Подвиг 1983 № 23

Командир легендарной «эски»

(Летопись Великой Отечественной…)

Хлеб он называл — пыне, воду — апэ, рыбу — пеште… Любил слушать и сам хорошо пел тихие украинские песни. Ценил в людях честность: «Честные не бывают трусами. Правду ценят смелые люди».

Но больше всего в жизни любил море: тихое, когда при заходящем солнце светло-зеленый бархат у берега и темно-голубой у горизонта залит розовым молдавским вином. И бурное, пахнущее острым рассолом, когда брызги на ветру мгновенно высыхают и кожу стягивают кристаллики соли. Любил он его ласковым, ленивым, лижущим прибрежные камни, и суровым, непрощающим панибратства, даже сильным. Он любил море, как птицы — небо, а рыбы — воду. Море было его стихией, море стало его биографией. Даже фамилию он носил в переводе с молдавского на русский — Морской.

В семь лет хорошо плавал, в тринадцать совершил свое первое морское путешествие: в пару с дядькой Иваном Колодным, бывшим матросом броненосца «Потемкин», пошел на дубке в Херсон за арбузами. Уже в детстве знал цену романтики «солнечных рей».

Спустя шесть лет матросом — курсантом Одесского мореходного училища, комсомольцем прошел под парусами 1243 мили на учебном паруснике «Товарищ». В архивах училища сохранился протокол № 4 от 10 октября 1931 года, где сказано, что за рейс было сделано поворотов оверштаг 54, через фордевинд — 25.

Семьдесят девять раз перебрасывал свои паруса барк «Товарищ», меняя курс. Оверштаг — это поворот на языке мореходов. И таких поворотов было 54, когда по команде «Пошел наверх, паруса менять!» курсанты-марсовые идут по вантам вверх, страхуются на леерах рей, отвязывают сезни, которыми паруса закреплены, и красавец барк окутывается в белоснежные одежды. И каждый поворот требовал своей перемены. «Взять рифы у парусов», «наполнить паруса», «обестенить паруса» — команды, которые марсовые могут выполнить, только забравшись под самые облака.

Фордевинд — означает взять ветер всеми парусами и идти полным ветром.

Он и шел по жизни под всеми парусами полным ветром, хорошо зная, что такое соль морской службы, зная ее суровую суть и горький вкус. Никогда и никому не говорил, что морская служба — легкое и только красивое дело. Сам любил этот тяжелый труд и учил ему других. С людьми не миндальничал, как не миндальничали с ним. Никогда не перекладывал даже частицы своего труда на плечи других. Сполна испил всю чашу, не пролив и капли. Все, что успел сделать, сделал за свою короткую жизнь, другому не хватило бы и двух. О нем рассказывают легенды даже его друзья, знавшие его лично и служившие с ним вместе. Такое случается редко…

После войны Одесским мореходным училищем в знак уважения и памяти был выписан билет с пометкой «Действителен вечно» и передан на хранение его матери и сестре. В графе «ФИО» каллиграфическим почерком вписано:

Маринеско Александр Иванович.

Они стояли у памятника Дюку и смотрели на порт, залитый жарким одесским солнцем. У причалов разгружались пароходы Совторгфлота, шла погрузка двух «иностранцев», а на рейде, недалеко от Воронцовского маяка, замер белоснежный пароход, дожидаясь своей очереди зайти в порт.

Со стороны пассажирских причалов легкий морской ветерок доносил мелодию модного в те годы танго Оскара Строка «Скажите, почему?».

Училище окончено. Их ждало море. Мечта, к которой шли они, была рядом, стоило только спуститься, отсчитав девяносто две ступеньки широкой лестницы, ведущей в порт.

До того часа, когда позовет война, оставалось шесть лет. А над портом то громче, если ветерок поворачивал в их сторону, то тише вкрадчивый голос все выспрашивал: «Скажите, почему?»

Порт жил веселой, праздничной жизнью со слезами радости от встреч и светлой тоской прощаний. И только слева у дальних пирсов, где стояли пришвартованные военные корабли, жизнь как бы замерла.

— А там, пожалуй, поскучнее, — сказал один из них, показывая рукой на дальние пирсы.

— Когда там будет «весело», то тут будет скучно.

— Нам пора, — сказал Маринеско. И они стали спускаться вниз, к порту.

Через три года двое из них станут капитанами, один погибнет во время пожара нефтеналивного парохода, один уйдет с флота по болезни, а Александр Иванович Маринеско, став помощником капитана парохода «Красный флот», напишет рапорт с просьбой направить его в Военно-Морской Флот. Просьбу его учтут, призовут и направят на курсы подводников.

До войны он будет плавать штурманом на подлодке Щ-306, потом помощником командира, а в 1937 году получит назначение командиром «малютки» — М-96.

О подводных лодках Маринеско мог рассказывать часами, с увлечением рисовал «потаенное судно» Ефима Никонова. Знал историю, как модель «потаенного судна» показывали Петру I и она понравилась ему, но техника не позволила осуществить задуманное. Потом были попытки в середине XVIII века в Англии, во Франции во времена Наполеона. И опять замыслы опережали возможности. И только в конце 1879 года С. Джевецкому ближе всех удалось подойти к реальности. Он спустил на воду и испытал в Одессе свое «потаенное судно». Испытать испытал, но надежно плавать лодка Джевецкого не могла. Подводные лодки были признаны годными только в начале XX века. И уже в первые десятилетия произвели сенсацию: в течение двух часов германские подлодки потопили три английских крейсера и русский крейсер «Паллада».

О подводных кораблях Маринеско знал все и, получив под свое командование «малютку», не терял ни минуты: отрабатывал слаженность экипажа, быстроту маневра, точность выхода на цель, торпедирование в надводном и подводном положении, торпедирование подводной лодки противника по показаниям акустиков, скорость погружения…

Малые подводные лодки водоизмещением 500 тонн плавают преимущественно в ограниченных, пересеченных морских районах, держатся в открытом море при волнении средней силы, предназначены для действий у своих берегов, могут заходить в мелководье и шхеры…

И Маринеско стремится максимально использовать все возможности «малютки». Он спешит. Спешит оттренировать не только экипаж, но прежде всего себя, командира. На подводной лодке один видит цель — командир и один слышит цель — гидроакустик. От них зависит сумма труда всех — победа.

