Под знаком змеи

Глава четвертая ДЕВУШКА С ВОЛОСАМИ ЦВЕТА СПЕЛОГО ОВСА

После поражения у колодца Дасия отряды свободных даков почти распались. В голове принца Даоса стала кружить мутящая разум мысль: ничего другого ему не остается, как покончить с жизнью.

Он посмотрел на свой меч, еще красный от крови врагов, и повернул его острием к себе… Однако в то же мгновение чья-то небольшая, но твердая рука выхватила меч.

— Что ты задумал? — вскричал Андреас, телохранитель. — О нас ты не вспомнил?

Принц Даос потупил голову, ему стало стыдно.

Андреас протянул ему меч:

— Возьми обратно, он должен разить врагов, а не твое сердце!

Юноша отвязал рог от пояса, поднес его ко рту и протрубил на все четыре стороны земли, что протянулась между Карпатами и Тирасом. Это был знак сбора остатков войска.

— Сюда! Сюда! Собирайтесь! — гудели долины и леса.

Принц поднял на Андреаса свои светлые глаза, грустно улыбнулся и стал отвязывать рог на поясе. Мгновение он постоял в нерешительности. Затем поднес рог ко рту и повторил призыв, вознося его к далям и зорям…

Вскоре вокруг них стали собираться воины. Выходили из молодого леска и из-за холмов, удрученные своим поражением, измученные кровоточащими ранами.

— Сородичи мои! — сказал принц Даос. — Я собрал вас, чтобы решить, что делать дальше. Подумайте, мы единственные, кто может еще держать меч и владеть луком, — защитить наших отцов, жен и детей!..

Он открыл им всю горечь своего сердца, призывая найти всем вместе путь к спасению рода.

Возобновлять сражение не имело никакого смысла — силы были неравны. Враги окружали их с трех сторон, и неоткуда было ждать помощи… Возвращение к сожженным очагам также невозможно: Ветиус Сабианус охотился за всеми, кто осмеливался вернуться. «Только выжженная пустыня вдоль границы принесет нам спокойствие, — повторял этот римлянин. — Вот уже семьдесят четыре года мы не знаем ни дня тишины из-за этой змеи. Срезаем ей одну голову — появляются другие…»

Изгнанные из долины Гиераса свободные даки направлялись к Пирету. Люди жили надеждой, что найдут пристанище у родственных племен.

Принц Даос со своим воинством должен был выбрать одно из двух больших поселений восточных гетов — Дувру или Патридаву. Первое находилось, как мы уже знаем, на правом берегу Тираса, второе — на левом берегу Риаса. Чтобы добраться до любого из них, нужно было пуститься в обход то ли с юга, то ли с севера, так как прямой путь был закрыт непроходимыми лесами.

Предложение пробираться с юга принц отверг с самого начала: в нижней части Пирета, до самого впадения его в Истр[22], на востоке и западе простирались кочевья роксоланов. Когда-то под предводительством Сусагуса это племя воевало рядом с гордым Децебалом против римлян из нижней Моэзии[23], но время то давно прошло, — с помощью подачек и разного рода ухищрений Рим сделал их своими пособниками и союзниками в борьбе со свободными даками. Теперь, лишь только выпадал случай, роксоланы выходили на большую дорогу, устраивали засады и нападали на толпы беженцев.

Предложение дойти до Патридавы также было отвергнуто принцем Даосом: спуститься по воде Риаса вниз было невозможно из-за трясины, протянувшейся на много километров в верхней части реки.

Итак, им оставалось одно — пробираться в Дувру, двигаясь на север почти до границы с поселениями бастарнов. По этому пути шли возчики соли; дорога вела к Тирасу.

Так они и сделали. Созвали тарабостас, хлебопашцев, пастухов, и все вместе решили отправиться в поисках своей звезды, которая то ли светила им, то ли нет за далями и горизонтами…

Они переправлялись через реки и ручьи, обходили лагеря и поселения кочевников, стеной вставали, когда те, оседлав коней, секирами пытались разогнать скитальцев. Временами они оставляли на своем пути кровавый след.

Порой путники делали длительные привалы, на целые недели и месяцы, воздвигали алтари богам-покровителям и жертвовали им самых жирных животных из своих отар.

Постепенно поток людей редел: одни, устав от долгих дорог, устраивали временное жилье; другие, более удачливые, набредали на хорошие земли в укромных местах и в спешке строили себе хижины: росли новые поселения.

Вместе с принцем к конечной цели, в Дувру, шли лишь те, кто был связан с ним клятвой следовать за ним. Это были преимущественно тарабостас, а также те пастухи и пахари, которые стали воинами, надев туники и взяв в руки мечи и луки. Они, их жены и дети составляли свиту принца.

