Подвиг 1983 № 23

Диалог после ближнего боя

Мамаев курган… Нетленная память о Сталинградской битве…

На черной мраморной лестнице лежат цветы и венки. По воскресеньям сюда приходят тысячи людей: целыми группами, семьями и в одиночку, дети и женщины, сегодняшние солдаты и вчерашние воины.

Перед одним из посетителей отвязывают красную ленту, преграждающую доступ. Коренастая фигура, седая голова, лицо в глубоких морщинах — следы тяжких переживаний. За плечами у него долгий путь сюда. Сорок лет назад он был капитаном фашистского вермахта: в каких-то двух километрах от этого места окопался батальон, который потом под его командованием штурмовал мартеновский цех завода «Красный Октябрь». И вот сейчас он снова здесь, в городе на Волге.

Положив венок на черную мраморную ступень, он выпрямляется и застывает на месте.

Гельмут Вельц стоит перед Вечным огнем. Память его в смятении. В круглом зале тишина…

Несколько месяцев спустя тоже у Вечного огня стоял другой человек, бывший капитан Советской Армии Тимофей Ромашкин. Он тоже стоял молча, прислушиваясь к собственной памяти. В сердце безграничная боль, безмерное горе, память о павших товарищах. Сорок лет назад он тоже был в каких-то двух километрах отсюда. Тоже командовал батальоном, который оборонялся в том самом мартеновском цехе завода «Красный Октябрь».

Два капитана, два комбата сорок лет назад на маленьком пятачке опаленной, в кровь истерзанной сталинградской земли встретились в жестоком бою не на жизнь, а на смерть.

Они могли убить друг друга. Их отделяли 25 метров. 25 метров жизни и смерти, огня и металла. Их разделяли не только метры. Их разделяли убеждения и цели, за которые они боролись. И мы знаем теперь, кто победил в том бою, чьи убеждения оказались правыми.

Они оба выжили, дали жизнь своим детям. Между ними завязался диалог. Диалог после того жестокого ближнего боя.

…Почему он взял с полки именно эту книгу? И чем она привлекла его внимание? Именем автора? Или броским, не без налета интриги названием? А может, и тем и другим вместе?

Тимофей Алексеевич Ромашкин и сегодня, пожалуй, не смог бы однозначно ответить на этот вопрос. Хотя где-то внутренне, видимо, определяющей его интерес, была тема войны. Книга Гельмута Вельца называлась «Солдаты, которых предали»…

В библиотеке одного из одесских санаториев весной 67-го он увидел книгу. Заинтересовавшись, начал ее листать, посмотрел оглавление и застыл пораженный. Одна из глав называлась «Бой за цех № 4».

Сердце Ромашкина бешено заколотилось, он побледнел и едва удержался на ногах. Юная библиотекарша испуганно спросила:

— Что с вами?

— Ничего, ничего…

Он сел, отдышался и залпом прочитал главу. Его поразила точность, обстоятельность, откровенность и беспощадность, с какой автор описывал события тех дней. Ведь в том страшном многодневном бою за мартеновский цех (цех № 4) завода «Красный Октябрь» оборону держал (вместе с подразделениями 39-й гвардейской дивизии и рабочим батальоном) и батальон, где командиром вначале был Иван Бойков, а после его гибели Тимофей Ромашкин. Командиром того немецкого саперного батальона, пытавшегося овладеть цехом, был Гельмут Вельц. Такие ситуации случаются не только в кино…

Прочитав книгу Вельца, Ромашкин решил написать ему письмо. Ответ из ГДР не заставил себя долго ждать. Вельц высказал готовность поделиться с Ромашкиным документами из своего военного архива.

Ромашкин и Вельц в своих письмах и воспоминаниях вольно или невольно, но очень часто обращаются к своим детям, а через них и ко всей современной молодежи. «Будьте такими, как мы», — говорит молодому поколению бывший офицер Советской Армии. «Не будьте такими, как мы», — предостерегает немецкую молодежь бывший офицер вермахта.

Актуально звучат слова Вельца: «Если старшее поколение прогрессивного мира выиграло войну, то молодое должно выиграть борьбу за мир». Нет, это не из книги «Солдаты, которых предали». Это из письма к Тимофею Ромашкину.

Гельмут Вельц думает прежде всего о юных. Он пишет, что выиграть борьбу за мир — историческая задача молодежи. «И мы, — продолжает он, — должны в этом ей помочь».