На Балтике, где не было незамерзающих баз, плавали летом, а осенью ремонтировались. Пять-шесть месяцев в году Кронштадт скован льдом, а шести месяцев, свободных ото льда, Маринеско мало. И только после финской кампании положение изменилось. Балтийский флот, перебазировавшись в Таллин, Либаву и Ханко, получил возможность плавать круглогодично. Эти базы зима не забивала льдами.

Перед войной М-96 подолгу не стояла у пирса: баня, неделя земли и снова заряжались батареи, загружались боекомплект, вода. И лодка уходила в море.

В 1938 году его ПЛ установила рекорд по срочности погружения — 19,5 секунды. Для сравнения: солдат-первогодок должен научиться одеваться по тревоге и становиться в строй за 45 секунд. Сделать это нелегко. Но 19,5 — половина того, что отводится одному человеку.

В Гамбурге в тот же год будет спущено на воду «чудо германской техники» — пассажирский лайнер «Вильгельм Густлов» водоизмещением более двадцати пяти тысяч тонн. Фюрер лично примет участие в его «крещении» и на банкете поднимет тост за величие «третьего рейха».

С этого дня параллельные прямые двух судеб, начертанные историей, начнут свое движение, опровергая аксиому о непересекаемых параллельных. Более того, двигаться будут навстречу друг другу. Пересекутся же во вторник 30 января 1945 года.

Для Балтийского флота война началась на несколько дней раньше официального объявления войны. Фашистские подводные лодки стали рыскать у наших позиций за два-три дня. 19 июня обнаружены неопознанные корабли вблизи советских границ. И уже 21 июня затаились мины в устье Финского залива на вероятных путях движения кораблей СССР. В те дни на флоте действовал приказ готовности номер два, и только в 23 часа 35 минут 21 июня командующий Балтийским флотом B. Ф. Трибуц получил устный приказ наркома МВФ «перейти на готовность номер один и в случае нападения применить оружие». Двадцать подводных лодок Краснознаменного Балтийского флота развернулись в море. Среди них и лодка М-96. Капитан-лейтенант Александр Иванович Маринеско войну встретил в море.

3 часа 17 минут 22 июня 1941 года. Наркому обороны маршалу C. К. Тимошенко позвонил по ВЧ командующий Черноморским флотом адмирал Ф. С. Октябрьский и сообщил: «Системы ВНОС флота докладывают о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов: флот находится в полной боевой готовности. Прошу указаний».

Начальник Генерального штаба Г. К. Жуков спросил адмирала:

— Ваше решение?

— Решение одно: встретить самолеты огнем противовоздушной обороны флота.

— Действуйте и доложите своему наркому…

С этого момента вступили в силу законы военного времени.

4 часа 22 июня 1941 года. Гитлеровские войска перешли в наступление в районе Палангена (Паланга), и их авиация начала бомбить аэродром и морскую базу в Либаве. С утра 22 июня наши корабли начали ставить мины у входа в базу, а часть их направилась в Виндаву (Вентспилс) и Усть-Двинск (Балдерайя).

23 июня, понедельник. Наркомат морского флота в 5 часов отдал всем судам, находящимся в южной части Балтийского моря, распоряжение зайти в ближайшие советские порты, уклоняясь от обычных курсов; судам, находящимся в портах, не выходить в море, а пароходам «Луначарский» и «Вторая пятилетка», шедшим в германские порты, возвратиться в Ленинград.

Все подводные лодки, развернутые в море, получили приказ атаковать противника.

Ночь на 24 июня 1941 года. М-95 заняла позицию в районе Порккалаудд у финских шхер. Маневренность в шхерах чрезвычайно сложна, но именно здесь Маринеско не раз отрабатывал многие элементы подводной войны.

В 22 часа 47 минут акустик доложил:

— По курсовому углу 200 градусов, с правого борта слышу шум винтов. Дистанция 27 кабельтовых.

— Малый вперед, — последовала спокойная команда из ходовой рубки. Заработали дизели, и подлодка тихо вышла из шхер.

— Докладывать курсовой каждые две минуты!

— Курсовой 180, 160, 140…

Дистанция сокращалась.

— Курсовой 80, 60… — докладывает акустик.

В сетке перископа транспорт. Маринеско отчетливо читает надпись на борту: «Хелена». В июне на Балтике ночи светлые. В перископ хорошо видна облупившаяся краска на ватерлинии, кормовой флаг с фашистской свастикой. Встречный ветер чуть колышет его.

— Торпедные аппараты, товсь! — командует Маринеско.

Проходят секунды.

— Курсовой 60, 40…

— Торпедные аппараты, пли!

Тела двух торпед, вытолкнутые из своих гнезд сжатым воздухом, выпрыгивают на поверхность и, вспарывая верхний слой воды, несутся на цель, оставляя за собой пенистый след.

— 1, 2, 3, 4… — Каждый считает бегущие секунды. Доклады акустика слышали все, значит, на девятой секунде должен быть взрыв.

Маринеско первым видит взрыв, следом за ним другой: «Есть попадание!» Через секунду взрыв слышит и экипаж М-96. Транспорт «Хелена», расколотый надвое, начинает тонуть.

— Убрать перископ. Лево на борт. Полный вперед. Штурман, отметьте место и время. Тоннаж «Хелены», на глаз, до пяти тысяч. — И, обращаясь к экипажу: — Поздравляю с первой победой! Молодцы, балтийцы! У матросов нет вопросов? — Он знает, что в отсеках лодки сейчас улыбнулись ребята, даже сумрачный кок и тот хмыкнет. А это и надо Александру Ивановичу: хорошее настроение, веселая шутка, улыбка — добрые помощники. Вот хотя бы, к примеру, кок на корабле. Ну что, спрашивается, особенного: кок и кок. Но кока Маринеско подбирал в экипаж сам. Год тому назад, осенью, прибыл новый призыв. Построили новичков на плацу, и командиры подразделений стали знакомиться с будущими моряками.

