Под знаком змеи

Глава шестая СТОНУЩИЕ ПТИЦЫ

Две кибитки монотонно поскрипывали. Массивные колеса оставляли глубокие следы в рыхлой земле. Когда проезжали по местам, где прошли до них стада кочевников, возы скрипели всеми своими «суставами» — так была обезображена земля ухабами и кочками.

Ветер дул с большого моря. Иногда его порывы особенно сильно колыхали травы и вздымали полы шатров на повозках. Волны ковыля набегали друг за другом. Стрекот кузнечиков и свист сусликов заполнили степь от края до края. Где-то в синеватой дали вырисовывалась гряда облаков, словно горная цепь, висящая над водным простором.

«Там, впереди, море», — думала Роместа, вспоминая рассказы дедушки Артилы. Он говорил: «Если увидишь море, не пугайся. Море — это просто большая яма, полная воды. Давно, очень давно прошел по земле великан, который задумал дойти до хижины, из которой выходило по утрам солнце. Шагал он через разные страны и оставлял на земле следы. Споткнулся как-то одной ногой о границу фракийской земли. Земля была мягкой, и нога его по щиколотку вошла в нее. Осталась черная вмятина — Ашхенус[26]. Дожди наполнили ее водой. Так вот на границе Фракии и Колхиды и образовалось большое море…»

Это была, конечно, сказка, одна из многих дедушкиных сказок, но сейчас она согревала ей сердце.

Несколько дней они находились в лагере Албонака. Шатры стояли кру́гом в поле на берегу небольшого ручья. Посредине день и ночь горел огонь, над которым висел большой медный котел. Приставленные к скоту кочевники каждый вечер забивали трех овец, сдирали с них шкуры, внутренности бросали собакам, а мясо — в котел. Один из них поддерживал огонь и помешивал варево.

Утром вокруг котла собирались мужчины племени, все с оружием за поясом. Они выбирали себе самые лучшие и вкусные куски.

Потом выходили из шатров их женщины, низкорослые, завернутые в одежды из цветного шелка, с мисками в руках. Они брали положенную им порцию мяса и возвращались к голодным младенцам, которые оглушительно кричали в своих люльках, плетенных из ивовых прутьев и подвешенных к перекладинам шатров.

Остатки мяса из котла раздавались пленницам, сидевшим в стороне на траве.

С наступлением темноты на лагерь кочевников опускалась тишина, такая глубокая, что слышен был шорох жучков, ползущих на запахи жилья.

Караван, пришедший с поворота реки, был тотчас разделен: овец поместили в загоны и держали для еды; награбленное добро из тюков раздали тем, кто участвовал в вылазке против Даоса, пленниц определили отдельно, их должны были продать в рабство.

После небольшой передышки Албонак отдал приказание готовиться в путь.

Снялись с места ночью. Следом за двумя кибитками, доверху набитыми необработанными, шкурами, шли пленницы. Они были привязаны за руки к длинной веревке; стерегли их двое всадников — Далосак и Бастобалос. Позади шесть конников с бичами в руках гнали скот.

Главарь ехал впереди в отдельной повозке. Он разлегся в шатре, обдуваемый степным ветром, и потягивал бузат[27] из высокого расписного кувшина.

Бастобалос и Далосак, казалось, были дружны, хотя первый был значительно старше и белолиц. Он был толмачом у Албонака.

День выдался знойный, на небе не видно было ни облачка, только кружили большие черные птицы, то ли степные ястребы, то ли коршуны. Роместа отметила про себя, что они совсем не похожи на птиц, летавших над Тирасом.

Шло тринадцатое утро с того дня, как пленницы двинулись в путь по безбрежной степи, сбивая в кровь ноги. Кочевники не сострадали их слезам и стонам.

Роместа шла молча, покусывая пересохшие от жажды губы. «Так, наверно, гнали и мою бедную маму, — думала она, смахивая со щек набегавшие слезы. — Боги покинули нас».

Показались первые обработанные доля — высокие и густые посевы пшеницы, бобов и чечевицы. Это означало, что они приближались к поселениям греческих колонистов на морском побережье.

Бастобалос ослабил веревку, которой были связаны пленницы, и с сочувствием посмотрел на них. Он не одобрял действий Албонака.

— Для чего тебе нужно было разрушать селение? — спрашивал он главаря.

— Не твое дело, толмач, — отвечал тот. — Я в тебе сейчас не нуждаюсь. Род твой ослаб, и мы сотрем его с лица земли, чтобы не стоял нам поперек дороги, не мешал идти к гнезду солнца.

— Понятно. Но боги накажут тебя за это бесчинство.

— Будешь перечить мне — прикажу бить кнутом…

Бастобалос опустил глаза, удрученный.