«Дорогой Тимофей, — обращается он к Ромашкину, — я думаю, что мы… лично можем очень много рассказать. Поэтому я надеюсь, что мы встретимся в Волгограде… Я не хотел бы заканчивать письмо, дорогой Тимофей, не сказав Вам, что я от всего сердца рад и счастлив, что именно Вы, мой прежний противник, сегодня стали моим другом».

…31 января 1943 года Гельмут Вельц был взят в плен, и это стало определяющим во всей его дальнейшей судьбе.

Уже в сталинградском «котле» Вельц пришел к тяжелым, трагическим для него, офицера вермахта, раздумьям. В своем дневнике он записал: «Высокие слова насчет будущности рейха и смысла принесенных жертв уже не вызывают во мне такого отклика, как раньше. Я вижу, куда они завели нас».

И продолжает уже в книге: «Да, я пережил гибель целой армии, душевный паралич, приказ погибнуть. Я видел раздавленных и расплющенных солдат, отмороженные ноги, пустые глазницы, поднятые вверх руки. У меня до сих пор звучат в ушах безумные крики и предсмертные вопли. Я до сих пор чувствую горький запах пожарищ…»

Потрясения, связанные с той битвой, привели Гельмута Вельца в ряды национального комитета «Свободная Германия». Он стал членом Союза немецких офицеров и членом комитета, штаб-квартира которого размещается в доме отдыха «Лунево» на Клязьме. Здесь же он вступает в ряды СЕПГ.

Закономерно, что в мае 1945 года Гельмут Вельц с группой руководящих работников КПГ приезжает в Дрезден и становится бургомистром этого города.

Шли годы. Германская Демократическая Республика отметила его своими высокими наградами. Человек принципиальный, Вельц считал делом чести поделиться своими раздумьями о войне, рассказать о виденном и пережитом, ничего не скрыв, откровенно от начала до конца.

И, рассказывая о бое на заводе «Красный Октябрь», Вельц уже понимает, что здесь столкнулись не просто две противоборствующие силы, но два мира, две идеологии, две морали: людей, сознающих правоту своего дела и ответственных за будущее человечества, а потому готовых пожертвовать жизнью ради победы, и людей, гонимых на Восток авантюрой бесноватого фюрера.

Читая книгу, понимаешь закономерность эволюции Вельца. Сначала сомнение: «С каждым днем солдаты все больше начинают задумываться. Они видят, как вперед бросают одну за другой танковые и пехотные дивизии и как эти дивизии вскоре превращаются в груду металла и шлака, в горы трупов. Они видят, как постепенно падает боеспособность войск. И они задают себе вопрос: к чему эта мясорубка? Они спрашивают себя: ради чего здесь принесено в жертву столько людей?»

Потом прозрение и вступление на путь активной борьбы за новую Германию: «Я начал осознавать, что фашистская Германия должна была проиграть войну, потому что фашистский режим вел войну несправедливую. Он преследовал в ней разбойничьи цели и действовал преступными средствами… нам удалось внезапно напасть на Советский Союз. Только в плену я понял, что эти первоначальные успехи вовсе не означали превосходство немецкого оружия. У меня исчезли иллюзии о войне как рыцарской битве. Война человечеству не нужна, народы должны жить в мире, тот, кто встает под знамя германского милитаризма, шагает к гибели».

Однако вернемся мысленно к тому бою… К тому бою, который беспощадно честно описал в своей книге Гельмут Вельц. Тому бою, память о котором вот уже четыре десятка лет бередит душу Тимофея Ромашкина.

Сто дней 45-я стрелковая дивизия имени Н. Щорса под командованием подполковника В. П. Соколова вела в Сталинграде ожесточенные бои с немецко-фашистскими войсками.

Ко времени прибытия дивизии на Сталинградский фронт (16―23 октября 1942 года) ход военных событий складывался в пользу противника. Гитлеровцам удалось захватить центральную часть города и выйти к Волге в районе Нефтесиндикат — Купоросное, фашистские войска вышли к Волге и в районе Тракторного завода.

Назрела опасность форсирования противником Волги в районе островов Сарпинский, Голодный, Безымянный. В сложившихся условиях эти острова приобрели важнейшее стратегическое значение.

Военный совет Сталинградского фронта вверил судьбу островов 45-й стрелковой дивизии.