Маринеско особо интересовался каждым, кто на гражданке работал поваром.

— Ты чем занимался? — спросил он сумрачного парня, стоящего чуть сбоку от крайнего в строю.

— Ничем не занимался, я философ, — ответил парень.

— А вот и врешь, — рассмеялся Маринеско. — Не ты это сказал, а Пифагор.

— Точно, Пифагор! — И парень улыбнулся. — Я это вычитал… в поезде, когда нас сюда везли.

— Так чем ты занимался, Философ? — строго спросил Маринеско.

— Работал шеф-поваром в ресторане.

— Молодой больно для шеф-повара? — засомневался Маринеско. — Видать, работал в привокзальном ресторане, где только сосиски, пиво да сыр? А там все шефы.

— Почему это в привокзальном? — обиделся парень. — И не только сосиски… В Харькове, в центре города.

— Хочешь со мною плавать?

— А на чем плавать будем? — спросил парень.

— На стиральной доске, — рассмеялся Маринеско. — Прибудем на место, приятно удивишься. Или у матросов есть вопросы? — Это была любимая поговорка Маринеско.

— Согласен.

В начале воины не особенно часто представляли к награде, но за этот поход Александр Иванович Маринеско был награжден орденом Ленина.

В июне — августе 1941 года фашистский флот не проявлял на Балтике ожидаемой активности. Только в сентябре в Або-Аландские шхеры пришла немецкая эскадра в составе крупного линкора «Тирпиц», тяжелого крейсера и нескольких легких крейсеров, да почти в то же время соединение крейсеров сосредоточилось у Либавы.

26 августа, вторник. Учитывая неблагоприятную обстановку для наших войск в Таллине, а также необходимость сосредоточения всех сил для обороны Ленинграда, главнокомандующий Северо-Западным направлением с разрешения Ставки приказал эвакуировать флот и гарнизон Таллина в Кронштадт и Ленинград.

В 16 часов началась погрузка войск на транспорты. В 21 час они начали отходить с последних рубежей. В 4 часа утра 27 августа Военсовет флота перешел на крейсер «Киров».

Балтийский флот уходил, чтобы прорваться в Кронштадт.

Подводная лодка М-96 в числе конвоя прикрывала прорыв флота.

Нашим боевым кораблям предстояло идти одним стопятидесятимильным фарватером по минным заграждениям большой протяженности и плотности на виду у противника, который вышел к тому времени на южное побережье Финского залива.

По плану конвой и отряды боевых кораблей трогались в ночь на 28 августа. Но накануне разыгрался семибалльный норд-ост. Двенадцать часов не смолкая бушевал он над базой. И только ночью утихомирился. По минным заграждениям шли ночью. Иногда корабли проходили между минами так, что матросы руками отпихивали их от бортов. Фашистская авиация непрерывно атаковала корабли с воздуха.

И все-таки флот прорвался в Кронштадт.

2 сентября, вторник. В Ленинграде произведено первое снижение продовольственных норм. Рабочим и ИТР стали выдавать по 600 граммов хлеба в день, служащим — 400 граммов, иждивенцам и детям до 12 лет — 300 граммов.

Начиная с сентября флот беспрерывно подвергался бомбежкам. Действовали корабли Краснознаменного Балтийского флота ограниченно. Многие моряки с надводных и подводных кораблей ушли в войсковые части, обороняющие Ленинград. Кольцо блокады сужалось.

12 сентября, пятница. В Ленинграде произведено второе снижение продовольственных норм по карточкам. Рабочим и ИТР стали отпускать по 500 граммов хлеба в день, служащим и детям до 12 лет — 300 граммов, иждивенцам — 250 граммов.

При массированном налете получил тяжелые повреждения линкор «Марат» и затонул. Водолазы смогли отделить разрушенную часть, поставили корабль на киль, и три башни линкора снова вели огонь. «Марат» стал фортом на пути к Кронштадту. Положение Ленинграда Ставка считала исключительно серьезным.

1 октября, среда. В Ленинграде произошло третье снижение продовольственных норм по карточкам. Рабочие и ИТР стали получать на день по 400 граммов хлеба, служащие, иждивенцы и дети до 12 лет по 200 граммов хлеба.

Во второй половине сентября фашистская авиация начала массированные воздушные налеты на Кронштадт.

8 ноября, суббота. Произошло первое сокращение продовольственных норм для войск Ленинградского фронта. Для войск первой линии норма хлеба уменьшилась с 800 до 600 граммов в день, для тыловых частей — с 600 до 400 граммов.

13 ноября, четверг. В Ленинграде объявлено о новом, четвертом по счету, снижении норм продовольствия: трудящиеся города стали получать по рабочей карточке 300 граммов, по остальным карточкам — 150 граммов хлеба.

20 ноября, четверг. В Ленинграде произведено последнее, пятое, снижение продовольственных норм. Кроме 250 граммов хлеба на рабочую карточку и 125 граммов на служащую, детскую и иждивенческую, никаких продуктов ленинградцы не получали.

С этого дня в Ленинграде наступил голод.

По требованию солдат и моряков, в том числе с подлодки Маринеско, произошло снижение норм и для войск. Войска передних линий стали получать 500 граммов хлеба, остальные — по 300 граммов в день.

