Под знаком змеи

Глава вторая РОД ТИРАГЕТОВ

Решив обосноваться в Яла-чоле, скитальцы взялись за работу. Женщины вымели пыль в хижине, проветрили на солнце шкуры и устлали ими широкую лежанку. Затем нарвали сухой травы — полыни, коровяка — и разбросали по полу. Басчейле присмотрел место для лука Алученте и своих инструментов.

Лодку отнесли в ивняк и укрыли ветками — не хотели оставлять следов у реки. Ведь в любое время могли появиться чужаки: водная дорога открыта.

Потом всей семьей поднялись на плоскогорье и оглядели окрестности. Плато, начинавшееся от реки, над обрывом, было широкое, слегка углубленное к середине, на юге окаймленное лысыми холмами, а с запада и севера — лесами.

Повсюду виднелись некошеные травы, выбеленные ветрами и высушенные солнцем, стебли ковыля и дикого овса колыхались под весенним ветерком.

Под обрывом они нашли утоптанное место — бывший загон для отары, покрытый сухими стеблями дикой конопли.

— Здесь мы засеем поле, — сказала Ептала.

…Если бы скитальцы продолжили свой путь еще на сорок стадиев по прямой вниз, к устью реки, перед ними предстало бы поселение Дувра.

В давние времена у Дувры встречались пути и дороги корабельщиков и возчиков соли, шла бойкая торговля между селениями верховья и низовья реки. Сюда возили разнообразные товары. Сейчас же Дувра доживала свои последние годы.

В этом городишке на берегу Тираса жил, не так уж и давно, смелый и мудрый человек, о котором пойдет сейчас наш рассказ. Звали его Апта́са, что значит трудолюбивый, добрый и энергичный. Хижина и загон, обживаемые нашими скитальцами, были когда-то его владениями. Но ему было суждено попасть в рабство к тирийцам…

…Стояла поздняя осень. От дождей почернели загоны, ветер дул резко и враждебно. Скотина и пастухи продрогли до костей и не могли больше оставаться в поле.

Торопясь до снега добраться к своим очагам, люди гнали отары на зимовку и возвращались в город. Души пастухов словно переселились в свирели и бучумы[14], которые с гребня холма возвещали их приход. Собаки с радостным лаем бежали впереди.

Но город встретил их молчанием и склоненными головами. Умер Гети́ус, ум и сердце тирагетов. Несколько поколений знало его как самого значительного и достойного, порой вселяющего страх главу племени. Никто никогда не дерзнул усомниться в его авторитете, опыте или нарушить традиций, которые он завел в Дувре. Все прилегающие селения, а прежде всех Хориба, добровольно встали под его защиту.

Старый Гетиус прожил долгую, полную событий и радостей жизнь. В молодости он походил на легендарных героев древних сказаний: с одного удара валил наземь зубра, а врагов своих легко поднимал над толовой и бросал оземь, будто это были глиняные, плохо сработанные горшки.

Исполинская сила и энергия Гетиуса служили добру и благородным целям: он хотел видеть свой край цветущим, а людей — вольными его хозяевами.

Особенно удивительны были его душевная тонкость и сила рассудка. Подданными он правил, не прибегая к силе, и к нему шли с открытым сердцем. Внимали его советам — ведь он ненавидел предательство и беззаконие, побуждал жить и трудиться честно.

Правитель питал отвращение к лени и всякого рода излишествам. Вино пил умеренно и только по праздничным дням, отпущенным богами и отмеченным в календаре, что был вырезан на стенах храма Асклепия. Этот бог охранял здоровье души и тела людей, исцелял их от ран и пороков.

В свое время Гетиус вел много войн с надменными роксоланами и трусливыми бастарнами, с грабителями-языгами. Предводители свободных даков не раз предлагали ему объединиться; чтобы вместе ударить по римлянам. Но Гетиус не тешил себя иллюзиями, хорошо понимая, что не может тягаться силами с Империей.

Была еще одна причина, которая удерживала его на месте. Хотя римляне приходили на дако-гетские земли с оружием в руках и рьяно стремились, к золоту в горах, они несли с собой и новую культуру: умение лучше обрабатывать металл, камень, дерево; искусство возводить города, крепости, дороги, мосты…

— Не будем состязаться с римским орлом, — говорил Гетиус шутливо. — Научимся лучше у него летать, возвысим свою душу…

Сократ был его любимым мудрецом.

Когда какое-нибудь судно швартовалось к причалу в Долине Змей, Гетиус прихватывал бурдюк с вином, головку сыра, круглый ржаной хлеб и относил рабам, прикованным к веслам. Не раз он обнаруживал у них больше мудрости, чем у владельца посудины. А если видел, что тот оскорбляет их руганью, — вызывался состязаться с ним в борьбе и быстро припечатывал обидчика к земле, чтобы тот набрался у нее мудрости.

Старик Гетиус очень заботился о процветании города. Он приглашал в Дувру зодчих, разных дел мастеров, жрецов и сказителей.

Он основал и украсил храм в честь главного бога тирагетов — Асклепия. Посредине храма зодчие установили деревянную конную статую этого бога. В одной руке он держал за голову змею, в другой — поводья. Это был символ власти, здоровья и обновления. Снаружи, перед входом, стоял алтарь из белых плит для приношения жертв богу.

Гетиус страстно любил свой край, раскинувшийся вдоль Тираса, и не упускал времени, чтобы возделать и засеять эту землю: люди ухаживали за нею, как за садом. Город окружали поля и виноградники, луга и пасеки. Щедро отдавая соплеменникам жар своей души, он дожил до той поры, когда жители Дувры не знали уже счета скотине, бродящей возле их домов. По весне ягнята расцвечивали западные склоны холмов своей кудрявой блестящей шерстью. Сыры, брынза и творог хранились и густели в прохладе погребов.

Правитель тирагетов был не только трудолюбивым и честным человеком, он был, когда нужно, решителен и непреклонен — его порою боялись. Тот, кто вознамерился бы стать у него на пути, должен был просить защиты у богов, иначе намерение его могло оказаться для него гибельным.

В жизни Гетиуса было четыре жены, которые, родив ему, одна за другой, шестнадцать сыновей, умерли. Век женщин гетского племени был значительно короче, чем мужчин. Словно какая-то тайная боль или печаль делала кожу их лиц прозрачной, а глаза — горящими. Они расцветали быстро, быстро и страстно устремлялись в жизнь, — как росток пшеницы спешит стать колосом, — вспыхивали вдруг золотой нежностью — и таяли. Может, была тому виной постоянная тоска по мужьям, которые редко бывали дома — больше в походах или на охоте, а может, в том причина, что спали они до поздней осени на земле да в овчарне.

Гетиус растил сыновей, можно сказать, один. С малых лет приучал их к пастушьему труду, работе в поле, к охоте и войне.

Судьба, однако, была не слишком к нему милосердна. Вихрем проносились время от времени всадники-кочевники с горящими факелами и острыми мечами, набрасывались на людей, отбирали отары, хлеб и красавиц Дувры.

Мир и спокойствие поддерживались ценой больших жертв. Сыновья старейшины вместе со всеми отправлялись на войну, защищая очаги своего рода, жен и детей. Бесконечные войны не пощадили их — почти все они пали за честь и мир своего рода.

Судьбе было угодно сохранить ему лишь одного сына, который явился на свет последним и которого звали Аптаса. Ему было суждено завершить род тех, чьи сердца переполняло чувство справедливости и боль за судьбу гетов с Тираса.

Аптаса женился на гречанкё из Тиры. Звали ее Аса-те́дис. Она была красива, благородна душой и умна. Аптасе привез ее как рабыню самаритянский корабельщик, нашедший в Дувре приют себе и своему многочисленному роду. Корабельщик был старше Аптасы и любил его как брата, ибо тот спас однажды все его состояние.

