ПоэZия русского лета

Загорелся волшебный терем.

Затянуло нас в пелену.

Мы – солдаты. Мы свято верим,

Что под вечер убьём войну.

Мы ползём в чернозёме горьком.

Мы убиты по многу раз.

Жаль, что клоуны за пригорком

Проклинают в спектаклях нас.

Мы приникли к июльской мяте.

И любовь изо рта течёт.

Нам Господь говорит: «Стреляйте!»

«Не стреляйте», – смеётся чёрт.

И предательство за забором

Надевает на совесть грим.

Не дано понимать актёрам,

Что мы их от беды храним.

Нас считают нулями в смете.

Нами ночь наполняет ров.

Если б не было нашей смерти,

Превратилась бы клюква в кровь.

Непогашенные окурки

Продырявили лунный сыр…

Нет фальшивее драматурга,

Чем война под эмблемой «мир»…

Эй, актёры! Сыграть смогли бы

Сценку боя длиною в час?

Если б мы не убили гибель,

Эта гибель убила б вас.

Тьма качнётся над нами, свет ли?

Нами мир поутру зачат.

Мы машинное масло в петлях

Маем пахнущих райских врат.

Заговорю тебя на четыре года.

Напишу на спине своё имя йодом.

Это смерть далеко,

а я близко-близко.

Ты не бойся осколка и василиска.

Пусть под ржевским дождём заржавеет пуля.

Пусть ослепнет снайпер Георг в июле.

Мессершмитт поцелуется пусть с утёсом.

Захлебнётся косая своим покосом.

Ты уйдёшь, я к Николе поставлю фото.

И Манштейна навек прошибёт икота.

Ты уйдёшь, я в больничку пойду к Матроне.

И немецкая рота в Днепре утонет.

Я не ведаю слов о любви высоких,

Но я слышу, как плачет журавль в осоке.

Отольются врагам журавлёвы слёзки.

Пусть невесты на свадьбу им дарят доски.

Как лежала в поле одна дорога.

Да летала душа над ней от порога.

Не боялась остаться она без Света,

Потому что по-русски была бессмертна.

Там, где косогоры

отутюжив,

Мы врагов прогнали

наконец,

Выходила на берег Катюша:

Посмотреть на Северский Донец.

Выходила,

песню заводила

Про степного сизого орла

И про то, как вновь

Саур-Могила

флагами Победы

расцвела.

Ой ты, песня девушки советской,

Ты лети за ясным солнцем вслед:

И бойцу из города Донецка

От Катюши передай привет!

Стихнут к сентябрю раскаты грома.

Наш герой вернётся в отчий дом.

И тогда на улице Артёма

Мы на свадьбе Катиной

споём:

«Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег на крутой».

Вдоль дороги чёрно-белая трава.

Мариуполь ампутировал слова.

Над скелетами дельфинов и коров

Дым сгоревших и невысказанных слов.

Забывая о стахановском труде,

Ходят павшие по крашеной воде.

Греки древние смеются из кулис:

«Жили в Жданове, но вот и дождались!»

По проспекту Металлургов демиург,

Едет время – самый страшный драматург.

И вгрызаясь в неизвестности базальт,

Протыкает время спицами асфальт.

Этот грипп перенесли мы на ногах:

Солнце скушал аллигатор-олигарх.

Перешёл к нему советский комбинат,

А теперь вот превратился в сущий ад.

Восемь лет гулял здесь натовский капрал,

Лучших девочек-подростков выбирал.

Мы молчали. Мы свободой дорожим:

Не советский же, не сталинский режим!

Домолчались,

дождались себе назло.

Солнце выпало из пасти,

всех сожгло.

Как заметил справедливо брат Ахмед:

«Русский русскому отрезал общий свет!»

Крокодилья перерезана губа.

Кол осиновый из гроба,

где труба.

Над Азовом небо в ранах ножевых.

Из подвала вышло несколько живых.

Вышел мальчик окровавленный в летах,

Вышла женщина красивая в бинтах.

И ответ её меня опередил:

«Не приполз бы нынче новый крокодил…»

Пусть свободой зазвенит во все звонки

Мариуполь – город Маши без руки!

Смерть убита. Обозначен новый путь.

Нам Марию бы теперь не обмануть.

Пацифист —

это тот, кто растит войну на своём подоконнике.

Это секта такая,

И в ней, по сути, войны поклонники.

Это те, кто уверен,

что можно нырнуть

в воде гореть.

Им бы крестик снять,

А трусы, наконец, надеть…

И когда Израиль херачит по Палестине,

У пацифистов качаются люстры в гостиных.

