Под скорбной луной

Глава 39

Я направился к Белинде. Еще не постучавшись, уже понял, что дома ее нет. Ни в одном окне свет не горел, на стук в итоге никто не отозвался, и я, решив поехать домой, устало забрался в кэб.

Дома было холодно, однако я, даже не сняв пальто, упал в любимое кресло, не разжигая камин. Устал… Вытянув руки на подлокотниках, запрокинул голову и смежил веки.

Наверное, меня сморило, потому что открыл глаза я уже в полной темноте. В дверном замке повернулся ключ, и прозвучал голос Белинды:

— Интересно, куда он делся?

— Я зажгу лампу, — вызвался Гарри.

Я слышал, как на пол в прихожей тяжело опустились два чемодана, затем чиркнула спичка и скрипнуло стекло лампы.

Пугать их не хотелось, но делать было нечего.

— Я здесь!

Лампа загорелась, и на пороге гостиной появилась Белинда. В одной руке она держала сумку с выглядывающей из нее буханкой хлеба, другую невольно прижала к горлу, уставившись на меня распахнутыми от удивления глазами.

— Что ты тут делаешь в темноте? Ты не болен?

— Только что вернулся, — ответил я, поднимаясь из кресла. Мышцы спины и ног тут же запротестовали. — Заходил к тебе, но дома никого не было.

— Да, я на сегодня дала слугам выходной. А с тобой мы, видимо, разминулись на несколько минут. Гарри решил по пути заглянуть в госпиталь. У тебя все закончилось?

Я кивнул. Объяснять пока не было сил. Бел все поняла и, положив руку мне на грудь, промолвила:

— Я рада, Майкл.

Подошел Гарри. Он словно еще подрос, хотя прошло всего-то три недели.

— Мисс Гейл рассказала мне о Колине, — неловко пробормотал он. — Так жаль…

— Ты ведь не слишком хорошо его знал? — спросил я.

Гарри заколебался.

— Я у Дойлов прожил всего несколько дней после того, как переехал в Лондон. Колин дома почти не появлялся. Наверное, был занят на работе, — поспешно добавил он, словно пытаясь оправдать двоюродного брата.

Я благодарно улыбнулся, оценив его такт.

— Как тетя Мэри и Элси? — поинтересовался он.

— Скорбят, но они справятся.

— Ты уже ужинал? — уточнила Белинда.

Я покачал головой, и она, поставив сумку на стол, вытащила хлеб.

— Мы с Гарри тоже не перекусывали. Сейчас заварю чайку.

— А я пока разведу огонь, — вставил Гарри. — Только отнесу чемоданы наверх.

Его ботинки затопали по лестнице, а я прошел за Белиндой на кухню.

— Как получилось, что вы прибыли вместе?

— Гарри сперва заехал ко мне, — объяснила Бел, поставив чайник на плиту. — Я забыла у сестры кое-какие вещи, вот и попросила Гарри их захватить.

— А, понятно.

Бел разобрала сумку и обернулась ко мне.

— Ты правда хорошо себя чувствуешь?

— Просто устал и проголодался, — сглотнул слюнки я. — Сейчас поем и приду в себя.

Она обхватила меня рукой за плечи и приложила ладошку к моей щеке. Я тоже ее обнял и крепко поцеловал. Тупая боль в сердце, преследовавшая меня последние две недели, начала стихать. Через некоторое время Белинда вывернулась из моих объятий и глянула мне в глаза.

— Я так тревожилась за тебя из-за Колина… — прошептала она. — А тут еще эти новости о лорде Бейнс-Хилле! А его жена, бедняжка… Какое отвратительное преступление! Ты уже знаешь, кто его убил?

— Хоутон, причем собственноручно.

— Господи Иисусе… — Бел содрогнулась. — Откуда в этом человеке столько злобы?

— Он фанатик. Ненависть в его душе кипела годами. — Вспомнив, что Бел не знает подробностей, я добавил: — Его жена в день смерти была в положении.

Бел только ахнула.

Сверху в гостиную спустился Гарри и начал выгребать из очага старую золу. Привычные звуки успокаивали. Я снова поцеловал Белинду и притянул ее к себе.

