По ту сторону гор

Глава 22

Расстояние, отделявшее странников от трактира, они преодолели быстро. Лот торопился.

— Второй день без жратвы, — выкрикивал он слова, бросая их через плечо словно пригоршни зерна. И никакая усталость не могла ослабить охватившего его внутреннего оживления, подгонявшего вперед быстрее, чем хлыст лошадь. — Эдак и умереть можно!… Ничего, сейчас наедимся! Трактир — это очень хорошо, это просто замечательно. И пусть твой брат не торопится возвращаться. А то всю дорогу едим на ходу, не имея времени даже на то, чтобы разглядеть, что бросаешь в рот…

— Это в горах еда бесплатная, — Аль не разделял оживления приятеля. Хмурясь, он тащился за его спиной, впрочем, не отставая больше чем на несколько шагов. — А в трактире за все нужно платить. У нас же нет ни гроша.

— Это у тебя нет! — бродяга повернул голову в сторону спутника, чтобы тот мог увидеть растянувшую лицо улыбку. — А у меня, — и он с многозначительным видом похлопал себя по поясу, в котором, как показалось царевичу, что-то звякнуло, согласно отзываясь на прозвучавшие слова, подтверждая их.

Алиор в первый миг не понял, откуда у Лота могли оказаться монеты. А потом, когда до него дошло, побледнел и в следующее же мгновение его рука резко легла на плечо бродяги, останавливая его и одновременно поворачивая лицом к себе.

— Ты… — вмиг охрипшим голосом зашипел он.

— Нет! — не дав спутнику произнести слово, которое могло навеки сделать их врагами, набычившись, мрачно глянул на него Лот.

— Но откуда тогда…

— Пошарил по кошелям мертвецов, — еще сильнее помрачнев, недовольный тем, что его вынудили оправдываться, зло процедил сквозь с силой стиснутые зубы бродяга.

— Каких еще мертвецов?

— Разбойников. Золото выжившие забрали с собой, все до последней монетки, а медяшки и даже пару серебряников оставили.

Аль брезгливо поморщился. Конечно, это был не совсем грабеж, но все же…

— А что? — Лот прекрасно понимал ход его мыслей, слишком уж красноречивым был вид царевича, и потому глядел на собеседника с вызовом, готовый отразить любой выпад, будь то словесный или немой. — Разбойники забрали то, что принадлежало нам и, сними мы с покойников последнюю рубаху и сапоги, все равно остались бы нам должны. Так что все справедливо. А, главное, — он даже умудрился улыбнуться, так ему понравилась своя последняя мысль, — эти медяшки мы можем смело тратить, не боясь привлечь к себе внимание.

Алиор тяжело вздохнул.

— Не правильно это, — негромко проговорил он, однако руку с плеча бродяги убрал. В его словах, движениях больше не было угрозы, разве что сомнение и еще — доля страха: — Нельзя ничего у мертвецов брать. Даже если это твое. Мертвые оставляют метку на своих вещах. И придут за ними.

— Ну, до сих пор не пришли, — пожал плечами Лот, однако, как он ни храбрился, было видно, что ему стало несколько не по себе от этих слов спутника. — И вообще, я же не собираюсь эти монеты у себя хранить. Купим еды на несколько дней, снимем комнату. Если повезет — прикупим коня. Конечно, настоящего — вряд ли, но какую-никакую клячу из тех, что годятся по большей части лишь в суп — сможем. В трактирах такого добра обычно хватает.

— Тебе приходилось…

— Бывать в трактирах? Да. Отец часто был в отъезде. Порой брал и меня с собой. Хотел, чтобы я посмотрел на мир, узнал, какой он большой и прекрасный…

— Но твой отец ведь не был торговцем? — Аль нахмурился. Непохоже, чтобы это было так. Да и боги, собирая их маленькую группку, не стали бы включать в нее людей одной судьбы. Зачем?

— Нет, конечно, — Лот рассмеялся, однако как-то невесело. Было видно, что воспоминания о родителях в одно и то же мгновение доставляют ему радость и причиняют боль, и он сам не понимал, что из двух было сильнее. — Просто… — он медлил с ответом. Это показалось Алиору странным. Казалось, самый большой секрет был уже раскрыт, и не было смысла дальше таиться.

— Так кем он был?

— Ну…

— Слушай, — тот был готов рассмеяться, столь забавным ему показалось это стремление приятеля утаить правду. — Ты все то время, что я тебя знаю, назывался нищим бродягой, ничуть не смущаясь по этому поводу!

— А что плохого в том, чтобы быть сыном нищего?

— Да ничего! Но ведь и хуже ничего быть не может!

— Это еще как посмотреть, — тяжело вздохнул Лот, недовольный, что разговор зашел как раз в ту сторону, куда он меньше всего хотел.

— Ладно тебе! — Аль же беззаботно махнул рукой. Он хотел как-то поддержать приятеля и, вместе с тем, подтолкнуть его к ответу, узнать который требовало его любопытство. — Лучше скажи: ты любишь своих родителей?

— Конечно!

— Они были хорошими людьми?

— Ну да.

— Так чего тебе их стыдиться? Каким бы ни было их занятие, работа — она и есть работа.

— Он был палачом.

— А, — в первый миг, еще не до конца осмыслив услышанное, Алиор понимающе кивнул. Действительно, чья еще работа в вечной дороге? Воина, торговца и палача. Потому что, с одной стороны, палач — не последний человек в стране — исполнитель приговоров, хранитель законов. Состоит на службе царю, получает неплохое жалование. Вот только жить с таким человеком рядом…. Слишком уж много призраков вьется над его головой, того и гляди утянут живым под землю. И оказавшихся поблизости прихватят с собой.

И по мере того, как юноша думал обо всем этом, ему становилось не по себе. Когда же он, наконец, понял, что именно сказал Лот, то нервно повел плечами, чувствуя неприятное прикосновение холода к спине.

— Что? — сразу же заметив это, поспешил спросить Лот. — Тебе больше нравилось идти по одной дороге с бродягой, чем с сыном палача? Еще бы, люди ведь ненавидят тех, кто убирает мусор, сильнее, чем раскидывающих его!

— "Убирать мусор" — так ты называешь казнь?

— Палач рубит головы и руки не потому, что ему это нравится, а исполняя приказ!

— И моего брата твой отец казнил бы?

