Подарок рыжей феи (СИ)

36

Снова они очутились перед озером. Заколдованный круг.

Набрав сухих лиан, развели костёр над водой, на своей площадке. Грелись и всё равно дрожали от озноба. Чувствуя, что для жаренных летучих мышей они ещё не созрели, да и после такой "прогулки" аппетит пропал, Виола и Розанчик тотчас же заснули, точно провалились в глубокий обморок. Гиацинт остался сидеть у маленького костра, не в силах даже лечь отдохнуть. Джордано тоже не чувствовал особого желания спать. Он видел: творится что-то серьёзное.

Но что? Почему у них такая странная слабость, только ли от усталости? Или от голода? Но почему тогда есть не хочется, наоборот, скорее тошнит при мысли о еде. И хотя часто нападает нервная дрожь, нельзя определённо сказать, жарко им или холодно в этой могиле. Не мешало бы разобраться, что происходит.

Граф Георгин сверлил взглядом своего "тёзку" по титулу:

— Гиацинт, объясни мне, почему ты так спешишь выбраться из этой пещеры?

— Потому что у нас очень мало времени, — ответил тот, наблюдая, как голубоватые язычки пламени гложут кости лиан.

Джордано знал Гиацинта по времени меньше всех, всего три месяца. Но в дружбе главное не время, а то, какие обстоятельства пережиты вместе и родство душ. Поэтому Джордано Георгин мог считать себя совершенно на равных с давним другом детства Розанчиком, который знал графа Ориенталь больше десяти лет. И Джордано уже успел заметить, что при всех своих актёрских способностях и умении прекрасно скрывать свои чувства, Гиацинт врать совершенно не умеет.

Потому что не хочет. А может, потому, что игра для него — правда, это по-настоящему, а ложь, как ни крути, всё равно — ложь. В любом случае, если сейчас прямо спросить, что за страшная опасность им угрожает, капитан либо упрётся "не скажу", либо скажет всю правду. Врать он не станет.

Раздумывая, как бы получше обойти эту каменную глыбу с восточной фамилией и южным характером, Джордано задержал на друге пристальный взгляд, забыв, что для Гиацинта это уже начало разговора. Он поднял голову:

— Что?

— Где ты так научился? — со вздохом спросил Джордано, сообразив, что плана своих действий он так и не успел придумать.

Гиацинт слегка улыбнулся и подбросил пару веток в костёр:

— У меня тётя — волшебница. — Он мягко посмотрел на расстроенного Джордано: — А вообще-то, пожил бы ты в дороге столько лет, где каждую минуту надо быть настороже, быстро бы научился.

— На море?

— Не только. И на море, и по ландам[1] с цыганами. У нас же в Аквитании сплошь леса, степи да виноградники. И горы. Гуляй — не хочу. Простор…

Джордано понимающе вздохнул:

— Как у нас, в Тоскане.

Гиацинт помрачнел:

— Извини, не хотел напоминать. Домой хочется?

Джордано удивлённо посмотрел на друга:

— С чего бы? Я соскучился, конечно, зато сейчас я попал в настоящее приключение.

— Скажи лучше, влип в историю, — хмуро поправил Гиацинт. Джордано заулыбался:

— Само собой, ты имеешь полное право ворчать на нас. Тебе всё это не кажется фантастическим приключением, которое бывает раз в жизни. А для нас — романтика!

— Романтика… — хрипло протянул Гиацинт и поднял глаза к потолку, где висели переливаясь огненными бликами сталактиты. Помолчав, он серьёзно глянул в глаза Джордано: — Не хочу, чтобы ты оказался прав, насчёт того, что это, как ты говоришь "приключение", будет раз в жизни. — (Граф сухо усмехнулся). — Очень романтично подохнуть, когда вокруг такая красота.

Он щёлкнул ногтем по сталактиту. Эхо отразилось от воды и повторило звук несколько раз, будто начался дождь, пока не заблудилось среди соляных колонн и не смолкло.

— Здорово, — недоумевал Джордано. — Чем же тебе эта пещера не нравится?

Гиацинт насмешливо поднял бровь, и шрам на виске стал заметнее:

— Мне? Мне-то как раз она очень нравится. По сравнению с норвежскими шахтами здесь просто рай!

— С какими шахтами? — удивился граф Георгин.

Гиацинт покосился на спящую рядом Виолу и неохотно объяснил:

— Мне светило рабство на рудниках в Норвегии. В шахтах. Это, по доброте Неро`, было как раз достойным концом моей жизни. Даже мало…

У Джордано глаза стали совсем как чёрные провалы ходов в дальней стенке пещеры:

— Что ж ты молчал? Он же… — Джордано сквозь зубы процедил какие-то итальянские ругательства, вряд ли лицеприятные для принца Неро.

Гиацинт не удержал снисходительную улыбку:

— Эх ты, "милый мальчик из Флоренции", как когда-то назвала тебя мадам Георгина Изменчивая в Париже. Зачем мне рассказывать, если Чёрному Тюльпану пока не удалось воплотить в жизнь свою милую затею. Только, чтоб вы расстроились?