Некогда он служил в римском гарнизоне Тиры. Однажды ему приказали тренироваться в стрельбе из лука, пуская стрелы в одного бедолагу, осужденного на смерть за то, что не смирился со своей рабской долей, поднялся против хозяина.

Бастобалос отказался выполнить приказ. Он сказал в лицо начальнику гарнизона: «Я нанимался в солдаты, а не в палачи». Тот подумал и ответил: «Хорошо, Бастобалос, ты свободен». И призвал другого воина. Воин исполнил экзекуцию с тем же удовольствием, с каким получал плату за службу; среди людей всегда могут найтись низкие души.

Вскоре, однако, Бастобалоса позвали к начальнику гарнизона. У него отобрали оружие, одежду и бросили в подвал. Невыполнение приказа равнялось нарушению присяги и имело самые тяжкие последствия.

Затем он был отдан под суд и осужден на галеры; его должны были приковать на военном корабле вместе с другими гребцами-рабами, где он и окончил бы свои дни в унижениях и муках.

К счастью, ему удалось бежать до исполнения приговора. Ночью он переплыл лиман на хрупкой, как ореховая скорлупа, лодке. После блуждал по степи в поисках покинутого жилья.

Время года было уже осеннее, приближались холода, и он осмелился явиться в лагерь кочевников. Те приняли его, но с подозрениями и сомнениями: не лазутчик ли он?

Чтобы узнать всю правду, его связали веревками и били, мучили несколько дней. Кормили остатками со своего стола.

В те горькие дни он подружился с Далосаком, которому было поручено строго охранять его. Юный кочевник приносил ему тайком мясо, ослаблял веревки на руках и ногах.

Когда лагерь переместился восточнее, в долину небольшой речки, Албонак дал ему свободу при условии, что он будет у него толмачом.

С тех пор прошло много времени. Бастобалос участвовал в походах против тирагетов, венедов[28] и других племен. Это его удручало. Он все чаще задумывался, как избавиться от пут, связывавших его с предводителем кочевников. Албонак был силен и хитер…

Сейчас, проходя по полям колонов, Бастобалос вспомнил свое прошлое, беды, через которые довелось ему пройти. Воспоминания сменились мыслью о пленницах: чем помочь этим несчастным?

Когда он заговорил на фракийском языке, они посмотрели на него враждебно. А та, что с волосами цвета спелого овса, сказала прямо в лицо:

— Подлый предатель! Не смей приближаться ко мне!

И он не приближался.

«О богиня Бендис, укажи мне, чем облегчить судьбу этих детей моей земли?»

Далосак затянул песню, тягучую и тоскливую, как скрип повозок; он не подозревал, о чем думает его друг.

Под изнуряющим солнцем караван едва продвигался через луга. До дороги, которая вывела бы их к лиману, было еще далеко.

Албонак, казалось, дремал. Его конь шел позади, привязанный к повозке.

Вдали показались рощи…

— Далосак, брат мой, слышишь меня? — тихо проговорил старый воин.

Тот прервал песню и повернулся к нему лицом:

— Слышу, Бастобалос. Что за печаль привязалась к моему другу?

— Скажи, тебе не жаль этих женщин? В чем они провинились, что их гонят в рабство?

— Жаль? Кому нужна твоя жалость? — ощетинился Далосак. — Может быть, этой, с соломенными волосами?

Бастобалос посмотрел на него с укоризной и вздохнул:

— И этой, и всем остальным… Давай освободим их! Пусть идут куда глаза глядят. — Он кивнул головой на деревья впереди.

— Видно, тебе жизнь надоела, старик! Хочешь, чтобы Албонак отрезал нам головы? Ну и желание! — Далосак откинулся на круп лошади и опять затянул свою песню.

Бастобалос замолчал и нахмурился. Его глаза мерили дали. Деревья, которые могли бы спрятать пленниц, были уже позади.

Вдруг справа от них послышался конский топот.

Далосак приподнялся. Оба посмотрели в ту сторону. На них несся галопом отряд конников. Пыль, поднятая копытами, вилась следом большим облаком.

Бастобалос и Далосак взялись за оружие. Албонак отбросил в сторону ткань, закрывавшую повозку. Мгновением позже он уже сидел верхом на коне, чуть было не рухнувшем под тяжестью грузного седока.

— Э-гей, погань! — Он сплюнул от злости и хлестнул коня, выходя навстречу тем, кто на них мчался.

Бастобалос й Далосак пришпорили коней, чтобы догнать его.

— Ничего опасного, — сказал толмач, разглядев конников. — Это стража из Ольвии[29]. — Он вложил меч в ножны.