— Если бы таков был приказ твоего отца! — парировал Лот. Его щеки пылали, глаза горели огнем, словно в лихорадке, да и голос был нездоровым, полным резких возгласов нервозности и хрипоты напряжения. А затем вдруг наступило какое-то беспомощное безразличие: — И что теперь? Разбежимся в разные стороны? Ты ведь не захочешь и дальше идти со мной, зная, что я — сын палача.

— Да какая мне разница, кем были твои родители! — хмурясь и стараясь глядеть в сторону, словно не желая, чтобы собеседник разоблачил его неискренность, проворчал царевич. Впрочем, Лот и так ему не особенно верил. Хотя бы потому, что сам он, говоря те же самые слова, думал бы совсем иначе. Что уж там, людям свойственно мерить других на свой манер. А тут еще Аль вместо того, чтобы замолчать, давая приятелю время, успокоившись, махнуть на все рукой, говоря: "Ладно, забудем. Раз тебе нет никакой разницы, то и мне — подавно. Когда же разница появится — скажи, я уйду", пробормотал, продолжая скорее свои размышления, чем разговор:

— Понятно, как ты осмелился взять монеты у мертвецов.

— Ну конечно! — на этот раз бродяга вспылил. — Потому что все деньги палача от мертвецов, ты это имел в виду? Ну, скажи это, скажи!

Алиор дернул плечами. Он был готов ответить вызовом на вызов, но потом, подумав, решил, что их ссора ни к чему хорошему не приведет.

— Прости, — опустив голову на грудь, проговорил царевич. — Я не хотел тебя обидеть или оскорбить. Просто…

— Просто ничто не презирается больше, чем ремесло палача!

Аль лишь пожал плечами, показывая, что не знает, что тут сказать. Ведь то, что палачей ненавидят настолько, что никто не пожмет им руку, — правда. И живут они обычно на отшибе, в стороне от всех. И…

— Ладно, давай не будем больше об этом, — пробормотал Лот, глядя в сторону. Было видно, что он страшно жалел, что сказал приятелю правду о себе. Он надеялся, что царевич поймет его, но ошибся. И от этого ему становилось еще хуже. Он зашагал вперед, упрямо глядя лишь перед собой, не оборачиваясь, давая спутнику возможность уйти. Но тот упрямо шел следом.

Сорвав длинную тонкую соломинку, он постегивал себя по ноге, хмурясь и упрямо стискивая губы:

"Может, так и лучше, — имея в виду Лота, убеждал он себя. — Не придется никуда идти, рискуя оказаться в охваченном эпидемией городе своей судьбы. Монеты на первое время у него есть. А там… Найдет себе какое-нибудь ремесло. Хоть в подмастерья подастся, хоть в помощники к кому-нибудь… тому же палачу… Вот если бы правда открылась в горах, тогда да… Брат бы не стал терпеть такого соседства… Даже если на то была воля богов…" — но он был не таким, как брат. И, если честно, Аль слишком сильно не хотелось оставаться в одиночестве, чтобы по собственной воле отказываться от спутника.

— А ты-то сам чего хочешь? — в какой-то миг спросил он.

— Что? — переспросил Лот. Он не надеялся, что спутник заговорит с ним и потому вздрогнул от неожиданности. Однако, не надеясь ни на что хорошее, ожидая лишь новых обвинений, он смотрел на собеседника настороженным взглядом затравленного зверя.

— Я пойму, если ты решишь остаться. Ну… Если ты захочешь не продолжать путь дальше.

— Что за ерунда! — не сдержавшись, воскликнул бродяга. — Я вовсе не собираюсь оставаться в этом Девятом царстве! Я не сделал бы этого, даже если бы оно было самым прекрасным местом на земле. А, судя по всему, это совсем не так. Во всяком случае, соседство с ведьмой и разбойниками меня не прельщает. Так что, с тобой или без тебя, я пойду дальше. Но хотелось бы, конечно, с тобой. Потому что я не знаю не только дороги, но и цели. Немудрено заблудиться…

— Но та смерть, которая ждала тебя в моем сне…

— Подумаешь! — небрежно махнул рукой бродяга. Его взгляд немного оттаял, движения стали чуть свободнее, когда он начал понимать, что царевич вовсе не собирается уходить.

— Смерть — это не "подумаешь".

— И что мне теперь, сидеть под кустом в дремучем лесу и шарахаться от всех случайно забредших в чащу? От судьбы не уйдешь. И не спрячешься — все равно найдет.

— Хочешь сказать, что если ты не пойдешь навстречу эпидемии, то эпидемия придет в тот край, где…

— Вот именно, — прервал его бродяга. Он недовольно поморщился: нет, об этом говорить ему совсем не хотелось. Тем более теперь, когда первый вздох облегчения уже сорвался с губ и слепая эйфория сменилась способностью мыслить.

Аль, потер зачесавшийся вдруг нос, после чего пожал плечами:

— Что ж, выходит, я боялся напрасно.

— Боялся? Чего?

— Что ты бросишь меня, и мне придется продолжать путь в гордом одиночестве.

— Ну уж нет! Это ты мог меня бросить, не я тебя! И, потом, почему ты говоришь об одиночестве? А как же твой брат? Или ты раздумал его ждать?

— Как же, — тяжело вздохнул юноша. — Я ведь поклялся.

— Тогда в чем дело?

Алиор шмыгнул носом:

— Не думаю, что нам с ним по пути.

— Слушай, — бродяга вдруг оживился, — а давай действительно… Нет, я не предлагаю уходить сразу. Дождемся его возвращения, так и быть. В конце концов, нам тоже отдых нужен. А потом пойдем своей дорогой. Если же он решит увязаться за нами — я скажу ему правду о своем отце. Тогда он точно отвяжется. Хотя, надеюсь, нам удастся обойтись без этого. В конце концов, зачем ему делить путь с нами, когда теперь, на равнинах, среди людей, ему будет проще странствовать одному.

— Я думаю, так и будет, — проговорил Аль.

Между тем они подошли к трактиру.

Это было довольно ветхое строение, в один этаж, не считая чердака под покатой крышей, который, выглядывавший из-под навеса единственным крошечным оконцем, был столь мал, что считать его не было никакого смысла. Обмазанные глиной стены непритягательно серого цвета. Нервные, они кое-где глубоко проседали в землю, зияя глубокими трещинами, в которые, как казалось, приглядевшись, можно было увидеть внутренности трактира.

