Поглупевший от любви

Глава 13 В которой леди Роулингс беседует с новым садовником

Эсме как раз вышла на верхнюю площадку, чтобы спуститься вниз, и, случайно бросив взгляд в окно, заметила, что ее племянник Дарби и новая подруга Генриетта покинули дом вместе.

Эсме пошла по лестнице, напевая и чувствуя себя намного бодрее, чем обычно.

Что-то в спокойном признании и даже одобрении Генриеттой ее несчастного положения было безмерно утешительным. Генриетта права, считая, что ребенок Эсме не принадлежит ни одному мужчине.

В конце концов Себастьян предложил ей руку исключительно из чувства долга, считая себя виновным в смерти ее мужа. А Майлза трудно было назвать идеальным мужем, учитывая, что последние три-четыре года он открыто жил с леди Чайлд. Так почему она должна терзаться из-за них обоих?

Если бы Себастьян соизволил попрощаться с ней после того, как обольстил в гостиной, наверняка успел бы узнать, что Эсме и Майлз решили воссоединиться на следующую же ночь. Вместо этого он обошелся с ней, как с потаскухой, которой, по всей вероятности, считал, и просто вломился в ее комнату, будто так и надо. Словно она доступна всем пожелавшим отведать ее прелестей!

Пламя гнева зажглось в ее груди. Зачем она пролила столько слез из-за этого человека?! Себастьян Боннингтон, этот негодяй, который даже не спросил разрешения, прежде чем ворваться в ее комнату среди ночи! Кем он ее посчитал? Дешевой шлюхой, готовой залезть с ним в постель по первому зову? Глупец! Она не из тех женщин. И пусть не была верна брачным обетам, но ведь и Майлз изменял ей много лет с леди Чайлд. Это еще не причина относиться к ней как к куртизанке! Вот уже много лет как у нее не было любовников… до того единственного вечера с Себастьяном.

И ничто… ничто во время той памятной встречи не дало Себастьяну права предположить, что ее спальня отныне стала его территорией.

Она задумчиво погладила себя по животу, глядя в окно на цветник. Отныне никаких слез. И никаких разговоров о том, чтобы обездолить свое дитя, лишив его наследства. Генриетта — необычайно умная женщина. Никто и никогда не определит, от кого родился этот ребенок. Даже она, его мать.

Лучше она займется вот чем: женит Дарби на Генриетте, в результате чего он получит состояние, превышающее наследство Майлза: двадцать тысяч в год неотчуждаемого дохода, все, что получила Генриетта от своего отца. Разумеется, миссис Пидкок все уши прожужжала Эсме о том, как бедняжка Генриетта никогда не выйдет замуж, учитывая ее неспособность иметь детей, но все это вздор и глупости. Подобные вещи могут быть неизвестны в провинции, но сама она знала немало супружеских пар, которые, обеспечив себя необходимым наследником и еще одним сыном на всякий случай, решительно отказывались иметь еще детей. Сама она, до того как Себастьян застал ее врасплох, неизменно принимала необходимые меры предосторожности.

Существует немало способов… и она просто постарается, чтобы Генриетта узнала эти способы. Кроме того, вполне можно рассчитывать на богатый опыт самого Дарби.

В цветнике возился какой-то мужчина… с виду настоящий великан. Очевидно, Дарби все же нанял садовника через агентство. Остается надеяться, что садовник сумеет что-то сделать с розарием. Старик, до сих пор занимавший эту должность, очевидно, предоставил природе справляться самой. Когда она приехала сюда прошлым летом, на каждом розовом кусте цвело самое большее два цветка. Полураспустившиеся бутоны гнили прямо на ветках.

Она понаблюдала за незнакомцем еще немного. Он вел себя довольно странно. Определенно что-то делал с растениями, но что именно? Возможно, у него имелось лекарство от той болезни, которая убивала розы.

