Под знаком змеи

Глава девятая ВОССТАНИЕ

Дома́ для сервус публикус опустели. Рабов вывели на работу. Слышался звон цепей, шарканье ног.

Бастобалосу передали веление предводителя.

Где его помощники? Он поискал их взглядом. Вот они.

— Готовы?

— Да, все готовы!

Их замысел был прост. Несколько рабов должны споткнуться под своей ношей и упасть на плиты. Стражники, как обычно, накинутся с кнутами. В это время Бастобалос, его соплеменники и другие рабы, которые успели перепилить цепи, снимут их с ног и ударят по охране, отберут оружие. Главное — начало. Тут нужны хитрость и смелость. И еще стремительность. Промедление — гибель…

Утро настало холодное и тихое. У берега едва шелестела вода. Только морские птицы переполошились.

Бастобалоса тревожили их крики.

День будет жаркий.

Он прислушивался к разговорам охранников: не заподозрили ли чего? Нет. Они ленивы и спокойны. У каждого в одной руке копье, в другой — кнут. Плюют от скуки на истертые подошвами старые каменные плиты.

…Два корабля подошли к причалу. Пришвартовались. Спускают трапы. Где-то позади слышен скрип— это раскрываются складские ворота.

Громкий голос на одном из кораблей:

— Давай!

Щелкнули кнуты: «Пошли, пошли!»

К трапам приближаются рабы с тюками на плечах. Идут медленно. Еще медленней. Чтобы их догнали другие смельчаки.

Вдруг один спотыкается. Падает. За ним второй, третий… Лежат на плитах, придавленные тюками. Стонут…

— Вставай! Поднимайся!

Стражники кинулись на упавших. Щелкают кнуты.

Но что это? Кто осмелился бить их по спине?

Громкий голос на корабле:

— Бунт!

Один из стражников мертв, другой шатается, третий ползет назад. Мечи и копья выпадают из рук. Другие руки подхватывают их.

— Свобода или смерть!

Несколько напряженных мгновений — и словно змеи оплели стражников, охрана была сметена. Вдохновленные первой победой, рабы сбегались со всех сторон с хлыстами и ножами, с камнями и палками, кое-кто еще размахивал цепями.

Поток двинулся к оружейным мастерским, оглашая улицы криками:

— Свобода или смерть!

Время от времени повстанцам попадались солдаты, пешие и конные, — завязывалась борьба, но силы были неравны, и солдаты сдавали оружие.

…Дверь оружейного склада высока, тяжела и до самого верха обита медью. Рабы смотрят по сторонам горящими глазами: чем ее свалить?

Несколько человек приносят на плечах толстое длинное бревно. Разгоняются. Удар!

Слышны крики:

— Солдаты!

— Остановите стражу!

Где-то совсем рядом звенит оружие. Толпа смыкается вокруг солдат в короткой схватке.

Бревно с силой бьет в дверь. Его толкают десятки рук. Дверь прогнулась, сорвалась с петель и с грохотом ударилась о стену.

Под своды каменного склада врываются рабы. Во главе их Бастобалос, Хорат и Рату.

Севт и Дзида остались во главе тех, кто сдерживает натиск охраны.

А здесь кипит работа: выбивают решетки на окнах и бросают через них оружие: копья, луки, щиты, стрелы, топоры, разные мечи — прямые, кривые… Снаружи лес поднятых рук ловит все это с криками радости и угрожающими возгласами: охрана еще пытается прорваться к складу.

На улицах столпотворение — топот конских копыт, ругань и проклятия, лязганье оружия. Бывшие рабы стали появляться на лошадях, с копьями и щитами, мечами и луками в руках.

Толпа кинулась ко дворцу архонтов; там настоящая баталия — оружейный склад опустел. Командиры стражников, часть солдат, магистрат и архонты отошли в глубину дворца и ожесточенно сопротивляются. Кровь льется с обеих сторон.

Бастобалос, Хорат, Севт, Дзида и Рату бросаются туда, где больше всего опасность. Их мечи и копья не знают промаха.

На улице бьются с отрядами солдат, спешащих на подмогу охране, лучники старшего поколения — Аптаса, старик Терес, Герула и другие.