Покосившаяся дверь была приоткрыта и скрипела, хлопая перед носом у ветров. Засова не было вовсе, порог лишился половины камней, отчего стал похож на беззубый рот старухи.

— Тлен и запустение, — пробормотал Лот. Ему, еще мгновение назад мечтавшему о куске прожаренной говядины, как-то вдруг расхотелось заходить в трактир.

— Словно все вымерло.

— Эй, есть кто живой? — крикнул бродяга. Ответом ему была могильная тишина. Лот вытянул было руку, намереваясь открыть дверь и войти, наконец, в трактир, но царевич остановил его.

— Постой.

— Что? Боишься, что внутри нас поджидают домовой с кикиморой? — он хмыкнул. — Я, конечно, понимаю, что должно быть какое-то объяснение всему этому, но такое, — Лот пренебрежительно поморщился. То, что они повстречали на своем пути ведьму совсем не означало, что он теперь станет верить во всю нечисть скопом.

— Нет, — зло отмахнулся от него Аль. Он хотел, в отместку, наверное, сказать, покинутый дом скорее означает, что его хозяева умерли, чем то, что их прогнала нечистая сила. А от чего умирали вот так, всей семьей, что некому было продолжить выгодное дело, ведь трактир на дороге — это нечто большее, чем ежедневный кусок хлеба? От мора.

Однако он не успел: за дверью послышались шаги, петли надсадно заскрипели…

— Ох! — странники в панике отшатнулись в сторону, готовые увидеть свой оживший страх.

Но на пороге показался не изуродованный болезнью мертвец и не заросший волосами домовой, а человек. Вполне живой, хотя и довольно странной наружности — невысокий, одет в обноски, на плечах — рваная старая шаль, словно у нищей старухи, борода всклокоченная, волосы лохматые, да и лицо все какое-то потасканное, оплывшее, с мутными бледными глазами, смотревшими на пришельцев не зло, нет, скорее безразлично. В первый миг гостям даже показалось, что трактирщик их просто не увидел, выйдя не на голоса, а исключительно по какой-то собственной надобности.

Однако спустя несколько мгновений взгляд хозяина обрел некоторую четкость, достаточную, чтобы сконцентрироваться на пришельцах. Обведя их задумчивым взглядом, трактирщик цыкнул, крякнул, недовольно засопел, после чего все-таки выдавил из себя:

— Че стоите? Проходите, если есть чем за постой заплатить.

Юноши осторожно, бочком, с опаской поглядывая то на хозяина трактира, то на его заведение, с крыши которого уже что-то сыпалось, зарождая предчувствие, что она вот-вот рухнет, протиснулись в залу. Там царил полумрак, который не мог разогнать сиротливый солнечный луч, с трудом пробивавшийся сквозь единственное крошечное оконце. А тут еще стоявший столбом не то дым, не то чад, такой густой и зловонный, что Аль поморщился, а Лот, со знанием дела потянув носом, поспешил спросить:

— Горим или уже сгорели?

Из дальнего угла донесся смешок.

— Остряк!

Аль пихнул приятеля в бок, взволнованно зашептал на самое ухо

— Ты что?!

— А что?

— Нам нельзя привлекать к себе внимание! — он оттеснил бродягу в ближний к двери угол, за стоявшим в котором грубым деревянным столом никого не было. — Мало ли что. А если там, — царевич мотнул головой в сторону залы с остававшимися невидимками посетителями, — кто-то из тех разбойников?

— Что им здесь делать? — пожал плечами Лот, однако, все-таки, заговорил шепотом. — С тем золотом, что им досталось, можно найти местечко получше. И вообще, не думаешь же ты, что они запомнили наши лица?

— Я не хочу проверять… — странная штука, — начал Аль и замер: к их столу подошла старуха — судя по всему, жена трактирщика. Во всяком случае, выглядела она тому под стать: маленького роста, такая же неопрятная, в бесцветных лохмотьях.

Ничего не говоря, она плюхнула на стол перед ними две плошки с какой-то непонятной стряпней — не то слишком густой похлебкой, не то — слишком жидкой кашей.

— Хозяйка, — остановил ее, собиравшуюся исчезнуть в полумгле чада, Аль. — Можно у тебя на ночь комнату снять?

— Че? — непонимающе воззрилась на него старуха.

— На ночлег пустишь? — пришел ей на помощь Лот.

— А, — понимающе кивнула та, — сразу бы и сказали. А то комнату снять… Как же ее сымешь, ежели она — не одежа? — проворчала она, после чего, повернувшись к бродяге, бросила: — Вниз не пущу, там комнаты для своих. Вы же странные больно. Может, и не люди вообще.

— Не бойся, — хихикнул в кулак Лот, украдкой подмигнув приятелю, точно говоря: "Смотри, чумичка безграмотная, а страхи — как у тебя, ученого царевича", после чего добавил: — мы не упыри.

— Ну, на энтих вы и не похожи, — скривилась в усмешке старуха.

— Ты что, встречала их? — Аль взглянул на собеседницу с нескрываемым интересом, который польстил хозяйке, и та разговорилась:

— А то! Чай, трактир ить. Захаживали. Вон, мужа маво к выпивке пристрастили.

— Он что, тоже стал… — Лот беспокойно поглядывал по сторонам в поисках трактирщика.

Старуха поймала его взгляд, довольная эффектом, который произвели ее слова, ухмыльнулась, после чего все же качнула головой, успокаивая:

— Не пужайся. Дело было поутру, так что клыки у них еще не отрасли. Вот и пили наливку, не кровь. А как дело стало приближаться к темноте, явились ловцы и прихлопнули их, комариков, так что лишь мокрое место осталось. Да только к выпивке у мужика страсть осталось — никакие заговоры не берут.

Аль слушал хозяйку, раскрыв рот. Его глаза горели. Вурдалаки, ловцы… Эти слова звучали так загадочно, за ними таилось столько всего волшебного, что юноше уже начало казаться, будто он попал в сказку.

— А мне казалось, что оборотни и упыри покидают свои могилы лишь по ночам, — все-таки, заметив некую странность, с сомнением поглядывая на хозяйку, как если бы не был до конца уверен в ее искренности, проговорил царевич.