Изгнанники приближались к концу своего пути. Плоты, сколоченные на скорую руку, скользили вниз по реке. Время от времени они должны были останавливаться и поджидать стада, которые шли за ними по берегу.

Между тем конные лазутчики, посланные вперед разузнать положение в Дувре, принесли неожиданную весть: тирагетами предводительствует некто Мука-порис!

Принц Даос ничего не знал об этом правителе. Ему были известны похвальные дела младшего сына Гетиуса. А о том, что в Дувре произошли перемены и что Аптаса сгинул или, быть может, попал в рабство к тирийцам, он слышал впервые.

Желая выяснить, что готовит ему судьба, принц отправил к предводителю послов во главе с мастером-оружейником Артилой. Старик жил в молодости в Дувре, знал местные обычаи, и ему было поручено подготовить договоренность между двумя племенами — тем, что жило в спокойствии на — земле своих предков, и другим, которое скиталось по свету.

Пока караван плотов поджидал гонцов в теснине реки, Даос не находил себе места от нетерпения. Что ответит им новый предводитель?

И вот послы возвратились.

— Великий тирагет, — с горькой усмешкой доложил старик Артила, — отказался от союза с нами. Он не желает даже принять нас в своем городе.

На лицах людей отразилось недоумение — они не ожидали такого поворота. Надежды, которыми они жили много недель и месяцев, пошли прахом. Враждебный ветер дул со всех сторон. Женщины стали осыпать имя Мука-пориса страшными проклятьями:

— Чтоб ему вороны глаза выклевали!

— Пусть зубр нападет на него в самый счастливый его день и разорвет ему внутренности!

…Принц Даос был высок и широкоплеч. На лбу, обрамленном светлыми волосами, он носил золотой обруч, единственное, что отличало его от других воинов. Расстроенный плохой вестью, он поднес ко рту рог и созвал мужей на совет. Каждый должен был сказать свое слово.

Андреас и другие молодые воины предложили принцу наступать на Дувру и взять ее силой.

Предложение многим понравилось, и его поддержали: люди горели желанием отомстить за обиду.

Однако принц Даос охладил их пыл.

— Нет, воины, — сказал он решительно. — Пока оставим Дувру в покое. Мы должны восстановить свои силы, укрепиться здесь и подготовиться. Мука-порис у себя дома, а мы — изгнанники…

Так и договорились. День и еще полдня ждали в теснине, пока мужчины постарше не выбрали место для стоянки. Они решили обосноваться у поворота реки, где начиналась низина. Стали прикидывать, где засеют поля, где построят хижины, а где будут пасти свой скот под этими голубыми небесами, в высоких и сочных травах. Никто и ничто не могло им помешать: они были за пределами Дувры, на противоположном берегу реки. Лес для постройки хижин и камыши росли рядом — протяни лишь руку…

Шло время. Утрами по лучистой глади Тираса пробегала рябь…

Скоро у поворота реки появилась первая хижина.

Вечерами допоздна виден был огонь костров, слышались лай собак, ржание лошадей и блеяние овец. Иногда на рассвете трубил рог.

Что думали об этом обитатели Яла-чолы? Они ведь мечтали, чтоб на эти пустынные земли пришли люди из их рода-племени. А сейчас их охватывала тревога, и они не знали, что думать. Хотелось познакомиться с новыми соседями, но те разбили лагерь на другом берегу и словно бы избегали встреч с семьей мастера.

Ептала видела в этом знак враждебности.

— Да они просто не подозревают, что тут есть еще кто-то живой, — успокаивал ее муж.

— Меня они не могли не заметить, — не согласилась Мирица. — В горловине ручья я столько раз возилась с коноплей…

— И меня, ясное дело, видели… — подхватил Алученте.

— Если они избегают нас, то и мы не будем показываться им на глаза, — решила Ептала.

Как-то утром они услышали удары молота о наковальню, ветер донес до них запах угля и жженого железа.

На этот раз забеспокоился Басчейле.

— Слышишь? — удивился он. — У них там есть мастер!

— Ну и на здоровье, — отвечала ему жена. — Тебя это разве касается?

— Касается, я должен его видеть! Может быть, я нужен этим людям. И потом, я хочу знать, что они делают…

— Оружие, что еще могут делать, если бьют железо!

— Почему обязательно оружие? Точно так же делают плуги, бороны…

— Прошу тебя, Басчейле, не покидай нас и займись своим делом. Если ты им понадобишься — они придут сюда!

Однако его одолевали раздумья. Скитальцы наверняка шли в Дувру. Почему же они не продолжили свой путь? Что за дела у них здесь, и когда они их закончат?

Любопытство толкало его пойти и выяснить все это там, на другом берегу. Однако привычная осторожность удерживала на месте.