У нее ушло добрых полчаса на то, чтобы одеться потеплее и спуститься по склону. Газоны в Шентилл-Хаусе были довольно крутыми, и розарий находился в самом низу. Это было любимым местом Эсме. Кто-то из предков Роулингсов велел вколотить в землю длинный ряд белых подпорок для розовых кустов. Десять лет назад, когда они с Майлзом только поженились, здесь было море роз, роскошных, многоцветных, душистых. Сильный аромат пьянил всякого, кто забредал сюда. Конечно, сейчас, среди зимы, импровизированная галерея не представляла собой ничего, кроме голых веток и шипов. Так что же, спрашивается, он делает с розами?

Она умудрилась спуститься вниз, не подвернув щиколотки и не упав, и остановилась немного передохнуть. Она в жизни не носила подобных тяжестей, и этот ребенок казался настоящим богатырем. До беременности она имела самое смутное представление о том, как носят ребенка, прежде чем он решит появиться на свет, и это все. Никто не предупреждал об истерических припадках, распухших щиколотках и способности ходить вперевалочку, подобно утке.

Мужчина стоял посреди галереи, спиной к ней, но она видела, чем он занят. Читает книгу. Просто поразительно!

Она в жизни не слышала о грамотных садовниках! Во всяком случае, Мозес, предшественник этого, гордо подчеркивал, что он не занимается подобными глупостями.

Но садовник то и дело переводил взгляд с кустов на книгу и наоборот.

— Простите, — начала Эсме самым любезным, подобающим хозяйке поместья тоном, — я всего лишь хотела… — И тут ее голос замер.

Его кожа приобрела цвет темного янтаря. И одет он был без обычной элегантности. Неухоженный, растрепанный, ни малейшего сходства с титулованным аристократом…

Но ошибки быть не могло. Перед ней стоял человек, известный своим друзьям как Боннингтон, а всему остальному миру — как маркиз Боннингтон. А для нее — Себастьян.

Трудно сказать, узнали бы Себастьяна приятели так же быстро, как сама она. На нем были грубая рабочая рубашка с распахнутым воротом и кожаный передник. Себастьян выглядел более мускулистым, более энергичным, полным жизненной силы.

— У меня галлюцинация, — пробормотала она все тем же учтивым тоном, не сводя глаз с видения.

— Пожалуйста, прости за то, что испугал тебя.

Стоило ей услышать спокойный, рассудительный голос, как кровь отлила от головы и перед глазами все поплыло. Она пошатнулась и инстинктивно вытянула руки, чтобы уберечься от падения. Ладонь уперлась в теплую грудь. Он мгновенно оказался рядом, подхватил ее и прижал к себе. Еще секунда — и он уже сидел на железной скамье, не выпуская ее из объятий.

Эсме никогда не падала в обморок. Не в ее натуре было избегать конфликтов подобным образом. Даже в самые тяжелые моменты своего несчастного брака, когда наиболее благоразумным было бы элегантно опуститься на диван, изображая потерю чувств, она никогда на это не отваживалась.

Но Себастьян, очевидно, решил, что она лишилась сознания, потому что похлопывал ее по щекам, бормоча бессмысленные приказы:

— Пожалуйста, прошу тебя, очнись.

Она решила не открывать глаз. Что, спрашивается, делает Себастьян в ее розарии?! Ей нужно хорошенько подумать… хотя инстинкты искушали ее отдаться силе его рук и на секунду притвориться, что мир вовсе не холодное место, в котором она была вдовой с неизвестно чьим ребенком.

— Эсме! — уже настойчивее воскликнул он. Настоящий олух!

Открыв глаза, она взглянула в его лицо. Оно все приближалось, словно он решил обнаружить, по-прежнему ли обладает той же силой свести ее с ума, как раньше. Что-то в страстных голубых глазах и волосах цвета чистого золота заставило ее сердце забиться сильнее. Пустая, тщеславная женщина, другого имени ей нет! Ну почему эта строгая физиономия, безупречные манеры и непреклонность всегда вызывали в ней желание сорвать с него одежду и… Даже когда он был женихом лучшей подруги. Даже тогда. И даже сейчас.

И тут ей стало не по себе. Во время их последней встречи она была изящной, грациозной женщиной. Да, не слишком худенькой. Изгибы у нее были, ничего не скажешь. Она никогда не считалась пушинкой, как ее подруга Джина. Но изгибы — это то, что изгибается внутрь. А теперь она превратилась в настоящий шар: одни изгибы — и никакой талии.