Возвращаясь как-то из Тиры, он вез в лодке сундук с драгоценными украшениями — серьги и бусы из жемчуга, золотые пряжки, браслеты — то, что пользовалось спросом у благородных женщин из тарабостас. Солнце только взошло над большим рукавом реки, и корабельщик правил с большой осторожностью, чтобы обойти мели и плавни. И вот, во время этого прекрасного восхода, когда стаи птиц наполняли воздух криками и хлопаньем крыльев, из-за ивняка показались две лодки, направившиеся за его триремой[15]. Это были пираты! В руках у них были багры, и они уже примеривались, как бы поудобнее зацепить судно.

Корабельщик побледнел — он знал, что не пощадят ни его, ни гребцов, сидевших на веслах: тирийские пираты были жестоки…

И тут дал о себе знать Аптаса. Он быстро натянул тетиву лука, спокойно прицелился. Один из гребцов на пиратской лодке скорчился… Стрелы младшего сына Гетиуса с коротким свистом разрезали воздух.

Первая лодка остановилась, и вскоре они избавились от преследователей. Радость корабельщика была неописуема. Он вырвал из бороды клок волос и обнял юношу. С тех пор он привязался к нему всей душой и искал случая выразить свои чувства.

Теперь он подарил Аптасе Асу-тедис. Но это был слишком дорогой подарок: юноша, видя перед собой красивую и благородную девушку, не отважился сделать ее рабой; он предложил ей свободу и разрешил уехать на родину.

Но она не уехала. Аса-тедис ласково смотрела на сына Гетиуса…

Корабельщик, которого не случайно звали Геру́ла, — слово это означает «тепло и доброта», — обладал горячим преданным сердцем. Как-то он сказал Аптасе:

— Зря ты дал ей свободу. Девушка не уйдет. Она любит тебя, разве ты не видишь?

Когда они еще только достигли Дувры, корабельщик сказал ей:

— Аса-тедис, я не похититель — я заплатил за твою красоту три тысячи сестерций[16]. А теперь передаю тебя в руки хорошему человеку и прошу связать свою жизнь с его жизнью, полюбить его…

И если вначале девушка со страхом думала о том, что ее ждет, то потом обрадовалась. Аптаса окружил ее лаской и заботой, а когда спросил однажды, не желает ли она вернуться к своим родителям, девушка ответила: «Только вместе с тобой, Аптаса». Эти слова сказали ему, что ее сердце отвечало зову его сердца.

И тогда он взял ее в жены. Со временем она почти забыла о своих родителях, потому что нашла в Аптасе любимого, защитника и друга. Он надеялся стать основателем рода, такого же многочисленного, как у его отца. Отыскав укромное место в сорока стадиях от городка, в уже знакомой нам лощине, Аптаса решил пустить здесь корни.

Они зажили с Асой-тедис в любви и согласии, не имея других друзей, кроме послушных овец, черных как вороново крыло лошадей да еще пса Гунаха, ленивого, каким только может быть пес, хотя все отары были на его попечении.

Молодая женщина умела ткать красивые коврики, делать вкусный овечий сыр, а корабельщик приплывал на триреме к самому входу в лощину и забирал товар, чтобы отвезти его в Дувру или в Офиузу[17], или еще дальше. Герула заботился о них, доставляя все необходимое, в первую очередь соль и одежду. Он не мог нарадоваться не только уму и красоте Асы-тедис, но и ее изобретательности: в сыр она добавляла пряности, а головки заворачивала в белоснежную ткань.

…Смерть Гетиуса нарушила мирное течение дней в ивовой лощине и потрясла Дувру. Все почувствовали себя осиротевшими, ибо он был им и отцом, и судьей. До сих пор боги хранили и оберегали их правителя. Его разумом и добротой держалось все племя и жило под его рукой счастливо.

«Что будет с нами дальше?»— спрашивали себя люди, охваченные непонятным страхом: в то время повсюду еще царили мир и спокойствие, хотя смуглолицые кочевники уже подступали с разных сторон.

Перед тем как закрыть глаза, старик взял горсть земли, сжал ее и поднес к сердцу в знак того, что и на том свете он не расстанется с родным краем, землею, на которой увидел свет солнца, жил и страдал, оставляя добрый след в душах сородичей.

Боль людей была велика, но ничего не могла изменить, — его звезда закатилась, и они должны были смириться.

Тело старейшины решили сжечь— таков был обычай — в Долине Змей, где жили мастеровые; он их любил, знал их радости, беды и побуждал к труду и праведной жизни.

Почерневшие от скорби вышли люди за крепостные стены, принесли к склону холма дрова и опустили на них тело усопшего, натертое пахучими маслами. Каждый положил на гроб венок своего рода, а жрец из храма Асклепия пришел с зажженным факелом и поджег дрова. Самая старая женщина племени окропляла костер расплавленным воском, пока пламя не поднялось ввысь. Тогда все взялись за руки вокруг костра, стали петь и кружиться в медленном танце, пока не погас огонь, и таким образом все убедились, что душа усопшего достигла неба.

На другой день люди пришли с мотыгами, кирками и тачками. Они брали землю со склона холма и переносили ее к праху старейшины, — так был воздвигнут высокий курган в знак памяти об ушедшем. После этого бросили в землю на холме шестнадцать желудей — один для умершего, остальные — его сыновьям, погибшим в боях. Кто-то предложил вырыть колодцы; и в долине, где летом зеленел луг с желтыми одуванчиками, были вырыты шестнадцать колодцев.

Отныне не стало среди них главы племени, а те, кто выбирал его когда-то, были уже немолоды. Но если бы даже были молоды, все равно не отважились бы предложить себя на его место.

Жизнь пастухов и хлебопашцев протекала согласно прежним обычаям и традициям. Все споры кончались обоюдным согласием сторон. Спорящие всегда вспоминали прежние случаи и конфликты, — это было еще одним доказательством, что Гетиус не случайно так долго стоял во главе их клана.

Племя продолжало растить отары и табуны, сеять пшеницу и овес, гречиху и коноплю. Мастеровые ставили дома. Гончары и резчики по дереву совершенствовали свое мастерство, обогащая его поэзией своей души.

Времена года, как заведено, сменяли одно другое. Осень была временем возвращения в городок со всеми радостями окончания полевых работ и труда пастухов. Зимой начинались поиски обновления. У сидящих перед жаркими очагами или глядящих на окна, украшенные зимними узорами, зрели планы и мысли. Весной они благодарили солнце за его животворное тепло и с горячностью принимались за прерванный труд на полях, лугах и виноградниках. Отсутствие старейшины не ощущалось еще более десятилетия. До тех пор, пока зажиточные тарабостас, имея больше отар и табунов, чем у других, а также больше детей, не стали командовать, распоряжаться сотней мужчин — чужих и родных, слуг и тех, кто задолжал им. Это означало, что внутри маленького племени из Дувры как бы «сбивалось масло»: на одной стороне собрались те, кто умножал свое богатство и сжимал его в кулаке, на другой была чернь, которая, будучи вроде бы свободной, находилась, тем не менее, в зависимости от верхушки.

Теперь ссоры между ними и среди самих тарабостас множились, все больше затмевая блеск правления Гетиуса. Время ослабило силу прежних неписаных законов, а некоторые из них и вовсе стерло из памяти людей.

…Тяжба между двумя главарями родов началась с кражи лошадей. Это было, по существу, таким мелким событием, что никто сначала не придал ему значения: тарабостас Дувры имели много табунов. Породистых, быстрых и крепких, с густыми гривами коней всегда можно было купить на дуврских ярмарках.

А может, и не было никакой кражи — смешались лошади ночью, а хозяева этого не знали. Увидели потом своих коней в чужих табунах, и начались подозрения, обвинения, созрела вражда, которая превратилась вскоре в настоящую войну между двумя родами. Обе стороны пустили в ход ножи и топоры: падали мужи, оставляя жен вдовами, а детей сиротами…

Потом стороны помирились. Община постаралась загладить ссору, которая была плохим примером для молодежи.

Сыны племени взялись за топоры, чтобы укрепить и обновить свое хозяйство. Работали рьяно, пока не унялись страсти. Но нрав их оставался крутым и горячим, ненависть и вражда тлели. Тишина была обманчивой, пожар мог вспыхнуть в любое время, — более мудрые понимали это. И тогда людям пришла в голову мысль избрать главу племени, чье слово имело бы силу и авторитет. Но кто заслужил столь высокое звание?