Басчейле вернулся к своим инструментам и стал работать с еще большим рвением, говоря себе, что, так или иначе, скоро все разъяснится. Вот прослышат люди о его мастерстве и придут, как приходили в Краса-паре. Он покажет им лики богов, вышедшие из-под его резца, и они оценят их, сообразно своему разумению, и воздадут ему должное.

Ептала относилась к его намерениям с недоверием и даже враждебно. Алученте она велела не показываться на реке, Мирице — пасти овец только за ивами.

Но все ее предостережения были напрасными. Дети с интересом каждый день наблюдали за соседями; напрягали слух, чтобы уловить обрывок разговора; иногда показывались на реке — именно тогда, когда там были эти люди, нарезавшие камыш или лозу для хижин и загонов.

Алученте обычно отправлялся с утра на охоту. Он охотился до тех пор, пока ему не удавалось подстрелить что-нибудь подходящее; затем потихоньку пробирался на скалу, поросшую вереском, и прятался, следя за движением на том берегу.

От реки берег был скрыт зеленой завесой из камыша и тростника, внутри которой гудели болотные птицы; за ним поднимался земляной вал.

Вначале там стояли шатры, снятые с плотов. Потом их место заняли сплетенные из жердей и облепленные землей хижины. Здесь же, неподалеку, были построены и загоны для скота.

В верхней части реки, прямо напротив леса, привязывали к берегу веревками плот. С его помощью люди переправляли срубленный лес на берег. После бревна грузили на подводы и отправляли к новому поселению.

Это продолжалось до середины лета, пока соседи не переключились на работу в поле. За короткое время они обработали пригодную для посевов землю, в которую намеревались бросить алаки[24], принесенные с гор.

Однажды Алученте, вскарабкавшись на свою скалу, увидел чудо: на белой полоске песка у воды сидела обнаженная девушка. Ее тело было тонким и смуглым, может быть от загара, волосы цвета спелого овса падали на плечи, она щурилась от бликов на воде.

Присев на одно колено, девушка рисовала на песке прутиком. С высоты хорошо были видны контуры лошади в безумной скачке.

Сердце охотника забилось учащенно от неведомого прежде волнения. Чувство стыда и юношеской робости приковало его к скале.

Вскоре девушка поднялась на ноги. Красота и изящество ее тела снова поразили его. Он теснее прильнул к своей каменной плите, на которой ночью отогревались змеи. Плита была горячая, и он взмок; кровь стучала у него в висках.

Девушка вновь присела на колено — по другую сторону от рисунка. Рука, державшая прутик, взлетала вверх и легко опускалась.

Лошадь была еще без головы. Девушка перепрыгнула через линии ее передних ног и снова склонилась над рисунком. Вот уже грива развевается на ветру. А вот и морда коня, вытянутая вперед и чуть в сторону, будто конь хочет схватить зубами невидимого врага.

Девушка продолжала трудиться, не подозревая, что кто-то следит за ней пристальным взглядом.

Глаза охотника между тем горели, не в силах оторваться от завораживающего зрелища. Рисунок на песке бередил в нем новые странные чувства. Он молился богине Бендис, чтобы она продлила эти мгновения, наполнявшие сердце каким-то восторгом.

Созвездие Льва уже уступило место знаку Девы. Земля дремала в сладкой полуденной истоме. Ни дуновения ветра, ни облачка на небе — вся долина была полна какого-то чародейства. Тирас блестел, как гигантская змея. Птицы в тростнике утихли. Из-за земляного вала поднимались вверх струйки дыма.

Вдруг над скалой пронеслась размашистая тень. Ягнятник-бородач! Алученте вскочил на ноги и, вытащив лук и стрелу, прицелился. Сильно натянув тетиву, он выпустил стрелу. Бородач забился, заметался и, потеряв равновесие, упал на полоску песка за спиной девушки.

Она вскрикнула и резко выпрямилась. Увидев поверженную птицу, повернула голову и посмотрела на скалу. Там стоял стройный юноша с луком в руках и улыбался ей.

Девушка кинулась в реку, размахивая руками и поднимая брызги во все стороны. Когда вода дошла ей до пояса, она протянула вперед руки и, извиваясь, как рыба, нырнула.

Алученте увидел ее вновь уже на том берегу. Он удивился сноровке, с какой она плавала под водой. Подхватив одежду, блеснувшую на солнце, незнакомка скрылась за высоким тростником. Вскоре она вновь появилась, теперь уже одетая. Девушка смотрела в сторону охотника. Он сделал ей знак рукой, приглашая вернуться, но она направилась к новому селению.

Алученте остался на скале, чтобы посмотреть, в какую хижину она войдет. Он не отводил глаз от другого берега, не замечал даже, что солнце вовсю жарит спину. Однако девушка будто сквозь землю провалилась.