Восстали не только рабы порта, но и те, кого называли «сервус доместика» — домашние рабы. Они не носили цепей и жили в лучших условиях, но все равно — в рабстве, с поникшими головами.

Им было что сказать тем, кто сделал их своей собственностью. Бесконечной чередой, как волны на море, они выплывали из темных закутков, от печей гончаров, из плотницких и оружейных мастерских, где из них выжимали пот и учили ударами палки. В руках у них — что попалось под руку: вилы, топоры. Они шли лавиной. Распахивали ворота, входили в дома и искали своих притеснителей — они жаждали мести…

Лишь к вечеру побоище закончилось, и все осознали, что произошло… До сих пор души их обволакивал чад темной ненависти — безжалостной, но правой и святой, как та кровь, которую они пролили, идя из порта к ступеням дворца.

Одни, более сдержанные, искали своих друзей и радостно обнимались с ними. Другие, ошеломленные свободой, которая пришла внезапно и сбросила все запреты и решетки, словно оцепенели, широко раскрыв глаза. Все, что их окружало — солнце, падающее на деревья, воздух, камни и море, — казалось им волшебством, кружило головы…

Вожаки восстания поднялись на высокие ступени дворца архонтов и остановились, разговаривая и жестикулируя. Самый высокий и крепкий на вид, в старой тунике и в таких изодранных штанах, что видны были следы от цепей, поставил ногу на спину каменного льва и, опершись о колено, окинул взглядом толпу. Море взлохмаченных голов, освещенное огнем факелов, волновалось, как глубокие воды в бурю.

— Эй, ты кто такой? — раздалось из толпы.

— Не видишь, что ли? — крикнул стоявший рядом. — Это Бастобалос! Он первый сегодня схватился с охранниками и подал сигнал к восстанию!

— Говори, Бастобалос! — послышались голоса.

— Говори! Мы тебя слушаем!

Людское море утихло.

— Мои соплеменники! Братья! Друзья! — начал Бастобалос громким голосом, повторяя на нескольких языках. — Мы победили! Своею кровью заплатили за нашу свободу! Но враги не смирятся с этим. Мы должны ее защищать! Для этого нам нужно немедленно создать сильную дружину. Пусть все, кто понимает друг друга, объединяются в отряды и выбирают себе вожака! Сегодня же ночью пусть вожаки соберутся тут, во дворце! Будем держать совет, как жить дальше! Городу нужен порядок! Свобода или смерть!

Люди ответили торжествующим ревом.

Бастобалос и остальные спустились со ступенек и растворились в толпе.

Бывшие рабы объединялись в отряды. Горячо одобряли одних вожаков, поднимая вверх оружие, иных отвергали криками.

Даки и тирагеты собрались вокруг Аптасы. Неподалеку под охраной содержались пленники, среди которых был и связанный веревками знакомый уже нам стражник Сикерос.

В центре площади слышались крики и ругань. Огромное пламя выхватывало из темноты фасад здания суда.

Бастобалос и Хорат направились туда.

Остроносый грек в изъеденной молью шерстяной шапчонке кричал:

— Бандиты! Головорезы! Бараньи головы! Только это и можете! Ради двух моих коз проливали ваши товарищи кровь? Порази вас Зевс молнией! — Он зло сплюнул и пошел к своей хибаре.

Сидевшие вокруг огня жарили куски мяса на остриях копий; смеясь, они пригласили Бастбалоса разделить с ними трапезу.

— Хорошо откормил коз, молодец! — шутливо хвалили они грека.

Бастобалос узнал тех, кто сидел вокруг огня. — это были Севт, Рату и другие во главе с Дзидой, которого они выбрали вожаком.

— Поешь с нами, ты ведь тоже, верно, проголодался. — Рату протянул ему кусок мяса.

Аппетитный запах щекотал ноздри. Давно он не пробовал такого лакомства… Бастобалос разделил кусок пополам и протянул половину Хорату.

— Рату, приведи еще козу! — крикнул Дзида.