Переправа частей дивизии через Волгу проводилась только в ночные часы на катерах, паромах и лодках под беспрерывным обстрелом врага.

Еще более тяжелые испытания выпали на долю бойцов и командиров в первые дни непосредственного столкновения с противником в Сталинграде. Линия фронта проходила на всем занимаемом дивизией участке в 200 метрах от берега реки. На этой узкой полоске размещались все наши части и подразделения.

Переправившись через Волгу, дивизия сразу же вступила в жестокий бой. Противник, прорвав оборону на участке 685-го стрелкового полка 193-й стрелковой дивизии, рвался к Волге. Удержать завод «Красный Октябрь» стало первостепеннейшей задачей частей дивизии.

Таращанский полк 45-й стрелковой дивизии, не успев занять оборонительные позиции, был атакован двумя батальонами врага, усиленными большим числом пулеметов и пушек. С тыла немцев поддерживала тяжелая артиллерия. Бой носил ожесточенный и кровопролитный характер. Особенно тяжело пришлось первому батальону этого полка, командование которым взял на себя после гибели командира его заместитель по политчасти Тимофей Алексеевич Ромашкин. За четыре дня — с 1 по 4 ноября — непрерывных боев батальон отразил двенадцать яростных атак гитлеровцев. В этих боях первый батальон истребил более 400 гитлеровцев и уничтожил свыше 20 огневых точек врага, улучшил позиции своей дивизии.

Самым решающим боем, окончательно определившим судьбу завода, был бой, завязавшийся 11 ноября 1942 года. К этому дню перед фронтом дивизии стояли 578-й и 576-й эсэсовские полки 305-й немецкой пехотной дивизии и 226-й эсэсовский полк 79-й пехотной дивизии. Эти отборные вражеские полки пополнялись маршевыми ротами, которые гитлеровское командование перебрасывало сюда на самолетах из Миллерова и на автомашинах из Ростова.

Положение частей дивизии осложнялось еще и тем, что прекратилась переправа. Наступили заморозки. По Волге пошла «шуга» — ледяное сало, сквозь которое не пробиться ни на лодке, ни на катере.

Волга в этих местах коварная. Даже замерзает она тут по-своему, по-особенному, не как все реки: наставит от берега до берега торосов, будто «ежей» на танкоопасном участке! Ну а если среди этих торчащих льдин и виднеется полянка, надо остерегаться: не иначе тут майна, или полынья. Ее затянуло ледком, но лед этот опасен, ненадежен.

В 6 часов утра 11 ноября отборные гитлеровские части пришли в движение и ринулись в решительное наступление. На боевые порядки дивизии противник обрушил мощный артиллерийский огонь. Фашистские самолеты совершили в этот день на позиции дивизии больше 100 самолето-вылетов. Гитлеровская пехота предприняла десять отчаянных атак…

«Приказ на наступление. 11.III.42.

1. Противник значительными силами удерживает отдельные части территории завода „Красный Октябрь“. Основной очаг сопротивления — мартеновский цех (цех № 4). Захват этого цеха означает падение Сталинграда.

2. 179-й усиленный саперный батальон 11.II овладевает цехом № 4 и пробивается к Волге. Ближайшая задача — юго-восточная часть цеха № 4…»

(Из приказа командира 79-й пехотной дивизии генерала фон Шверина.)

«Во что бы то ни стало удержать занимаемые позиции. Не допустить продвижения противника. Назад не отходить. 11.II.42».

(Из телеграммы командующего 62-й армией В. И. Чуйкова командиру 45-й стрелковой дивизии подполковнику В. П. Соколову.)

Два приказа. Исполнители: первый батальон 253-го Таращанского полка 45-й стрелковой дивизии под командованием капитана Тимофея Алексеевича Ромашкина и 179-й усиленный саперный батальон 226-го эсэсовского полка 79-й пехотной дивизии под командованием капитана Гельмута Вельца.

Батальон Тимофея Ромашкина оборонял цех № 4 (мартеновский).

Батальон Гельмута Вельца занимал позиции в соседнем цехе № 3.

А теперь перед вами свидетельства двух капитанов, двух комбатов о событиях этого дня и еще последующих 46 суток бесконечного ближнего боя.