Алученте спустился на полоску песка. Птица была мертва. Он взял ее за крылья и швырнул далеко на середину реки. Потом увидел на сыром песке следы от ног девушки. Сердце его сжалось от чувства потери. Радость и волшебство этого дня разметались, как пух одуванчика. Его печалило все — река, следы на песке и этот конь, который несся вскачь и вдруг застыл, будто околдованный кем-то…

Желтая свеча лета таяла, укорачиваясь с каждым днем. Плоды земли полнились соком и румянились. Злаки клонили свои тяжелые, полные семян, колосья. Птицы вывели птенцов и теперь низко летали огромными косяками. Лани появлялись на опушках леса, большие и гладкие.

Алученте тосковал. Ему почудился было проблеск любви в жесте пастушки, подарившей ему головку сыра. Но на тот зов он не пошел, носил в душе ее облик, расцветив его юношескими мечтаниями.

Сейчас по размытому временем изображению всходили побеги другого, жгучего чувства.

— Я жду тебя! Глаза мои прикованы к твоему берегу, — шептал он, сидя на белом камне, поросшем цветущим вереском. — Вокруг меня бродит горькая кручина…

Алученте вглядывался, щурясь, в тростник, полный света.

— Знаю, что ты вернешься, — еще красивее, чем ушла, — твердил он, как заклинание. — Я жду. Ты должна закончить свой рисунок на песке, пририсовать летящие стрелы рядом с крылатым конем…

В душе молодого охотника пустила свои ростки любовь. Даже когда он уходил на охоту, в глазах его трепетал и переливался на солнце зеленый тростник, к которому она бежала.

Однажды в полдень, когда земля была в легкой дымке от летящих по ветру семян, судьба смилостивилась над ним. На том берегу показалась знакомая фигурка. Он в тот же миг поднялся во весь рост и сделал ей знак рукой, зовя продолжить работу: конь ждал ее, вскинув передние ноги в скачке. Она покачала головой, давая понять, что не придет.

Прошло еще несколько дней. Она появлялась и исчезала, заставляя его страдать.

Тогда ему в голову пришла мысль. Оторвав стебелек с цветочками вереска, он привязал его травинками к одной из своих стрел и послал на противоположный берег.

В первое мгновение девушка испугалась, отступила в тростник. Но любопытство пересилило страх — и она подобрала стрелу с веточкой. Подошла ближе к воде, поднимая стрелу вверх и показывая, что поймала подарок. Алученте улыбнулся и снова позвал ее к себе. В тот вечер они искупались, каждый у своего берега. Потом девушка взяла стрелу, поклонилась заходу солнца, а может, охотнику, и пошла к хижинам.

На другой день Алученте вновь увидел ее на том же месте. Он спустился со скалы и поискал вокруг какой-нибудь цветок, но не нашел. Раздосадованный, снял одежду и пошел к реке, решив переплыть ее. Но девушка убежала.

Так он провел неделю: то охотился, то бежал стремглав на поворот реки, где она появлялась, дразня его, а потом исчезала.

Однажды он нашел два цветка бессмертника и отправил их тем же способом. На этот раз она не испугалась. Алученте пустился к ней вплавь. Девушка не сдвинулась с места, наоборот, весело смеялась: видно, этот парень — неважный пловец, вода попадала ему в уши, в нос, и он громко фыркал. В конце концов он повернул назад.

Девушка еще посмеялась над ним и ушла.

В полдень следующего дня Алученте застыл на месте от радости: она входила в реку. Когда вода дошла ей до пояса, легко сняла рубашку через голову и поплыла, держа ее в приподнятой руке. Ближе к песчаной полоске она оделась, не выходя из воды, и подошла к рисунку на песке.

Алученте был заворожен: девушек красивее он не видел. Ее простая домотканая рубашка была прошита у рукавов и ворота красной нитью, что придавало ей особую прелесть. Волосы цвета овса падали на плечи, и от них исходил пар.

Видя, что он стоит точно прикованный, она крикнула ему с усмешкой:

— Ну, я пришла, охотник! Что ты хотел мне сказать?

— Первое: почему ты смеялась надо мной? Потому что я плохо плаваю, да?

— Еще бы не смеяться! Торчишь целый день на берегу, а плавать не умеешь!

— Ты думаешь, не умею? А может, я притворялся, чтобы посмешить тебя?

— Выходит, ты обманщик?

— Да нет! Я только хотел, чтобы ты не боялась меня и не убегала.

— Бояться тебя? И не думала!

— А в тот день, когда я убил ягнятника? — Он подошел к ней. Сердце Алученте переполняли трепет и нежность, но он старался подладиться к словам и поведению девушки, чтобы не спугнуть ее.

— Тогда — испугалась немного! — Она наклонилась и поправила на песке еще видимый контур гривы коня, развевающейся на ветру.