И они выбегают из дома поплакать к сливам

И хотят вернуться

в Барвиху из Тель-Авива…

Без войны никогда,

брат, мира и не бывает.

Кто не любит войну,

тот идёт

и войну убивает.

Но поймут ли

когда-нибудь

все смельчаки-артисты —

В 45-м мир

сотворили не пацифисты!

Раз, два, три, четыре…

Товарищи!

Господа!

Я за мир во всём мире!

Но пусть лишь

пройдёт беда.

А кому и эти слова

мои нипочём,

Пусть закроют

глаза и увидят Христа с бичом.

Вчера мы заехали с

Ромкой и Глебом

«За ленточку»,

как говорят.

Читали стихи под контуженным небом

Для самых весёлых ребят.

Архангелы сверху гудели спросонья,

Как поздний Высоцкий с кассет.

У Родины были бинты

на ладонях,

Но нам она хлопала вслед.

И там оставалась,

на пыльном Донбассе,

А мы с бэтээров на бал

Теперь возвратились к московской пластмассе,

Гордясь, что никто

не зассал.

И Ромка коньяк закусил шоколадкой,

И спорили мы про ковид.

У всех же саднит

и саднит под лопаткой,

Потерянным раем болит.

Небо птицами

больно режется,

Как ножом.

Царь Небесный был

тоже беженцем

И бомжом…

Все мы беженцы

В жизни временной.

Посмотри:

Шар земной,

Как живот

беременной —

Нефть внутри.

Поле серое.

Небо синее.

Сын в руках.

Те же земли:

Египет, Сирия.

Тот же страх.

Взрывом

солнечным

покалеченный

Спит восток.

Мы сбегаем

На небо вечное

Точно в срок.

Бог с гвоздями

в руках

для Запада —

первый враг.

«Пусть висит он

в России лапотной.

Там же мрак.

Дикий ветер

там, нам неведомый,

И медведь!» —

Бывший ангел

Так проповедовал.

Блогер ведь.

Разродится

война погостами

В наши дни.

Что за время

приходит?

Господи!

Намекни!

Все мы беженцы

Неумелые.

Все мы голь.

Ждут нас в небе

Кибитки белые,

Хлеб да соль.

Арамейский глагол

По-пушкински

Жжёт сердца.

Пётр с Андреем

Иисуса слушают

Без конца.

«Я – Россия,

На эти пажити

Вывел вас.

Но ведь вы от меня

откажетесь

В чёрный час.

Накидает за то

полушки вам

Мелкий бес.

Я – Россия,

Земля Царь-Пушкина,

Соль небес!»

И шумит у любви

под окнами

Божий сад.

Пётр с Андреем

Глазами мокрыми

В нём блестят.

Вбей, малыш,

в переводчик

«Яндекса»

Стих простой:

«Я вернусь.

Человече,

радуйся!

Бог с тобой».

За столетие до финала,

Заглянув в ледяную даль,

Человечество закопало

Данный Богом ему рояль.

Вместо масок надев улыбки

И привычно бродя по дну,

Мы посыпали пеплом скрипки,

Но молитву твердим одну:

Обесточь уже пилораму

И туманом зашторь простор!

Мир так хочет обратно в маму,

В золотистый свой физраствор.

Чтоб размокнуть травою в чане,

Соскоблив всех догадок блеск.

Чтоб не слово, а лишь урчанье

Или только от вёсел плеск.

Он весны исчерпал запасы,

Наш до-после-военный мир.

И оплыл, как кусок пластмассы,

Цифровой потребляя жир.

Превратили мы в камни ноты,

Разбросали их по земле.

И спасаемся от икоты,

Завершая парад-алле.

Только, Господи, скоро-скоро,

Обожжённый твоей весной,

Я уйду, я сбегу из хора,

Чтобы голос подать иной:

Мой единственный композитор —

Ветер, ветер! Гуляй, реви!

Я прильну к тебе, так чтоб свитер

Загорелся вдруг от любви

На московском асфальте прямо,

В переулках среди колец.

Чтобы вновь волноваться, мама,

Отдаляя любой конец.

Земному шару

напекло висок.

Располагался рай

наискосок.

Скучал в нём

по России

каждый третий

В семи десятках

световых столетий.

Там время продолжал небесный царь

У звёздочки

по имени Мицар,

Как гениальный врач

за занавеской,

И спорили Сенека с Достоевским,

И были пальцы

в поцелуях пчёл.

А здесь смертельный бой

уж час как шёл:

Со срезанным лицом наполовину

Сержант упал в божественную глину,

Хлеб Родины своей

подняв с земли.