— Расстроились?! — поражённо переспросил Джордано: — Ха! Ничего себе…

— Вот я и говорю, будет очень жаль, если пророчество Неро` всё-таки исполнится.

Джордано умоляюще посмотрел на друга:

— Будь человеком, объясни, что нам грозит? Мне всё кажется, что наверху люди сейчас в большей опасности! А мы? Воды у нас — залейся, воздуха хватает, без еды месяц можно прожить, даже больше и потом, здесь водятся звери, — (он показал на летучих мышей), — съедим их в крайнем случае! Чего нам недостаёт, чтобы спокойно дожить до того времени, когда мы найдём выход? Ведь есть же он?

Гиацинт отвёл глаза:

— Есть, наверное. Вопрос в том, чтоб до него добраться.

— Что нам может помешать? Что нам для этого нужно, чего у нас нет?

— Время, — повторил граф. — И ещё одна вещь… — Он цепко изучал лицо Джордано, словно хотел заглянуть насквозь. — А времени у нас нет. Совсем.

— Почему?

Гиацинт грустно спросил:

— Действительно не понимаешь?

— Нет.

— В таком случае, нам не хватает ещё и третьей вещи: зеркала.

— Не смейся, — нахмурился Джордано. — При чём тут…?

— Ладно…

Гиацинт взял ветку из костра, чтобы не зажигать "Эфедру", которой и так осталось немного, потом передумал и зажёг светильник, тот горел ярче.

— Зачем? Он ещё понадобится завтра. Побереги свет.

— Такими темпами, — печально усмехнулся Гиацинт, — она будет гореть дольше, чем мы проживём. Так что экономия сейчас уже не важна. Иди поближе.

Джордано перебрался к другу и устроился рядом. Гиацинт поднёс свет к спящим:

— Смотри, раз не понимаешь. Хорошо, у тебя загар, у меня, вроде, тоже (да я вообще сейчас не в лучшей форме), но глянь сюда… — он осветил лицо Розанчика.

Джордано удивил вид спящего пажа. Его лицо и щёки, всегда раньше румяные, теперь поражали болезненной, прямо зелёной бледностью. Тени под глазами уже не спишешь только на освещение и двое голодных суток. Из полуоткрытых губ вырывалось частое прерывистое дыхание.

— Что это? — шёпотом спросил Джордано. — Лихорадка?

— Угу. Лихорадка, — Гиацинт убрал огонь. — Ахлорофиллия.[2]

— О-о-ой! — Джордано схватился за голову, сообразив наконец о чём речь. — Ведь это мы вторые сутки без солнечного света. Ну как я мог забыть!??

Гиацинт иронично склонил голову набок:

— Редкая самоуверенность для Цветов. — Он погасил "Эфедру" и вернулся на прежнее место у костра: — Дошло теперь?

— Да уж! — выдохнул "тезка" по титулу. — А я думал, отчего голова так кружится? Решил, что от голода. А это от темноты… — он поднял бледное тревожное лицо к Гиацинту: — А что ж так быстро? Я думал, она с неделю тянется. А тут — за два дня!

— На нервной почве, — граф обхватил руками колени, всё так же, с затаённой иронией глядя на Джордано: — Ну что?

Тот оглянулся по сторонам. Стены пещеры явно стали тесны для него и давили на грудь, мешая дышать. Флорентиец прогнал панику и твердо спросил, желая знать всё до конца:

— И сколько нам осталось?

— Если мы в ближайшие часов двенадцать не выберемся отсюда, завтра уже не сможем ходить. Я тоже надеялся, что вас хватит на дольше. Конечно, мы протянем ещё какое-то время в этой могиле, но сколько, не знаю. Может, ещё день или два. Потом — всё.

Джордано покрутил головой, проверяя, не во сне ли всё это происходит. Но нет, пробуждения не последовало.

— Значит, мы обречены?

— Да.

Гиацинт смотрел на друга и, видя реакцию на свой ответ, слегка улыбнулся:

— Но это ещё не значит, что мы не выберемся. У нас есть ещё несколько часов. И потом, эта скала может завтра рухнуть, даже не задев нас, и открыть ход на поверхность.

Джордано вздохнул:

— Неплохо бы! Только вряд ли это случится в ближайший день, если она стоит тысячу лет.

Гиацинт спокойно пожал плечами:

— Кто знает? Хотя, я тоже думаю, вряд ли она упадёт. Будем выбираться своими силами.

— Хм! Были бы силы! Мы вообще двигаться не можем после сегодняшней прогулки. И потом… — граф Георгин всё-таки нырнул в грустные мысли: — с нами Виола… Я как подумаю, что мы до потери сознания будем бродить в этих бесконечных переходах, и наступит момент, кто-то из нас упадёт и не поднимется больше. Кто же будет первым? Розанчик? Виола?