— Немного, не больше?

— Чуть-чуть. Все ведь случилось так неожиданно. Но ты не воображай, что я тебя боюсь!

— Не воображаю. И вижу, что ты отважная девушка… Если хочешь, я возьму тебя на охоту.

— Ха! Я уже поняла, что ты охотишься и можешь пронзить в небе птицу. Но кто ты такой, еще не сказал!

Юноша, казалось, не понял вопроса, он постоял в раздумье, затем ответил с достоинством:

— Я… Алученте!

— Алученте? — удивилась она.

Он смутился, не поняв ее удивления.

— Да, Алученте. А что?

— Почти так же зовет наш принц Даос своего коня.

— Правда? У вас там даже принц, оказывается, есть? — Он рассмеялся, указывая на хижины.

— Есть, — ответила она с ноткой высокомерия в голосе и наклонилась, чтобы еще что-то подправить в рисунке.

— А это, случайно, не лошадь твоего принца? — Охотник, казалось, был несколько задет.

— Не-е-т! — протянула она, качая головой. — Принц Даос украшает своего коня золотой попоной…

— Он, видно, богат, твой принц?

— Очень богат, Алученте.

Услышав вновь свое имя из ее уст, он немного растерялся: она произнесла его как-то насмешливо. Видно, ей нравилось подтрунивать над ним.

— Послушай, — сказал он. — Я понял, кто твой принц и как зовут его коня. Но ты не сказала мне, как тебя зовут. И еще: кто ты и откуда пришли вы в эти края? Ведь ты говоришь на нашем наречии!..

— Ха! — снова воскликнула девушка с усмешкой. — Ты хочешь сразу узнать слишком много. Я внучка дедушки Артилы, оружейника. Слышал о нем?

— Странный вопрос, откуда я мог слышать?

— Ага, догадываюсь! Ты удрал из Дувры?

Алученте покачал головой:

— Я ее даже не видел!

— Так ты не из Дувры?

— Я из Краса-пары, мы изгнанники… Но скажи, наконец, кто ты?

— Я внучка дедушки Артилы. Меня зовут Роместа, что значит опора и радость… Только… — она горестно вздохнула, — только родители мои попали в руки к роксоланам. Я потеряла их, когда была совсем маленькой… Что еще тебе сказать? А, да, мы жили в крепости Тарпо-дизос, откуда нас выгнали наемники Ветиуса Сабиануса!

— А принц, он что, родственник тебе или любимый? — допытывался Алученте.

— Ни то, ни другое. Он хороший и умный человек. Воевал с римлянами и теперь пришел к Тирасу, чтобы найти тишину и покой… Мой дедушка — его советник и оружейник рода. Если хочешь научиться ремеслу, приходи к нам, дедушка научит тебя делать разное оружие…

Юноша улыбнулся, глядя на нее с восторгом. Она была такой же ящерицей, как Мирица, которая все уши ему прожужжала, что он лентяйничает.

— Нет, Роместа, — сказал он. — Мне нравится бродить по лесам и охотиться. К тому же мой отец тоже мастер. Работает по дереву.

— Ну хорошо, а воином… ты не хочешь стать? — спросила она с хитринкой в глазах; цель ее знакомства с юношей была определена принцем Даосом: «Ты умная девушка, привлеки своего охотника на нашу сторону».

— Воином? — удивился Алученте. — А зачем и с кем мне воевать? Вас много, а я один. И потом, посмотри на меня: топор за поясом, лук за плечом, а стрела моя бьет без промаха, ты же видела!

— Хвастунишка! — пожурила его Роместа. — Ну, скажи, в таком случае, что ты будешь делать, если сюда придут римляне или другие враги? Как ты один с ними справишься?

Юноша задумался. Вопрос был колючий.

— Почему молчишь?

Он приложил руку ко лбу, мгновение поколебался.

— Ты правильно спросила. В нашем роду мало воинов, поэтому мы и стали скитальцами… Если кто-нибудь нападет на вас, я приду на помощь.

— Значит, станешь воином? — уточнила она.

— Если ты этого хочешь!

В тот день они говорили обо всем, что приходило на ум, — рассказывали друг другу разные истории, случаи, которые с ними происходили, поверяли свои думы.

В следующие дни они купались, искоса взглядывая друг на друга. Залезали на каменные плиты, что на вершине скалы, и отогревались на солнце, плели венки, бросали камешки в воду…

Вскоре Роместа сопровождала Алученте на охоте. Дедушка Артила сделал ей небольшой лук, быстрые и легкие стрелы. Теперь они целыми днями пропадали в лесу, преследуя то белку, то зайца… Им встречались и кабан, и зубр, но охотники избегали столкновения с ними.

