мгновений юноша, пусть испачканный с головы до ног в зелени водной ряски и черной грязи земли, потерявший проглоченные болотом сапоги, но вполне живой, сидел на высокой кочке, поджав под себя голые ноги и, обхватив колени, никак не мог унять дрожь.

Но, со временем, мороз ослаб, Аль успокоился и даже нашел в себе силы чтобы оглядеться вокруг. Сам он еще не был готов не только сойти с того места, которое казалось ему единственно надежным на многие дни дороги вокруг, но даже встать, словно движение было способно нарушить это шаткое равновесие жизни и смерти. Однако взгляд его уже добрел до строя чахлых деревьев, вставших полукругом шагах в сорока за спиной. Возле их покрытых зеленоватым мхом стволов росла трава, что хотя и неуверенно, но, все-таки, давало возможность предположить, что край болота где-то рядом.

Так или иначе, он не мог сидеть на кочке всю оставшуюся жизнь. И было бы глупо ждать, что кто-то придет ему на помощь.

Конечно, странник еще не успел осмотреть окрестные земли настолько, чтобы быть в этом уверенным, но у него было такое чувство, что люди обходят этот край стороной.

"Возможно, — ища объяснение этому довольно странному факту, когда в Альмире любой клочок земли до самых гор был вспахан и засеян, предположил юноша, — дело в ведьме. Нечисть любит одиночество. И поэтому отпугивает людей от своих владений".

Но если так, единственным, чьего прихода он мог дождаться, был водяной. "А с ним встречаться — себе дороже. Пользы — ноль, только одни неприятности".

Царевич больше не надеялся на то, что, стоит ему оказаться в по-настоящему большой беде, и владыка света поспешит его спасать.

А что если повелитель дня смешается ждет, когда Аль сам, без чьей-либо помощи придет к нему?

"Может это испытание", — это было понятно и казалось правильным — иначе все, кому ни лень шли бы к богу света со своими просьбами и у того не оставалось более ни на что времени, лишь на прием просителей.

Да и в жизни ведь ничего не происходит просто так. Нужно уметь доказать, что именно ты достоин внимания и участия.

Вот только… Юноша недовольно поморщился. У него не было времени на то, чтобы что-то доказывать. Да и особого желания тоже. Он считал, что и так сделал предостаточно, во всяком случае — больше, чем под силу любому смертному.

Почему же повелитель дня не оценил его жертв, смелости и отчаяния?

"Не может же он быть таким бессердечным! — юноша был готов заплакать от обиды. — Ну что ему стоит снять проклятье с Альмиры! Он ведь и сам видит, что оно убивает землю и живущих на ней людей! Все, что я собираюсь ему сказать… Он просто не может не знать об этом и сам! А раз так…"

Отгоняя мысли, которые несли лишь отчаяние, юноша что было сил сжал кулаки, так что отросшие за время дороги ногти — длинные и грязные — больно впились в ладони.

Нет, он не мог, не должен был плохо думать о боге дня. Потому что тот — единственный, способный помочь.

Больше некому.

"О чем думает брат, надеясь купить помощь царя Девятого царства? Что тот согласится принять людей, на которых, возможно, как и на их земле стоит печать проклятья? Чтобы оно легло и на его владения? Он не станет с нами даже разговаривать, как узнает, в чем дело! Прогонит прочь, да еще пинка под зад даст. Чтобы бежали быстрее…" — его губы презрительно скривились. И дело тут было не в царе, которого Аль-ми прекрасно понимал. Он бы осудил его, как раз если бы тот поступил иначе. Если кого юноша и презирал, так это самого себя. За беспомощность, неспособность ничего изменить, а еще — за это понимание. Потому что много легче винить других, оправдывая себя, а не наоборот.

И тут вдруг какой-то странный, едва уловимый звук отвлек его от размышлений. Он не понял, что это было — не то хруст ломавшейся где-то вдали ветки, не то — скрежет мечей.

Резко повернувшись, он увидел взметнувшихся над деревьями птиц, которые, потревоженные неведомо кем, сорвались со своих насиженных мест и взмыли в небеса, чтобы оттуда, недовольно крича и сыпля проклятия на головы встрявших в их жизнь пришельцев, следить за ними, дожидаясь того мгновения, когда все успокоиться.