Бастобалос остановил его:

— Не нужно. Мы, братья, завоевали свободу, а не право на разбой и грабеж! Знайте это сами и скажите другим. Берите только то, что принадлежит рабовладельцам, потому что оно — наше по праву. А вы позарились на дом этого бедного грека; скажите, в таком случае, что будет говорить о нас завтра городская беднота? Разве поверит нам? Станет помогать?!

— Бастобалос прав, — подтвердил Хорат. — У нас счеты с рабовладельцами и с теми, кто нас угнетал.

— Да мы понимаем, — оправдывался Дзида. — Ты же сам знаешь, Хорат! Мы оба с тобой были пахарями. И потому, что община не смогла уплатить подать тому негодяю из Дувры, попали в рабство…

— Ну, если понимаешь, тогда все в порядке, — примирительно ответил Бастобалос. — Где ваш предводитель?

Дзида показал рукой в сторону агоры. Бастобалос и Хорат направились туда сквозь толпу факельщиков.

Аптаса отослал Гету и Роместу на виноградники и теперь собирал народ полукругом в два ряда, чтобы не мешать остальным вожакам делать то же самое.

— Это ты предводитель Аптаса? — спросил Бастобалос, окинув его взглядом. Перед ним стоял высокий, широкоплечий человек, статью схожий с ним самим. — Я Бастобалос. Спасибо, что дал нам возможность перепилить цепи.

— Мы всегда помогали друг другу, — ответил Аптаса весело. — А если хочешь кого-нибудь поблагодарить, то вот его. — И он показал на Гёрулу.

За поясом корабельщика торчал меч, отобранный у Сикероса, однако это не прибавляло его облику воинственности.

Бастобалос посмотрел на него и рассмеялся:

— Этого? Уж больно замученный старикашка!

Остальные тоже засмеялись, оглядев Герулу.

— Ну, вот еще, явились богатыри! — буркнул тот с обидой. — Хотел бы я посмотреть, как вы выглядели лет десять назад, когда я плавал на своей посудине по Тирасу!

— Не сердись, мореход, скоро у тебя будет корабль, который принадлежал магистрату, и ты заживешь, как император.

— Очень мне нужен твой корабль! — не утихал Герула. — Скажи лучше, что делать вот с этими? — Он показал в сторону пленных.

Бастобалос заметил среди них Сикероса и смешался.

— Вот судьба! — сказал он с удивлением и добавил: — Попался все же, подлец!

— Ну, что ответишь? — снова спросил Герула.

— Сказать по правде, не знаю, что делать с негодяями, — проговорил Бастобалос. Лицо его омрачилось. — Мы пролили уже столько крови… Они убивали нас, мы — их. А теперь, когда у них отобрано оружие, я думаю, нельзя лишать их жизни. Это было бы подлостью: вооруженному убивать безоружного…

— Тогда пусть идут на галеры! — нашелся Герула. — Должны же они искупить свою вину! Или нет?

— Должны, конечно…

Ближе к полуночи Бастобалос отдавал распоряжения вожакам отрядов. Одни должны были отвечать за порядок на улицах и в агоре, другие — во дворце и других общественных местах, третьи — возглавлять караул на крепостных стенах, четвертые — охранять ворота города.

Дзиде и его людям поручили держать под наблюдением жизнь порта. Это было наиболее уязвимым местом города: отсюда отправлялись к дальним землям и прибывали из разных мест корабли. Нужны были глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, сильные руки, чтобы защищать добытую свободу.

Совет вожаков постановил, что пленные должны искупить свою вину работой на галерах.

— Пусть натерпятся, чего мы натерпелись, — говорил Герула.

Отношения между восставшими и населением города постепенно налаживались. Осенние дожди отмыли улицы и площади от крови и пыли. Жизнь, всколыхнувшаяся было до основания, успокаивалась. Возобновилась работа в мастерских, пекарнях, в порту. Открылись харчевни и лавки. Агора наполнялась шумом и ярмарочной суетой.

В заливы прибывали корабли из Пантикапея, Тиры, Одесоса[35]. Корабли привозили дорогие ткани, разрисованную керамику, оливковое масло, оружие и украшения. В обратный путь они загружались пшеницей, рыбой, кожей и мехами, воском и медом, поделками местных мастеров.

Теперь хозяева должны были покупать рабочие руки и хорошо платить.