Однажды они охотились допоздна, и вечер застал их в дальней части леса. Разыгралась непогода — гроза с проливным дождем, и оба спрятались под кроной старого дуба. Дождь лил все сильнее, наполняя овраги; ручьи с грохотом неслись вниз.

Настала темная ночь, возвращение к дому было невозможно. Затем небо прояснилось: засияли первые звезды, но ветер продолжал дуть, раскачивая верхушки деревьев. Стволы глухо скрипели; казалось, змеи вылезли из дупел, поднялись на хвосты и замерли в ожидании жертвы.

Роместа начала дрожать. Алученте снял с себя козью шкуру и завернул в нее девушку. Она задрожала еще сильнее, проговорив:

— Иди и ты сюда, а то замерзнешь.

Он подошел. Прикрывая Алученте частью шкуры, она обняла его, — движение было естественным и неодолимым, как стихия, — и они так стояли, тесно прижавшись друг к другу, пока не прояснилось.

Вокруг все звенело потоками воды, буря выгнала из нор зверей, сломала много деревьев, но они ничего не слышали и не видели, опьяненные счастьем. Алученте набрал хворосту и мха, сложил под деревом, и они сидели там, как на алтаре, защищенные от опасности.

Здесь и застало их утро.

О тайне их любви не знал никто, кроме Мирицы и Андреаса, оруженосца принца. Как-то он встретил дочь мастера у конопляного поля и влюбился в нее. Мирица смеялась и шутила с ним, но не разрешала приблизиться и поцеловать, что еще больше горячило его. Тайком он почти каждый день приходил к реке и плавал вблизи того места, где девушка выдергивала коноплю и связывала ее.

Вскоре Алученте подружился с Андреасом и брал его с собой на охоту.

Так пролетел месяц под знаком Девы и месяц под знаком Весов; пришла осень. Конь, нарисованный Роместой, продолжал мчаться, выбросив вперед копыта, — после того дождя она вновь нарисовала его на том же месте, в память начала их любви.

— Я дарю его тебе, — сказала она однажды. — Хочешь?

— Хочу. Только не знаю, чем же мне-то тебя одарить… у меня нет ничего похожего. Хотя погоди! — Алученте сунул руку в колчан со стрелами и вытащил осколок голубого камня. — Вот! — И положил его Роместе в ладонь.

Он рассказал ей, как похвастался однажды сестре, что принесет с охоты трех перепелок, и не принес; зато нашел этот красивый камень.

— Надо бы показаться твоим родителям, — сказала она вдруг, задумавшись. — Мы провели уже много дней вместе.

Охотник поцеловал ее, выражая свою радость и согласие. Он сплел венок из листьев и поздних бессмертников и надел ей на голову, проговорив:

— Под этим солнцем, на этой земле, Роместа, избранница моя, пусть охраняет тебя богиня Бендис.

Она сплела такой же венок и надела ему на голову почти с теми же словами:

— Под этим солнцем, на этой земле, Алученте, избранник мой, да будет над тобой покровительство всесильного Марса Гривидиуса.

И они пошли к хижине в Яла-чоле — Алученте впереди, девушка позади. Пройдя между ивами, вышли на поляну. Перед ними змеилась тропинка, поднимавшаяся на плато. Овцы паслись за ивняком.

На краю поляны Роместа остановилась, и Алученте шепнул ей что-то на ухо.

Басчейле и Ептала не знали, что и подумать. Это сон или явь? Их мальчик держал за руку девушку, тоненькую как тростиночка, которая была одета в рубашку, прошитую красной нитью у горла и рукавов. У обоих на голове венки из листьев и цветов…

— Кто эта девушка? — повернулась Ептала к дочери; та хитро улыбнулась.

— Спроси ее, она сама тебе скажет. — Мирица убежала в хижину.

— О богиня Бендис, каких непослушных детей ты мне дала! — вздохнула женщина.

Молодые остановились перед хижиной.

— Это мои родители, — сказал Алученте. — Мама Ептала и отец Басчейле. — Девушка склонила перед ними голову; они между тем мерили ее взглядом, не произнося ни слова.

Их молчание смущало ее. Она постояла в нерешительности, не зная, что сказать. И вдруг ей стало стыдно: по старинному обычаю полагалось, чтобы девушка ждала, пока придет жених и договорится с ее родителями о цене. Ни она, ни Алученте не подумали об этом, им было достаточно того, что они любили и не мыслили жизни друг без друга.

— Милая девушка, — не знаю, как тебя зовут, — войди в наше скромное жилище, — произнесла наконец Ептала. — Ты, наверное, устала с дороги.

— Меня зовут Роместа, — ответила девушка и поклонилась ей снова.

На пороге дома показалась Мирица.

— Входи, входи, Роместа, — сказала она ласково и взяла ее за руку.