И эта мысль мигом привела ее в чувство.

— Что ты здесь делаешь? — рявкнула она, садясь. Он откинул капюшон ее ротонды, пытаясь привести в чувство, и теперь она снова натянула его на голову. По ее мнению, белый мех отвлечет его внимание от того факта, что ее лицо было круглым, как персик. Может, стоит слезть с его коленей, прежде чем он поймет, какой тяжелой она стала.

— Приехал, чтобы повидать тебя, разумеется. О Боже, Эсме, я так тосковал по тебе. — Он сжал ее щеки холодными руками и припал к губам. Нежно, словно она действительно ему небезразлична.

Эсме моргнула.

— Я же сказала, что больше не желаю видеть тебя. Никогда, — пробормотала она не слишком убедительно.

— Тебе и не придется меня видеть. Если будешь оставаться в доме, я постараюсь, чтобы мы не встретились. Знаю, ты ненавидишь меня из-за смерти Майлза. Я и не ожидаю, что твои чувства изменятся. — Улыбка сожаления коснулась угла его рта. — Беда в том, что я бьюсь в тисках такого же не поддающегося времени чувства.

Она уставилась на него.

— Я думала, ты уехал в Италию.

— Так и было.

— Но почему?..

— Я должен был увидеть тебя.

— Ну… увидел? — раздраженно бросила она, едва сдержав порыв поплотнее завернуться в ротонду.

Уж она постарается не показываться ему на глаза! По крайней мере пока не родит и не вернется к обычному состоянию!

— Итак, почему бы тебе снова не вернуться в Италию и больше не думать об этом?

— Я не желаю ехать в Италию, пока ты живешь здесь.

— То, чего желаешь ты, ничто по сравнению с тем фактом, что, если тебя обнаружат в этой части страны, моя репутация будет погублена.

— Никто ничего не узнает, — покачал он головой. Заявление прозвучало со спокойной уверенностью, неизменно присущей Себастьяну. Он, казалось, точно знал, каким образом организован мир: по большей части в пользу Себастьяна, маркиза Боннингтона.

— Не вижу причин твоего пребывания здесь, — нахмурилась она. — Долго ли ты сможешь притворяться садовником? И что ты знаешь о садоводстве?

— Очень мало. Но я учусь и уже кое-что знаю благодаря неоценимой монографии Генри Эндрюса, посвященной розам, — жизнерадостно сообщил он. Вот только глаза оставались печальными.

— Повторяю, никак не пойму, почему ты здесь, — упрямо пробурчала она. — И я не собираюсь выходить за тебя замуж.

Он смотрел на нее так пристально, что щеки загорелись.

— Я люблю тебя Эсме. Люблю с того момента, как впервые встретил.

— Ты безумен! Себастьян покачал головой:

— К несчастью, я из тех, кто ничего не делает наполовину.

— Но ты не можешь любить меня. Ты помолвлен… то есть был помолвлен с моей подругой. Мы просто разделили один несчастный…

Она прикусила губу, не зная, как объяснить тот вечер, который они провели в гостиной леди Траубридж.

— Я люблю тебя, — повторил он все так же спокойно, — тебя, Эсме, не Джину. Я никогда не испытывал ничего подобного к Джине, как бы хороша она ни была. И она это знала. Она прекрасная женщина и нравится мне, но я люблю тебя.

Он наклонился так близко, что она ощутила щекой его дыхание.

— И я хочу тебя, Эсме, никакую другую женщину. Тебя. Живя в Италии, я понял, что должен был украсть тебя у мужа. Но слишком ценил свою гордость и свое положение. Теперь я понял, что и гордость, и положение — пустые, ничего не стоящие вещи.

Эсме решила, что, должно быть, сознание вины свело его с ума. Поэтому он считает, будто влюблен в нее. Он потерял разум, когда умер Майлз.

Эсме сконфуженно откашлялась:

— Милорд, прежде мы должны кое-что обсудить.

— Раньше ты называла меня Себастьяном.

— Это осталось в прошлом! — отрезала она.

Слегка подвинувшись, она нащупала ногами землю и встала. Он вроде бы неохотно отпустил ее, хотя наверняка был рад избавиться от такой огромной тяжести.