В первый год блокады зима в Ленинграде установилась по-особенному лютой: с пронизывающими ветрами, сухими ледяными метелями. В середине зимы Маринеско вызвали в штаб флота. Пробыв там не больше часа, он вышел из здания и, увязая в сугробах, побрел к мосту Лейтенанта Шмидта. Тут стал ждать грузовую машину, шофер которой, пока он был в штабе, получал на складе байковое теплое белье для моряков дивизиона подводных лодок. Отворачиваясь от колючего ветра, Маринеско почти не видел дороги. Серые сумерки ложились на блокадный город. Справа и слева на берегах Невы лежал он с пустыми глазницами окон, без единого дымка и огонька. Казалось, город умер и его костенеющее тело постепенно заносит снегом. Маринеско шел вперед, плечом раздвигая плотный ветер. Почти у самого моста споткнулся и упал лицом в снег. Встал. Он бы и не оглянулся, если бы сугроб не пошевелился. Маринеско ступил шаг назад и, нагнувшись, разгреб снег. Под ним лежал мальчик. И то, что он пошевелился, означало, что мальчик еще жив. Маринеско, став на колени, поднял мальчонку и, прижимая к себе, понес к мосту.

Водитель ждал командира в условленном месте и, увидев его с ношей на руках, побежал навстречу. Вдвоем они усадили «находку» в кабину, и Маринеско, расстегнув меховую куртку, укрыл мальчика.

Больше двух недель подводники опасались, что мальчик вот-вот умрет. Но постепенно жизнь возвращалась к нему. К апрелю он заметно окреп, свободно ходил и даже старался помогать в очистке пирсов от снега. Звали мальчика Мишей. Подводники привязались к нему, да и для Миши не было никого родней на всем белом свете.

Штурман Николай Яковлевич Редкобородовый уже дважды разговаривал с Маринеско о судьбе Миши, но разговор всякий раз кончался тем, что Маринеско спрашивал:

— Где должен быть юнга во время похода?

— На корабле, — отвечал Редкобородовый.

— И ты предлагаешь, чтобы и юнга ходил с нами по минным полям? Зачем, скажи, тогда стоило его выхаживать?

Николай Яковлевич соглашался. Но проходила неделя, и он снова обращался от имени экипажа зачислить Мишу юнгой на подводную лодку.

Так бы и кончилось это ничем, если бы 19 апреля 1942 года Маринеско не стал командиром подводной лодки С-13. Кстати, в английском флоте не существует числа 13. Есть десять, есть двенадцать, есть четырнадцать, а вот тринадцати нет. Нет, и все. А тут корабль, да еще подводный, да еще с номером тринадцать!

— Счастливое число, — глубокомысленно подумав, сказал кок. — Я вот у матери тринадцатый…

— И невыносимо веселый! — вставил акустик Рашевский.

В кубрике засмеялись.

— Зубоскалы, — хмуро изрек кок и обратил свое внимание на Мишу. — Не слушай их. Пустые люди. — Кок, обняв мальца за острые плечи, повел за собой. Он сам установил норму для Миши: через два часа хоть отвар с картошки, хоть корочку. «Много разом нельзя, а понемножку много раз можно, — вывел кок собственную формулу. — Еда для него, — часто повторял кок, — это лечение, а не обжорство, как у Рашевского».

Слушая кока, больше всех смеялся Рашевский. 500 граммов хлеба на день и два раза каша — действительно обжорство.

Вечером Маринеско вызвал боцмана и, решив с ним все вопросы на завтра, сказал:

— Ну боцман, спайки, драйки, мушкеля, шлюпки, тросы, шкентеля, ставь Мишку на довольствие. Оденьте парня по форме, чтобы смотрелся бравым моряком, а не одесским «жоржиком».

— Есть, товарищ капитан-лейтенант!

— Только с одним условием, боцман: лодка в море, Михаил к катерникам. Договорились?

Так Михаил Золотарев стал юнгой подводной лодки С-13.

В середине мая 1942 года подводная лодка С-13, преодолев минные поля, вышла в открытое море. Это был первый выход С-13 с новым командиром.

На рассвете в районе Данцигской бухты Александр Иванович обнаружил в перископ вооруженный транспорт водоизмещением пять тысяч тонн. Застопорив ход, Маринеско пропустил транспорт вперед и, не отпуская далеко от себя, пошел следом. Транспорт шел без конвоя.

Около часа Маринеско вел транспорт, следуя прямо за ним, потом, резко повернув влево, стал обходить транспорт со стороны берега. Перископ убрали, и весь маневр производился в подводном положении. Уйдя от транспорта далеко вперед, Маринеско снова поднял перископ и, заняв удобную позицию, произвел трехторпедный залп. То ли на транспорте чуть раньше торпедной атаки обнаружили перископ подводной лодки, то ли командир транспорта вовремя увидел след от торпед, но только атака не дала результата. Транспорт в нужный момент застопорил ход. Тогда Маринеско, не любивший промахов, вторично вышел в торпедную атаку.

— Право на борт. Торпедные аппараты, товсь!

Теперь уже транспорт внимательно следил за подводной лодкой.

— Пли!

И снова торпеды прошли мимо транспорта, за его кормой. Командир транспорта не выпускал подводную лодку из поля зрения и, увидев след от торпед, дал полный вперед.

Транспорт дважды уклонился от торпед. И кто знает, не вызвал ли капитан транспорта авиацию или противолодочные корабли? Маринеско принимает решение подвсплыть и артиллерийским огнем потопить врага.

Для лодки бой в крейсерском положении малоудобный. Не зря говорят, что лодка на воде — плохой миноносец.

И все-таки Маринеско решает атаковать. Трудно сказать, что укрепило подобное его решение… Может, вспомнил мальчика, занесенного снегом, голод ленинградцев, смерть товарищей, трудный выход из Финского залива и то, что его лодка простояла долгую и трудную зиму, скованная льдами, и теперь, прорвавшись сквозь минные поля и противолодочные сети, на могла вот так просто уйти, не потопив транспорт. «Почин — полдела», — часто говорил его дядька. «Почин — доброе начало, доброе начало — хорошему делу венец».

— Убрать перископ. Артиллерийскому расчету приготовиться к бою. Акустикам внимательно слушать горизонт. Продуть балласт! — И подводная лодка, двигаясь малым ходом параллельно курсу транспорта, стала всплывать.

Капитан транспорта видел, что лодка всплывает. Вот уже появилась ее рубка… Вот уже орудие торчит из воды…

Капитан был старый и опытный морской волк и хорошо знал, что если лодка всплывет, то только затем, чтобы бить артиллерией. Русскую субмарину надо, следовательно, атаковать первыми, пока ее артиллерийский расчет не занял свои места.