Та лишь громко рассмеялась, на миг обнажив длинные неровные зубы:

— А че им, мертвецам, не поспать денек. Это живым приходится бродить по свету. У них ить, неприкаянных, ни дома нет, нет могилы, где можно было бы отлежаться. Да и живому телу пища потребна.

Алиор беспокойно повел плечами. Ему стало не по себе от мысли, что можно вот так, запросто, встретить среди бела дня кого-то и даже не понять, обычный это человек или нежить какая. Он взглянул на трактирщицу по-иному, с подозрением, отчего та захохотала еще громче.

— Напугала мальчишку и рада, — прохрипел рядом низкий мужской голос, после чего из полумрака и чада выскользнул трактирщик. — Слушайте больше эту сумасшедшую, она еще не такое вам порасскажет, — он зло зыркнул на жену, и та тотчас исчезла. Провожая ее хмурым взглядом, трактирщик со свистом выдохнул из себя воздух, недовольно поморщился, после чего повернулся к гостям: — Кто вы такие — мне наплевать. Хоть бродяги, хоть разбойники, хоть оборотни. Те тоже подростками рядятся. То ли чтобы осторожность взрослых притупить, то ли — потому что они по сути своей такие, вечные дети… — говоря это он окинул приятелей хмурым взглядом, который был так тяжел, что вмиг вдавил из в жесткие деревянные стулья, заставляя втянуть головы в плечи и сжаться, чувствуя себя виноватыми во всех преступлениях мироздания. — Ладно, — цыкнув, продолжал он, прерывая мучительную паузу, — пять монет и считайте, что о ночлеге мы договорились. А наберете десять — можете занимать чердак хоть на всю неделю, — и он замер, вновь выжидающе глядя на спутников, оценивая их решимость.

В одной стороны, страшилки старухи, с другой — непомерно большая плата. Словно речь шла не о грязном закутке чердака, а каком-то дворце. Но прежде, чем царевич успел сказать слово и этим, возможно, все испортить, с головой выдавая себя — ведь он-то подумал, что речь шла о серебре, — Лот, воспользовавшийся тем временем, когда его приятель, затаив дыхание, слушал сказки старухи, чтобы до чистоты отдраить свою плошку, выудил из пояса медяшки и, старательно отсчитав нужную сумму, сдвинул горку к хозяину трактира.

— По рукам, — прохрипел трактирщик и быстрым движением огромной ладони, похожей, скорее на медвежью лапу, чем человеческую пятерню, сгреб монеты со стола. Его глаза не вспыхнули радостным блеском при виде денег, в поведении ничего не изменилось, словно этому странному человеку было совершенно все равно, есть у пришельцев чем заплатить за постой или нет. Более того, получив плату, он потерял к гостям всякий интерес и, вместо того, чтобы попытаться выудить у них еще пару монет, решительно повернулся спиной, стремясь вернуться обратно в полумрак.

— Странно все это… — задумчиво глядя ему вслед, вздохнул Аль-ми.

Лот лишь нахмурился, а в следующее мгновение, поднявшись, решительно потянул приятеля в сторону лестницы.

— Пошли наверх.

— Слушай, — притянув того к себе, зашептал на ухо царевич. — А может ну их, эти деньги мертвецов. Считай, расплатились за жизнь. Пошли отсюда, пока еще светло, — он украдкой глянул через плечо на залу, в которой среди серой мути медленно скользили какие-то неясные очертания, слишком уж похожие на призраков. — А то еще, неровен час…

К его удивлению, Лот в ответ прыснул со смеха.

— Ты что?! — царевич удивился — неужели тот ничего не понял, и даже обиделся — а если и так, зачем смеяться? Кому это приятно?

— Это ты что? — уже поднимаясь по высоким, жутко скрипучим ступеням, бросил через плечо бродяга. — Они ведь нас специально пугали. Чтобы мы убрались восвояси.

— И, несмотря на это считаешь их, — он мотнул головой назад, на полнивших зал невидимок, — обычными людьми?

— Обычными — нет. Назови ты их опасными — я бы с тобой согласился. Но то, что они — не порождения тьмы, это точно.

— Ты думаешь, — Алиора слова приятеля совсем не успокоили, скорее даже наоборот, когда встреча с разбойниками научила его бояться смертных ничуть не меньше нечистой силы, — что это — лихие люди?

— Зачем рядиться в шкуру оборотня, если не ради того, чтобы спрятать под ней волчью?

Царевич кашлянул, еще раз, пытаясь освободиться от забившего горло, мешая вздохнуть, комка нервов.

— Пошли, пошли, — бродяга же продолжал подниматься, вынуждая приятеля сделать то же. — Поздно уже что-то менять.

Алиор, тяжело вздохнув, болезненно скривился:

— Что за гадкая вещь — клятва на крови, — пробормотал он.

— А клятва тут ни при чем, — поспешил "успокоить" его приятель. — Во всяком случае, теперь. Просто если мы попытаемся уйти сейчас, то хозяева заподозрят неладное. И, готов поставить душу на кон, далеко нам не уйти, — говоря это, он продолжал карабкаться наверх по лестнице, которая, как казалось, с каждой новой ступенькой делалась все круче и уже.

Чердак оказался ровно настолько плох, насколько царевич представлял его себе, а пробивавшийся сквозь пустое оконце солнечный свет позволял в полной мере оценить царившие тлен и запустение.

Грубый дощатый пол, начинавший дрожать и жутко скрипеть при каждом шаге, покрывал толстый слой пыли, нетронутый покров которой свидетельствовал о том, что здесь долгое время не только не убирались, но вообще не появлялись. О том же говорила узористая паутина, которая не скрывала все углы и свисала с потолка причудливыми сетями, столь прочными, что в них мог запутаться, ощущая себя мухой, человек.

— Да-а, — оглядевшись вокруг, протянул Лот. — Давненько здесь никто не останавливался.