Аль с сомнением глядел на деревья, за которыми ничего не было видно. Он разрывался на части: любопытство гнало вперед, в то время как осторожность удерживала на месте. И дело было вовсе не в страхе вновь угодить в трясину. В конце концов, боги с ней. Но вот попадаться на глаза оказавшимся в чаще людям — а что это были не звери и не духи, он не сомневался — царевич совсем не хотелось.

В его голове с пугавшей отчетливостью пронеслись образы из его сна — жуткий вид человека с отрубленной головой, уже мертвого, но еще стоявшего на ногах.

"Бр-р! — Аль всего передернуло. — Не хотел бы я оказаться на месте этого несчастного".

А потом ему вдруг подумалось:

"А с чего я взял, что это должен быть Лиин? — во сне он ведь не видел ни лица жертвы, не обратил внимания на одежду. — Только потому, что он — сын воина и, значит, должен первым броситься в бой? Но это могло произойти и не в начале сражения, а потом, когда оно уже вовлекло в себя всех, заставляя защищаться…"

Вообще, все, что он видел, это — кипящая ключом бившая из раны кровь, от которой исходил пар, сливавшийся со спустившимся на землю туманом.

"Туман! — он вновь внимательно огляделся вокруг. Нет, тумана видно не было. И это успокаивало. — Ну что я перепугался? — Аль уже корил себя за трусость. — С чего взял, что все случится уже теперь? Ведь до исполнения последнего сна — того, когда я передам корону Объединителя брату — должна пройти целая вечность, если нечто столь удивительное вообще сможет когда-нибудь случиться!" — на душе отлегло.

"И вообще, — он встал на ноги и, взявшись на всякий случай за послушно подставленную ивой ветку, шагнул по направлению к деревьям, — с чего я взял, что там обязательно должны быть враги? Вообще, откуда здесь взяться чужака? Это брат с Лиином. Точно, они. Больше некому! — в такое более чем вероятное предположение было легко поверить, что юноша и сделал со всей радостной поспешностью. — Ищу их, ищу без толку, а они сами — тут как тут!"

Однако слишком спешить, выбираясь из болота, он не решался, а потому, испугавшись, что друзья, не заметив его, пройдут мимо, Алиор вернулся назад, благо успел отойти от спасительной кочки всего на шаг, и закричал что было сил:

— Эй! Это я, Аль-ми! Я здесь! — от нетерпения и волнения он даже запрыгал на месте, замахал руками, пытаясь всеми возможными способами привлечь к себе внимание.

Увы, ему это удалось: на опушке леса показались чужаки. Одеты они были как-то непривычно — в меховых безрукавках поверх холщовых рубах и длинных широких штанах, а на головах, несмотря на летнюю жару — высокие теплые шапки. Обвешенные оружием, они выглядели враждебно.

Юноша заметался, отпрянул назад… и остановился, опустив руки. Ему было некуда бежать, негде спрятаться. Крошечная, в два шага кочка, росшая на ней ива, способная заслонить разве что духа, — вот и все, что дала ему судьба.

И чужаки, прекрасно это видя, ржали в полную глотку:

— Что, малец, наделал в штаны? Воняешь так, что даже здесь чувствуется!

— Иди сюда! Не бойся, мы не дикие звери и тебя есть не будем! Даже убивать не будем. Просто продадим в рабство — и всё.

— В рабство?! — он заставил себя рассмеяться. — В Десяти царствах нет рабства!

— Смейся, смейся, скоро на своей собственной шее узнаешь, есть оно или нет, — ответил один из разбойников — в том, что перед ним были именно лихие люди, Аль теперь не сомневался.

— А, может, узнает и на чем-то другом, — хохотнул его товарищ, — кочевники за такого смазливого мальчика дадут больше, чем здешние землевладельцы, которые больше ценят тягловую силу.

— К-кочевники? — голос юноши дрогнул, давая чужакам новый повод для насмешек.

— Что струсил? Не бойся. Тебе даже понравится такая жизнь. Все лучше, чем сидеть лягушкой на болоте.

— Но здесь нет кочевников!

— О, так ты не местный. Ну ничего, мы тебя просветим. Пара дней пути — и попадешь в степь. А там уж кочевников — как собак нерезаных.