— Делаешь привычный расклад? — зло усмехнулся Гиацинт. — Напрасно. Первым свалюсь я! А Виола переживёт нас всех, именно этого мне и не хочется. Хуже всего будет тому, кто останется один…

Джордано молча смотрел на огонь и на чёрное озеро в центре пещеры и думал о том, как же это возможно, чтоб такая красота и вдруг несла смерть. И вообще, как ни с того ни с сего умереть, когда ещё нет восемнадцати? Чушь какая-то!

Кому нужен этот глупый закон, что без света они должны погибнуть, потому что, видите ли, хлорофилл не желает образовываться в темноте. Вот не всё равно ему, да? Тем более, есть же "Эфедра" — какой-никакой, но свет, могли бы и продержаться, так нет, не достаточно ему, солнце подавай!

Наконец Джордано глубоко вздохнул:

— Везёт же людям…

— Каким людям? — шевельнулся его друг, очнувшись от своих мыслей.

— Да просто Людям. Homo-sapiens-ам. От которых мы отделились.

— А… Так в чём же им везёт? — поинтересовался Гиацинт.

Джордано сделал завистливый жест:

— Как же? Могут жить где угодно, хоть на полюсе, хоть годами под землёй и ничего! Не зависят они от природы.

— Они-то зависят, — возразил Гиацинт, — только забывают об этом, до поры до времени. Как мы с этим солнечным светом. А люди… Ты слыхал, что они натворили в том мире, откуда мы смылись? Всюду железки с моторами, сверхразрушительные бомбы, потом эти… компьютеры, что ли?

— Слышал, — кивнул Джордано. — В школе учили. Но они ведь и хорошие вещи могут придумать.

Граф Ориенталь отмахнулся:

— Придумать-то они могут, использовать не умеют. Придумали себе какой-то прогресс, уродуют всё на свете. И себя, в первую очередь. А зачем?… Так ведь сами не знают, если спросить. — (Он с презрительным сожалением двинул плечом). — Я бы и в нашем положении им не завидовал. Чему?

Джордано в раздумье крепко обхватил руками колени:

— Вообще, оно так… Но это нечестно. Они ведь от нас только тем отличаются, что могут жить везде, не думая, есть над ними Солнце или нет.

Гиацинт яростно мотнул головой:

— А ты хочешь так жить?! Это верно, люди могут существовать, и когда вообще света нет, а вокруг только вода мёртвая и всё химическое. Они и тогда умирают не сразу. Ясное дело, уничтожили у себя всё, где можно жить, теперь живут, где нельзя. И на стенку лезут: кто на полюс, кто в космос! Что такого, природа им позволяет. Вот и живут. Пока…

А паруса видят только на картинках. И лошадей… в зоопарке. Меня такая жизнь не устраивает!

Джордано кивнул и печально улыбнулся:

— Так что же, мы погибнем за идею единения с Природой?

— Ты что из партии Вечнозелёных? — хмыкнул Гиацинт, но тут же снова стал серьёзным. — Мы погибнем, ЕСЛИ погибнем — по собственной глупости. Потому что так получилось. Видно так захотел устроить наши судьбы Всевышний. Но если кому-то очень хочется считать, что мы погибли за идею, пусть себе считает. Когда это случится, нам будет уже довольно затруднительно возражать. — Он рассмеялся: — Джордано, представь, "вечнозелёные" нам поставят на этой скале памятник, как героям!

— Воображаю! — развеселился Георгин. — Но могилу нашу надо будет ещё найти… Несчастные археологи! Останется здесь четыре скелета, оружие конца девятнадцатого века и девяностых годов двадцатого. Часы, тоже конца двадцатого века…

— И банка от сапожного крема "Эфедра", — поддержал Гиацинт.

— Ага. А у Розанчика статуэтка в кармане, которой две с половиной тысячи лет. Найдут всё это вместе, будет мировая сенсация!

— Точно, — согласился Гиацинт. — В одном ты прав, бедные археологи! Я им сочувствую. Ведь придётся развивать теорию, как всё это попало сюда.

— Объяснят, как думаешь?

— Не сомневайся, объяснят. Лет через триста…

— …после начала раскопок!

Они смеялись, рискуя разбудить спящих.

.

[1] ланды — в Гаскони так называются равнины покрытые лесом

[2] “хлорофилл” — вещество, которое вырабатывают растения при фотосинтезе (на свету!), необходимое для их жизни. Долгое пребывание в темноте или в недостаточном освещении вредно и для homo-sapiens-ов, но критические нарушения работы организма у них проявляются у них гораздо позднее, чем у homo-flores, для которыхахлорофиллия(“без хлорофилла”) — смертельна в той же степени, как полное отсутствие воды (в разных условиях 3–7 дней). В организме хомо-флорес ахлорофилия проявляется резким падением уровня гемоглобина, как результат — крайней анемией. Смерть по симптомам похожа на гибель от потери крови. Народное название “конец-света” очень точно отражает суть и опасность этой лихорадки. Для долгих подземных работ Цветы используют яркое электрическое освещение.