— Ну и боги с ними, — проворчал Аль. Пробившись сквозь паутину, которая умудрилась намотаться не только на его руки, но и на голову, слепя глаза и противно щекоча лицо, он добрался до лавки, прибитой к стене возле оконца, сел на нее и, вытянув ноги, блаженно закрыл глаза. — А когда не видишь всего этого убожества, много лучше. Можно даже представить себе, что сидишь дома…

— А я и видя могу представить, — плюхнувшись с ним рядом, проговорил Лот. — У нас дома был похожий чердак. Там тоже никто никогда не бывал. Хранился всякий никому не нужный хлам. И меня запирали, когда я слишком уж сильно провинился… — он вдруг ухмыльнулся, — только родители не знали, что мне даже нравилось сидеть на чердаке. Из оконца было видно далеко-далеко… А еще ко мне прилетали птицы. Я скармливал им весь свой хлеб. Сам потом сидел голодным, но это неважно. Главное, потом, когда птицы улетали, мне казалось, что они брали частицу меня с собой, что моя душа путешествовала с ними, любуясь на мир из поднебесья. И это было… Просто здорово.

— А ты такой же мечтатель, как и я, — Аль взглянул на приятеля с удивлением. Как могло случиться, что он не обнаружил этого прежде? Ведь они странствовали вместе не один день. С одной стороны, это открытие несколько раздосадовало юношу, которому всегда хотелось быть единственным и неповторимым, с другой — он обрадовался тому, что, возможно, нашел человека, способного его понять. Впрочем, уже спустя несколько мгновений радость поугасла, ведь царевича влекла не дорога сама по себе, а цель, которую он надеялся достичь в конце пути — встреча с богом дня. Если бы его можно было вызвать, словно духа, он бы так и сделал, не утруждая себя попытками пересечь целый свет. Если быть до конца искренним, Алиору не нравилось странствовать. Его тянуло к теплу домашнего очага, под сень прочной крыши, которая бы защищала от непогоды.

И прозвучавшие вслед за этим слова Лота стали лишь подтверждением тому:

— Нет, я не мечтатель. Я — бродяга. Мне нравится шагать по миру, просто идти, не важно, куда. И я не думаю о том, куда приду в конце пути. По мне, лучше бы он вообще никогда не кончался.

Аль понимающе кивнул. Да, разница действительно была огромной. Почти такой же, как боязнь столкнуться с оборотнями и страх встретить разбойников.

Какое-то время они молчали. Потом Лот закутавшись в свой плащ, отодвинулся в угол:

— Давай спать. Темнеет уж.

Действительно, за окном начала сгущаться тишина.

Ночь спускалась на землю стремительно быстро, как нетерпеливый наследник, спешивший заявить свои права на имущество, не испытывая ни тени сожаления по поводу смерти минувшего, не примеряя на себя подобную судьбу, заглядывая в будущее, а лишь наслаждаясь мгновеньями настоящего, мечтая увеличить их число до бесконечности.

Костер заката, едва успев разгореться, угас, оставив лишь слабо тлевшие угольки на самой границе неба и земли. Скользнувшие по миру длинношеие рыжеволосые тени исчезли, слившись с темнотой.

Высокое небо было так глубоко, что в его черноте терялся свет неспешно распускавшихся цветов созвездий. Тишину наполнил не прекращавшийся ни на миг раскатистый стрекот сверчков и протяжный монотонный писк комаров.

— Черные духи, — выругался, хлопнув себя по щеке Лот. — Вот настоящие кровопийцы! Откуда только налетели? Ведь весь день не было ни видно, ни слышно. И вот вам, пожалуйста! — в полусне проворчал он, а затем, заворочался, освобождая кусок плаща, которым накрылся с головой, скрываясь от комаров.

Должно быть, ему удалось от них отделаться. Во всяком случае, спустя несколько мгновений все звуки ночи заглушил громкий храп.

Алиор тоже закутался в плащ, но не столько прячась от комаров, которые были способны досадить кому угодно, даже каменную статую выводя из себя, сколько стремясь согреться. Ночь принесла с собой прохладу, которая, посреди летнего тепла, продирала до костей, кусаясь сильнее, чем морозы в заснеженных горах.

"Вот странное дело, — это казалось страннику удивительным, как и все, не имевшее объяснения. — Казалось бы, там мы должны были замерзнуть. И зимняя одежда не помогла бы. Потому что рассчитана совсем не на такую злую зиму. А здесь, посреди лета… И днем не было жарко. Теперь же вовсе зябко, — он поежился, поплотнее запахивая плащ. — Непонятно…"

Сон никак не шел к нему. В голове, как пчелы, роились мысли, одна острее другой. Воспоминания о разбойниках перемежались мыслями о повелителе ночи и его черных слугах. А еще брат с его стремлением во что бы то ни стало вернуться.

"Неужели он не понимает, что это глупо? Даже если ему удастся снарядить караван и переправить продукты через горы, даже если к тому времени по ту сторону перевала найдется кто-то, кому они понадобятся… Альмиры нет", — в это мгновение царевичу вдруг с безжалостной четкостью стало ясно, что даже если удастся снять ледяное проклятье, это ничего не изменит в судьбе царства. Потому что страна — это не столько земля, которую оно занимает, сколько народ. А народа больше нет. И несколько случайно выживших — не в счет.

Нет, он не собирался останавливаться. Он должен был добраться до повелителя дня.

Но зачем? Чтобы тот научил его волшебству?

Задав себе этот вопрос, юноша несколько мгновений обдумывал его, не спеша с ответом. Ему не хотелось обманывать самого себя. Да — это была бы правда. И все же… У правды была и другая сторона.

"Отец хотел, чтобы я отомстил тем, кто сотворил это все. Не ради своего спасения он отправил нас через горы. И даже не для того, чтобы хоть кто-то из нас выжил, сохраняя кровь Альмиры и память о ней. Ради мести. Потому что жертвы не упокоятся с миром до тех пор, пока на землю не прольется кровь их убийц".

Сощуренные глаза юноши сверкнули недобрым огнем. В душу вошла решимость.

Да, теперь он знал. И был уверен, что это именно тот путь, который был ему сужден. На другом боги не стали бы ему помогать.

"Боги, — застыв возле оконца, он во все глаза глядел на черное ночное небо, склонившееся над такой же черной, безликой землей и беззвучно шептал онемевшими губами. — Не заставляйте меня возвращаться назад. Нет, если такова ваша воля — ладно. Но если возможно… Сделайте так, чтобы этого не потребовалось! Аль-си… Он ведь сам понимает, что… что нам некуда возвращаться. Зачем? Лишь чтобы убедиться в этом? Все, что мы можем, это отомстить. А для этого нужно идти вперед, не назад. Нужно… Нужно учиться жизни, собираться с силами, подчинить всех себя одной единственной цели — отомстить!"