Любимая тепло задышала мне в ухо.

— Ну, иди, поговори с ним. Наверняка он хочет рассказать тебе о поездке, но будет молчать, пока сам не спросишь.

Я вернулся в гостиную и уселся в кресло.

— Как Эдинбург? Оно стоило того?

Повесив кочергу на крючок, Гарри устроился в кресле напротив. Откинул волосы с глаз и изучил меня внимательным взглядом, словно определяя, действительно ли мне интересно.

— Поездка была потрясающая! — пылко воскликнул он. — Самые прекрасные три недели в моей жизни!

— Да что ты? — Я откинулся на спинку кресла. — Чем там занимался?

— Мне дозволили наблюдать за всеми операциями, — начал Гарри, светясь от воодушевления. — Хирурги начинали прямо с утра, каждый день в восемь часов, и мне разрешали сидеть в амфитеатре до самого вечера. Заканчивали в половине седьмого. Никто против моего присутствия не возражал. Там девять врачей, работают они посменно, но за тремя я следил особенно — эти были самыми аккуратными, с научным подходом. Ни один из их пациентов не заразился инфекцией, ни один не умер после вмешательства. Я видел операции на легких, на сердце и на конечностях. Даже на аппендиксе!

— Звучит интересно, — поддакнул я, стараясь добавить в голос энтузиазма.

— Нет, правда, блестящие хирурги! Вчера доктор Финли оперировал женщину с опухолью — вот здесь, на шее. — Гарри хлопнул себя по затылку. — У нее уже начался тремор, бедняжка стала терять зрение. Мистер Финли убрал опухоль, и когда пациентка очнулась от хлороформа, ее зрение полностью восстановилось! И тремор прошел!

— Замечательно, — признал я. — Когда будешь готов поступать? Что говорит Джеймс?

Гарри слегка остыл.

— Через полтора года, — философски вздохнул он. — Младше студентов не берут. Но доктор Эверетт сказал, что даст мне до поступления столько знаний, сколько сможет. Кроме того, я привез домой несколько учебников, которые выдают на первом курсе — для них мне понадобился целый чемодан.

Вошла Белинда с подносом, на котором были разложены хлеб, сыр и ветчина. Каждому из нас она налила по чашке чая.

— Мисс Гейл мне немного рассказывала о последних событиях, — вновь заговорил Гарри. — О «Принцессе Алисе» и прочем. О том, как «Лига» пыталась все свалить на ирландцев. — Он отломил кусок хлеба и щедро намазал его маслом. — В госпитале был человек, который отказался от операции у доктора Макуинна из-за его ирландской фамилии. Вот ведь глупость! Родился-то доктор в Ливерпуле. Один из лучших хирургов в Эдинбурге, кстати. — Гарри скорчил рожицу. — Слава богу, что у папы фамилия была английская, а я сам родился в Лидсе!

Да, Гарри повезло, что, будучи наполовину ирландцем, он выглядел до последнего грамма англичанином. В ближайшем будущем это способно ему помочь…

Белинда свернулась калачиком в одном из кресел, укрывшись шалью.

— Как думаешь, переговоры о самоуправлении Ирландии теперь продолжатся? Ведь люди поймут, что ИРБ не участвовало ни в железнодорожной катастрофе, ни в крушении «Принцессы Алисы». Это была бы замечательная дань памяти лорда Бейнс-Хилла.

— Не исключено. — Взяв кочергу, я подгреб угли к середине очага. — Надеюсь, газеты сделают все, что в их силах, чтобы донести до людей правду.

— Прессу читают далеко не все, — вздохнул Гарри. — И не всегда правильно понимают.

— Согласен, — признал я.

— Прикроют ли «Лигу стюардов»? — спросила Белинда.

— Вряд ли, — ответил я. — В основном ее члены не связаны ни с катастрофами, ни с гибелью Бейнс-Хилла.

— Разве это нормально? — нахмурился Гарри. — Ведь они баламутили общественное мнение.

— Это еще не преступление. Однако полиция впредь будет внимательно следить за их движениями, а это уже результат.