Они с недоверием смотрели друг на друга: казалось, среди них не было человека, который бы по разуму и душевным качествам мог в какой-то мере заменить ушедшего Гетиуса.

Все требовали, чтобы избранный походил на своего предшественника: был справедлив ко всем, вполне самостоятелен, чтобы ни от кого не зависеть, достаточно умен и учен, чтобы просвещать людей.

После долгих сомнений и перебранок остановились на Аптасе, последнем побеге могучего когда-то древа Гетиуса. До сего времени никто не вспоминал о нем, не знали даже, где он живет, — ведь с тех пор, как он женился на Асе-тедис, он редко показывался в Дувре. Как найти его?

На помощь пришел Герула. Толстенький и добродушный, трудолюбивый, острый на слово, он все делал с умом, ибо вынужден был кормить много ртов: у корабельщика была полная хижина детей. Его смуглая глазастая жена дарила ему только дочерей, тоже глазастых, которых, однако, нельзя было назвать красивыми; стало быть, каждой нужно было готовить приданое. Обычай был таков, что некрасивые сами искали себе мужей и платили за них тем добром, какое у них имелось; если же невесты были красивы, платили, наоборот, женихи.

Круглое лицо Герулы обрамляла рыжеватая борода, пышная, несмотря на то, что он выдирал из нее по волоску-другому, когда был вне себя — от радости или от горя.

Подарив Аптасе Асу-тедис, знавшую три языка — греческий, латынь и фракийский, Герула взял себе за правило приплывать время от времени на триреме к хижине молодых.

Как уже говорилось, головки сыра, приготовленные Асой-тедис, очень ценились в приморских городах. Тирийцы всегда ожидали прибытия корабельщика, расспрашивали про гречанку, — им нравилось, что сыр приготовлен по их науке…

Едва только тарабостас Дувры разведали про жилище Аптасы, как к нему явились посыльные — верховые в полном военном снаряжении и со всеми регалиями, полученными когда-то из рук Гетиуса.

— Мы просим тебя принять высокую должность своего отца, — сказали они ему, поднимая вверх палицы. — Избираем тебя военным вождем и главой всего племени; ты будешь первый среди тирагетов.

Аптаса посмотрел на них с недоумением. Предложение показалось ему неожиданным и странным: он всегда был далек от их дел. То был человек крепкого телосложения, разумный и сообразительный, не щадивший себя в работе. Этим сын Гетиуса отличался от многих дуврских тарабостас.

Зная, что они недолюбливают его, он подумал: неспроста сейчас вспомнили о нем. Видно, племя за эти годы порядком истосковалось по справедливости.

Когда Аптаса строил свою хижину в лощине, ни один из них не пришел помочь, как того требовал древний обычай. Ему посчастливилось, что рядом был Герула, который прислал на подмогу другу двух своих помощников, сняв их с весел.

Предложение вызывало тем большее удивление, что они явно спешили. Среди тарабостас Дувры был некто Му́ка-по́рис, сын мельника. В числе пришедших его не было. Аптаса хорошо знал его, крупного, сильного человека с высоким лбом и темными глазами, над которыми нависали густые брови, соединенные на переносице. Мука-порис был другом его детства. У него он научился метать копье, стрелять из лука.

На последнем году жизни Гетиус отправил обоих у Тиру, чтобы они научились корабельному делу. Старик задумал построить легкую флотилию для защиты города и торговли с городами Понта. Тогда Дувра избавилась бы от положения вассала, к которому принуждали ее тирийцы, и могла бы держать под своим контролем всю долину Тираса, до самого лимана. (В последнее время Офиуза настолько обнаглела, что требовала дары и рабов раз в два года, и это очень злило Гетиуса.)

После смерти старейшины Мука-порис показал себя деятельным и бескорыстно преданным членом общины. Он призывал людей к сплоченности, а также заботился о жрецах и о содержании храма, не прося от города ни малейшего вознаграждения.

Сейчас Аптаса, напомнив им поступки этого благородного тарабостас, извинился и сказал, что хотя он и сын Гетиуса, все равно не достоин высокой чести, которую ему оказывают.

— Я советую вам выбрать Мука-пориса, — проговорил он. — Всем известны его щедрость и богатство. У него больше достоинств, чем у меня.

— Нет, — ответили ему они. — Дело уже решенное. И вновь подняли палицы. — Мы хотим тебя! Ты плоть от плоти нашего Гетиуса и должен продолжать то, что он начал и установил.

Видя, что ему не отказаться, Аптаса с какой-то тревогой в душе принял предложение.

На другой день утро, оставив Асу-тедис одну и погладив Гунаха, он оседлал самого быстрого коня и отправился в Дувру.

Дом бывшего старейшины стал местом, где собиралась верхушка племени. Теперь у дверей стояла стража с копьями в руках. На островерхой крыше развевалось на ветру знамя в виде змеи.

Весть о том, что сын Гетиуса избран военачальником и главой племени, облетела город; люди стали в спешке собираться у храма, где уже ждали посланцы родов и жрецы со знаками власти.

Аптаса произнес перед собравшимися клятву верности. Он принял символы власти и обратился к общине с речью, обещая возродить законы, которые действовали при жизни отца.

Законы-то были хорошие, только давно уже никем не соблюдались. Поэтому народ слушал и безмолвствовал. Знал, что нелегко будет Аптасе. Кроме природной лени, свойственной еще их предкам, у тарабостас стали появляться и дурные привычки, которых раньше не было: некоторые из них, к примеру, занимались пиратством, уподобляясь чужакам-тирийцам.

Это вселяло страх в людей. Уходил пастух в город по каким-то делам, а когда возвращался к отарам, то не находил либо дочери, либо жены. Невидимая рука похищала их средь бела дня. Человек ходил почерневший от горя, спрашивал всех повсюду, но никто не мог ему ничего ответить в утешение.

Тяжкие обязательства взял на себя молодой старейшина. Чтобы возродить к жизни племя несчастных тирагетов, нужно было прежде всего серьезно обдумать, как преградить дорогу тирийцам — охотникам за драгоценностями и красивыми девушками, ибо воров больше всего было среди них.

В то время триремы и лодки пиратов беспрепятственно бороздили реку. Как-то раз Герула погнался за преступниками на своем судне, но те скрылись в зарослях тростника одного из трех рукавов, что впадали в лиман, и он потерял их след.

Офиуза стояла тирагетам поперек горла.

Целый год Аптаса делил себя и свое время между домом предводителя и хижиной пастуха. Аса-тедис просила его отказаться от власти, которая так легко и неожиданно ему досталась, часто плакала при расставании. Но он успокаивал жену и возвращался в Дувру исполнять свой общественный долг.

На следующий год на помощь ему пришли дочери Герулы. Работа в доме спорилась, стало веселей. Песни зазвучали и на плато с овечьим загоном, и в хижине. Молодые самаритянки оказались ловкими и способными в работе.

Но что-то сломалось. Аса-тедис все чаще бывала печальна, и сыр у нее получался не такой хороший, как прежде, когда Аптаса был рядом и помогал ей.

Под созвездием Весов начали убирать виноград. Предводитель каждую ночь посещал свою хижину — Аса-тедис скоро должна была родить.

— Если я умру, — попросила она его в последний раз без слез и печали, — не сжигай меня, по вашему обычаю. Похорони за загоном, где сторожит Гунах…

Аптаса с тревогой взглянул на нее и стал ласково успокаивать; потом решил отказаться от своей должности. Но теперь уже жена отправляла его в Дувру:

— Займись своими делами… Оставьте меня одну…

Таково было ее желание.

Аптаса не знал, что делать. Пожала плечами и самая старая женщина племени, которая была приглашена врачевать ее.

— Доверим нашим богам ее судьбу, — сказал он женщине и отправился в Дувру.

На закате того же дня самая юная из дочерей Герулы прискакала на быстром коне, чтобы принести ему черную весть: Аса-тедис скончалась, не разрешившись от бремени.