Эти мысли делали его тверже. Душа больше не вилась вспугнутой птицей в черных небесах, не находя дороги назад, на землю. Вот только… Как из тверди, не согреваемой солнечным светом, медленно уходило тепло, так и из его сердца тоже.

"Правильно, — довольный этим, кивал Аль-ми. — Чтобы осуществить задуманное, нужно стать таким же холодным, безжалостным, как кочевники снегов и их ледяной повелитель. Только так".

Что ж, богам нужны жертвы. И более всего они ценят тех, кто приносит им не чужие жизни, а себя.

Царевич уже собирался отвернуться от окна свернуться клубком на лавке и, не чувствуя жесткости голого дерева, забыться сном, но тут мелькнувшая между небом и землей быстрая тень привлекла его внимание.

Это было так неожиданно для юноши, решившего, что до самого утра ничто не сможет нарушить покой ночи, что он вздрогнул.

Что есть силы вглядываясь в сумрак ночи, ожидая увидеть что угодно, от запоздалого всадника, до крылатого нетопыря — вурдалака, он даже не особенно удивился, разглядев летевшую на метле ведьму. Насторожился — другое дело. Особенно поняв, что старуха держала путь прямо к трактиру. Однако, несмотря на это, Алиор продолжал стоять у окна, не мигая глядя на нее.

Было в полете ведьмы нечто завораживавшее. В первую очередь, его нереальность. Ведь люди не могут парить над землей, словно птицы. У них нет крыльев. А ведьма и не думала превращаться в ворону или сороку. Нет, она была в своем обычном почти что людском обличии. Вон как ветер растрепал ее длинные седые космы, взметнул над землей, словно плащ.

В сгустившейся темноте юноша не мог видеть черт ее лица, лишь неясные очертания, но ему этого и не было нужно, когда память услужливо заполняла все пробелы, убеждая не думать о всякой ерунде, когда главным было другое.

Ведьма сидела на метле, как всадник на коне, только боком, по-женски. Ноги были лишь чуть согнуты и свободно болтались, так что наездница держалась лишь руками. Казалось бы, много ли в них сил, слабых старческих руках? Случись что — не спасут. И полетит ведьма вниз со своей взбунтовавшейся метлы, как камень на землю. Однако ничего подобного не происходило. Метла слушалась хозяйку, как верная собака.

Сделав плавный круг над трактиром, она стала медленно опускаться вниз, так что в какой-то миг, не отскочи юноша от окна, прячась в тени стен, он бы нос к носу столкнулся со старухой.

Еще миг — и ведьма уже стояла на земле.

Задрав голову, она оглядела трактир. Взгляд ее огненных глаз был так остер, что Алиору показалось, что ведьма увидела его.

"Ну и пусть", — он, еще миг назад готовый спрятаться под лавку, лишь бы не попасться ей на глаза, теперь даже не шевельнулся, чтобы отодвинуться от оконца. В конце концов, какая разница, видит она его или нет. Чует — это точно. Известно же, что у ведьмы главное не зрение, когда все порождения ночи плохо видят, а нюх. Вернее даже — какое-то почти звериное чутье, позволявшее находить добычу даже в кромешной темноте.

Если что и удивляло царевича, это зачем ведьма отправилась за ними вслед? Чтобы убить?

Не то чтобы эта мысль пугала его. Ему было куда страшнее представлять себе, что люди, собравшиеся в зале трактира, — разбойники. Просто… Было в этом что-то волнительное, заставлявшее трепетать душу. А еще — нечто вроде желания поспорить с самим собой, и не важно, что на кон придется ставить собственную жизнь: "Объединятся разбойники с ведьмой и накинутся на путников вместе или начнут спорить за то, чтобы сохранить это право за собой?" Если первое — у Алиора с Лотом не было ни единого шанса спастись. Но если второе…

На мгновение оторвавшись от оконца, юноша оглянулся на спавшего в углу приятеля. Его нужно было разбудить. Вот только как сделать это, не привлекая к себе ничьего внимания?

Он не нашел сразу ответа на этот вопрос, а в следующий миг уже забыл о нем, когда снизу донесся стук. Это ведьма, подойдя к двери, ударила по доскам метлой.

Аль-ми открыл от удивления рот, чуть было не спросив вслух: — Зачем?

Кто стучит в дверь трактира? И вообще, зачем шуметь, обращая на себя внимание, тому, кому было бы лучше войти незаметно, тайком, тем более, если есть возможность так сделать.

Юноша гадал, не находя объяснения, и оттого с каждым мигом злился все сильнее и сильнее. Если ведьма и разбойники заодно, тоже незачем колотить в дверь. Раз вокруг свои. В общем, и так выходило, что непохоже, и эдак — вряд ли…

Впрочем, рано или поздно все должно было проявиться. Вот только это не особенно успокаивало царевича, привыкшего ждать худшего.

Внизу, в зале раздались тяжелые шаги. Дверь со скрипом открылась, раздался недовольно ворчливый голос трактирщика:

— Кого еще принесло?

А в следующее мгновение юноша увидел его, вышедшего на улицу. Только на этот раз трактирщика было не узнать. Зажатый в руке факел освещал неровным светом широкоплечую фигуру, одетую в дорогую шелковую рубаху ярко алого цвета и черные бархатные штаны. Преобразилась не только его одежда, но и он сам: аккуратно подстриженные волосы были уложены прядь к пряди и лоснились от покрывавшего их, приглаживая, масла, спина выпрямилась, более не сгибаясь под тяжестью неведомой ноши, висевшей за плечами.

Если странников встретил опустившийся пьяница, с трудом стоявший на ногах, то навстречу ведьме вышел крепкий дородный мужик, который если и пил, то знал меру.

— Я это, я, Дормидонтушка, — ведьма стояла, одной рукой опираясь на свою метлу, вторую заложив за спину, держась за поясницу, словно старуха, страдавшая от ревматизма. — Кого еще может ветер носить?

Трактирщик признал ее, протянул, успокоено:

— А-а… — однако миг спустя уже ворчал: — Ветер с недавних пор носит многих. Вон недавно занес упырей.