Гельмут Вельц. Смотрю на часы: 02.55. Все готово. Ударные группы уже заняли рубежи для атаки… Невидимые снаряды прокладывают себе путь. Завывая и свистя, они рассекают воздух и рвутся в пятидесяти метрах впереди нас, в цехе (мартеновском). Но наша артиллерия уже переносит огневой вал дальше, вперед.

Тимофей Ромашкин. Немцы будто обезумели. С шести утра десятая атака!

«Практически от полка остался неполный батальон, — говорит командир нашего полка Можейко, — а удержаться надо».

Немцы бьют из пулеметов, что-то орут. Они снова идут в атаку. Я командую: «Залповый огонь из всех видов оружия!»

Гельмут Вельц. Внутри цех (мартеновский) представляет сплошную воронку. Авиация целыми неделями бомбила этот завод. Эскадры бомбардировщиков, пикирующих и простых, сменяли друг друга. Гаубицы, пушки и мортиры переворачивали все вверх дном. Здесь не осталось ни единого клочка целого места.

Открывают огонь русские снайперы. Против них пускаем в ход огнеметы. На несколько мгновений становится светло как днем.

Тимофей Ромашкин. Очередная атака отбита. Мы вновь возвращаемся в мартеновские печи, весьма надежные укрытия. Эту тактику применяли не раз, оставляя наверху лишь наблюдателей.

Солдаты приносят тела убитых медсестер, бывших студенток мединститута Симы Мерзловой и Оли, фамилия которой стерлась в памяти. Девушки выносили с поля боя раненых, и, когда ползли с истекающим кровью старшиной Куликовым, немецкий пулеметчик дал по ним очередь. Сима, умирая, прикрыла своим телом раненого. В ее санитарной сумке, прошитой пулями, нашли дневник и книгу Н. Островского «Как закалялась сталь». И вот сержант Пагорин в минуту передышки приносит нам в печь книгу. Первые и последние страницы ее опалены, истрепаны и запачканы кровью, сажей. При скудном освещении читать эти страницы было невероятно трудно, но это не помешало книге стать организатором нашего мужества и стойкости. В самые тяжелые минуты кто-нибудь находил подходящее место и начинал читать вслух.

А когда в дневнике Симы солдаты обнаружили строки: «Я и Оля решили стать такими, как Павка Корчагин. И мы будем такими», — то наша ненависть к врагу и решимость отстоять цех утроились.

Гельмут Вельц. Через небольшую печь проникает свет. Иду на свет, распахиваю дверь и оказываюсь в другом подвале, несколько большем. В центре горит костер. Вокруг него сидят и лежат около ста пятидесяти солдат.

Впечатление безрадостное.

Изможденные лица, изодранное обмундирование, из брюк вылезают коленки. Залатывать никто и не думает: нет ни времени, ни иголки с ниткой. Поскольку на смену частей нет надежды, процесс разложения воинской дисциплины, видно, идет все сильнее. С сапогами также не лучше, развалились, подметки привязаны тонкой проволокой. Никого это не волнует. Некоторые солдаты, насквозь промерзшие и промокшие, сидят так близко к огню, что того и гляди пламя перекинется на них. Одни тупо уставились на огонь, другие с закрытыми глазами растянулись на животе, подперев голову руками. Храпят совсем выбившиеся из сил, накрыв голову шинелью. В углу о чем-то шепчутся двое. У того солдата, что поменьше ростом, в руках Железный крест с новенькой лентой. Справа в углу делает перевязку фельдшер, поливая раны йодом.

Атмосфера полной безысходности и какого-то странного полусна.

Бой за цех только начинается, а чем он кончится?

Тимофей Ромашкин. Надо контратаковать. Фашисты должны думать, что нас больше, чем на самом деле…

Смотрю на лица бойцов и командиров. Устали… Но готовы в любую минуту ринуться в бой.

Вот неустрашимый офицер Крамзин, который после каждого боя невозмутимо назло врагам громко играет на баяне вальс «На сопках Маньчжурии». Молоденький красноармеец Славин. Это наш летописец. Он выводит неумелой рукой пусть порой наивные, но искренние стихи, которые потом мы все переписываем в свои фронтовые тетрадки…

Пора начинать…

Гитлеровцы обороняют цех № 3 25 пулеметами, шестью минометами и двумя пушками. Все подступы к цеху заминированы. Перед входом сооружены искусственные препятствия — два ряда проволочного заграждения, завалы из железного лома, а сами входы забаррикадированы и также заминированы. За толстенной кирпичной кладкой стены с севера гитлеровцы неуязвимы. Даю команду атаковать с севера.