Много дней после этого Аптаса ходил подавленный и мрачный, не видя и не слыша ничего вокруг. Только к весне душа его немного успокоилась, и он принялся обдумывать новые законы, какие собирался установить.

Воры и пираты продолжали совершать набеги на их племя. Лень одолевала тарабостас. Власть предводителя не имела пока твердой опоры, ибо опиралась лишь на слово.

Одно из самых гуманных и дальновидных дел Аптасы состояло в том, что он обязал служителей храма учить маленьких граждан Дувры письму, счету и астрономии. По его приказу мастера приготовили доски, покрытые воском, и палочки-карандаши. Три жреца, каждый из которых служил одному из богов: богу Асклепию, богине Бендис и Марсу Гривидиусу, — брюзгливо возразили ему:

— Какой же азбуке учить детей? Латинской или греческой?

Им не хотелось брать на себя новые обязанности. Вскоре они пожаловались Мука-порису и другим влиятельным тарабостас. Те вступились за жрецов. Но предводитель не желал менять своего решения.

— Учите их греческим знакам… Из Тиры мне была привезена женщина, которую я назвал своей женой и любил. Вы знаете, что ее душа перенеслась на небеса раньше срока. В этом я виноват и должен теперь искупить вину, просвещая умы детей. За ваши старания я пожертвую богам самую откормленную овцу из моего стада.

Не желая, чтобы повеления его остались только словами, Аптаса призвал мастеров, приказал им выбрать два толстых яворовых столба и, обтесав, вырезать на них все законы и решения, которые были обсуждены на совете племени.

Столбы установили перед храмом, где собирались жители на совет и для принесения жертв богам.

Все эти начинания молодого предводителя должны были как бы связать оборванную нить давно сложившихся обычаев. Люди приняли их в знак уважения к памяти Гетиуса. А вскоре община убедилась, что Аптаса делает нужные и хорошие дела.

Годами служители культа держали при себе свои знания, а теперь вынуждены были делиться ими с маленькими тирагетами; те же принимали науку с любовью и радостью: им открывалось новое в обыденных вещах и явлениях. Они учились писать, считать, узнавать знаки зодиака, понимать смысл законов, выдолбленных на яворовых столбах, различать звезды, улавливать связь между днями недели и семью небесными телами, давшими им названия: Луна — понедельник, Марс — вторник, Меркурий — среда, Юпитер — четверг, Венера — пятница, Сатурн — суббота, Солнце — воскресенье. Они уже знали, что каждый знак зодиака имеет свое значение. Овен, к примеру, означал, что световой день удлиняется; Рак свидетельствовал об укорочении дня, — свет шел вспять; Весы — знак равноденствия: день и ночь встречались под ним как равные; Орион показывал, что настало самое подходящее время для охоты…

Дети Дувры постепенно узнавали, почему растет или уменьшается Луна и как движется Солнце по небу, соответственно временам года; таким образом они получали представление о сути календаря, который был нарисован в храме Асклепия, у ног божества. Жрецы приучили их наблюдать за полетом и поведением ласточек и ворон, чтобы уметь определять перемену погоды.

Аптаса был любим и уважаем простым людом, но родственники Мука-пориса и некоторые другие тарабостас питали к нему скрытую вражду. Они ценили предводителя за предприимчивость, мужество, но им не нравились его беспристрастность и справедливость по отношению ко всем в племени.

Аптаса не жалел сил и времени, чтобы осуществить свои помыслы. Они же проводили время в праздности, предаваясь веселью и обжорству на пирах и транжиря то, что приобрели их родители и рабы в поте лица своего.

— Труд — для дураков, — говорили с презрением тарабостас, видя, как Аптаса берется за рукоять плуга или идет в загон доить овец наравне с пастухами.

Лень и разврат не раз толкали их на тяжкие проступки и конфликты, которые общине нелегко было улаживать.

Молодой предводитель сталкивался со множеством трудностей. Недовольный тем, что приходится тратить время на усмирение этих норовистых людей, он иногда употреблял крепкое словечко, что оскорбляло кое-кого из подданных.

В подобных случаях Мука-порис улыбался в усы, а глаза его сужались от злобы. Этот тарабостас давно мечтал стать во главе племени. Когда он заваливал алтарь храма дарами, наивные люди думали, что это свидетельство его бескорыстия. На самом же деле Мука-порис преследовал цель расположить к себе общину.

Поскольку община все же отвергла его, он пошел на крайнюю меру: стал собирать вокруг себя недовольных.

— Предводитель должен быть наказан, может быть, даже низложен, — говорили самые задиристые.

Мука-порис действовал очень осторожно, бо́льшую часть своего времени проводил в лесах и лугах, бродя с луком за спиной и охотясь в одиночестве, так что никто не мог заподозрить его в злом умысле против предводителя. Аптаса же уважал его как старого друга, видел в нем опору и поддержку.

Вскоре предводитель создал войско Дувры — восемь отрядов по десять мечей в каждом — и начал обучать его военному ремеслу: стрельбе из лука и метанию копья. Тут-то, думал он, и пригодится искусство друга. Мука-пориса пригласили присутствовать на военных занятиях. Он приходил, но всегда с опозданием. Конечно, он показывал свое искусство, на лету поражая воробья, выпущенного из клетки, — стрелы его казались завороженными: мчались за летящей птицей, пока не настигали ее. Но держался этот тарабостас надменно и раньше всех уходил с поля, где проводились военные занятия.

Аптаса осуществил и другой свой замысел, выполнив тем самым и желание отца.

Мастера обработали лес, привезенный из Хорибы, высушили его и обстругали бревна, соединив их особым образом. Они построили прочные и красивые триремы, каких не видел не только Герула, но и тирийские пираты, — десять трирем и столько же лодок на случай войны.

Теперь тирагеты имели свою легкую флотилию, оснащенную парусами и веслами.

Аптаса отправил в Офиузу гонца, через которого передал свое предписание тирийцам — плыть вверх по реке не когда им заблагорассудится, а только в определенные дни, иначе суда будут подвергаться обыску, а то и отбираться.

Эта мера очень скоро оказалась самой действенной преградой на пути охотников за драгоценностями и Молодыми женщинами. У входа в Дувру днем и ночью стояла теперь вооруженная охрана, следившая за рекой на протяжении двух лег[18] вверх по течению и на таком же расстоянии вниз.

Хлебопашцы и пастухи повеселели: наконец-то была устранена угроза их благополучию.

— Мы, — говорил Аптаса, довольный результатами этих мер, — должны стать настоящими хозяевами всей долины Тираса, вплоть до поселений кочевников с оливковой кожей. — И он принялся осуществлять на деле свой замысел.

Однажды его отряды ударили по лагерю языгов, оттеснив их в низину. Триремы тирагетов доплыли до места впадения реки в лиман и возвратились без потерь. Вскоре поселения по обоим берегам реки склонились под флаг Дувры.

Воодушевленный успехами, Аптаса направился к устью Пирета и тоже вернулся с победой. Молва о силе тирагетского вождя распространилась среди кочевых племен, и они старались не попадаться на глаза тирагетам.

Весть о делах Аптасы достигла и ушей тирийцев. Стоило им только шевельнуть пальцем — и римляне стерли бы с лица земли Дувру. Однако они не торопились, не принимая пока всерьез действий дуврского предводителя. Их устраивали мирные отношения с тирагетами, ибо только от них получали они сыр и брынзу (кочевые племена не растили овец, а лишь лошадей), от них тек золотистый и пахучий, как липа в цвету, мед, шла зола для стеклодувов и лес для кораблестроителей.

Тира была снисходительной, какой ей и полагалось быть. Правда и то, что и предводитель успокоился. Он получил табличку от принца Даоса, владевшего землями между Пиретом и Гиерасом, вплоть до самых гор. «Не раздражай соседа, — писал он. — Ты можешь навлечь на нас гнев римлян. Из-за слишком больших волнений, которые происходят в Дакии, Ветиус закрыл нам проходы в горах, и мы лишены возможности вести торговлю с другими племенами».