— Ой, — всплеснула руками старуха, выпустив метлу, которая, однако, не воспользовалась внезапной свободой, чтобы улететь или рухнуть палкой на землю, а осталась стоять столбом на своем месте, — а тебе-то от того какая печаль? Прежде ты их очень даже уважал. Помнится, наливку пили вместе. Вернее, — старуха хихикнула, — ты наливку, а они — свою настойку.

— Во-во! Я — одно, они — другое. Не по-товарищески это. А главное, чуть что, они — раз — и упорхнули в ночь. Мне же — шишки собирать.

— Да, — ведьма вздохнула, взглянула на собеседника с долей сочувствия. — Жена твоя — баба вздорная.

— А как людишки у нее младенчика отобрали — вообще с цепи сорвалась. Замучила: подавай ей дитя, и все тут… Слушай, — когда, спустя мгновение молчания, он заговорил вновь, в его голосе звучала мольба. — Может, подсобишь, а? Небом и землей молю, пошли своих гусей-лебедей, пусть найдут ребеночка, оставленного дурной мамкой без присмотра. Ты ж знаешь, мы с жинкой ему хорошими родителями будем.

— А толку-то? Люди отыщут ведь пропажу и снова заберут. Вам не ребенка красть нужно, а новых хозяев в трактир приваживать. Чтоб это была пара помоложе. А будет им здесь уютно, и детишки пойдут.

— Да, по-домовитому это, правильно, стало быть. Только, — он почесал затылок, — где ж их взять, рискнувших поселиться вне городских стен, да еще по эту сторону дороги? Здесь ведь для смертных небезопасно.

— А вы на что? Иль не защитите?

— Своих-то? Конечно, защитим! Только как же им это объяснишь? Ну, что дом непростой, что у него защита надежная есть, и от разбойников, и от нечистой силы? Вон, даже ты войти не спешишь.

— И не войду без приглашения. С одним тобой, домовой, еще бы поспорила, но с кикиморой ругаться — нет, она мне уже одну метлу сломала, так я потом полночи и цельный день домой тащилась, все ноги стерла. Так что…

— Да и вот еще… — он тяжело вздохнул, крякнул, вновь почесал затылок. — Тут какое дело… Прежних ведь хозяев мы сами выгнали.

— А что так?

— Только не говори, что не слышала.

— Бабские склоки?

— Ну да. Две стервы сцепились, а нормальным мужикам пришлось расхлебывать… — он опять вздохнул. — И ведь, главное, достала меня моя, так я со злости не только трактирщика с его старухой выгнал, но еще и дом на весь свет ославил. Теперь все считают, что это — дурное место, куда людям лучше нос не совать.

— Ну, разбойники порой заглядывают.

— Разбойники? — домовой презрительно скривился. — А толку от них? К мирной жизни не приспособлены. Даже если решат зажить спокойно, рано или поздно все равно сорвутся. А мне нужно чтоб наверняка. И лучше — не на одно поколение.

— За этим мальчишек заманил? — кивнув на чердак, проговорила старуха.

— Я их не манил, — ее собеседник бросил взгляд через плечо, но столь быстрый, что Аль-ми его не смог понять, что в нем было, угроза или простая проверка. — Сами пришли.

— И ты решил: судьба. Хоть один да останется. А там — дело молодое — и жинку приведет?

— А что? Люди они смелые. Моя им про упырей сразу все выложила. Проверяла, значит. Они же ничего, струхнули, конечно, малость, но на ночь остались.

— Один спит, как младенец, второй — вон, у оконца маячит.

Услышав эти слова ведьмы, юноша резко отпрянул назад, стремясь спрятаться в тень, затаится, но уже через мгновение, устыдившись своего страха, вернулся назад.

Возможно, как раз в этот миг домовой оглядывался назад. Во всяком случае, когда Аль вернулся, он уже со спокойным видом продолжал:

— А и пусть слушает. Может, так лучше. Это вы, лесные существа — твари скрытные. Я же люблю ясность. Пусть все будет на чистоту. Люди они явно не местные, раз про трактир ничего не знают. Так что ж, будет им и крыша над головой, и дело хлебное. А там… Вся жизнь впереди.

— Но их жизнь пройдет не в твоем трактире… Хотя, — она задумчиво глянула на чердак, — может, из этого что и получится.

— Ты думаешь? — домовой тотчас насторожился. Его глаза радостно сверкнули. — Слушай, ты ведь из-за них пожаловала, верно? А может, ты их и привела сюда?

Старуха потерла нос.

— Мне бы этого очень хотелось.

— Так может…

— И не пытайся. Без толку. У этих двоих есть своя судьба. И с нею не поспоришь.

— Как скажешь. Только, если так, что может получиться?

— С ними был третий.

— Он останется? — домовой весь собрался, целиком уходя в слух.

Но ведьма лишь лукаво улыбнулась в ответ, а затем повернулась, приладилась к вмиг ожившей, поднявшись над землей, метле, собираясь улетать.

— Постой, — остановил ее хмурый голос домового. — Прежде, чем исчезать, скажи: зачем приходила?

— А хоть бы просто так, повидаться решила, — хохотнула та.

— Ты, старая, просто так даже палец о палец не ударишь, не то что полночи на метле по небу лететь. Давай, выкладывай. Какие пути запутывала?

— Да скорее распутать пыталась. Они ведь, твои гости, умудрились мне камень-перепутник всучить.

— Откуда он у них? — домовой искренне удивился. — Кажись, обычные смертные.

— А так от меня же. Я хотела их на месте удержать, да не помог камешек. Ко мне вернулся.

— Во дают! — в голосе мужика зазвучало не скрываемое уважение. — Обвести тебя вокруг пальца — это надо уметь!

— Умение тут ни при чем. Скорее уж везение.

— И что же, выходит, ты теперь вокруг этих мальчишек должна будешь кружить, пока они тебя не отпустят?

— Ну, это ненадолго. С их-то умением попадать в беду. Вот прямо завтра и откуплюсь.

— Завтра? — в голосе домового послышалось удивление. — А что случится завтра? Они, вроде, от меня уходить не собирались. За неделю вперед расплатились. Если же ты имеешь в виду, что для того, чтобы попасть в беду, им и уходить не надо, то ошибаешься. Плату мы с женой взяли, стало быть, они гости, а о гостях заботятся. Таков закон.

— Ну что ты все заладил: закон, правило… — ведьма небрежно махнула рукой. — Вы, вечерники, слишком много смысла придаете пустякам!