С некоторых пор сарматские племена перестали грабить греческие колонии на морском побережье. Грабежи сменились выгодным для обеих сторон обменом товаров. Кочевники привозили шкуры, рабов, а в обмен получали украшения, ткани, оружие, вина. Исключение составляли лишь аланы, продолжавшие нападать на мирные селения.

Однако конники не проскакали мимо. Они молниеносно разделились на два отряда, взяв караван в клещи. Это были стражники-ольвийцы в серых плащах и шлемах с высоким гребнем. Они остановились с копьями наперевес. Их командир приблизился к каравану.

— Кто вы такие и куда держите путь? — спросил он властным голосом.

— Эх, расколол бы я тебе башку! — взорвался Албонак. — Спрашиваешь, кто мы такие? А сам-то ты ходишь по чьей земле? — Он был одурманен бузатом и исходил слюной от гнева. — Растолкуй ему, Бастобалос!

Толмач перевел смысл его слов.

— Ты ошибаешься, варвар, это не ваша земля. Вы находитесь на землях Ольвии, — ответил командир, красуясь на своем коне. — И mя отвечаю за порядок в этих краях, потому и хочу знать: что вы делаете здесь, в приморских степях, принадлежащих Риму?!

Бастобалос перевел слова командира.

Албонак, вместо того чтобы подумать об опасности, разгневался еще больше:

— Нет, вы послушайте только! Он хочет знать! Тот, который пришел сюда с голой задницей, приблудился на нашей земле! Ха-ха! Слушай, ты, пришелец, индюк надутый, или не добрался наш род до Паннонии[30]? Сколько там еще осталось до вашего гордого Рима?

Командир стражников смотрел на него нахмурившись. Он держал копье острием вниз и терпеливо слушал. Однако кочевник переходил грань дозволенного.

Римляне немало натерпелись от набегов кочевников. Чтобы наладить с ними мирные отношения, пришлось принять часть их в Паннонию, а затем искусно использовать в борьбе против свободных даков. С этими, степными, кочевниками конфликты также были улажены…

Командир искал подходящие слова, чтобы как-то утихомирить варвара. Но, услышав, что тот говорит о Риме с такой непочтительностью, не выдержал и вскричал с возмущением:

— Не касайся нашего славного Рима! Все народы и страны легли к его ногам. Как смеешь ты, дикарь, судить о государстве, которое простирается до самого края земли?

Но главарь кочевников уже не слушал его. Он поднял лошадь на дыбы и замахнулся секирой, крича как бешеный:

— Убирайся отсюда, чужак!

Бастобалос и Далосак, осаживая своих лошадей, пытались удержать его от непоправимого, но… было поздно: командир пронзил копьем грудь Албонака. Тот рухнул с коня.

С обеих сторон полетели стрелы.

Бастобалос схватился рукой за плечо и выпустил поводья — и его достала чья-то стрела…

Телохранители и воины Албонака были окружены. Далосак в смятении озирался. Вдруг он взвыл, выругался и, пришпорив коня, рванулся вперед, между конниками… Бесполезно! На него накинули аркан.

Воспользовавшись суматохой, другие кочевники, пришпорив коней, вырвались из кольца. Некоторых догнали стрелы, иные сумели ускользнуть. Ольвийская стража задержала только Далосака.

Караван застыл в удивлении посреди поля. Пленницы со страхом смотрели на стражников. Далосак был обезоружен и связан вместе с ними. Их надзиратель за четверть часа стал таким же рабом, как они. Что это — игра судьбы или месть богов?

Поняв, что произошло, Роместа засмеялась. Потом плюнула в лицо Далосаку. Остальные девушки тоже злорадно смеялись над ним, мстя за обиды, пережитые в лагере Албонака.

Караван в окружении конной стражи направился к Ольвии. Толмач Бастобалос остался лежать на траве — то ли убитый, то ли раненый.

Теперь ветер дул уже по-настоящему с моря…

На другой день командир ольвийцев распорядился, чтобы скот кочевников передали местному гарнизону. «Будет еда солдатам», — говорил он, довольный своей победой над степными разбойниками.

Далосака с его оружием и пленниц он продал торговцу из рода персов. Вырученные деньги разделил по справедливости между своими людьми.

…Город Ольвия расположен на двух террасах на берегу большого лимана, куда впадает бурный Гипанис. Когда-то он был окружен со всех сторон толстой стеной с башнями и бойницами, — от нее остались только руины, заросшие травой. Из старых укреплений сохранилась лишь цитадель…

Караван обогнул угол бывшей стены и вошел в тень садов, наполненных веселым птичьим гомоном.