Время шло, Дувра жила в тишине и благоденствии, росли ее отары. Богатства самого Аптасы были тоже велики. Он унаследовал их от своего отца, после удвоил собственным трудом. Племянники от его давно погибших братьев помогали ему и поддерживали во всех его начинаниях. Они же приносили ему вести об интригах тарабостас, которые продолжали жить в праздности, пирах и разврате, немилосердно обирая своих рабов.

Однажды ему рассказали и о Мука-порисе:

— Он роет тебе яму, дядя. Есть у нас доказательства, думаем — верные.

— Зачем это ему? — недоумевал Аптаса. — Что я ему сделал плохого? Может быть, на него наговаривают те, кто не может превзойти его в метании копья?.. Мука-порис — друг моего детства. Я не могу подозревать его в коварстве. И у него нет на то никакой причины…

В облике племянников было что-то от силы и стойкости их деда. Аптаса попытался вовлечь их в свои отряды, но те не пожелали: они хорошо помнили судьбу своих отцов. Только двое стали воинами, остальные растили стада; их отары были самыми многочисленными в Дувре. Они пытались ухаживать и за стадами Аптасы, но тот не позволял, — мол, есть кому за ними следить. Он не хотел отбирать хлеб у дочерей Герулы. После смерти Асы-тедис девушки были полными хозяйками в хижине у лощины. Аптаса не вел учета, сколько чего они продают, сколько расходуют сами. Ему нравилось видеть их в своем доме, крепких и веселых; ему и в голову не приходила мысль, что, быть может, они живут за его счет.

— Ничего, хватит достатка на наш век, — добродушно говорил он Геруле, улыбаясь и поглаживая бороду, когда тот приносил ему отчет по хозяйству. — Девушки работают хорошо, и это меня радует. А то, что они берут себе, — это плата за труд.

Была еще одна причина, по которой они ему нравились. Дочери корабельщика переняли у любимой жены Аптасы многое из того, чего никогда бы не узнали дома, в Дувре. Они умели вязать, делать брынзу, белую и пахучую, писать на восковых табличках… Время, прожитое рядом с Асой-тедис, не прошло для них зря и в другом смысле — облагородило их души…

Наиболее тяжкой обязанностью для Аптасы была обязанность судьи. Прежде чем разрешить какой-либо конфликт, он подолгу советовался со старейшинами родов и старался вынести такой приговор, чтобы разгладить морщины на лбу потерпевшего, но и не слишком пригнуть к земле виновного. Не всегда, конечно, ему удавалось найти золотую середину. Часто дела, которые выносили на его суд, были настолько темными и запутанными, что распутать их было почти невозможно. Если двое, призванные на его суд, важничали, задирались и не уступали друг другу, предводитель обращался к старому, испытанному способу, к какому прибегал и отец. Созывались старейшины, и правота одного из спорщиков определялась в их честном единоборстве. К тому же это давало возможность людям собраться вместе, пошутить, посмеяться. Спорщики схватывались до трех раз. Правда была на стороне победителя.

Этот прием разрешения конфликтов устраивал пастухов и хлебопашцев, солдат и мастеров, но он, понятное дело, был не по душе тарабостас. Многие из них, привыкшие жить в лени и разврате, стали слабосильными и не могли победить в борьбе.

Мука-порис часто приходил посмотреть на подобные ристалища. О нем-то никак нельзя было сказать, что он может проиграть тяжбу: сын мельника был силен, как зубр. Да только осторожен: старался не наживать себе врагов — ни с кем не ссорился, сохраняя холодное безразличие к людям, будто ему было все равно, живут или не живут они рядом с ним.

Но человек проницательный мог бы заметить, что такое его отношение — маска; на самом деле Мука-порис ненавидел всех. Единственным его желанием было стать полновластным хозяином в Дувре и окрестностях. А так как он никогда не показывал своего истинного лица перед народом, его считали равнодушным к славе и почестям. Мысленно он не раз спрашивал себя: сколько продлится это воодушевление общины, сколько времени будут восхищаться последователями Гетиуса?

— Ничего, боги не слепы, они уготовили ему срок, — шептал Мука-порис на ухо проигравшему в единоборстве.

Утешив себя еще раз мыслью, что боги предоставят ему возможность убрать Аптасу, не прибегая к скандалу, Мука-порис отправлялся на охоту. Он предчувствовал, что мечта его скоро осуществится.

Но вернемся к Аптасе. Он вел умеренный образ жизни. Ничего не брал для себя из богатств общины. То, что было у любого воина, — конь и отара, — было и у Аптасы.

Идя по стопам отца, он был против всяких излишеств. Воинам, к примеру, не разрешал жениться до окончания срока службы, хотя на любовь вообще запретов не налагал и у них не было причин для печали.

Успех, сопутствовавший всем начинаниям Аптасы, настолько воодушевил его, что он решил предпринять нечто большее.

Речь шла об исполнении заветной мечты Гетиуса: избавить Дувру от положения вассала по отношению к тирийцам. Задача была непростой. Может быть, потому для Гетиуса она так и осталась мечтой до конца его жизни…

Аптаса был настойчив. Его мужественная натура не желала ждать.

На собрании двух общин — Дувры и Хорибы — он коротко изложил свое отношение к кочующим племенам и к Офиузе.

— Все имеет конец в этом мире, — заключил он. — Должен, стало быть, прийти конец и нашему бездействию. Мы достаточно окрепли, чтобы перестать терпеть насилие. Если мы одобрим поход и выиграем его, — а я на это очень надеюсь, — то, начиная с сегодняшнего дня, не будем отдавать тирийцам дары и рабов. Что скажет на это совет старейшин? — спросил он решительно. — Пойдем войной на тирийцев или нет?

— Пойдем! Пойдем, конечно! — первым отозвался Мука-порис. — Наш долг — следовать за тобой, предводитель!..

— Пусть тирийцы вернут нам похищенных девушек! — послышались голоса из толпы. Их поддерживали сердитые возгласы других.

Все больше людей кричали, что тирийцы — настоящие разбойники с большой дороги, что они связались с их тарабостас и совсем обнаглели… Страсти разгорались.

Хлебопашцы вели себя более сдержанно, хотя тоже считали, что пора воздать тирийцам по заслугам, — слишком уж часто они отбирают у них хлеб и лишают близких сердцу людей.

— Мы тебя поддерживаем, Аптаса! — подали и они свой голос.

Совет проходил на огромном поле, откуда был виден порт Дувры. Корабли и лодки плавно покачивались на воде. Залив у входа в Долину Змей переливался в утреннем блеске, окруженный зеленью деревьев и цветами. Две рыбацкие лодки тянули невод в нижней части реки. Повсюду были разлиты мир и покой.

Герула думал, что флотилия быстрых судов построена для того, чтобы укрепить связи с гетами из немногих поселений, оставшихся, как островки, среди кочевых темнокожих племен, а также чтобы стать заслоном на пути разбойников всех мастей. И был ошеломлен услышанным. Корабельщик нахмурил лоб. Он слишком любил и ценил Аптасу, чтобы не помешать ему в его безрассудном замысле. Встревоженный, Герула вскочил с травы, где сидел в первых рядах тарабостас, вырвал со злостью несколько волос из своей спутанной бороды и крикнул:

— Я против! Я не поддерживаю тебя, предводитель, хотя тебе прекрасно известно, как ты дорог мне. Нельзя этого делать! Тира находится под защитой римлян. Она платит им дань. А мы платим ей. Так и должно быть: большая рыба проглатывает маленьких.

— Ага! Значит, ты на стороне тех, кто похищает наших девушек? — крикнул ему Мука-порис.

— Я? — Герула прижал руку к груди и с недоумением посмотрел на него.

— А то кто же? Ты со своими помощниками все время плаваешь по реке…

Еще несколько голосов поддержали эти безумные слова. Герула, почернев от скорби, сел на свое место. Он не знал, что друг детства Аптасы был его врагом…

— Старейшины! — крикнул предводитель. — Мы так ничего и не придумали. Идем мы войной на тирийцев или нет?