Если в первое мгновение девушка растерялась, то сейчас приходила в себя. В словах двух женщин она почувствовала участие и теплоту, которых ей столько времени недоставало.

Дедушка Артила был добрым и понимающим, но дедушка есть дедушка, — ей не хватало материнского, женского тепла. «Бедная мама! Где ты сейчас? Может быть, томишься где-то в рабстве, а может, и в живых уже тебя нет, — думала она. — Сколько лет и зим прошло с тех пор…»

Когда Роместа вошла в хижину, Басчейле поправил обруч на лбу и ушел продолжать работу. Мастер начал вырезать фигурку жены: Ептала на глазах старела, и он хотел запечатлеть в дереве ее былую красоту… Однако работа не шла — его занимала девушка. К тому же, мастеру хотелось узнать от нее новости о людях с поворота реки. Много воды утекло вниз с тех пор, как они там поселились, но никто из них так и не вошел в его двор. Почему? За кого эти изгнанники принимают их?

На Алученте он не сердился — пришло время парню привести в дом невесту. Мастер был даже рад, что его сын разобрался в этом деле без помощи отца и матери. О девушке же можно было сказать одно: чудо, взявшееся невесть откуда.

Он бросил строгать и отправился в дом.

Роместа хвалила их жилье:

— У вас очень хороший домик. Наши хижины ставили на скорую руку. Слепили кое-как, чтоб успели высохнуть до осенних дождей…

Ептала угощала ее лепешками с маком. Алученте налил в кружку медового напитка, который сам приготовил.

Басчейле время от времени поглядывал на Роместу.

У нее был тонкий и нежный овал лица. Такой была когда-то и его Ептала… «Боги, как быстро летит время… В труде, в огорчениях и тревогах… Но все это проходит, остаются вечными лишь воспоминания молодости…»

Басчейле стал задавать девушке самые разные вопросы: какова жизнь людей в новом селении; что думает делать дальше принц Даос и почему он не продолжил свой путь к Дувре; не нужны ли им образы богов и не желают ли люди заказать красивые резные ворота, — много разных вопросов, которые не давали ему покоя.

Роместа отвечала насколько могла обстоятельно, желая его порадовать. Только на вопрос о воротах ответила как-то неуверенно, что было, впрочем, понятно: изгнанники ведь остановились у изгиба реки на время, — раньше или позже они собирались поселиться в Дувре.

Невеста Алученте пришлась по душе обитателям Яла-чолы. С того дня они ждали ее у себя с нетерпением.

Лодка мастера нет-нет и переплывала на тот берег. Ему рассказали, что люди принца приняли их вначале за подданных Мука-пориса, потому и обходили стороной его двор.

Узнав про мастера из Краса-пары, поселенцы стали приплывать к нему в лощину. Одному требовался ковш, другому — деревянная мерка, третьему — бочка. Теперь у Басчейле было столько заказов, что он едва справлялся.

Как-то Роместа сказала Алученте:

— Я попросила дедушку Артилу сделать тебе хороший кинжал, а камень, который ты мне подарил, вставить в рукоятку. Пойдем посмотрим, что он сделал.

Кинжал был поводом. Охотник еще не виделся с дедушкой, чтобы попросить ее в жены, и она решила устроить эту встречу.

Алученте обрадовался, как ребенок, взял ее за руку и повел к лодке. Но она захотела пойти сначала к скале, у которой началось их знакомство. Там оба постояли немного, потом спустились вниз. На песчаной косе поискали контуры коня, размытые дождями…

Вода в реке была чистой и еще теплой. Они поплыли. Роместа, которая лучше плавала, взяла и его одежду. На другом берегу оба отдохнули и обсохли. Тростник уже не гудел от криков птиц. Его пронизывал желтый тихий свет, наполняли свежесть и прохлада.

Алученте вспомнил, как посылал ей цветы и как она испугалась первый раз и убежала в тростник. Они посмеялись и пошли к дедушке Артиле.

Проходя через новое поселение, юноша с удивлением разглядывал маленькие домики с островерхими тростниковыми крышами и окнами, глядящими на солнце. Домики были обмазаны белой глиной.

— А где ваши люди брали глину? — спросил он удивленно.

— На том берегу сколько хочешь.

Охотник посмотрел на нее с недоверием: что-то он не замечал, чтобы кто-нибудь копал на их стороне глину. Брали хворост, бревна, камни… Когда он сказал об этом, Роместа снова затеяла игру:

— Воины принца Даоса — невидимки, духи, которые появляются и пропадают в ночи. Не веришь? Спроси Мирицу — она подтвердит, потому что видела их. По ночам они пробираются в виноградники Мука-пориса, охотятся в лесах Дувры, берут глину из-под самого твоего носа…

— Постой, но как же все-таки они ухитряются стать невидимыми? — серьезно спрашивал он, подогревая ее веселость.