Впереди показался среди зелени красивый город. Прямые и широкие, мощенные речным камнем, улицы. По бокам сточные канавы. Дома большие, каменные, крытые черепицей, обожженной искусными мастерами. Повсюду видны были ухоженные лужайки и цветы, плодовые деревья, родники. На нижней террасе сгрудились мастерские ремесленников, склады с товарами, в заливе причаливали лодки и корабли с парусами.

Роместа смотрела на все широко открытыми глазами. Удивлялась, что чужеземцы живут в белых городах, утопающих в зелени и цветах; кажется, будто это сады самих богов… Но что ждет ее впереди, что ждет?

На верхней террасе располагался сад с храмами и алтарями, здание суда, где разрешались различные конфликты, дворец архонтов и аго́ра — широкая прямоугольная площадь, приспособленная для народных собраний и торговли. Над нею носились чайки, крикливые морские птицы…

У агоры двое ворот. В одни люди заходят, через другие выходят. А может, входят и выходят одновременно — трудно понять, такое здесь беспрестанное движение. В глазах рябит от многоцветья и разнообразия лиц и одеяний: идут персы в белых одеждах и тюрбанах, фракийцы и венеды в простых рубахах из полотна, сарматы разных племен — одни с бритыми головами и косичкой на затылке, другие — с бородами и длинными спутанными волосами…

Люди, что ведут на привязи ослов, нагруженных тюками, дровами, корзинками и кувшинами, с амфорами в руках, со связками мехов на шее, развлекают друг друга разговорами и песнями. Каждый хвалит свой товар, подзывает покупателей. Ревут ослы. Слышны поросячий визг, кудахтанье кур, воркование голубей, людской гомон.

Каждому товару отведено свое место, свой ряд или прилавок. В одном ряду продают мясо, в другом — вино, овощи, в третьем — зерно, хлеб; дальше идет железо: хозяйственные предметы, оружие, потом гончарные изделия, поделки из дерева, меха и шкуры домашних животных…

В углу площади — большой загон, огороженный всего лишь с помощью натянутой веревки. В стене справа и слева закреплены металлические кольца. Место охраняется солдатами, которые следят за порядком в агоре.

Здесь продают рабов. Мужчин, женщин, детей… Каждый привязан к одному из колец. Одежды на них самые разные: от шелкового китайского халата до фракийской туники.

Покупатели внимательно оглядывают их, щупают руки и ноги; берут за подбородок, заставляя показывать зубы; заглядывают в глаза, в надежде узнать их характер, — словом, каждый старается выбрать лучшее, потому что рабы дорогие. Тот, кто покупает, спрашивает о качествах, привычках; продающий хвалит и дает разъяснения, чтобы покупатель видел: его товар стоящий. В конце концов договариваются о цене.

Роместа была связана с Далосаком и разлучена с девушками своего племени, что ее очень огорчало и тревожило: вместе им всем было бы легче. Она поглядывала на своего бывшего стражника… Кочевник резко изменился: пылал ненавистью к работорговцу-персу, который купил пленных гуртом у командира стражи, а теперь, чтобы выгадать, продавал по отдельности. Перс был громадина с черной, коротко подстриженной бородой, в широких белых одеждах. Рабам он давал время от времени хлеба и воды, ослабил веревки на руках и ногах.

Перс тоже ел только хлеб. Он нарезал его кубиками тем кинжалом, который перешел от Алученте к Далосаку, затем к командиру стражи и, наконец, к нему… Когда Роместа увидела этот кинжал, она затряслась в рыданиях. Если бы она знала тогда, какая судьба уготована кинжалу, сделанному дедушкой Артилой!

— Кто хочет покупать рабы молодые, сильные, идет ко мне! — подал голос перс на ломаном латинском языке, проглотив последний кубик хлеба. — Есть хороший товар, женщин молодая. Есть мужчин, не боится холод и жара, тянет плуг лучше быки, может давит грозди, месит глина, хорош на галера!..

К загону с рабами подошел человек на кривых ногах, следом за ним два солдата, нанятые, чтобы отвести живой товар домой. Человек останавливался около мальчиков, ощупывая их и оглядывая со всех сторон. Выбор его пал на ребенка женщины из рода венедов. Солдаты силой отняли его у матери; она стала причитать и рвать на себе волосы от горя и скорби.

При виде этой картины Далосак сжал кулаки и застонал, будто это у него отобрали ребенка. Он никогда не испытывал такой ненависти к несправедливости, как в эти мгновения. Ему не раз приходилось принимать участие в набегах, которыми руководил Албонак. Он топтал своим конем ни в чем не повинных людей, убивал и насиловал девушек. Но все это воспринималось им как мужская доблесть, смелость — он не чувствовал, что причиняет кому-то страдания. Отчего же сейчас его возмущали несправедливость, жестокость и грубость? Оттого, что и сам он был привязан к кольцу, испытывал эту несправедливость и жестокость на своей шкуре. Выходит, человек становится лучше, добрее от горького опыта своей жизни? Без него он может остаться рабом своих низких наклонностей?..