— Идем! Идем! — закричали все, поднимая вверх палицы.

Аптаса снова был поддержан общиной.

Развеселившиеся вдруг старики стали вспоминать давние походы Гетиуса, рядом с которым они воевали. Э-гей, по каким только холмам не скакали их резвые черные кони! Сколько вин они испробовали, скольких женщин ласкали — сарматок, римлянок, эллинок!.. Скольких злодеев они привязали к стволам деревьев, скольких зазнавшихся людишек обратили в прах.

Храбрость дедов, о которой рассказывалось с гордостью и так весело, воодушевляла молодежь. Сыновья пастухов и хлебопашцев приходили к Аптасе с просьбой:

— Возьми и нас на войну! Хотим драться с тирийцами.

Довольный тем, что его призыв нашел у людей такую горячую поддержку, предводитель, смеясь, возражал юношам, — не мог он взять на войну весь мужской цвет.

— Нельзя! Может вымереть племя, — объяснял он.

Аптаса собрал свои волосы под золотой обруч, застегнул куаламой пояс из добротной кожи, на котором он носил кинжал предводителя, и пошел к своим воинам.

Вскоре все они предстали перед храмом, и Аптаса огласил военные приказы. Стоя между столбами с законами, он назначал командиров отрядов и их помощников, кормчих и лодочников, называл число лучников, пращников, копьеносцев…

Командором флота он назначил Мука-пориса, на себя взял командование отрядом конников.

Лучше Мука-пориса, думал он, никто не сможет возглавить флотилию. Он решителен, умеет обращаться с людьми и сориентируется в любых обстоятельствах, недаром он искусный охотник. Как покойный Гетиус в молодости, он мог свалить зубра одним ударом меча.

Помощником и советником его он назначил Герулу.

Услышав это решение, корабельщик неожиданно испустил крик, затем ринулся к Аптасе, прокладывая себе путь локтями, и предстал перед ним, бледный от гнева.

— Я не хочу воевать рядом с тем, кто мне враг! Возьми меня в свой отряд, предводитель!

— Эй, Герула, ты же корабельщик, твой зад не привык к седлу! — насмешливо крикнул кто-то из ратников.

— Твой — не привык! — вскипел он. — Мой-то ко всему привычный! Предводитель, слезно прошу, возьми меня с собой!..

Аптаса улыбнулся:

— По правде говоря, тебе лучше всего оставаться дома. Девочки твои стали ладными да красивыми, боюсь, как бы ты не остался без них. Истинно так: оставайся, Герула, дома!

— Нет, я хочу быть рядом с тобой! — упорствовал корабельщик.

Мука-порис кипел от гнева, но спокойно произнес:

— Если он считает меня своим врагом, возьми его с собой. Обойдусь без его помощи.

Предводитель согласился. Герула же, не говоря ни слова, спешно отправился в лощину, чтобы оповестить обо всем дочерей. Он попросил их не оплакивать его, если он не вернется.

— Все ведь может случиться, — сказал отец ласково. — Война есть война… А отары Аптасы сторожите, как сторожили, и продолжайте делать из молока хорошую брынзу…

Он вышел из хижины, кликнул Гунаха и вместе с ним отправился на могилу Асы-тедис.

— Мы идем войной на твой род, — сказал он, стоя с опущенной головой. — Может, мне выпадет судьба драться с твоими родителями, и они убьют меня… Что можно сказать заранее?..

Гунах сел на хвост и печально смотрел на Герулу, будто и он понимал горе хозяина… Корабельщик снял с шеи цепочку с голубым продолговатым камнем, на котором было начертано «Аса-тедис». Это был ее талисман. Она вручила его корабельщику в тот день, когда он посадил ее на корабль, чтобы отвезти в Дувру, — дочерний жест, которым она как бы показывала, что вверяет ему свою судьбу…

Толстяк долго смотрел на камень, потом расколол его надвое. Одну половинку оставил на могиле, другой расцарапал себе до крови грудь, уверяя Асу-тедис, что он против войны, но не может оставить предводителя.

Овцы Аптасы паслись на склоне холма. В загоне дымился навоз. Вокруг трещали кузнечики. Лошади дремали холка к холке, наевшись сочной травы.

Корабельщик спрятал в карман половинку камня и приласкал Гунаха.

— Вот такие-то дела, отважный волчище!.. Пойду оседлаю своего коня с отметиной на лбу… Прощай, Аса-тедис! Прощай, Гунах!.. Боги наказали меня за что-то, и нет мне спасения от их гнева…

Жилище предводителя в Дувре походило на военный штаб. Все командиры собрались на последний совет: обсуждали план военных действий, предложенный Аптасой.

Суда должны были неслышно и осторожно пройти вниз по реке; в случае появления противника командор отдавал приказ остановиться, и люди должны были выбросить сети, будто ловят рыбу. Прежде чем пройти в лиман, они остановятся в зарослях камыша и ивняка, в правом рукаве реки, ожидая распоряжения предводителя.

Отряды конников в это время будут двигаться умеренно быстро, с таким расчетом, чтобы достичь того же места не раньше и не позже, чем будет перевернута в восьмой раз клепсидра[19].

Удар они нанесут на рассвете следующего дня: Мука-порис нападет на большой и малый причалы Тиры, а конники двинутся на город с суши. Противник растеряется, не успеет позвать на помощь союзников из других городов Понта и сдастся без кровопролития.

— Если тирийцы не станут сопротивляться, мы сохраним им жизнь. Мы ведь не желаем им зла, а хотим только отмены положения вассала, — объяснял Аптаса. — Мы потребуем у архонта[20] таблички, на которых должны быть начертаны наши соглашения: чтобы мы не платили им подать в виде хлеба и рабов и чтобы они знали, что впредь будут наказываться как разбойники, если явятся непрошеными. А в случае сопротивления наши стрелы обрушатся на них дождем и копья будут беспощадны! Передвигаться следует бесшумно и быстро, чтобы не привлечь внимания римлян, — те ведь могут прийти на помощь тирийцам. А их корабли сейчас самые быстрые…

Сказав это, Аптаса отпустил воинов приготовить самое необходимое в дорогу: хлеб, брынзу, окорока, бурдюки с вином, оружие и лошадей…

На второй день триремы и лодки заскользили вниз по реке. Вся Дувра вышла на пристань, чтобы проводить воинов на битву. Было суматошно и оживленно.

Мука-порис вытащил из-за пазухи воробья, выпустил его и натянул лук. Стрела не ошиблась и на этот раз; все радостно закричали, восхищаясь меткостью стрелка.

— Возвращайтесь с победой! — напутствовали их старики.

Когда лодки скрылись за первым поворотом реки, Аптаса обратил лицо к небу, — за ночь оно стало ниже, перегруженное мутными рваными тучами. По всему было видно, что надвигается дождь. Об этом говорило и поведение ласточек и стрижей.

Но воины были спокойны: виноградники ухожены и поля засеяны; отары в надежных руках, — старики еще в силе, женщины крепки, собаки приучены охранять овец, а дети — присматривать за ними.

Где-то к полудню двинулись в путь и отряды конников. У них не было ни щитов, ни копий — только луки, палицы да секиры, заткнутые за пояс. Любой встречный мог принять их за охотников…

Несколько раз они ночевали под небом, утыканным золотыми гвоздиками. На берегу реки показывались, только чтобы узнать, насколько продвинулись вперед корабли. А затем торопливо исчезали в темноте, словно привидения. Аптаса направлял свое воинство по обходным дорогам, чтобы не вызывать ненужных подозрений и не вспугнуть кочевников с оливковой кожей.

Последняя конная разведка принесла весть, что триремы благополучно достигли лимана и остановились в правой протоке, скрытой ивняком.

Действия разворачивались так, как были задуманы нетерпеливым умом Аптасы.

— Тира уже недалеко, — сказал Герула; он ни на минуту не оставлял предводителя, словно был его бессменным телохранителем.