— Товарищи! — обращается к бойцам командир роты Анатолий Сухарев. — Бандитов винтовками и пулеметами не взять. Приготовить противотанковые гранаты. Ползком вперед!

Плотно прижимаясь к земле, устремились вперед бойцы. Они обгоняют друг друга. Первым у стены цеха оказывается Александр Кириченко, за ним подползают Чектуаров, Иван Таханов, Чехотов, Патрушный…

Чектуаров бросает гранату. Вслед летят десятки других. Оглушительные взрывы, сопровождаемые криками и стонами фашистов, несутся из-за стены. И тогда взвод лейтенанта Гончарова и взвод лейтенанта Шишкина бросаются в атаку. Завязывается рукопашная. Пятьдесят семь немецких солдат и офицеров нашли в этом бою свою могилу.

Гельмут Вельц. Оглушительный грохот: нас забрасывают ручными гранатами. Обороняющиеся сопротивляются всеми средствами. Да, это стойкие парни!

В этот самый момент над цехом как раз взвивается красная ракета, за ней зеленая. Это значит: русские начинают контратаку…

Тимофей Ромашкин. Комсомольцы Похлебин, Моторенко, Урянский, Кузьминых, Шолох неторопливо разложили в мешки 200 килограммов тола, обвязались шнурами, взяли оружие, лопаты, кирки. Саперы поползли к 3-му цеху. Беспрерывно стрекочут пулеметы и автоматы противника. За 25 метров до стены цеха саперы начинают рыть траншею, чтобы безопаснее было добраться до цели. Четыре часа они вгрызаются в мерзлую землю. Но вот тол заложен под стену. Выпускаю красную ракету. 30-метровая стена с грохотом рушится, хороня под своими обломками десятки фашистов.

Пошли вперед штурмовые группы.

Первыми врываются в южную часть цеха старшина Кузнецов со своим взводом. С севера влетает группа старшего лейтенанта Сухарева. На левом фланге электростанцию берет штурмом старший лейтенант Крамзин. В то время как наши штурмовые группы овладели окраинами цеха, бойцы артбатареи на руках перенесли туда свои противотанковые пушки и стали уничтожать огневые точки врага, расположенные внутри цеха.

Гельмут Вельц. Итак, конец! Все оказалось бесполезным. Не понимаю, откуда у русских берутся силы? Просто непостижимо. Бессильная ярость овладевает мной. Первый раз за всю войну стою я перед задачей, которую просто невозможно разрешить.

Тимофей Ромашкин. Уже потом, когда бой окончен, я смотрю на лица погибших товарищей: Кобзев, Масленников, Турыкин, Гречушников… У Гречушникова открытые не мертвые глаза и на бледном лице улыбка. Я поднял его мертвое тело и прислонил к груди. А он, убитый, все улыбался прекрасной мудрой улыбкой.

И я вспомнил, как рассказывали мне о сержанте Тарасове. Когда по Волге уже шла шуга, он вместе с другими саперами переправлял на лодке боеприпасы. Река дыбилась от разрывов фашистских бомб и снарядов. Тарасов, чтобы не падали духом молодые бойцы, беспрестанно шутил, рассказывал смешные истории.

Если солдаты улыбались, Тарасов говорил им серьезно: «Когда смеетесь, поворачивайтесь лицом к фашистам. Они, гады, наблюдают за нами из биноклей. Так пусть видят наши улыбки, пусть бесятся».

Я гладил улыбающееся лицо Гречушникова и думал о том, что он, мертвый, победил.

Гельмут Вельц. Итог уничтожающий! Больше половины солдат убиты или тяжело ранены. Теперь цех снова полностью в руках у русских.

Итак, цех прямой атакой не взять! Осознание этого факта потрясает меня. Ведь такого мне еще не приходилось переживать за все кампании. Мы прорывали стабильные фронты, укрепленные линии обороны, преодолевали оборудованные в инженерном отношении водные преграды, брали хорошо оснащенные доты, захватывали города и деревни. Нам всегда хватало боеприпасов, нефти, бензина, чугуна, стали, цветных металлов и резины. А тут перед самой Волгой какой-то завод, который мы не в силах взять!

Для меня это отрезвляющий удар: я увидел, насколько мы слабы.

Чем это кончится, Сталинград и вся война?