— Товарищ капитан-лейтенант, слева по курсу со стороны бухты слышу шум винтов двух эсминцев.

— Дьявол! — выругался Маринеско. — Он все-таки успел вызвать конвой.

Артиллерийская дуэль началась. С транспорта отвечали из орудия и автоматов. Несколькими меткими выстрелами комендоры Маринеско разметали все на верхней палубе и дважды поразили цель.

— Срочное погружение! — скомандовал Маринеско. Спускаясь последним с ходового мостика, он видел, как транспорт медленно погружался в море. Плотно закрыта крышка люка, лодка начинает срочное погружение. На пяти метрах глубины поднят перископ. В сетке перископа качаются спущенные на воду плотики, шлюпки. Тонущее судно поспешно покидает уцелевшая часть команды. Акустик монотонно излагал сведения о приближающихся эсминцах. Теперь надо уходить.

— Николай Яковлевич, а кто изобрел торпеду? — вдруг неожиданно спросил Маринеско.

— То есть? — удивился штурман. — Зачем это вам сейчас?

— Да просто так. Замечательный был парень!

— Замечательный… — поежился штурман. — Если бы его изобретение использовалось только для наказания зла…

— Вот это точно сказано, Николай Яковлевич. Упустить противника — значит покрыть зло. Судьба не прощает промахов, Николай Яковлевич. Согласны?

— Согласен.

— Сейчас бы чаю горячего! Пока стоял по колено в воде на мостике, продрог, как пес на чужом дворе.

Лодка уже была в пятнадцати кабельтовых от места боя, когда акустик доложил:

— Слышу разрывы глубинных бомб.

Эсминцы несколько раз резко замедляли ход, но акустики вовремя замечали их маневр, и Маринеско чуть раньше успевал перехитрить. То, что эсминцы задерживали ход, говорило о том, что на их борту отсутствовали гидролокаторы. Значит, хочешь услышать шум винтов русской субмарины, стопори собственный ход. Не слышали акустики и характерного «цоканья», издаваемого гидролокатором. А конвой с немецкой педантичностью сбрасывал и сбрасывал глубинные бомбы.

По разрывам прослеживалось движение конвоя: сначала эсминцы шли по курсу подводной лодки, потом повернули в сторону открытого моря, и разрывы от глубинных бомб стали удаляться.

— Лупят в белый свет как в копеечку, — пошутил штурман.

— Радоваться-то нечему! Это мы пять торпед запустили в горизонт как в копеечку. Артиллеристы говорят: один снаряд — хромовые сапоги. Так мы сегодня весь дивизион босыми оставили. По приходу в базу победный выстрел из носового отменяю. Хвастать нечем. Впредь наука: не высовываться раньше времени.

До базы оставалось сутки ходу. Впереди снова минные поля, когда и справа и слева трутся о стальные бока минрепы. Бр-р-р…

Мелкие воды Финского залива не позволяли лодкам уйти на глубину и избежать столкновения с минами. А на малой глубине субмарины легко обнаруживались с воздуха.

— Пока выйдем на достаточные глубины, — рассказывал после войны Маринеско, — днище лодки до зеркального блеска очистим.

Помогала немцам и матушка-география — единственный выход из Финского залива в самом узком месте — Нарген-Порккалаудд — был перекрыт снизу противолодочными сетями и магнитными минами… А сверху четырнадцать противолодочных сторожевых кораблей, как псы из «Лампы Аладдина» днем и ночью охраняли выход из залива.

И все-таки лодки проходили Финский и занимали боевые позиции.

Ленинград крепко сковал фашистские дивизии, не давая Гитлеру отвести хотя бы часть под Сталинград…

14 августа 1942 года, пятница. Войска 62-й армии Сталинградского фронта после упорных боев в большой излучине Дона под натиском превосходящих сил противника отошли на восточный берег реки на внешний сталинградский обвод от Вертячего до Ляпичева.

В 1942 году положение Балтийского флота все еще оставалось трудным. Теперь, как стало известно, главной задачей 1-го воздушного флота люфтваффе стало уничтожение боевых кораблей. Начиная с апреля, люфтваффе нанесли более шести массированных ударов по флоту. Фашисты спешили: зима, мешавшая балтийцам активно действовать на морских магистралях, ушла со льдами в открытое море. И гитлеровцы боялись появления русских подводных лодок. В районе Таллин — Гогланд не осталось живого места от мин. А люфтваффе все продолжали загаживать фарватер у Кронштадта минами разного действия.

Появление советских подводных лодок, в том числе и С-13, показало гитлеровскому командованию, что оно переоценило эффективность своих противолодочных средств.

14 августа 1942 года на боевой позиции возле маяка Порккалан-Коллбода экипаж Маринеско, произведя двухторпедный залп, потопил фашистский транспорт водоизмещением 7 тысяч тонн. К тому времени более тридцати фашистских транспортов, потопленные подводниками Краснознаменной Балтики, уже лежало на дне Балтийского моря.

Теперь, спустя много лет, историки прочитали документы «третьего рейха» того времени с грифом «Совершенно секретно», в которых черным по белому сказано: гитлеровцы твердо были убеждены, что Балтийский флот заперт в Кронштадтском фарватере.

11 января 1945 года подводная лодка С-13, миновав Финский залив, вышла в район Штольпмюнде с целью помешать эвакуации курляндской группы фашистов из Виндавы, Либавы и Паланги в порты Померании и Макленбурга.

Вот уже больше двух недель крейсировал Маринеско в море, но ничего сколько-нибудь стоящего не встречал. Акустики, слушая шум винтов, безошибочно определяли то небольшую группу торпедных катеров, то «посудину», недостойную торпед.