Аптаса внимательно разглядывал небо. Предсказание дождя не сбывалось, вечерний небосклон был чист. Лишь далеко на севере клубились облака, сбрызнутые лучами заходящего солнца. Там осталась дорогая их сердцу Дувра…

— Завтра на рассвете выступаем! — проговорил он и сделал знак войску, чтобы оно свернуло в молодой лесок, показавшийся на пути. Это было наиболее удобное место для отдыха; здесь, подумал он, можно и переждать.

Мука-порис знал, где находится сейчас войско, — он получал сведения от своего гонца. И тоже ждал… Как только перевернется восьмой раз клепсидра и взойдет большая полуночная звезда, Аптаса пришлет ему двух гонцов, что послужит сигналом к наступлению на Тиру.

«Взойдет ли эта звезда для Аптасы?»— спрашивал себя в ту ночь командор, всматриваясь в предвечернее небо.

Воины из отрядов конников рассредоточились в лесочке и, привязав коней, расположились на отдых. Они поужинали копченым мясом и сыром, запив еду вином из бурдюков, которые были привязаны у них к седлам вместе с колчанами. Вскоре улеглись под деревьями — кто подстелил под себя походный плащ, кто подложил лишь руку под голову. Прилег и Аптаса, глубоко вдохнув в себя свежие запахи степи и близкой воды. Такое спокойствие царило вокруг, что он и не подумал расставить стражу. Места были пустынные, а лесок скрывал их, казалось, даже от звезд.

Лошади мирно хрустели травой. Воины уснули, окутанные темнотой. Уснул и Аптаса.

Только Геруле не спалось: саднило ягодицы. А когда он задремывал на одно-два мгновения, мучили кошмары — он будто проваливался в пучину вод на опрокинутом грозой корабле.

…В полночь наемники тирийцев окружили лесок и напали на них. Аптаса вскочил на ноги, разбуженный криком Герулы. Со сна он не сразу понял, где находится и что произошло: он увидел вокруг себя странные движения каких-то круглых желтовато-зеленоватых световых пятен. Казалось, лесок — гнездо Луны, в котором обитает множество ее птенцов: круглые пятна надвигались со всех сторон. От них шарахались лошади и люди.

— Щиты! Щиты! — опомнился Аптаса. — Они вымазаны илом со дна лимана, чтобы напугать нас! Не бойтесь их, не бойтесь! — И бросился с мечом в гущу пятен, размахивая им, как вертушкой.

Воины защищались от призрачных светящихся дисков, которые неумолимо на них надвигались, и тем временем получали удары ножом снизу, в живот.

Это была молниеносная резня. Мало кто сообразил, что произошло, — большинство корчилось и падало замертво, не успев даже нанести удара по врагу.

Аптаса понял, что попал в капкан. Собранным в небольшом лесочке, его воинам негде было даже развернуться: когда они поднимали палицы, чтобы поразить врага, то калечили часто своих же позади. О том, чтобы использовать луки в этом хаосе, нечего было и думать. А ведь на них возлагали они в начале похода все надежды… Некоторых воинов волосатые руки наемников закололи или задушили спящими…

В воинском искусстве Офиуза имела большой опыт, — ведь она много веков стояла на пути миграций народов с востока на запад и с запада на восток. Вся сила ее, можно сказать, заключалась в этом, в хитрости.

Битва в лесочке была короткой и завершилась взятием пленных. Аптаса и Герула оказались в руках тирийцев.

…К утру Мука-порис объявил на кораблях и лодках, что Аптаса был окружен и пал в бою. Он сказал, будто весть эту принес ему гонец, которому удалось вырваться из вражеского кольца. Позже выяснилось, что этот гонец был его же посланцем…

— Откуда узнали тирийцы, что мы идем на них? Как узнали, где находятся наши конники? — спрашивали воины друг друга.

— А почему на нас не напали? — недоумевали другие.

— Никто не знает, как совершилось это страшное дело, — говорил командор, волнуясь. — Но оно совершилось, воины-корабельщики!

— Отомстим за предводителя! — подняли свой голос все, кто был на кораблях.

— Вот как?! Отомстим?! — разгневался Мука-порис. — Если тирийцы надели хомут на Аптасу, то нас они живо поймают в сети… Нет, воины, боги, видно, не на нашей стороне. Поворачивайте суда к дому. Именем предводителя приказываю вам: следуйте за мной!

Воины пожимали плечами, глядя друг на друга и ничего не понимая.

Одна за другой триремы и лодки вышли из ивняка и направились вверх по реке. Ратники не потратили ни единой стрелы и не видели Тиру даже издали.

Мука-порис перевернул клепсидру. С этой минуты для тирагетов Дувры началось время самых страшных бедствий.

Командор прикинулся расстроенным и страдающим наравне со всеми от их поражения. В душе же он ликовал. Изменился даже взгляд его глаз, голос. Но воины, бывшие под его началом, не подозревали о предательстве…

Когда они вышли из широкого гирла, Мука-порис заметил, что с ними нет двух трирем.

— Остановитесь! — закричал он, встревоженный. — Где Кото́ и Дике́мес?

— Наверное, отстали, — предположили гребцы.

— Зачем им отставать, с какой стати? Был дан приказ держаться всем вместе! Поворачивайте назад, будем искать! — Мука-порис раскраснелся от гнева. — Быстрее, еще быстрее! — торопил он гребцов.

Кото и Дикемес, командиры исчезнувших судов, были людьми Герулы. Им не раз доводилось плыть с ним по реке, и они знали все ее излучины и заросли камыша у рукавов. Перед тем, как отправиться в поход, старый корабельщик поручил им следить за Мука-порисом, подозревая в нем предателя и не решаясь сказать об этом Аптасе.

Однажды ночью Кото заметил, что из лодки Мука-пориса кто-то высадился на берег… «Для чего?» — ломали они с Дикемесом голову. Может быть, с его помощью и узнала Тира про их затею?

Вопрос не давал им покоя. Кото и Дикемес отстали, чтобы все выяснить. Когда командор отдал приказ судам повернуть назад, они поняли, что в поражении виноват он.

— Вот они, вот они! — закричал Мука-порис. — Правее!

Лодки приблизились. Двое стояли на плавучем островке. Их триремы находились немного дальше, за тростниковыми зарослями.

— Вы зачем отстали? — громом раскатился голос Мука-пориса. — Почему нарушаете приказ командора?

— Твой, Мука-порис? — с иронией переспросил Кото. — Так знай: мы хотим выяснить, кто нас предал!

Мука-порис вздрогнул. Он стоял между воинами и гребцами, и его одолевали сомнения. «Это люди Герулы, — думал он. — Неужели они что-то пронюхали? Или просто подозревают? Какие у них доказательства? Этот Кото… С какой издевкой он ко мне обращается!»

— A-а! — взревел командор. — Вы остались, чтобы строить нам козни. Это ты, Кото, и ты, Дикемес, предатели! А теперь хотите похитить и наши корабли! — Он поднял лук и пустил стрелу. — Получайте!

Кото упал на спину и скатился в воду.

— Эй, командор, что ты делаешь? — закричали воины с лодок и трирем, хватаясь за ножи.

— То, что надо! — гремел Мука-порис. — Это люди Герулы, разве вы не знаете? Они связаны с тирийскими разбойниками! Или не так, Дикемес? — Он снова натянул тетиву, и второго лодочника постигла участь первого.

— Зачем ты его убил? — снова закричали воины, окружая Мука-пориса со всех сторон и вытаскивая ножи.

— Безумные! — воскликнул он. — Как вы обращаетесь со своим командором?

— А ты как посмел убить двух лодочников, которых назначил Аптаса и одобрило все племя?

— Они нас предали! — в неистовстве кричал командор. — Вы видели, что они отстали от нас? Они задумали бежать к тирийцам!

— А может, и правда! — громко проговорил один из тех, кто подступал к нему с ножом.

Толпа покачнулась в нерешительности.

— Конечно, правда! Все так, как я вам говорю! — стоял на своем Мука-порис.

— Мерзавцы! Подлецы! — закричали все разом, выплескивая свою ненависть.

— Терес и Зипер! — позвал командор. — Идите и примите на себя команду беглецов! А если воины будут сопротивляться, поднимите только вверх руки! Мы их всех пустим на дно!