— Давай же, — кричали ему от кромки деревьев, — иди к нам! Смелее, если что мы тебя вытащим!

— Точно! Не сомневайся! Никто не станет за здорово живешь упускать дармовые деньги!

А потом разбойники замолчали, дожидаясь, когда паренек выполнит их приказ. Деваться тому было некуда, так что игра казалась им беспроигрышной. Во всяком случае, сами лезть в болото они не торопились. Зачем зря рисковать?

И, все же, медлительность Алиора, лихорадочно искавшего выход из положения, в котором он оказался по собственной глупости, их явно не устраивала.

— Эй ты, давай быстрее! — донеслось от деревьев. В хриплом голосе звучало нетерпение. — Мы не собираемся ждать тебя здесь целую вечность! Или ждешь, пока мы придем к тебе и выволочем силой? Будешь и дальше упираться, словно безголовый осел, там и поступим. Только уж после отыграемся за промоченные ноги, мало не покажется!

Юноша сжался. Ему страстно захотелось провалиться сквозь землю. Взгляд сам собой обратился на скрытую под тонкой зеленой ряской топь и мысль о том, чтобы сделать шаг ей навстречу не казалась больше такой уж безумной.

— Да сколько можно ждать…! — один из разбойников, особенно нетерпеливый, шагнул вперед.

Но его остановил звонкий возглас:

— Аль-ми, это ты там?

— Брат..! — юноша тотчас узнал его голос и обрадовался так, как будто это был сам повелитель дня. Душа затрепетала в груди, взлетела весело щебетавшей пичужкой высоко в небо.

А Алнар продолжал, и, по мере того, как он говорил, его голос звучал все громче и громче, приближаясь:

— Ведьма сказала…

Но юноша уже не слушал его. Он вспомнил о стоявших на опушке леса разбойниках.

Царевич видел пятерых.

Впрочем, какая разница. Сколько бы их ни было, им не справиться с толпой взрослых крепких мужиков.

И душа испуганной пичугой камнем рухнула на землю, крича от отчаяния:

— Не ходите сюда! Бегите прочь…!

Однако было уже поздно. Альнар и Лиин вышли на опушку. И тотчас были окружены.

— На ловца и зверь бежит! — довольные, хохотали разбойники.

Застонав от отчаяния, юноша рухнул на колени. Его губы беззвучно повторяли:

— Это я виноват, я…!

Что за злые духи тянули его за язык? Сидел бы тихо, как мышь, авось разбойники и прошли бы стороной. Или, во всяком случае, на его крик не пришли бы друзья, оказавшись в ловушке.

Рука наследника опустилась на рукоять заткнутого за пояс ножа.

— И не думай, — проследив за его движением, презрительно скривился один из разбойников. — Этой зубочисткой только порежешься. А вы нам нужны в целости и сохранности.

— Да уж, — поддержал его стоявший рядом приятель, — за попорченную шкуру цену снизить могут. Так что стой и не рыпайся.

Альнар окинул чужаков оценивающим взглядом чуть сощуренных глаз, оставаясь при этом, во всяком случае внешне, совершенно спокойным. Он был не плохим бойцом, как и Лиин, которому без раздумий доверил бы защищать свою спину. Но у них был один меч на двоих, пара кинжалов и совсем мало места для того, чтобы хоть как-то развернуться. А еще Аль-ми, торчавший столбом посреди болота прекрасной мишенью.

Так что, благоразумнее было бы сдаться, положившись на богов и надеясь на то, что те предоставят пленникам шанс для побега.

Рука плавно соскользнула с рукояти кинжала.

— Вот и молодец, — заметив это, ухмыльнулся разбойник, а затем бросил, обращаясь к Лиину. — Парень, если у тебя есть голова на плечах, то ты последуешь примеру своего приятеля.

Сын воина через плечо глянул на наследника. Тот, поймав его взгляд, чуть наклонил голову, приказывая спутнику:

"Делай, как тебе говорят".

Тот нахмурился, не согласный с решением Альнара, однако, подчинившись, убрал руку с рукояти меча, который он так и не успел вытащить из походных кожаных ножен.