Теплая еда, огонь в камине и приятная беседа убаюкали меня, и я едва не уснул. Ощутив на плече руку Белинды, сонно прищурился.

— Тебе пора ложиться, — сказала она. — А я поеду, мой экипаж ждет у дверей.

— Где Гарри? — огляделся я.

— Наверху, у себя.

Я кряхтя вылез из кресла и помог Белинде накинуть пальто.

— Забегу к тебе завтра, милая, как только проснусь.

Она глянула на меня, и ее губы сложились в улыбку. Любовь, которой в таких случаях светится ее взгляд, каждый раз сражает меня наповал. Воспользовавшись тем, что Гарри застрял наверху, я сжал ладонями прелестное лицо Бел и пылко поцеловал на прощание. Оторвался от нее не сразу, рассчитывая поцелуем передать все то, что не прозвучало на словах: благодарность и восхищение. А еще сожаление о том, что из-за усталости не смог сегодня составить Белинде приятную компанию.

В конце концов я разжал объятия, и лицо Белинды осветилось нежностью.

— Постарайся немного отдохнуть, — прошептала она.

Я кивнул, открыл дверь и проводил ее до экипажа. Еще на секунду задержал тонкие пальчики в своей руке, зная, что после ее ухода душу заполнит холодная пустота. Терпеть не мог минуту расставания.

Вернувшись в дом, я тяжело потащился в свою спальню. Гарри с фонарем в руках поджидал меня на площадке над лестницей, и я пожелал ему спокойной ночи.

— Пойдешь к Дойлам на воскресное чаепитие? — поинтересовался он.

Положив ладонь на ручку двери, я обернулся. И все-таки он подрос за время поездки. Хотя, с другой стороны, я скорее сравнивал его нынешнего с тем мальчиком, который год назад появился в моем доме. Память — штука обманчивая.

— Вообще собираюсь.

— Возьмешь меня с собой?

— Уверен, что ма с Элси будут в восторге. Только я на твоем месте не стал бы слишком распространяться о хирургии. Об опухолях и прочем.

Гарри усмехнулся и сразу посерьезнел.

— Ты не смог бы удержать меня от поездки в Эдинбург.

Я нахмурился, не совсем понимая, что он пытается сказать.

— С чего бы мне вдруг чинить тебе препятствия?

— Ну, ты и не чинил, — ответил Гарри. — Да если бы и захотел… Я все равно съездил бы. — Он виновато улыбнулся. — Просто подумал о Колине.

На этот раз до меня дошел его намек. Гарри хотел снять с моих плеч часть вины, что я пытался на себя взвалить.

— Тетя Мэри говорит то же самое. И все же, стоило мне построить разговор с Колином иначе… Не могу об этом не думать.

— Понимаю, но… — Он сглотнул комок в горле. — Хочу, чтобы ты знал: ты сделал мне много добра. Забрал у тети Мэри, привел в госпиталь в первый же день… А я вел себя как неблагодарная свинья, дулся, но ты был ко мне по-прежнему добр. Добрее, чем я заслуживал.

У меня в груди что-то всколыхнулось, и я пробормотал:

— Хорошо, что ты у меня есть, Гарри.

Открыв дверь спальни, я с удивлением осознал, что внутри непривычно тепло. От очага в углу исходили теплые волны. Значит, Гарри разжег камин не только у себя, но и в моей комнате.

Обернувшись, я поблагодарил юношу:

— Спасибо тебе.

— Спокойной ночи, — кивнул он.

Из Гарри получится хороший доктор. Внимательный, заботливый. Надо ему об этом сказать.

Наши двери закрылись одновременно.

Догорающие угли бросали золотистые отсветы по углам комнаты; я выглянул в окно. Посмотрел в один конец длинной улицы, в другой. Дюжина перекрестков, газовые фонари, возвышающиеся через равные интервалы… Один из кусочков большой лондонской паутины. По брусчатке прогрохотал громоздкий экипаж и завернул за угол. Длинная череда домов через дорогу: часть освещена, в других свет уже потушили. За одним из занавешенных окон двигалась серая женская тень с зажженной лампой в руке. Перешла из комнаты в комнату.