А море беспрерывно штормило. Всякий раз, всплывая для перезарядки батарей, Маринеско и старшина Волков, обладавший удивительным зрением и потому часто приглашаемый капитаном на ходовой мостик, продуваемый всеми ветрами мира, часами мерзли, осматривая горизонт. Мороз держался на Балтике в те дни ниже 15 градусов. Закончив перезарядку, лодка уходила на глубину, и теперь уже акустики Николай Шпанцев и Александр Рашевский снова вслушивались в шумы.

30 января в 22.05 С-13, слегка «притопленная», только рубка выступает из воды, малым ходом крейсировала в районе, удобном для встречи с противником. В центре дальномерной сетки перископа метельная мгла.

Шторм выматывал людей. Через каждые 15―20 минут Маринеско приказывал стопорить дизели, чтобы акустики могли прослушать горизонт. Но горизонт пустовал.

— Смотри, смотри еще, старшина, — просил Маринеско.

Старшина не отвечал. Он с удовольствием поговорил бы с командиром, но от холода зуб на зуб не попадал. Где-то там, за стеною из ветра и снега, кто-то мигнул старшине раз, затем другой… От неожиданности он даже вздрогнул. Маяк?!

— Замерз? — спрашивает Маринеско, не отрываясь от сетки перископа.

— Товарищ командир, вижу работу маяка!

— Где? Где, старшина?

— Слева по ходу.

— Точно! Маяк! Штурман, уточнить место: должен быть маяк Риксгефт.

— Так точно. Маяк Риксгефт! — через секунду докладывает штурман.

— У матросов нет вопросов? — весело спрашивает Маринеско.

Если заработал маяк, значит, подходят корабли!

— Елки-моталки, неуж повезло? Порт Готенхафен корабли принимает!

— Вижу огни! Слева вижу огни! — вскрикнул старшина Волков.

И почти одновременно с ним акустик Николай Шпанцев доложил:

— Мостик, слева 160 слышу шум винтов большого двухвинтового корабля. Идет полным ходом. Слышу корабли конвоя. Большой конвой.

— Боевая тревога! Стоп-подзарядка батарей. Штурман, перископ на ночной прицел. Приготовиться к торпедной атаке. Ну, старшина, теперь вниз. Тебе здесь делать нечего. Готовь свои торпеды к делу. Штурман, сближаемся с конвоем. Право на борт!

Уже спускаясь с мостика, Волков еще раз оглянулся на огни:

— Вижу впереди миноносец, за ним лайнер!

— Черт глазастый! — с восхищением прошептал Маринеско.

— Пеленг меняется на нос, — продолжали следовать доклады акустиков.

— Уходят?.. Продуть балласт. Курс 260. Самый полный вперед.

— Мостик, скорость конвоя увеличивается!

— Наша ходовая?

— Шестнадцать узлов!

— Делайте что хотите, но скорость мне дайте. Акустики, пеленг!

— Меняется на нос. Конвой по-прежнему увеличивает скорость хода.

— Машинное отделение, увеличить скорость! Плетемся как мухи по струне.

— Мостик, скорость лодки больше двенадцати! Клапаны на пределе!

— Форсируйте дизели. Поймите, братцы, ради такой цели надо! Слышите меня?

— Мостик, скорость двадцать узлов!

— Вот так-то лучше. Сигнальщика на мостик, — приказал Маринеско.

На корабле приказы командира не обсуждают, а на подлодке особенно: командир видит цель. Но приказ сигнальщику подняться на мостик даже опытного Николая Яковлевича обескуражил. Кому сигналить? Подмывало спросить Маринеско, но дисциплина взяла верх над любопытством. Когда сигнальщик поднялся на мостик, Маринеско, не отрывая глаз от перископа, сказал:

— Смотри, конвой разговаривает. Последи внимательно за последовательностью сигналов. Кто знает, вдруг пригодится?

Лодка шла поперек волны со скоростью, близкой к двадцати одному узлу. Ледяные, острые как иглы брызги секли лицо. Поручни покрылись тонкой коркой льда, носовая пушка обрастала ледяной горой. С-13 в крейсерском положении догнала конвой. Ближайший эсминец конвоя что-то просигналил им.

— Выжди секунду, не спеши. Вот теперь пиши что-нибудь похожее на то, что подметил. Давай! — И сигнальщик ответил, точно повторяя последовательность сигналов, зафиксированных им в разговоре конвоя друг с другом. На эсминце приняли сигнал.

— Чудненько. Теперь спешить некуда. Мы за своих прошли. А ты молодцом! Что ты им написал?

— И не знаю… Две первые — точно то, что спросили у меня, видно, позывные, а дальше похоже, что «следую в соответствии с приказом». В общем, набор… Половину метель украла.

Маринеско, не сбавляя скорости лодки, обошел конвой параллельно курсу следования и сократил дистанцию для торпедной атаки до 500 метров. Огромный лайнер был так близко, что казалось, протяни руку и потрогаешь его. Он обогнал лайнер и чуть задержался, выжидая, когда миноносец откроет ему весь борт.

— Торпедные аппараты, товсь! Внимание, как только цель выйдет на визирную линейку — атака.

Миноносец открыл для Маринеско весь лайнер и что-то возмущенно просигналил, видимо, требуя не нарушать порядка конвоя.

— Хорошо, обещаю… — прошептал Маринеско. — Лево на борт!

И когда одновременно с поворотом прямо по курсу подводной лодки в пятистах метрах лайнер распахнул во всю ширь и мощь свой корпус, Маринеско резким, как удар бича, голосом скомандовал:

— Пли!

30 января в 23.08 С-13 произвела трехторпедный залп!

В феврале 1945 года на Ялтинской конференции выступал английский адмирал Э. Канингхем. Он говорил о трудностях борьбы с немецкими подводными лодками, особенно напирая на то, что немецкие лодки строятся и получают выученные экипажи в Данциге.

— Как моряк я хочу, чтобы русские поскорее заняли Данциг, — так закончил свой доклад адмирал.

Рузвельт спросил у Сталина, как скоро будет взят город.

Сталин помолчал с минуту, потом ответил:

— Есть надежды на то, что скоро мы займем Данциг.