Но он тут же вскочил и воззрился на нее с таким видом, что у нее слезы навернулись на глаза. Даже в одежде садовника Себастьян обладал элегантными манерами истинного джентльмена.

Эсме уселась на садовый стул напротив и уставилась в точку над его плечом.

— Доктор уверяет, что Майлз мог умереть в любую минуту, — без предисловий выпалила она. — Понимаю, ты винишь себя в его смерти. Я бы написала тебе, но не знала твоего адреса.

— Спасибо, что сказала.

Прозвучало ли в его голосе облегчение? Возможно, он уже знал о слабом сердце Майлза от кого-то еще.

— Я была не права, виня тебя в смерти мужа, — холодно добавила она, словно извинялась за допущенную невежливость. Но в голове эхом отдавались горькие слова, брошенные Себастьяну во время последней встречи: «Думаешь, я выйду за тебя? Человека, убившего моего мужа? Да я не стала бы твоей женой, даже если бы ты не был скучным… неопытным… неуклюжим девственником!»

— Мне не стоило обвинять тебя в убийстве мужа, — повторила она. — Майлз мог умереть в любую минуту. Даже в последнюю неделю у него было два слабых приступа.

Себастьян продолжал молчать. Наконец, она осмелилась взглянуть в его лицо, но так и не смогла понять, о чем он думает. Он смотрел на свои руки.

Но тут он внезапно вскинул голову, взглянул на нее, и по спине прошел озноб.

— Я бы убил его, — тихо признался он. — Убил в мгновение ока, если бы это помогло стать твоим мужем.

Слова тяжелой волной повисли между ними в ледяном воздухе.

Эсме от удивления приоткрыла рот.

— Но ты был обручен с Джиной, — выдавила она.

— Я убил бы его за то, что он столько лет на твоих глазах изменял тебе с леди Чайлд.

— Но мы не… он не…

— Думаешь, никто замечал? Я знаю, Эсме, тебе было не все равно, — тихо, но свирепо продолжал он. — Я видел, как тебя коробило, когда он на людях целовал леди Чайлд в щеку. Видел, как ты избегала его. Видел боль в твоих глазах, когда он брал ее под руку.

— Могу уверить, у нас было взаимное соглашение, — запинаясь, пояснила Эсме. — Если на то пошло, оскорбленной стороной был именно он. Это я оставила его, а не наоборот.

Но похоже, он даже ее не слышал.

— Сидя рядом со своей любовницей, Роулингс часто приглашал тебя присоединиться к ним, словно у тебя вообще не было чувств.

Эсме вдруг вспомнила кое-что и поникла головой.

— Было больно только потому, что у леди Чайлд были дети, а у меня нет. Я была просто глупой, ревнивой… — пробормотала она.

— Мне все равно. Я мог бы убить его за то, что так безжалостно ранил тебя. За то, что недостаточно ценил тебя.

Последовала минутная пауза, после чего Эсме улыбнулась слабой, кривоватой улыбкой:

— Я рада, что ты его не убил.

— Я тоже, — кивнул Себастьян. — Но не могу притворяться, что моя совесть безупречно чиста.

— Дарби… Дарби сказал, что Майлз знал, сколько ему осталось. Не больше двух месяцев, — всхлипнула Эсме. — А от меня он скрыл. Скрыл, что ему осталось так недолго…

— Не надо, любимая, не надо…

Он снова рядом, она снова в его объятиях, припала к груди и плакала так, словно сердце вот-вот разорвется.

Эсме попыталась нащупать карман и вытащить платок, но он уже сунул в ее руку большой квадрат полотна с гербом, который никак не мог принадлежать садовнику.

— Не обращай внимания, — жалко выдохнула она. — В последнее время я ничего не могу с собой поделать.

Он не ответил.

Эсме вытерла глаза, всхлипнула в последний раз и подняла голову.

Лицо Себастьяна было каким-то странным. И, как она поняла секундой позже, его рука лежала на ее животе.

— Иисусе, — прошептал он.

Эсме попыталась придумать остроумный ответ, но так и не смогла.

— Ты беременна!!