— Закон — не пустяк! — недовольно рыкнул домовой. — На нем мир держится! Так говорят наши хозяева!

— Ну, а нашему повелителю на законы наплевать. И нам, стало быть, тоже.

— Но что-то же тебя удержало от того, чтобы просто убить этих странников. Нет, вместо этого камнем их повязать пыталась.

— Да, так было бы проще, — признала ведьма. — Только господин мне запретил.

— Зачем они ему? — удивился трактирщик.

— Незачем. И вообще, скорее навредят, чем помогут.

— И даже понимая это, ты их не трогаешь? — его удивление росло. — Если бы речь шла о моих хозяевах…

— Не равняй меня с собой и, тем более, наших повелителей. Вечерние боги — не чета господину ночи.

— Да уж. Ваш хозяин не нуждается в защите. Скорее, от него нужно защищать всех остальных. Сколько раз он побеждал в бою владыку дня?

— Он не считает победы.

— А не проиграл ни одного сражения?

— Еще чего не хватало!

— Вот-вот, — домовой потянулся, расправляя затекшие плечи. — А, может, ему надоело все время выигрывать.

Ведьма презрительно фыркнула:

— Ну ты… говори, но не заговаривайся! Надоело выигрывать! И что ему теперь, самому противнику помощников подбрасывать, чтобы хоть как-то изменить соотношение сил?

— А что?

— Нет, ты точно не в своем уме! Кто же так делает? Твои повелители?

— Боги вечера не воюют.

— Ну конечно…! Как же я могла забыть! Им не хватает смелости даже на то, чтобы занять чью-нибудь сторону!

— Им хватает ума не делать этого! — в голосе домового зазвучала нескрываемая злость. — И не оскорбляй моих хозяев, ведьма!

— Долг платежом красен! Или ты не оскорбляешь моего, выставляя безумцем?

— Я этого не говорил! Я…

— Так, — внизу раздался третий голос, заставивший спорщиков вмиг умолкнуть. Из трактира медленно вышла женщина.

В ней тоже было трудно признать давешнюю старуху. Тряпье сменил длинный, до земли атласный сарафан, такой яркий, что его цвета не смогла погасить даже ночная мгла. Волосы спускались с непокрытой головы вниз, по прямой, как спица, спине длинной рыжей косой, толщиной в руку — мечта любой девки. Аль не видел ее лица, но, судя по по-девичьи стройной фигуре и хотя и недовольно ворчливому, но все равно звонкому голосу, она помолодела на целую жизнь, став их старухи молодой женщиной.

— Ни днем ни ночью покоя от вас нет!

— А я что, я ничего, милая! Я уже нем, как рыба. И вообще нету меня тут, — и, едва договорив, домовой исчез, рассеявшись во мгле, точно дым от погасшего костра.

— Все мужчины одинаковы: стоит оказаться между двух женщин, как тотчас улетучиваются, — проворчала ведьма.

— А ты моего мужа не виновать! — строго бросила ей трактирщица.

— Да ладно тебе, Кира, успокойся. Я на твоего мужика глаз не кладу.

— Потому что ненавидишь все мужское племя скопом, делая исключение разве что для своего господина. Только для него-то ты — лишь кукла, слепленная им из пустоты.

Глаза ведьмы зло сверкнули:

— Не доводи меня. Ты знаешь: ночная сила скора на месть.

— Ой, напугала! Я прямо дрожу, как травинка на ветру! — та подбоченилась, выставив вперед грудь. — Или забыла, как прошлый раз добиралась до дома пехом?

— Я-то помню. А ты помнишь, сколько времени тебе понадобилось, чтобы вновь косу отрастить? Хочешь, чтоб я вновь все космы тебе повыдергала?

— Хватит, Ядвига! Меня твои угрозы не страшат! Но и драться, словно две торговки на потеху зевакам я не собираюсь. Так что говори, зачем приходила, и скатертью дорога!

— Так я уж все сказала.

— Не думаешь же ты, что я поверю в эти истории про камень-перевертышь? Да разве ж может он, твое порождение, иметь над тобой какую-то власть?

— Твой муж поверил.

— Мужчины они все доверчивы. К тому же, им не придет в голову, что можно городить огород посреди пустыря.

— Да, далеко им до нас.

— Далеко ли близко, только меня ты не проведешь.

— Какое тебе дело до этих людей?

— Муж сказал: мы взяли плату. Они — гости. А, значит, под нашей защитой до тех пор, пока не переступят порог трактира.

— Да не собираюсь я их выманивать! Пусть хоть навечно остаются!

— Хрен редьки не слаще. Я не люблю, когда меня используют. Тем более втемную. Итак, Ядвига?

— Да не нужна ты мне! И эти двое не нужны! Я и так из-за них уж раз против воли господина пошла. Хорошо хоть, что оказалась бессильна что-либо изменить. Сильная у них судьба. А то ждало бы меня наказание, почище встречи с тобой!

— Да уж, повелитель ночи скор на расправу. Но если все так, как ты говоришь, в чем же дело?

— В третьем.

— В ком? — переспросила кикимора.

— В третьем страннике. Они вышли из леса втроем. Только двое к трактиру пошли, а третий — в город.

— И что же?

— И то. Трактиру ведь нужен новый хозяин.

— А тебе что с того за выгода?

— Это уж мое дело.

Аль ждал, что кикимора станет продолжать расспросы. Ему было не просто любопытно узнать ответ, хотя и это тоже. Он должен был понять, в чем тут дело.

Царевич не верил в бескорыстие ведьмы, более того, постоянно ждал от нее подвоха. Однако к его немалому удивлению и еще большей досаде хозяйка трактира лишь хмыкнула, качнув головой, после чего произнесла:

— Наша вражда была всего лишь бабской склокой. Посмотрим, каким может быть сотрудничество двух умных женщин.

Одарив ее довольной улыбкой и получив в ответ такую же — пусть недоверчивую, но и не враждебную, ведьма села на свою метлу и была такова.

— Вот запутала так запутала, — качая головой, проворчала кикимора. — Теперь сама, небось, не знает, как распутать… — а затем она повернулась лицом к трактиру, подняла голову, устремив взгляд на чердачное оконце и крикнула, обращаясь к застывшему в полумраке юноше: — Ну что же ты? Просыпайся скорее! Жизнь не будет ждать, пока ты разберешься в своих снах!