Роместа изредка взглядывала на Далосака и думала примерно о том же.

— Ну, что, проснулось, наконец, что-то в твоем сердце? — спрашивала она. — Смотри, вон там кинжал того, кого ты назвал храбрым. Возьми его, перережь веревку! Сделай то, что хотел, мне кажется, сделать твой друг, толмач Бастобалос…

Не понимая ее слов, Далосак метался, как молодая лошадь-трехлетка, которую впервые взнуздали и оседлали.

…Гомон базара перекрыл звук горна. Стражники стали расталкивать людей, освобождая проход какой-то важной персоне. Человек изредка останавливался, и тогда торговцы склоняли головы и показывали свой товар.

— Выбирай, что хочешь, Аристогорес! — говорили они. — Все это принадлежит нам благодаря тебе: ты верно служишь нашей богине Деметре, и она заботится о плодородии этой земли, делает нашу работу спорой, а рабов — послушными…

Главный жрец храма богини Деметры одобрительно кивал головой и проходил дальше.

У загона с рабами он остановился и оглядел каждого, никого не щупая и не спрашивая продавца об их качествах и привычках.

Роместа стояла с поникшей головой, изредка исподлобья на кого-нибудь взглядывая. Этот важный покупатель был толст и обернут в хламиду из красной ткани. На голове у него была какая-то странная шляпа в виде рога, на ногах — легкие сандалии, прошитые золотой нитью.

Перс стал хвалить свой товар, но Аристогорес не видел и не слышал его — он смотрел на кинжал, лежавший рядом с мечом Далосака на куске ткани. Мгновение спустя он взял его в руку, оглядел со всех сторон, пробуя острие и оценивая работу. Особенно понравилась ему рукоятка с голубым камнем и тремя буквами на нем.

— Челум, челум, — сказал он, показывая рукой на камень.

— Да, красивый и голубой как небо, — ответил ему торговец. — Только я продаю его вместе с этой рабыней…

Главный жрец посмотрел на Роместу и сразу заметил, что у нее великоват живот.

— Она беременна? — спросил он.

— Как видишь, Аристогорес, — ответил торговец.

Покупатель задумался: беременная рабыня может причинить ему беспокойство. К тому же от нее не будет большой пользы. Есть еще и риск: неизвестно, как она разрешится. Если умрет, он останется в проигрыше… Но украшенная камнем рукоятка очень уж хороша… Риск показался ему оправданным.

— Ладно, покупаю. — Он вытащил из-под хламиды кошель с золотом, бросил торговцу плату и хлопнул в ладоши. Как из-под земли возник стражник с кнутом в руке и принял Роместу. Она повернулась к девушкам своего племени; в их глазах читались жалость и сочувствие.

— Запомните этого тарабостас! Он купил меня! — крикнула она им. — Если захотят боги, еще встретимся. Проклятье на головы римлян!

Стражник толкнул ее вперед. Девушки стали рыдать в голос.

Аристогорес, казалось, был удивлен ее поведением, — повернулся к ней и оглядел с головы до ног.

— Res Romana Dei est, — сказал он. — Римское владычество от бога! Не проклинай, женщина!

— Куда ее вести?

— К Кефа́истосу, чтоб поставил клеймо. Потом отведешь на виноградник и передашь Зантико́месу. Не забудь получить пергамент, что ты сдал ее как надо, иначе ответишь головой.

Стражник подал Роместе знак, чтоб она следовала за ним, и направился к воротам, которые вели в нижний город. Вскоре к ним присоединился еще один стражник, и они пошли втроем.

…Кефаистос работал в маленькой мастерской по соседству с портом. Он отпечатывал на руке рабов знак их владельца. Аристогорес подобрал для своих рабов эмблему с символичным изображением: это был круг, нижнюю часть которого прорезали несколько волнообразных линий, а в верхней был изображен контур чайки. Он считал, что тот, кого судьба приведет в его владения, сам не захочет их покинуть, останется здесь, как остаются птицы, чтобы прокормиться у воды лимана в устье Гипаниса…

— Развяжи ее, Сохме́т, — сказал Кефаистос одному из стражников. — Теперь если и убежит, легко найдете. От этого клейма уже не избавится — может хоть лизать его, хоть зубами грызть…

Он оголил ей руку, приложил раскаленную металлическую пластинку.

Роместа почувствовала резкую боль. Клеймо было ясно видно и жгло нестерпимо. Однако она не выдавила ни стона.