— Очень просто, — смеялась она. — Когда приходят в Дувру, притворяются нищими; когда идут рвать виноград — надевают волчьи шкуры и рога…

Так, смеясь и болтая, они подошли ко двору дедушки Артилы и сразу стали серьезными. Дом его, как и все остальные, был с островерхой камышовой крышей, двумя окошками из свиного пузыря и узкой дверью.

Около дома стоял стог сена, дальше — кузница, стены ее были оплетены полукругом из прутьев, а внутри виднелся глиняный очаг и меха из воловьих шкур.

Дедушка услышал шаги и поспешил им навстречу.

— Добро пожаловать, сын мастера из Краса-пары! — сказал он. — Можешь ничего не говорить, если тебе трудно подобрать слова. Роместа мне все рассказала. Ты искусный и смелый охотник…

Алученте покраснел, ругая себя, что не догадался принести зайца. Так полагалось бы настоящему охотнику… Он стоял, смущенный от этой мысли. «Да и Роместа хороша, — думал он про себя. — Не могла подсказать…»

— Дедушка, не хвалите меня, я исправлю свою ошибку…

— О какой ошибке ты говоришь, юноша?

— О той, про которую сами знаете, если расхваливаете меня…

— Ну-у! — старик засмеялся. — Ты еще поймаешь зайца, отведай-ка пока хлеба-соли в нашей хижине.

Он был невысокого роста, с козлиной бородкой и большими, в узловатых венах, руками, испачканными углем. На голове у него была смушковая шапка, на ногах — такие же опинки, какие носили Алученте и его отец.

Юноша поблагодарил дедушку Артилу за хлеб-соль и сказал, зачем пришел:

— Отдайте за меня Роместу, мы хотим быть вместе в радости и горе. Я буду добр к ней.

Старик погладил бороду, помолчал и посмотрел на него. Потом положил руку ему на плечо.

— Вижу, что ты не возомнил о себе и выше своей мужской гордости ценишь ее, мою отраду. Если боги хотят, чтобы вы были вместе — я не против. Пусть будет так, как вы решили! — Он подошел к молодым, поцеловал обоих в лоб, затем вложил ее руку в руку юноши, сказав: — Богиня Бендис пусть направляет ваши мысли и дела!..

После этого дедушка и Алученте пошли в кузницу.

Роместа осталась хозяйничать в хижине, белой, как раковина. Собрала еду со стола, разбросала мяту по земляному полу и пошла к сундуку из лозы, что стоял под окном. В нем, сплетенном еще ее матерью, она хранила свое приданое: конопляные рубашки, стиранные в щелочи золы, чтобы сделались тонкими, шерстяную тунику, длинные чулки, постолы, прошитые красной нитью, платок, а также украшения — костяной гребень, медную пряжку, стеклянные бусы… Еще у нее была дудочка из бузины с надрезами — осталась от отца, который был пастухом.

Дедушка Артила не позаботился о том, чтобы собрать ей настоящее приданое, да и не смог бы это сделать при всем желании: он мастерил оружие для воинов и получал за это лишь хлеб насущный. Его жизнь принадлежала принцу Даосу, которому он служил много лет верой и правдой.

Когда Алученте вернулся в хижину, то застал Роместу с мокрыми глазами.

— Плачешь? — спросил он обеспокоенно и посмотрел на нее долгим взглядом, не понимая, что случилось.

— Нет, — ответила она. — Готов твой кинжал?

— Осталось камень приладить. Пойдем, посмотришь.

Дедушка Артила уложил осколок в приготовленную выемку и теперь закреплял его, тихо постукивая молоточком. Получилось красивое оружие.

— Носи на здоровье, — сказал он Алученте. — И если враги заставят тебя вытащить его из ножен, помни: твоя рука не должна дрожать!

Алученте посмотрел на голубой камень — будто чей-то открытый глаз. Мастер так уложил его, что все три буквы-царапины были видны. Он прочитал их по отдельности, потом соединил:

— Аса.

— Что значит «Аса», дедушка? — спросила Роместа.

— «Аса» значит любовь, дитя мое… Смотри, сохрани ее в целости и чистоте.

Алученте приладил кинжал к поясу и поблагодарил старика, обещая в скором времени прийти с зайцем.

На празднике проводов последнего листа сыграли свадьбу. В Яла-чолу пришли девушки и парни из нового поселения, и было большое веселье. Играли на цитре, нае и дудочке. Затеяли хоровод вокруг жениха и невесты, у которых на головах были венки из красно-желтых листьев. Дедушка Артила вспомнил свою молодость, а Басчейле — свою; они пили медовый напиток, смешанный с красным вином из бурдюка, — его прислал молодым в подарок принц Даос.