И вдруг увидел

страшное вдали:

Нас будущих,

расслабленных,

как травы,

Обильно

существующих

без славы,

в отдельно

подзаряженном гробу

С предсказанными

цифрами на л б у.

Сержант Смирнов

смотрел на это дело

И удивлённо

презирал печаль,

А рядом с ним

Мария песню пела,

качаясь, как солдатская медаль.

Весна стоит в пальто коротком

И утешает как умеет.

Не привыкай к военным сводкам,

А то душа окоченеет.

Не привыкай смотреть на карты,

Не то покроешься коростой.

Кто это время нам накаркал?

Чужой, нездешний ворон пёстрый.

Хочу, как мальчик, взять рогатку

И победить в лесу волчицу.

К щеке часов прижали ватку,

Из цифры восемь кровь сочится.

Луна на Пасху ляжет решкой,

И смерть не выйдет на работу.

Москвичка в утренней кафешке!

Не привыкай к донецким фото.

Не то тебя железом тронет,

Не в Волновахе, на Волхонке.

Ты слышишь, это время стонет

В обычной радиоколонке!

Отныне в церкви на Таганской

Россия будет ставить свечку

Блаженной бабушке луганской,

Не взявшей у фашиста гречку.

А Горбачёву

все эти тридцать лет

Каждую ночь снится звон тридцати монет,

И за Берлинской стеной Гефсиманский сад,

Платья его жены на ветвях висят…

Ходит по саду юродивый в поздний час.

Снова к нему Горбачёв: «Помолись за нас!»

Плачет блаженный у мокрых могильных плит.

Шепчет в ответ:

«Богородица не велит…»

А на могильных плитах следы времён

И миллион миллионов живых имён —

Тех, кто погиб,

тех, кто не был рождён,

а мог,

Если б другого правителя дал нам Бог.

Но Горбачёв не Иуда, ему ль грустить?

Он оправдал себя, он будет вечно жить!

Пиццей отравленной паству кормить с руки.

Войн и конфликтов всё праздновать огоньки!

Он не Адольф, не Борис, не какой-то Буш!

Первой-последней леди советской муж!

Всем Карабахам-Донецкам – физкульт-привет!

В Мюнхене Русью не пахнет и Бога нет.

Носи как маленькую икону,

Смотрящую сквозь века,

Медаль на ленте

«ЗА ОБОРОНУ

РУССКОГО ЯЗЫКА».

И кто б ни значился на обложке,

Упасть не старайся ниц.

Корми кириллицей

с чайной ложки

Детей и поющих птиц.

Пусть припадают к бортам моллюски,

Услышав чужую речь.

А в плен возьмут —

ты молчи по-русски,

Чтоб шапки врагов поджечь.

Пусть время колется

злей и горше,

Теперь до Победы стой

За Дальний Восток!

За Донецк!

За Оршу!

За русский язык родной!

А из радиоточки

Только сырость и грусть.

«Капитанскую дочку»

Надо знать наизусть.

Чтоб весны фонограмма

Дотекала до рук.

Там, где Пушкин и мама,

Там и Родины звук.

Так, про что эта повесть?

Растолкуй же ты мне!

Про любовь, и про совесть,

И про службу стране.

Мы за прошлое платим

И радеем, дружок,

Кто за честь, кто за платье,

Кто за лучший денёк.

Наши страшные ссоры

Завершит этот год,

А заморскому вору

Скоро срок свой придёт.

Ярче солнечной стружки,

Что горит без конца,

Лишь Россия и Пушкин,

Да могила отца.

Лейтенант-пограничник открыл калитку

И глядит на бегущую прочь элитку:

Прошмыгнули два голубых паяца.

«Нам, – говорят, – совесть не позволяет остаться!»

Пристроиться к ним норовит

Блогер с плакатиком «Стыд!»,

Актриса в наряде парчовом

В образе жены Горбачёва

И две пацифистки-нимфетки,

Которым срочно нужны таблетки.

Давятся они утром на взморье повидлом,

Всех, кто в России, считают быдлом.

Но следят внимательно за новостями:

«Что же творится там в русской избушке?»

И поверьте, скоро

вернутся и вас растолкают локтями,

Чтобы снова пробиться к кормушке.

По окончании истерики элитка

снова будет мелькать на телике

И вопить: «Как нам всё это обрыдло!

Особенно

русское быдло!»

А может, смести их каналы и паблики?

Паяцы стоят у станков пусть на фабрике!

Блогер стыдливый картошку копает!

Актриса детей на коняшках катает!

А утром на телике

Катается Электроник на велике…

Запад с Востоком садятся за общий стол.

Молодая кровь между ними в хрустальной чаше.