— Аль-ми, иди сюда, — повернувшись к брату, велел наследник. У него не было особой уверенности в том, что упрямый и своевольный царевич подчиниться ему.

Это было бы не кстати. Только полным подчинением они могли усыпить бдительность разбойников, которые, как бы между делом, разоружили пленников и уже с любопытством поглядывали на их тяжелые сумы, от которых нужно было во что бы то ни стало отвлечь разбойников.

Так что, с другой стороны…

И наследник, выжидая, смотрел на брата, который даже не знал, что в этот миг от его поступка зависело, возможно, даже нечто большее, чем их жизни.

Аль чувствовал себя слишком виноватым, чтобы возражать брату, а потому двинулся вперед. Его ноги тотчас заскользили по ряске, он споткнулся о невесть откуда взявшуюся корягу и, под веселый гогот разбойников, упал носом в грязь.

С силой стиснув губы, опустив голову так, чтобы никто не увидел блеснувшие в глазах слезы обиды, юноша попытался подняться, однако вновь поскользнулся. Больше попыток встать он не повторял и, не обращая внимание на хохот чужаков, двигаться на четвереньках.

Уже почти возле самой кромки деревьев он угодил в яму — рука соскользнула с покрытого ряской притопленного камня и Аль полетел в грязную воду.

Не ожидавший ничего подобного, он запаниковал, начал тонуть и уже почти захлебнулся, когда чья-то сильная рука схватила его за шиворот, вытаскивая на берег.

Оказавшись на земле, еще долго лежал, кашляя и отплевываясь.

Разбойники, смеясь над незадачливым парнем, на время забыли о двух других своих пленников, чем один из тех и не преминул воспользоваться, выхватив у стоявшего к нему вполоборота чужака висевший в ножнах у пояса меч.

Альнар непонимающе смотрел на друга.

— Что ты де… — начал он, но Лиин перебил царевича:

— Бегите! Я задержу их!

— Это глу…

— Бегите же!

— Мы не успе…

— Конечно, не успеете, если будете терять время зря! — в отчаянии зло вскрикнул сын воина, глядя на опомнившихся разбойников, которые, выхватив мечи и кривые ножи, окружили юношей. Их губы были искривлены усмешками:

— Парень, парень, — качая головой, проговорил один из них, надвигаясь на того, кто вздумал сопротивляться. — Твоя смелость заслуживает уважения. В отличие от глупости. Кто ж вам позволит убежать?

— Я все равно не сдамся! — упрямо крикнул Лиин, поудобнее перехватывая меч, примеряясь к нему, слишком длинному и тяжелому для юношеских рук. — Вас только пятеро!

Разбойники согнулись от смеха, схватившись за животы.

— Ты это… На самом деле сумасшедший или притворяешься? Да для того, чтобы свернуть шею такому сопляку, как ты, и одного будет много.

— Посмотрим! — и в следующий миг сын воина бросился в атаку.

— Духи мороза! — выругался наследник. Он совсем не собирался ввязываться в бой, во всяком случае, не разузнав о разбойниках достаточно, чтобы не ошибиться со следующим шагом. Но теперь ему ничего другого не оставалось.

Зацепив носком сапога валявшуюся на земле толстую палку, он подбросил ее. Не слишком высоко, избегая широких, а, следовательно, медленных движений. Но достаточно, чтобы, лишь немного наклонившись, поймать и затем, рывком выпрямляясь, набирая в движении силу, ударить ею по ногам готового напасть на Лиина разбойника.

Тот, получив сильный удар под колени, непроизвольно согнул ноги, наклоняясь вперед и открывая шею и голову, за что тотчас поплатился — следующий удар обрушился на затылок, вырубая здоровенного детину.

Пока разбойники крутили головой, решая, с кем из двоих им разбираться сначала, наследник достал еще одного — узкий конец дубины угодил ему в живот, под самые ребра, вышибая дыхание. В то же время Лиин умудрился ранить одного из чужаков в руку, выбив оружие.

Юноши, одурманенные духом боя, уже в глубине души праздновали победу, но на этом их везение закончилось.

Те разбойники, которым досталось на орехи, успели прийти в себя и, рыча от злости, набросились на пленников, уже не заботясь о целостности их шкуры. А тут еще из-за деревьев показались привлеченные шумом сотоварищи лихих людей. Один из них, не разбираясь и не утруждая себя долгими размышлениями, выхватил заткнутый за пояс топор и…

Аль как зачарованный смотрел на его полет.