Торговцы были недовольны: повстанцы положили преграду их безмерным поборам и прихотям.

Весть о восстании в Ольвии дошла до всех городов побережья Понта Эвксинского. Однако римские властители не торопились присылать армию, чтобы задушить восстание, — у них были другие неотложные дела. В том году северная граница Дакии была нарушена карпами и костобоками[36]. Ветиусу Сабианусу не удалось создать вдоль всей границы «зону пустоты»…

Бастобалос сколачивал дружину.

И тут выяснилось, что многие из бывших рабов не хотят оставаться в Ольвии: одни за другими, группами и в одиночку, они отправлялись в свои родные края кто как мог — на лодках и попутных кораблях, верхом и пешком. Они восстали, чтобы избавиться от цепей; их иссушила тоска по детям и женам, матерям и возлюбленным…

Аптаса, Роместа, Герула, Дакос с Гетой и их друзья тоже мечтали уйти. По ночам им снились берега Тираса, где остались родные, друзья детства, могилы отцов…

Предводитель хотел увидеть следы своей прежней жизни с прекрасной Асой-тедис, приласкать овечек и верного Гунаха… Корабельщик Герула уже десять лет не видел дочерей; старик Терес думал о своей жене с прялкой за поясом, об ульях-колодах с их вечным жужжанием…

Гета и Дакос ничего не знали о своих несчастных родителях-изгнанниках. Роместа, укачивая Груе, мечтала о том дне, когда она покажет его Ептале и мастеру Басчейле, — старики, верно, и не подозревают, что у них растет внук.

С такими же намерениями рвались домой в свою Хорибу и остальные — Хорат, Рату, Дзида, Севт; они тоже были проданы в рабство Мука-порисом и желали призвать к ответу тех, кто помогал ему в этом. Друзья звали с собой и Бастобалоса. Но тот не решался обмануть надежды восставших. Вокруг него сгруппировались вожаки разных племен, пустившие корни на побережье. Вместе с ними он добыл свободу, с ними должен был ее защитить.

Но как? Бастобалос был пастухом, солдатом, толмачом, рабом. И никогда не был предводителем, главой города. Тем более такого, в котором жил разноплеменный и разнородный люд.

Аптаса, глядя на него, не знал, что делать: помогать ему или собираться в дорогу. Он посоветовался с друзьями и решил остаться до весны. Тем временем подрастет Груе, да и они лучше подготовятся, чтобы свергнуть правление Мука-пориса… И он стал все чаще приходить во дворец к Бастобалосу. Однажды он застал его мрачным и подавленным. К нему постоянно приходили с жалобами: многие ольвийцы считали себя ущемленными в правах, обманутыми, кое-кто был и ограблен.

Опыт бывшего предводителя тирагетов мог помочь другу.

— Прикажи созвать народное собрание, — посоветовал Аптаса. — Выберите из числа честных, неподкупных людей новый совет архонтов. Составьте указ, который отменит право продавать и покупать рабов, клеймить их или держать в цепях. Выработайте новые законы, которые защищали бы обе стороны — мастеров и учеников, владельцев и работников, корабельщиков и прислугу. И еще: решите, какие товары вам необходимы, а на какие надо наложить пошлины; продумайте количество податей, чтобы не оставить людей в бедности, надо ведь поддержать их труд, сделать его выгодным для обеих сторон… А ты возьми на себя охрану порядка и защиту города. Тогда тебе не придется заниматься всякими мелочами — жалобами и дрязгами, которые невозможно разрешить сразу, как разрубить мечом…

— И еще, — подвел он итог, — то, о чем я тебе говорю, обсудите сначала на новом совете архонтов. Узнай у них, кто какое дело лучше знает, в чем больше разбирается, и направь людей на места, определенные им богами… Не забудь также, Бастобалос, про свой первый долг — пойти к алтарю богини Деметры и принести ей в жертву хлеб и виноград. Этим знаком уважения к местному божеству ты завоюешь расположение и доверие ольвийцев.

То были хорошие советы. Вожаки отрядов взялись за их выполнение с большим рвением. Сам Аптаса не пожелал вмешиваться в их дела — оставил только в городе Дзиду, своего помощника, чтобы тот сообщал ему время от времени обо всех новостях и делах горожан.