Одна из лодок направилась к стоявшим в камышовых зарослях триремам.

Вскоре вся флотилия под командой Мука-пориса направлялась в Дувру. И если уходили они мирно и весело, то возвращались молчаливые и печальные.

Те, что остались дома, встретили воинов с удивлением. А потом стали ругать и освистывать. Старики, уронив головы на грудь, смотрели в землю. Такого стыда они еще не испытывали.

Мука-порис поспешил уверить их, что нет никакой его вины в неудаче похода. Может ли кто-нибудь из воинов сказать, что суда не достигли условленного места? Может кто-нибудь показать, что его действия как командора не были продуманны? Нет! Все скажут одно и то же: предатели — люди Герулы!

— Я, — продолжал он, — наблюдал за всеми восемью поворотами клепсидры и ждал, но Аптаса не подал знака, как было договорено. Что же мне оставалось делать? Броситься самому на причалы? Это означало бы лезть на рожон, в ловушку к тирийцам, вы же знаете, какие они пираты! Я спас жизнь ваших сыновей и считаю, что хорошо сделал. А вы, старейшины, судите сами мои поступки, как сочтете нужным. Если надо наказать — накажите; если решите выбрать предводителем — выбирайте!..

Эти слова немного утихомирили страсти. Мука-порис не стал обвинять Аптасу или отрицать его заслуги. Наоборот, он старался представить его в выгодном свете. «То, что произошло, — говорил он, — только свидетельствует, что боги наказали его за слишком дерзкие замыслы. Видно, так уж нам предписано судьбой — повиноваться Офиузе…»

Мука-порис умел действовать хитро. От Кото и Дикемеса он избавился на всякий случай, не зная, изобличили бы они его или нет, — были только подозрения… Однако, убив их как предателей, он усилил свою власть над остальными.

Сейчас Мука-порис подумывал, как бы избавиться и от верного своего раба — единственного свидетеля его предательства, — он был тогда в лагере предводителя и ночью тайком выбрался из лесочка — погнал коня к тирийцам предупредить их о походе, как поручил ему командор.

Звали раба Бичи́лус.

— Хозяин, — сказал он ему, — в ту ночь Герула не сомкнул глаз. Он мог заметить, что я исчез куда-то. А среди тирийцев у него должны быть друзья, которые могут пощадить его…

— Прикуси язык, Бичилус! Ни звука. И если даже вернется кто-нибудь из них, пусть хоть сам Герула, которого ты так боишься, все равно ничего не изменится. До тех пор могут быть всякие перемены…

Бичилус не догадывался, о каких переменах говорил его хозяин. А спустя несколько дней тот послал своего раба в лес поохотиться за дикими голубями… С охоты Бичилус не вернулся: стрелы Мука-пориса не знали промаха… Людям же он сказал, что вблизи Дувры опять появились тирийские разбойники.

— Они похитили у меня Бичилуса! — жаловался он. — А может, он сам убежал к ним, негодяй?!

Чтобы замести следы предательства и устранить всякие подозрения или недоверие, Мука-порис задумал два больших дела.

Первое: чтобы община в отсутствие бывшего предводителя не пустила по ветру его достаток, девушкам, сторожившим богатства Аптасы, он послал повеление пригнать отары поближе к Дувре, а именно — к рощице, что на западных склонах. Он отдавал им свои пастбища. Кроме того, дочери Герулы должны были отныне отчитываться перед общиной, сколько чего они употребили и сколько продали. Ни один ягненок, ни одна шерстинка, ни одна головка сыра не должны были быть неучтенными.

Второе: чтобы община чтила память воинов, погибших и пропавших без вести, Мука-порис предложил воздвигнуть перед домом Аптасы новый храм, в честь богини Бендис. Эта весть всех обрадовала, особенно жрецов и мастеров, которым выпала выгодная работа.

На собрании общины Мука-порис задрожал от нахлынувших чувств: совет старейшин присвоил ему высокий сан первой головы племени. Жрецы проводили его до кресла предводителя, дали в руки скипетр, на котором были изображены змея и солнце, надели ему на лоб золотой обруч. Затем последовали хвалебные речи: говорили, что у него есть все — доброта и чувство справедливости, бескорыстие, равнодушие к почестям и славе…

— Я буду вашей головой, как вы — моими руками и волей, — сказал новый вождь и обвел общину сверкнувшими из-под нависших бровей глазами. Затем отложил скипетр и выступил немного вперед, добавив голосом, полным силы и непонятной угрозы:

— А если я нарушу добрые старые обычаи или отступлю от закона, прошу вас направить меня к справедливости и правде, не покидать меня в ошибках — ведь я тоже человек из толпы людей, которые были и будут…

Так стал Мука-порис во главе тирагетов. Он рвался к этому высокому посту и не стеснялся в средствах: предавал, убивал, строил козни во имя одной-единственной цели — быть властелином над людьми.

С тех пор, как соплеменники надели на лоб Мука-пориса золотой обруч, прошло десять лет. Много дождей, ветров и снегов выпало и разметалось по земле с тех пор. Челюсти старых кодр у Хорибы стали сильно щербатыми — Мука-порис нисколько не стеснял тирийцев, и они без платы вывозили самый хороший лес для своих кораблей и продавали его в городах побережья Понта Эвксинского. Морские разбойники, притихшие во времена Аптасы, вели себя сейчас беззастенчиво: стража порта была распущена под тем предлогом, что община якобы не в состоянии ее содержать.

Школа, действовавшая при храме Асклепия, распалась, будто ее не было вовсе: жрецам предписывалось только принимать от людей жертвы богам.

Между родами тарабостас то и дело вспыхивали ссоры, которые гасить было некому. Мука-порис, наоборот, разжигал их: не терпя соперничества, он не желал, чтобы возвысился кто-нибудь из старейшин других родов.

Что касается споров из-за имущественных состояний, то у нового предводителя был один способ разрешать их — в свою пользу либо в пользу своего многочисленного рода. Подданным из Хорибы он назначил страшную повинность: присылать каждый год двух рабов сверх подати зерном и скотом.

Все эти гибельные для людей требования Мука-порис сопровождал угрозами, поднимая вверх свою палицу. Основой его власти было правило: обещай, но не выполняй; делай все так, чтобы тебя слушались и боялись; если же поднимется голос недовольства — режь языки; потребуют справедливости — разбивай головы.

— Это всё простые вещи, они не требуют никаких затрат или усилий и приносят полное послушание, — говорил он своим приближенным.

Можно было подумать, что Мука-порис — само воплощение зла и силы. Но его неотступно преследовал страх, что поднимется кто-нибудь сильнее его. И страх этот он гасил, наблюдая взаимное истребление родов. Он-то, Мука-порис, никого и пальцем не тронул. Заботился только об устроении охотничьих развлечений и разных увеселений. На охоте он по-прежнему показывал свое искусство стрельбы из лука, а на пирах наслаждался созерцанием разгоряченных от вина тарабостас, ломающих друг другу кости.

Чтобы развязать себе руки и избавиться от ответственности перед общиной, Мука-порис распустил отряды воинов, содержание которых оплачивала община. Он продал корабли, а для личной охраны призвал наемников из Тиры. Таким образом, он уже не должен был ни перед кем отчитываться.

Первую годовщину принятия символов власти он отметил тем, что приказал снести столбы с законами Аптасы. Это был знак, показавший людям, что колесо несчастий завертелось.

Вскоре Дувру покинули гончары и резчики по дереву, кузнецы, золотых дел мастера…

Город стал быстро приходить в упадок. Виноградники зарастали сорняками, пасеки встречались все реже, отары редели. Все это являло собой яркий пример того, что бывает, когда волка допускают сторожить отару…

Теперь старики, отошедшие по возрасту от дел общины, жили лишь воспоминаниями, а молодые не смели перечить предводителю и мирились с положением рабов в своем собственном доме.

Следуя приказу нового предводителя, дочери Герулы поселились во временных хижинах. Загон на холме разрушился, а дом красавицы Асы-тедис опустел…