Время замедлило свой бег, словно муха, попавшая в патоку, позволяя разглядеть каждое движение смертоносного оружия, поворот, каждый всплеск пламени пробивавшихся сквозь крону деревьев солнечных лучей на остро наточенном лезвии, услышать свист разрезаемого воздуха.

Топор двигался так, словно в воздухе, на расстоянии груди была невидимая каменная поверхность. Скользя по ней ровно и размеренно, чуть поднимаясь, как по склону пологой горки, совершил оборот, потом второй, начал третий…

Бой прекратился. Все замерли на своих местах, не выпуская из рук мечей и палок, но держа их так неуверенно, словно не зная, как с ними обращаться. Люди затаили дыхание. Казалось, даже сердце стало биться медленно и почти беззвучно, боясь вспугнуть миг. Нечего и говорить о том, что никто не пытался сделать хотя бы шаг в сторону, уклоняясь от летевшего на них смертоносного оружия, лишь смотрели на него заворожено, не думая о том, что может случиться через мгновение, так, словно будущего просто не было, лишь настоящее.

А потом вдруг все закончилось — так быстро, что никто не успел ничего понять, продолжая стоять на своих местах.

Все. Даже оказавшийся на пути топора, лезвие которого, точно серп, срезающий колосья, чиркнуло по шее — и голова кочаном капусты отлетела в сторону.

Зажав уши, словно ожидая жуткого крика, Алиор упал на колени, стараясь глядеть в другую сторону, но вновь и вновь неосознанно поворачиваясь к жуткому зрелищу. Его мутило, зубы отбивали мерную дробь, разум отказывался верить в то, что случившееся произошло на самом деле, а не в новом сне, по прихоти кого-то варварски жестокого повторявшего снившийся прежде кошмар.

Это застывшее на месте уже мертвое, но еще живое, неосмысленно шевелившее руками, словно пытаясь найти голову и вернуть ее на место, тело.

Всюду кровь, кровь…

Красная дымка перед глазами, соленый вкус на губах, тяжелый горячий запах…

В какой-то миг — вернее, крошечную частичку одного бесконечного мгновения, в которое растянулось остановившееся на месте время — юноша краем глаза увидел отделившуюся от кромки деревьев тень. Царевичу даже показалось, что он узнал Лота, даже каким-то невообразимым образом умудрился удивиться — как будто это было самым странным из случившегося:

"А он-то что здесь делает, когда должен подходить к ближайшему городу? Вернулся раньше времени, что ли? Но зачем?"

Лот же, не теряя ни мгновения, подскочил к Альнару, окаменевшему на месте, не в силах отвести застывшего взгляда от обезглавленного тела Лиина.

Наследник стоял так близко, что брызнувшая из жуткой раны кровь окропила его, придавая жуткий вид не то убийцы, не то жертвы. Лишь когда сын бродяги поднял валявшуюся у ног Альнара сумку с золотом тот тряхнул головой, начиная мучительно медленно приходить в себя, и повернулся к спутнику, собираясь спросил: "Что ты делаешь?" или "Зачем?"

Но он не успел и рта открыть, как Лот, выхватив из-за пояса короткий острый нож, перерезал веревку и, прежде чем сообразивший, что случится дальше, наследник смог помешать ему, резко крутанулся, высыпая — раскидывая по поляне блеснувшие в лучах солнца золотые монеты, цепочки, кольца и россыпи драгоценных камней.

В следующее мгновение он что было сил схватил Альнара за руку и потащив за собой:

— Бежим!

По пути он подхватил пытавшегося подняться Алиора.

— Быстрее!

Братья, слишком угнетенные случившимся и растерянные, чтобы спорить или сопротивляться, последовали за ним и уже через несколько мгновений скрылись за частоколом деревьев.

А за их спинами начавшие приходить в себя разбойники кричали:

— Золото! Золото!

— Не тронь! Это мое! Я первый увидел!

— Нет, я!

— Ах, так…

И грубая брань смешалась со скрежетом вытаскиваемых из ножен мечей, звоном скрестившейся стали.