В эту минуту я ощутил, насколько крепка моя связь с каждым жителем огромного города. С каждым обитателем Лондона и всей Англии, всего мира, с теми, кто страдал и боролся, терял и учился на своих ошибках. Жизнь — штука простая и сложная: мы горюем по умершим и выметаем золу из каминов, заключаем сделки и ставим на плиту чайник, прощаем серьезные промахи и благодарим людей за добрые поступки.

За стеной чихнул Гарри. Будь здоров, дружище. Он чихнул снова, а затем я услышал шорох ножа, разрезающего книжные страницы. Наверное, мальчик зачитается далеко за полночь.

Подумав о книжках, я вдруг вспомнил о записке, что передал мне Маккейб, и напрягся. Прочту завтра…

Раздевшись, накинул ночную рубаху и забрался в постель. Простыни были ледяными, хотя комнату камин прогрел. Закрыв глаза, я уже через пару минут приподнялся в кровати.

Не смогу уснуть, пока не увижу, что же написал Маккейб.

Босиком сбежал по лестнице в полной темноте и вытащил послание из кармана пальто. Зажег в комнате лампу и открыл письмо, содержащее лишь две строки:

Записка задрожала в моей руке, и я прочитал расплывающиеся перед глазами слова еще раз, а затем еще. Меня пробрала дрожь, словно пришлось окунуться в Темзу посреди зимы.

Господи ты боже мой… Я дышал мелко и часто, хватая ртом воздух. Неужели спустя столько лет…

Наконец первый шок прошел, и я начал думать. Почему бы Маккейбу и не располагать сведениями о моей матери? В шестидесятых дед его был богатым и влиятельным человеком в Уайтчепеле и наверняка передал внуку немало секретов. Однако что же такого совершила моя мать, коли старик Маккейб знал о ее судьбе? Кем она была?

На меня накатила волна гнева: зачем Маккейб хранил от меня эту тайну черт знает сколько времени? Не понимал, как много для меня значит знание об участи мамы?

Гнев быстро сменился неуверенностью. А хочу ли я знать? Если мать до сих пор жива — безусловно. А если она умерла ужасной смертью? Я тяжело сглотнул и уставился в потолок. Похоже, тоненькая трещинка за последнее время расползлась вширь.

Положив письмо на подоконник, я задул лампу и остался стоять у окна. Почти везде свет уже потушили. Мое окно тоже кому-то сейчас кажется лишь темным прямоугольником. Кому-то, кто тоже встревожен и смотрит на ночную улицу, понимая, что сегодня ночью ему не уснуть.

Что бы Маккейб ни поведал о моей матери, его рассказ принесет мне лишь новую боль.

Я забрался в кровать и опустил голову на скрещенные руки, чувствуя, как в груди вновь рождается тяжесть. Лорд Бейнс-Хилл считал, что сожаление — худшее из чувств, однако мысли о маме таили в себе нечто большее: горе и отчаяние, которые однажды меня едва не сломили.

Мне вспомнилось, как ма Дойл говорила, что каждое новое горе лишь укрепляло душу ее матери.

Я знал, что она сказала бы сейчас.

Подняв голову, сделал глубокий вдох, затем еще один.

Что за невыносимая тяжесть… Кусочки себя, которые мне предстоит собрать.

Они никогда не растворялись в суете повседневной жизни. Отчаяние, охватившее меня после потери мамы, горе, испытанное после смерти Пэта и Колина, сожаление при мысли о том, что чего-то не знал, стыд за собственные ошибки, боль за страдания, причиненные любимым людям… Все это были острые осколки. Тронешь — порежешься. Каждый из них застрял в моем сердце. Если собрать их воедино, они послужат маяком, который не даст мне сесть на риф и позволит остаться на плаву во время следующего шторма.

Ведь эти кусочки и есть я.

Я положил ладонь на сердце, словно осколки души были осязаемой субстанцией, которую можно удержать на месте.

Не дай мне их потерять… Я молился отчаянно, как никогда в жизни. Осколки — мой честно заработанный жизненный опыт. Мой, и ничей больше.

Они мне еще пригодятся, и скорее рано, чем поздно…