— Терпеливая!.. Ну, все! Приведешь ко мне своего будущего ребенка — и его пометим.

И стражники вывели Роместу на дорогу, мощенную серыми плитами. Они пересекли несколько улиц, спустились в большой овраг с тенистыми ивами и вскоре оказались на берегу лимана. Затем свернули на тропинку, змеившуюся в. зарослях кустов. Где-то впереди слышался рокот волн.

В лучах полуденного солнца почти у самого берега Роместа увидела сады с плодоносящими деревьями и белые дома, увитые виноградом. Они остановились у больших ворот, окрашенных в зеленый цвет.

— Зантикомес! — позвал стражник, которого называли Сохметом. Он постучал копьем в доску и снова позвал. Ворота отворились, в них показался толстый человек с круглым красным лицом, в выцветшей тунике; он опирался на черный посох.

— Принимай товар! — проговорил Сохмет.

— И дай нам чего-нибудь — остудить глотки, — добавил другой стражник.

Виноградники Аристогореса составляли обширный прямоугольник, окруженный забором из колючего кустарника, так густо посаженного, что ни один зверь не смог бы пролезть через него. В центре поместья находился белый дом; от него шли ступени, такие же белые, окаймленные зелеными лужайками. Эта лестница спускалась к самому заливу, где стоял корабль с единственным парусом.

У ворот, через которые они прошли, пряталось в ветвях старых ореховых деревьев строение под черепичной крышей, длинное, с низкими окнами. Здесь были спальные комнаты для прислуги, триклиний[31] и кухня.

Управляющий Аристогореса проводил всех троих в триклиний, открыл сундук, вытащил лист пергамента и написал: «Я, Зантикомес, принял беременную рабыню, которую привел на виноградники стражник Сохмет, ныне в тринадцатый день под знаком Рака, год от основания Рима CMXV[32]». Он расписался; насыпав на лист белого порошка, стряхнул его и протянул лист Сохмету. Потом высунул голову в окно и позвал:

— Ракия!

В дверях показалась седая рабыня в хитоне.

— Принеси солдатам вина и еды.

Пока Ракия хлопотала на кухне, он оглядел стоящую перед ним рабыню с золотистыми волосами. Она была босая, с непокрытой головой и смотрела в пол. Сквозь вылинявшую рубаху проглядывал округлый живот.

— Как тебя зовут? — спросил управляющий. — Из какого ты рода-племени по родителям? Давно беременна?

Роместа молчала, и его вопросы повисали в воздухе.

— Зря тратишь слова! Она ведь варварка и не понимает тебя, — проговорил Сохмет.

— Дай-ка нам еще вина, Зантикомес, — попросил другой.

Стражники проголодались — ели наперегонки и осушали кувшинчик за кувшинчиком.

Когда они, веселые, пошли, обнявшись, назад, ноги их заплетались.

— Эй, вы, растяпы! — прокричал им управляющий. — Пергамент забыли! — Он сунул его Сохмету в руку и проводил, закрыв за ними ворота.

Вернувшись в триклиний, Зантикомес снова кликнул Ракию:

— Позови Аптасу!

Роместа вздрогнула и подняла голову. Аптаса? Знакомое имя высветило в памяти что-то родное и милое сердцу.

Управляющий прошел мимо нее. О н шагал тяжело и немного покачиваясь, — было видно, что одна нога у него покалечена. Затем сел на длинную, вдоль всей стены, скамью.

В дверях триклиния показался высокий широкоплечий мужчина с бородой до груди. Гладкие волосы цвета меди были схвачены у лба обручем из лозы. Благородные черты лица, обожженного солнцем, выражали мужество и еще сохраняли свежесть молодости.

Он был бос, на коленях и у лодыжек штаны из грубой ткани изодраны в лохмотья, рубаха заштопана в нескольких местах.

— Что прикажешь, властелин? — спросил он чуть насмешливо звучным голосом.

— Вот женщина… — Зантикомес кивнул головой в сторону Роместы. — Новая, только что привели. — Он постучал посохом в пол, как бы выражая недовольство, что Аристогорес прислал ему беременную рабыню. — Растолкуешь ей мои слова. С сегодняшнего дня ты раба жреца Аристогореса, — сказал он, бросив на нее короткий взгляд. — Смирись с судьбой, которую тебе предрекли боги твоего рода. Слушайся моих приказаний и приказаний моего помощника Аптасы. Не помышляй бежать или подняться против своего господина. Это бесполезно — ты будешь жестоко наказана. Владения охраняются стражей. Тот, кто пытался бежать и пойман, в другой раз бежать не сможет — его заковывают в цепи и посылают работать в мастерские. Так что запомни это, женщина. Возьми ее под свою опеку, — приказал он Аптасе. — Поставь опылять золой[33].