Запад: секс, наркотики, рок-н-ролл.

Восток: это не наше.

А в ногах у них жила нефти и море слёз,

И собака из фильма Тарковского вдруг рычит.

Запад: теперь футбол,

там, где был Христос.

Восток молчит.

Города – это мир парикмахерских и аптек.

А в степи только ветер и сверху звезда пасётся.

Запад: мужчина + женщина – прошлый век.

Восток смеётся.

Между ними в солдатской фляге запас воды.

И поэт непонятный страну называет Тройка.

Запад стар, но под маской выглядит молодым.

Восток на руке может

сделать стойку.

Ты закрыл глаза и считаешь до двадцати,

Вспоминаешь о детстве советском своём далёком.

Но ведь это война,

мой милый, как ни крути.

Хоть мы все за мир между западом и востоком.

Я – Донецк.

На дне реки

терновый венец.

Один шахтёр

Увидел во сне

Петра с ключами

От райской шахты.

И отошёл

от житейской вахты.

Я – Донецк.

Город-вдовец.

Отец

с рваными лёгкими.

Я любуюсь вами,

Москвичами далёкими,

Добрыми,

Прыткими,

Имеющими

повадки актёров…

Когда-то вы мне посылали открытки,

Поздравляли

Родственников-шахтёров…

Теперь приезжайте,

Потрогайте

щёки домов,

Посмотрите

на шахтёров —

Волхвов

с чёрным камнем

даров,

Покурите мной

на проспекте Артёма.

Но вот эти

серые ангелы

Со львовского аэродрома…

Они хотят есть донецкую пыль

на ужин?

Я им нужен,

как нужна Румыния

Вашингтону…

Они хотят повесить мою икону

В европейском музее

для новых перформансов

Вверх ногами,

Чтобы делать из моей души

Оригами?

Пусть тогда своей смертью

кормятся

Через кляксы

Французских комиксов

Эти мелкие бесы.

А

Хотите секрет открою?

Старики мне

вчера передали

Сорванную

с платья Одессы

звезду героя…

Я не принял.

Не надел на робу.

Пусть ожидает

Конца хворобы

В заводском сейфе.

Эй, Москва,

Давай

Сделаем с тобой

Селфи!

Новая жизнь

Пьёт весну

Из шахтёрской каски.

Третий год я, кажись,

На посту без Пасхи.

Я – Донецк.

И это начало,

а не конец.

Мы весной поднимаемся в полный рост,

Головами касаясь горячих звёзд.

И сражаемся снова с кромешной тьмой,

Чтобы птицы вернулись сквозь нас домой.

Чтобы солнце вставало в заветный час,

Чтоб вращалась, потомки, Земля для вас.

Чтобы траву обдували ветров винты,

Чтоб из наших шинелей росли цветы.

Мы теперь – земляника на тех холмах,

Мы – косые дожди и ручьи во рвах.

Наших писем обрывки, как те скворцы.

Мы – медовые травы в следах пыльцы.

Нас в болотах небес не один миллион.

И в кармане у каждого медальон.

Это зёрна весны.

Это горя край.

Сорок пятый

настырный пасхальный май.

Вася, Паша,

Серёжа, Егор, Рашид…

Среднерусской равнины пейзаж расшит

Нами, в землю упавшими на бегу…

В небеса мы завёрнуты,

как в фольгу.

Вам труднее, потомки, в засаде дней.

Наша битва с врагами была честней.

Мы закрасили кровью колосья ржи,

А на вас проливаются реки лжи.

Мы умели в атаке и песни петь,

Вас, как рыбу, теперь заманили в сеть.

И у нас на троих был один кисет,

Вам же «умники» в спины смеются вслед.

Нам в советской шинели являлся Бог,

Наши братские кладбища – как упрёк.

Вас почти что отрезали от корней!

Вам труднее, наши правнуки, вам трудней!

Мы носили за пазухой красный флаг,

Был у нас Талалихин,

Чуйков,

Ковпак!

И таких миллион ещё сыновей!

Вам труднее, прекрасные, вам трудней!

Произносим молитву мы нараспев:

«Пусть приедет последний из нас во Ржев,

Чтоб вспорхнули с полей журавли, трубя,

Чтоб, столетний, увидел он сам себя!

Молодым, неженатым, глядящим вверх,

В сорок третьем оставшимся здесь навек,

Чем-то красным закрашенный, как снегирь,

Написавшим невесте письмо в Сибирь».

Не кричите про Родину и любовь.

Сорок пятый когда-нибудь будет вновь.

С головы своей снимет планета шлем.

Вот и всё.

Дальше сами.

Спасибо всем.