В одном из своих писем Тимофей Алексеевич спросил Вельца: а что бы он сказал сейчас рабочим завода «Красный Октябрь», если бы встретился с ними?

Гельмут Вельц прислал ответ, содержание которого звучит как политическое кредо автора:

«Сталинград сыграл не только чисто военную роль в Великой Отечественной войне Советского Союза. Для многих немецких соотечественников Сталинград стал поворотным пунктом в их сознании, в их психологии, поворотным пунктом от нацизма к тому строю, который утвердился сейчас в Германской Демократической Республике.

Можно сказать, что Сталинград положил начало существованию нашей Демократической Республики.

Мы поражены волей и решимостью советских людей, построивших на Волге город лучше, чем он был, мы поражены вашими успехами в науке, технике, культуре. И я сделаю все возможное в моих силах, чтобы никогда не повторились трагические дни Сталинграда.

Сегодня есть Германская Демократическая Республика, которая противостоит империализму в центре Европы, есть братский союз с Советским Союзом, и мы будем беречь этот союз и укреплять его, чтобы преградить путь любым военным нашествиям и авантюрам.

Это говорит вам один из тех, кто в 1942 году пришел в Сталинград врагом, а потом понял, что маршировал не туда. Позвольте заверить Вас в искренности моих слов и моих чувств».

Именно эти слова он и сказал рабочим в музее истории обороны завода «Красный Октябрь», когда весной 1973 года побывал в Волгограде.

Долгая беседа завязалась тогда между гостем из ГДР и ветеранами Сталинградской битвы, молодыми рабочими предприятия. Они испытующе разглядывали Гельмута Вельца, задавали ему вопросы. Всем им была знакома его книга «Солдаты, которых предали». Ветераны битвы на Волге хотели еще раз испытать бывшего противника. Почему ты стал тогда солдатом? Как ты попал сюда? Чего ты здесь искал? Когда ты понял, что служишь не своему отечеству, а фашистам? Как стал жить после этого? Что ты представляешь собой? Можно ли верить твоему слову?

На каждый вопрос следовал ответ. Спокойный, четкий, убедительный. Спустя час всем стало ясно: перед ними честный человек. Он заслуживает уважения. Гельмут Вельц — друг советских людей. Верный, надежный друг. Под влиянием убеждений, приобретенных в годы войны, и служения демократическим целям своей родины он сумел преобразить не только свою жизнь, но и образ мыслей.

И лишь одним обстоятельством был огорчен Гельмут Вельц в дни пребывания в Волгограде. Не довелось ему встретиться со своим бывшим противником, а ныне другом — Тимофеем Ромашкиным, который снова, в который уже раз, лежал на больничной койке в далеком Цимлянске.

Было это в знойный августовский день. Мы поднимались в гору от Волги. Тимофей Алексеевич, одетый в гражданский костюм, шел грузно, с частыми остановками, то и дело прикладывая руку к сердцу.

Вот он поднял с земли проржавевший кусок металла, прочертил им воздух с востока на запад, сказал со вздохом:

— Шлаковая гора…

Между заводскими поселками «Красный Октябрь» и «Баррикады» два металлургических гиганта того же названия в довоенные годы ссыпали шлак. Так образовалась гора, которую жители окрестили Шлаковой. Вот на этой горе гитлеровцы в ноябрьские дни 1942 года находились от берега Волги в каких-то пятидесяти метрах…

Тогда для высадившегося на берег Таращанского батальона, в первых рядах которого шел он, Тимофей Ромашкин, эти пятьдесят метров были шагами к жизни и смерти. Здесь батальон Ромашкина четверо суток без передышки отражал одну фашистскую атаку за другой. Гитлеровцы стремились во что бы то ни стало сбросить батальон в Волгу…

Мы идем по территории завода «Красный Октябрь». Останавливаемся перед бывшим зданием центральной лаборатории, сохранившимся до наших дней как памятник. Обрушенные стены, скрученные в жгуты балки, лестничная площадка, поросшая бузиной, — вот все, что осталось от лаборатории. На остове чудом уцелевшей южной стены чернеет надпись, сделанная мазутом: «Здесь стояли насмерть герои-таращанцы!»

Ромашкин стоит с поникшей головой. Я молчу, боясь потревожить скорбь этого человека. Здесь полегло немало молодых ребят, не успевших полюбить, не сумевших вернуться к матерям.