Вскоре Дзида пришел к нему в бывший дом Аристогореса с вестью: создали новый совет архонтов. Собрание избрало Бастобалоса на должность военачальника и магистрата.

…В тот год зима наступила раньше срока. Затяжные дожди сменились длительными снегопадами, бураны обрушивались на город. Улицы опустели, заваленные сугробами по самые крыши.

Лиман покрылся льдом. Работы в порту прекратились.

Люди попрятались в свои жилища, отогреваясь возле очагов. Только в домах богатых торговцев, владельцев судов и земель царило веселье. Слуги открывали амфоры с выдержанным вином, подавали жаренных на вертеле цыплят…

Иногда у городских ворот появлялись отряды всадников. Это были аланы, кочевавшие в поисках наживы. Они знали, что в стужу стража прячется и никто им не помешает…

Однако на этот раз за ворота вышли люди из их же племени.

— Вам здесь нечего грабить, — заявили они. — Город в руках восставших. Поворачивайте коней!

В другой раз они появились на винограднике Аристогореса. Оставили лошадей у изгороди и пошли без опаски прямо к подвалу, где хранились амфоры с вином, старательно запечатанные Аптасой и Герулой.

Ракия стала звать на помощь. Зантикомес проковылял к двери и закричал на их языке:

— Убирайтесь отсюда, негодяи! Не смейте ломать дверь! Я отвечаю за добро моего господина, живого или мертвого.

Но грабители не хотели слушать управляющего — толкнули его в снег и стали топорами сбивать замок.

Тогда Аптаса, Герула, Роместа, Гета и старик Терес, которые находились в триклинии и все видели, открыли окна и двери и стали целиться из луков.

Стрелы коротко просвистели, и пятеро грабителей скорчились, выронив из рук оружие. Остальные бросились к лошадям. Только ветер взметнулся им вслед.

Зантикомес прибежал в триклиний взбешенный:

— Что вы наделали, несчастные? Знаете, что нас теперь ждет? Они вернутся снова, с подмогой, чтобы отомстить за своих!. И не только ограбят нас, но и перебьют! Вы не знаете их нрава!..

— Мы хотели помочь тебе, Зантикомес. Ты ведь нам как отец! — подшучивали тирагеты.

— О-о-о! — простонал управляющий. — Когда вы наконец уберетесь с моих глаз!

— Придет и этот день, — проговорил Герула. — Только поверь мне, ты будешь тосковать по нас… Да, к слову, скрепил ли ты наши пергаменты печатью своего хозяина?

— Боги, сжальтесь надо мной!

— Оставь богов в покое и отвечай!

— Да, да! — Зантикомес со злостью ударил посохом о землю. — Возьмите и убирайтесь отсюда! Я сыт вами по горло!

— Ну, нет, — поддразнивал его корабельщик, — сначала мы опорожним те амфоры, которые запечатывали своими руками…

Пока они так пикировались, Аптаса, старик Терес и Роместа бегали по сугробам, стараясь поймать лошадей тех аланов, что остались лежать на снегу. Они должны были им пригодиться…

Однажды Аптаса уехал в город заказать оружие для своего небольшого отряда. Попутно зашел к Бастобалосу. Рассказал ему про набеги аланов.

— Если б только эта забота! — проговорил тот. — Провизия кончается, и еще пришла весть, что торговцы всех мастей что-то замышляют против нас.

— Зря пощадили их тогда. Нельзя было…

— Да, нельзя!..

Теперь Бастобалос понял, что ошибся. Но изменить что-либо было уже невозможно. Он дал пленным свободу, полагая, что они такие же люди, как он сам.

…Время шло своим чередом. Дни становились длиннее. Влажный ветер бил своими невидимыми стрелами в ледяной панцирь земли. Постепенно сугробы потянулись в овраги и ложбины. Затем, когда наступило полнолуние, исчезли совсем.

Пришла весна. Все чаще виднелись в небе птичьи стаи, с нетерпеливыми криками возвращавшиеся в родные места. Ивы над водой покрывались пушистыми золотисто-зелеными почками.