— Исполню все, как велено, — ответил раб и сделал знак Роместе следовать за ним.

Сердце ее забилось в несказанной радости, — будто она набрела на след родного дома, родителей. Она нисколько не сомневалась, что это тот самый Аптаса, о котором ей столько раз рассказывали дедушка Артила и принц Даос…

Роместа шла за ним быстро, словно боялась потерять из виду. Она видела его широкие плечи, обтянутые пропотевшей рубахой, и глаза ее наполнялись слезами. Но это были уже не те слезы, которых она недавно стыдилась. Рядом с ней будет такой человек, стойкий и сильный!.. Почти соплеменник!

Если б она знала, сколько мучений он вытерпел, сквозь какие темные пропасти пробирались его душа и разум!

Солнце клонилось к закату. Его лучи пронизывали кусты, сверкая то золотом, то позеленевшей медью… Далеко, на другом краю владения, виднелось несколько человеческих фигур. Это были рабы, опылявшие виноградник.

Аптаса шел впереди, оставляя в рыхлой земле большие следы. Он не знал, как зовут рабыню, кто она и какая роковая случайность привела ее в эти места. Мысль его блуждала в далях тревожных и туманных: придет ли наконец тот день, когда он сможет собрать вокруг себя надежных людей и вернуться в любимую Дувру?

…Первые годы рабства он провел в Тире. Прикованный к галере вместе со своим другом корабельщиком Герулой, он плавал с ним к далеким островам и крепостям. Оба безошибочно знали, как добраться до Томиса, Истрии, Месембрии, Тиритаки, Пантикопея. Были и на острове Крит, и в Сиракузах…

В Ольвии им удалось распилить цепи и бежать. Два дня их искала стража, но тщетно: они спрятались на виноградниках Аристогореса.

После отплытия галер вышли на дорогу в надежде встретить сердобольного человека и попросить помощи; у них было только то, что на себе, — одежда из грубой ткани, в которой работали на галере.

Случай привел к ним Зантикомеса.

— Помоги нам, добрый человек, — сказали ему беглецы. — Приюти у себя или у своего господина. Будем трудиться, ничего не требуя, кроме хлеба и одежды. А ты сохрани нашу тайну и не отдавай в рабство!..

Тот хмуро оглядел путников: запястья и лодыжки их кровоточили, стертые до живого мяса.

— А вы знаете, негодяи, какая судьба ждет рабов, сбежавших от своего владельца? — спросил он. — Или не слыхали про римский закон?

— Знаем и слыхали, — отвечали они. — Потому и просим тебя: перешагни этот проклятый закон и помоги нам. Представь, что с тобой случилось бы такое… Тебе ведь не стоит ни одного сестерция выдать нам пергамент, что мы были твоими рабами и ты освободил нас. Римский закон, о котором ты нам напомнил, предоставляет тебе такую возможность!

Он раздумывал, прежде чем принять решение.

Друзья беспокоились: в любую минуту их могла обнаружить стража.

— Хорошо, я помогу вам. — И Зантикомес стукнул посохом о землю. — Клянитесь богиней Деметрой и своими богами, что вы будете служить мне верой и правдой в течение пяти лет.

— Клянемся! И благодарим тебя от всего сердца.

Он привел их в погреб, дал вина и по ломтю хлеба.

Затем сменил их одежду и показал свои владения.

— Я управляющий имением и виноградниками жреца Аристогореса, — представился он. — Если вы сдержите слово — будете жить хорошо. — Он взял запечатанную амфору и встряхнул ее у уха Аптасы.

— Слышишь что-нибудь? — спросил Зантикомес.

— Нет.

— Вот этот-то секрет вы и должны постичь. Когда запечатывают вино и в амфоре остается воздух, вино теряет свои достоинства… Рабы не умеют запечатывать как надо, и я из-за этого в убытке. Ну как, попробуете?

Герула, склонив голову к плечу, посмотрел ему в глаза и вырвал несколько волос из своей бороды, которая стала совсем редкой.

— Если нас ждет свобода, — сказал он, — мы станем запечатывать в твои амфоры драконов с семью поющими головами — и ничего не будет слышно!

— Останешься доволен, хозяин, — вставил и Аптаса.

Зантикомес задумался. Отер пот с низкого лба. Беглецы незаметно за ним наблюдали. В этом его движении они угадали вопрос, на который не желали бы отвечать: «Кто вы, странные люди?» Но подозрение рассеялось — управляющий стукнул посохом о землю:

— Что ж, через пять лет вы получите пергаменты. Но запомните: я должен во всем полагаться на вас. Среди рабов есть разные — злые и ленивые, такие, что ропщут и вынюхивают, ждут подходящего момента, чтобы кинуться на меня. Так что вы будете, помимо прочего, и моими телохранителями. Не могу же я ходить постоянно со стражей. Иногда нужно будет наказать кого-нибудь… Договорились?