Идем дальше. Вот здесь был КП командира полка майора Можейко. А вот там почти сто дней сидели враги. Этим маршрутом ходили на подрыв стены третьего цеха комсомольцы Кузьменко, Моторенко, Похлебин…

Я слушаю не перебивая. Давно хочу спросить, да все откладываю. Но вот сорвалось:

— Скажите, Тимофей Алексеевич, как объяснить ваше дружеское общение со своим бывшим врагом, который убивал ваших товарищей?

Тимофей Алексеевич грустно улыбается.

— Не вы первый задаете этот вопрос… В прошлом году я приходил сюда с сыном Виктором, который нес армейскую службу здесь, в Волгограде. Когда я ему все это показал и рассказал, он с недоумением спросил: «Простил ты, что ли, отец?»

Ромашкин глубоко вздохнул, выдержал паузу, словно собирался с силами, и заговорил:

— Вот уже тридцать лет у меня по ночам ноют раны. Я часто вижу во сне Сталинград. Руины мартеновского цеха, печи, в которых мы укрывались. Я до сих пор слышу голоса своих погибших друзей, вижу, как, прижавшись спинами к стенам мартеновской печи, они слушают нескончаемую музыку войны… Такое не забывается…

Ромашкин умолк. Он вытащил носовой платок и долго тер им глаза.

— Сегодня я, — сказал он, — как и тысячи других ветеранов, исполняю волю тех, кто здесь, на сталинградской земле, защищая социалистическую Родину, отдал самое дорогое — жизнь! И я всю послевоенную жизнь посвятил исполнению заветов павших… Простите, если говорю выспренно, но не в словах дело.

Тимофей Алексеевич попросил у меня сигарету, закурил, глубоко втянул в себя дым.

— Человек должен нести ответственность за то, что происходит в мире. Нас такими воспитали. Нам небезразличны судьбы стран и народов. В ту войну немецкий народ сам себя жестоко покарал за собственную близорукость, за то, что пошел на поводу у кучки политических авантюристов. Гельмут Вельц был олицетворением обманутой и преданной Германии, но вместе с тем он олицетворял ту Германию, которая очень скоро прозрела и поняла, по какому гибельному пути ее вели.

Страшно, — продолжал мой собеседник, — когда человек не чувствует чужой боли, пусть даже отдаленной от него десятками лет или тысячами километров. Я почему-то не верю, что такой человек способен откликнуться на чужую боль даже рядом с собой. Суть своего времени всегда выражал и будет выражать тот, кто способен откликнуться.

Своей книгой Вельц откликнулся на мою боль и миллионов моих соотечественников. Я счел делом совести откликнуться на горькую исповедь своего бывшего врага и потому еще, что нашел в ней логику честного поиска, которая, как известно, неизбежно ведет к формированию прогрессивных взглядов и убеждений.

Мы шли к выходу из заводского двора. Я снова остановился у легендарной стены.

— Это было здесь, — рассказывал Ромашкин. — Шел 71-й день боев за центральную лабораторию. Лейтенант Масленников говорит мне: «Разреши, командир, атаковать. Есть верный план. На этот раз мы их возьмем».

Операция предстояла рискованная. Я спросил: «А если погибнешь?» — «Только ценой победы, — произнес лейтенант уверенно, потом добавил: — Ну а если… Тогда, командир, если ты останешься в живых, приведи сюда своего сына, который обязательно, я верю, родится после войны, и расскажи ему, как и за что мы не жалели жизни».

Лейтенант Масленников при решающем штурме лаборатории подорвался на мине. Он погиб ценой победы. Тогда ему было двадцать лет, столько же, сколько было моему Виктору, когда я приходил с ним сюда…

Владислав МУШТАЕВ

Владислав Павлович Муштаев родился в 1934 году в городе Новочеркасске. Окончил среднюю школу, служил в армии, учился в институте, занимался комсомольской работой.

С 1965 года стал профессиональным литератором. В издательстве «Молодая гвардия» вышли его книги: «Жизнь, прожитая дважды», «Пять цветных карандашей», «Вижу Берлин!» Он автор многих статей, очерков, телевизионных передач.

«Командир легендарной „эски“» — повесть-хроника о балтийском подводнике молдаванине Александре Ивановиче Маринеско, чья удивительная судьба не может не волновать и ветерана, и начинающего жизнь.