Пахари на заре выходили в поля, чтобы вовремя бросить в борозды семена. Пастухи уже выгоняли скот на пастбище. Лодки рыбаков покачивались на воде с утра до вечера. Корабельщики торопились все приготовить для выхода в море.

Городские стражники сбросили овчинные тулупы — они с честью вышли из этой зимы и могли прямо смотреть в глаза людям, которые их окружали. Для восставших зима была еще одной проверкой их мужества и отваги.

Предводитель Аптаса искал возможность привести в исполнение план, лелеемый им все годы рабства: вернуться в Дувру и свести счеты с Мука-порисом. Для этого он приблизил к себе своих земляков, в первую очередь из племени тирагетов, много переживших из-за предательства Мука-пориса. Постепенно они раздобыли коней, оружие и все необходимое для дальней дороги.

Оставалось решить, как отправиться — сушей или морем, через Тиру.

В последнем случае корабль Зантикомеса мог сослужить им хорошую службу: он был сработан на совесть, из лучшей сосны. Да и Герула рвался к нему — руки корабельщика соскучились по любимому делу. Но время было тревожное, да и спокойнее все же, казалось им, передвигаться по суше — не так зависишь от непогоды.

На том и порешили — возвращаться в Дувру по суше. Однако отъезд откладывался со дня на день — Аптаса тревожился о Роместе.

— Как она двинется с ребенком в этот долгий путь, полный неожиданностей и опасностей? — в тревоге спрашивал он Герулу.

— Предводитель, — отвечал ему старик, — не мучай себя понапрасну. Женщина, которая пережила час безумия, становится мудрее всех старух и нас с тобой. Она сумеет уберечь себя и свое чадо от всякой опасности, поверь мне. А для дороги у нее простая подготовка: сошьет мешок, посадит в него ребенка и повесит на спину — иго-го, лошадка!

— Неужели правда? — спросил Аптаса с недоверием.

— Тысяча громов, если я вру! — вскричал Герула. — Разве мало женщин перевез я на своей посудине, чтоб не знать их?

Аптаса посмотрел на него с признательностью. Затем сказал:

— Если так, у нас нет особых преград. Объяви поход на послезавтра.

Герула вернулся в триклиний, чтобы сменить рваные одежды на тунику солдата, и велел Роместе и Гете собираться в дорогу. С этого мгновения он становился своего рода интендантом их похода к Тирасу: на него легла ответственность за снабжение людей едой, одеждой, снаряжением. Он пошел к Зантикомесу, который работал на винограднике, и сказал ему, как умел говорить, шутливо и чуть язвительно:

— Открой-ка, друг, склад и подвал. Сделаем еще кое-какие приготовления и уберемся с твоих земель.

Управляющий со злостью посмотрел на него, сплюнул, но пошел открывать.

— Грабьте все, — сказал он. — Не зря же я сделал вам столько добра…

— Тысяча громов! — обиделся Герула. — Мы трудились на тебя, берегли от аланов ваше добро, а тебе жаль нескольких бурдюков вина?!

Аптаса, отдав распоряжение готовиться к уходу, тотчас вскочил на коня и отправился к Бастобалосу.

Тот, узнав, что предводитель пришел попрощаться с ним, помрачнел — его мучили дурные предчувствия. Но он их не высказал.

— Благодарю тебя за помощь и поддержку, — сказал он Аптасе. — И за твоих людей, которые способны на подвиги, тоже благодарю. Конечно, твой отъезд печалит мое сердце. Но я не имею права стоять у вас поперек дороги: да будет так, как вы задумали. Отправляйтесь домой, к Тирасу. Зажгите и там факел вашего возмущения — отомстите тому, кто так зло и несправедливо поступил с вами и столько лет терзал тирагетов. Надо, чтобы и он хоть немного побыл в вашей шкуре! А я об одном прошу: когда дойдете до Тираса, пусть твои отважные товарищи прокричат громко и мое имя, чтобы эхо повторило его и услышали бы леса, холмы и вся наша древняя земля…

— Бастобалос-балос-балос! — сказал Аптаса и улыбнулся.

Они обнялись, как братья. Судьба свела их, она же их и разлучала. У каждого была своя дорога под солнцем.