Больше всех ответ обрадовал Черчилля. Минуту, которую выдержал Сталин, он не спускал с него глаз.

В тот день никто еще не знал, что подводная лодка С-13 потопила огромный немецкий лайнер «Вильгельм Густлов» водоизмещением более 25 тысяч тонн.

Положение Данцига стало угрожающим: к городу подходили советские части, а отступать морем непросто. Из Данцига следовало срочно эвакуировать особую школу подводников, учебный отряд подводного плавания и части СС, необходимые для защиты Берлина. Вот на лайнер всех и погрузили — 8 тысяч 700 солдат и офицеров «третьего рейха», большинство награжденных крестами лично фюрером. Спаслось только 998 человек.

Почти перестала существовать «сила через радость»: так называлось нацистское туристическое ведомство, украшением которого было суперпрестижное судно «Вильгельм Густлов». Величие нации, разломанное тремя ужасающей силы взрывами, пошло ко дну в 23 часа 28 минут…

30 января в 23.00 Гитлер провозгласил тост за величие нации. Это был день, который Гитлер отмечал каждый год: 12 лет назад Гинденбург назначил его канцлером Германии. О гибели лайнера «Вильгельм Густлов» Гитлеру доложат только утром 31 января. По его приказу будет расстрелян начальник конвоя. Германия погрузится в трехдневный траур. За войну это второй случай траура. Первый — после Сталинграда.

Командира русской субмарины Гитлер назовет врагом рейха номер 1 и своим личным врагом, за его голову пообещает Железный крест с дубовыми листьями и денежную премию, сумма которой ошеломит всех в империи.

Спустя много лет один из германских военных историков, Каюс Беккер, напишет книгу «Военные действия на Балтийском море» и назовет в ней 8-ю главу «Восточная Пруссия. Расплата за войну», в которой опишет трагическую гибель лайнера. Напишет книгу и чудом уцелевший помощник капитана лайнера, в ней он скажет: гибель «Густлова» «страшнее гибели „Титаника“»… Все это будет потом…

А в тот январский морозный вечер события разворачивались стремительно: три торпеды, посланные лодкой Маринеско в цель, последовательно взорвались одна за другой — первая поразила нос лайнера, вторая угодила точно в середину, третья разворотила корму. Трижды вздрогнула палуба «притопленной» субмарины.

— Срочное погружение! — скомандовал Маринеско, и лодка уходит прямо под немецкий конвой. Маринеско рассчитал точно и дерзко: конвой не сможет услышать шумов его дизелей, размытых в шумах собственных винтов.

— Полный вперед! — командует Маринеско, и подводная лодка, используя замешательство конвоя, уходит к берегу и ложится на грунт. Гидроакустики докладывают: взрывы глубинных бомб с кормы, по борту, с кормы, и снова по борту. Бомбежка продолжалась почти три часа. Двести сорок глубинных бомб насчитали акустики. Конвой бомбил район вокруг лайнера по всей его длине и ширине, но никто из них не мог и предположить, что русская лодка ляжет под берег.

— Как вы думаете, Николай Яковлевич, капитан лайнера выше, чем я, по званию? — спросил Маринеско.

— Да уж думаю…

— Тогда трех торпед достаточно. Высшие чины любят воздержанность в низших.

Под утро Маринеско поднимет перископ и осмотрит горизонт. Порывы ветра низко над морем несли разорванные клочья туч, на востоке чуть светлел край горизонта. Горизонт пуст. Лодка вздрогнет, заработают дизели, и Маринеско малым ходом уйдет от берега на глубину.

До обеда экипаж приведет лодку в порядок, после обеда все отдохнут, а в 22.00 соберутся отпраздновать победу.

30 января 1945 года, вторник. Войска 3-го Белорусского фронта к исходу дня, преодолев упорное сопротивление врага, захватили значительную часть Земландского полуострова и обошли Кенигсберг с севера и северо-запада. Крепость Кенигсберг оказалась окруженной.

31 января 1945 года, среда. Войска 3-го Белорусского фронта, выйдя к морю севернее и южнее Кенигсберга, окружили и рассекли на три части войска немецкой группы армии «Центр». До четырех дивизий противника прижаты к морю.

Войска 1-го Белорусского фронта пересекли германскую границу в Бранденбургской провинции, заняв город Ландсберг, Мезериц, Швибус, Цюллихау, Фридберг, вышли к Одеру в районе Кюстрина, форсировали реку и захватили плацдарм на ее левом берегу.

На Балтийском море, в районе Свинемюнде, подорвался на советских минах и затонул вражеский транспорт «Берлин» водоизмещением 15 280 тонн.

Опубликовано сообщение: в Молдавской ССР после ее освобождения от фашистских оккупантов восстановлено 227 колхозов, 48 МТС, 50 совхозов и 573 животноводческие фермы. Колхозники республики сверх плана сдали в фонд Красной Армии свыше 1 миллиона пудов хлеба.

В ночь на 2 февраля 1945 года, перезарядив батареи, Маринеско уйдет в район Устки. Во время перехода С-13 будет дважды атакована противолодочными кораблями противника, а в ночь на 9 февраля фашистской подводной лодкой. Но от всех трех атак С-13 успешно увернется и уже в ночь на 11 февраля займет боевую позицию в намеченном районе.

11 февраля 1945 года, воскресенье. Закончила работу Крымская конференция глав правительств Великобритании, США и СССР. На конференции были рассмотрены и определены военные планы трех союзных держав по окончательному разгрому общего врага.

11 февраля президент Рузвельт выехал в Севастополь, намереваясь провести ночь на своем корабле связи «Катоктин», а затем вылететь на родину.

Черчилль улетел немного позднее. Он тоже был в Севастополе, осмотрел разбитый город и побывал на английском кладбище, где похоронен его родственник — знаменитый герцог Мальборо.

Черчилль уже знал о гибели «Вильгельма Густлова».

11 февраля 1945 года. В 2.00 акустик Рашевский доложил:

— По курсовому углу 150 градусов с левого борта слышу шум винтов большого транспорта и эсминцев охранения. Дистанция около 30 кабельтовых. Пеленг медленно смещается к траверзу.