Герула, сухо кашлянув, пристально посмотрел на друга. Он боялся нарушить уговор, но и холуем быть не хотел.

— Многовато ты требуешь от нас… — осторожно проговорил он.

— Ах так?! Ищите себе, в таком случае, в другом месте службу — лучше, чем у меня, — раскипятился Зантикомес.

— Да нет, — вмешался Аптаса, — принимаем твои условия. Будем охранять тебя, как императора. — Он подумал, что до наказаний, может, и не дойдет.

…С тех пор прошло уже два года. Они запечатывают амфоры. Вино не теряет своего вкуса и аромата. Жрец Аристогорес доволен стараниями управляющего.

…Так бежали дни. Аптаса и Герула трудились прилежно и терпеливо. Вкладывали в работу все свое умение, чтобы не прогневать покровителя: им нужны были пергаменты…

В то же время им хотелось вернуться на берег Тираса раньше установленного срока. И они стали собирать вокруг себя рабов. В Ольвии оказалось много их земляков. Одни работали у рабовладельцев, другие — в порту. Их называли «сервус публикус», то есть рабы государства. Судьба этих рабов — самая тяжелая. На ногах у них цепи; под охраной солдат они загружают и разгружают корабли.

Аптаса наладил связь с некоторыми из земляков. Они рассказывают ему обо всем, что случается в порту: кто свалился под тяжестью грузов, кто подстрекает к сопротивлению, кто бежал, а кто предает. Рабы — народ самый разношерстный: у каждого свои боги, вера, обычаи. Говорят они на языках разных племен — языгов, венедов, аланов, даков… Единственное, что их объединяет, — это желание стать свободными. Так что нужно найти в их среде вожака.

…Аптаса идет впереди девушки и думает обо всем этом, о том, что они решили с Герулой. Корабельщик сказал другу в последний раз: «Ты, предводитель, не снимай с себя ответственности за судьбу тирагетов. Ты должен освободить от цепей и себя и их».

Когда они спустились в долину, поросшую травой и золотистым ивняком. Аптаса замедлил шаг. Остановившись, он повернулся к девушке, которая следовала за ним молча, ни звуком не выдавая своих страданий или усталости.

— Как тебя зовут?

— Роместа, — ответила она, не отводя от него взгляда.

Сердце ее билось часто-Часто. Она хотела убедиться, что это именно тот достойный тирагет, о котором она столько слышала.

— Ты предводитель Аптаса из Дувры, — сказала она ему на гетском наречии. — Я слышала о тебе.

Он поднял на нее глаза. Юное светлое лицо… Нет, не припоминал, чтобы видел ее среди дуврских девушек.

— Откуда ты меня знаешь?

— Мне рассказывали о тебе дедушка Артила и принц Даос.

Аптаса слегка наморщил лоб.

— Я знаю обоих, — сказал он. — Но как ты сюда попала?

Роместа рассказала ему всё до самой малой подробности.

Вечером, смыв с себя грязь и пот рабочего дня, рабы обсуждали новости, принесенные Роместой: Дувра не приняла даков, и те были разгромлены кочевниками… Мука-порис не захотел даже разговаривать с ними…

— Мы должны торопиться, предводитель… — говорил Герула; голос его и весь облик выражали глубокую горечь. — Этот негодяй весь род склонил к своим ногам, а мы сидим здесь и запечатываем вино. Тысяча громов, я не в силах больше ждать!

— Разделяю твое нетерпение, — ответил ему Аптаса. — Поторопимся. Клянусь именем Асклепия: мы снесем голову Мука-порису. Чтобы впредь другим неповадно было!

Юные Дакос и Гета, его земляки, стоя рядом, с надеждой смотрели на своего предводителя.

— Я разлучу вас на время, — сказал он им. — Гета, сходи еще раз в город и узнай, сколько шагов до оружейной мастерской и какая дорога к ней самая короткая. Зайди и к нашим в порт.

— И передай им эту вещицу, — добавил Герула.

Это была небольшая пила. Вместе с Аптасой они нашли как-то на краю владений остатки кузнечного горна; угли они стали добывать из толстых бревен. К горну тащили разное старье — куски якорей, проржавевшие подковы — и из всего этого делали кинжалы и копья, обрабатывая лезвия песком, чтобы разили врага насмерть.

— Свободу нельзя добыть голыми руками, — говорил корабельщик.

Все это оружие втайне раздавалось нескольким верным людям. Решено было начать восстание по первому знаку предводителя.