— Николай Яковлевич, — обращается Маринеско к штурману, — идем на сближение по показаниям акустиков. Перископ не поднимать.

— Курсовой 140, 130, 120, — продолжал докладывать акустик.

На дистанции 8―9 кабельтовых Маринеско командует:

— Поднять перископ!

В сетке перископа идущий полным ходом крейсер под охраной трех эсминцев.

— Крейсер? Вижу крейсер противника! — говорит Маринеско.

Но это был транспорт большого водоизмещения, по силуэту напоминающий контуры крейсера.

— Приготовиться к атаке!

На дистанции 7―6 кабельтовых С-13 заняла позицию для атаки.

— Торпедные аппараты, товсь!

Лодка шла на пересечение курса. Прошли секунды, и последовала команда:

— Пли!

В 2.50 C-13 произвела двухторпедный залп.

Одновременно с залпом Маринеско опустил перископ.

Огромной силы взрыв качнул подлодку. Торпеды поразили паровые котлы транспорта. Затонул он за пятнадцать минут. На транспорте «Генерал фон Штойбен» водоизмещением 14 600 тонн немцы эвакуировали 3600 фашистов из Кенигсберга и Пиллау. Спаслось около 300.

Корабли конвоя долго искали русскую субмарину, сбрасывая глубинные бомбы, но Маринеско не стал повторять своего прежнего маневра. На этот раз он повел свою лодку во вражеский тыл. Действовал по принципу обратной логики: фашисты искали его в море, а он ложился на дно у самого берега; фашисты бомбили возможный район, где могла находиться Краснознаменная подводная лодка, а он шел к ним в тыл и преспокойно выжидал, когда уйдет конвой. Мысля нешаблонно, он выигрывал бой, будучи талантливее тех, кто пытался победить его. За эти две блестящие победы Александр Иванович был награжден орденом Красного Знамени…

Отгремели победные залпы. Наступил мир. Александр Иванович демобилизуется и недолго плавает капитаном дальнего плавания. Транспорт, которым он командует, возит силезский уголь из Польши. В начале 60-х годов он уходит по болезни на пенсию и поселяется на постоянное место жительства в Ленинграде.

Каждое утро его видели у газетного киоска или с авоськой у продуктового магазина. Небольшого роста, в штатском костюме, он ничем не выделяется среди окружающих его людей. Никто из них не знает, что на счету этого скромного человека победы, которые одерживал не каждый признанный герой. Он покупает две бутылки молока, батон белого хлеба, сыр, стоит в очереди за картошкой и, нагрузив авоську, медленно идет к дому, часто отдыхая по пути. Маринеско смертельно болен. Жить ему остается считанные дни…

Повествование подошло к концу.

«История знает немало случаев, — писал Н. Г. Кузнецов, — когда геройские подвиги, совершаемые на поле боя, долгое время остаются в тени, и только потомки оценивают их по заслугам. Бывает и так, что в годы войны крупным по масштабам событиям не придается должного значения, донесения о них подвергаются сомнению и приводят люден в удивление и восхищение значительно позже. Такая судьба постигла балтийского аса-подводника А. И. Маринеско. Александра Ивановича уже нет в живых, но подвиг его навеки останется в памяти советских моряков… Настала пора по достоинству оценить подвиг А. И. Маринеско. Мы должны, пусть с опозданием, прямо заявить, что в борьбе за Родину он проявил себя настоящим героем».

«У западного пирса отшвартовался последний, запоздавший тральщик, — рассказывает друг Александра Ивановича Маринеско, известный подводник Петр Денисович Грищенко. — Большая группа ветеранов с Краснознаменной подводной лодки С-13 любовно окружила своего скромного, к великому сожалению, безнадежно больного друга — капитана третьего ранга в отставке Александра Ивановича Маринеско.

На плацу, который превратился в своеобразный клуб, собрались на митинг моряки-ветераны, их близкие, родные, молодые моряки. Александр Иванович в стареньком штатском костюме с достоинством направляется под эскортом своих сослуживцев к месту митинга.

Молодежь всех приветствует аплодисментами. Особый восторг вызывает Маринеско. Молодежь скандирует: „Ма-ри-не-ско — герой! Герой — Ма-ри-не-ско!“ Ему предоставляют слово…»

Но он не может говорить… Он плачет.

25 ноября 1963 года не стало Александра Ивановича Маринеско.

Прошли десятилетия, но народ не забывает подвигов, совершенных в годы Великой Отечественной войны. Да, пришло время по достоинству оценить и подвиги Александра Ивановича Маринеско. За это скажут спасибо те, кто знал его лично, кто воевал с ним вместе, и миллионы тех, за счастье которых воевал он.

Имя его бессмертно, как бессмертны дела его.

Хлеб он называл — пыне, воду — апэ, рыбу — пеште… Любил слушать и сам хорошо пел тихие украинские песни. Ценил в людях честность: «Честные не бывают трусами. Правду ценят люди смелые». Он любил море, как птицы — небо, а рыбы — воду. Море было его стихией, море стало его биографией. Даже фамилию он носил в переводе с молдавского на русский — Морской. Он хорошо знал, что такое соль морской службы, знал ее суровую суть и горький вкус. Никогда не говорил, что морская служба — легкое и только красивое дело. Сам любил этот тяжелый труд и учил ему других.

С людьми не миндальничал, как и не миндальничали с ним. Никогда не перекладывал даже частицы своего труда на плечи других. Сполна испил всю чашу, не пролив и капли. Все, что успел сделать, сделал за одну короткую жизнь, другому не хватило бы и двух. О нем рассказывают легенды даже его друзья, знавшие его лично и служившие с ним вместе. Такое случается редко…

После войны Одесским мореходным училищем в знак уважения и памяти был выписан билет с пометкой «Действителен вечно» и передан на хранение его матери и сестре. В графе «ФИО» каллиграфическим почерком вписано:

Маринеско Александр Иванович.