Поглупевший от любви

Глава 30 Исповеди — дело личное

— Вы написали себе любовное письмо?

— Да. Я была так одинока, — пробормотала Генриетта, заламывая руки. — Даже дебюта у меня не было. Учитывая обстоятельства, просто не было причин зря тратить деньги. Но из-за всего этого у меня не было друзей, и нас не приглашали на домашние вечеринки и тому подобные увеселения. Я только хотела…

— Получить письмо?

— Нет. Любовное письмо. Я не думала, что кому-то придет в голову послать мне такое письмо, поэтому написала его сама.

Что же, трудно винить ее за это. Трогательно, и ничего порочного тут нет.

— Но я написала его себе, — настаивала Генриетта. — Откуда мне было знать, что оно потеряется? Это было всего лишь игрой.

— Да, которая разрушила мою жизнь, — подчеркнул Дарби.

Генриетта тяжело вздохнула.

— Но ваша жизнь вовсе не разрушена. Не считаете, Что это немного резкое определение? Пусть у вас будет жена, ведь большинство мужчин рано или поздно женятся.

Дарби поднял голову. Теплые карие глаза сейчас казались почти черными. Тихий внутренний голос отметил изменение цвета и предупредил, что это недобрый знак.

— Не думаю, чтобы ваша жизнь была совсем уж разрушена, — настаивала она.

— Ошибаетесь. Я, разумеется, подумывал в будущем жениться, но предпочел бы сам выбрать невесту.

— Но неужели так плохо жениться сейчас, а не потом? — умоляюще прошептала она. Ей никогда еще не было так дурно. К горлу подкатывала тошнота.

Дарби издал странный короткий звук, больше похожий на лай, чем на смешок.

— Я хотел жениться…

Он провел рукой по волосам.

— Я собирался жениться на женщине, с которой смогу делить постель.

Краска бросилась ей в лицо.

— Вы понимаете, о чем я? Она кивнула.

— И на какого дьявола мне жена, с которой нельзя спать? Верите или нет, но я считал себя человеком, который, дав брачные обеты, будет их чтить. Но что же мне делать, если жена отказывается пустить меня в свою постель?

— Простите меня. Я написала письмо до того< как обо всем узнала. До того, как полностью поняла эту сторону брака.

Генриетта отчаянно пыталась сообразить, как заговорить о способах предотвратить беременность, но сама тема казалась неприличной.

— Вы можете вести ту же жизнь, что и до женитьбы. Это единственное приемлемое решение.

Он снова рассмеялся, грубо, невесело, хрипло.

— Приемлемое решение, вот как? Хотите, чтобы я содержал любовницу?

— По-моему, особого значения это не имеет. И если бы мы поженились при обычных обстоятельствах, думаю, рано или поздно это все равно бы произошло. У многих мужчин… — Она поколебалась. У многих мужчин есть любовницы.

— О да, — согласился он, — но мне почему-то не хотелось следовать их примеру.

Генриетте его слова показались простой уловкой. Возможно, он опасается, что его жена устроит неприятную сцену, совсем как леди Уизерспун на балу у регента прошлой весной.

— Я бы никогда не поднимала шума из-за подобных вещей, — заверила она самым убедительным тоном. — Я человек разумный, здравомыслящий и не склонный к истерикам.

— Здравомыслящий? Она покраснела.

— Но это чистая правда. Я очень рассудительна и смогу быть хорошей матерью вашим младшим сестрам. И никогда ни слова не скажу против вашей любовницы…

— Даже если я буду выставлять ее напоказ перед всем светом? А если я обращу внимание на женщину из вашего круга? Если приглашу ее на танец до того, как потанцую с вами?

— Я вообще не танцую. И клянусь, глазом не моргну, что бы вы ни делали. Я искренне прошу прощения за письмо. Мне действительно в голову не пришло, что его кто-то увидит, кроме меня. Но, что ни делается, все к лучшему.

Он уставился в милое овальное личико, обрамленное шелковистыми волосами, и с трудом подавил желание хорошенько тряхнуть ее за плечи.

— Ты ничего не понимаешь, — свирепо прошипел он. — Ничего!

— Ну почему? Я вполне сознаю, что вы разочарованы…

— Не существует такой вещи, как целомудренный брак! При подобных обстоятельствах я не способен жить с тобой, Генриетта!

Ее глаза мгновенно наполнились слезами. Она всхлипнула, но ни одной слезы не скатилось по щекам.

— Мачеха объяснила мне, чего ждут джентльмены от своих жен, — робко объяснила она.

— Мне трудно представить, что, женившись, не смогу уложить тебя в постель, — процедил он.

— Ясно.

Она сильно прикусила губу, но все же не заплакала. Ее самообладание доводило его до исступления, вызывало яростное желание вывести ее из себя. Но куда девалось его собственное равновесие? Потонуло в головокружительной перспективе жениться на Генриетте… не спать с Генриеттой… спать с Генриеттой…

— Почему вы не подумали об этом, когда втягивали меня в свою гнусную паутину лжи? — прорычал он, окончательно запутавшись в собственных эмоциях. — Неужели вам безразличны все, кроме вас самой?

— Ну разумеется, это не так, — покачала головой Генриетта. — В конце концов, это было мое письмо, и мне в голову не приходило, что его прочтет кто-то, кроме меня!

— Когда дворецкий леди Роулингс принес его в гостиную, вы могли бы во всем признаться, — возразил он. — И спасти меня от этого… этого фарса, называемого свадьбой.

— Вы абсолютно правы, — бесстрастно обронила она. — Я этого не сделала, потому что была слишком жадной. У меня никогда не было родной души… и мысль о том, чтобы остаться старой девой…

— Знаю-знаю, — устало откликнулся он. — И поэтому вы пригрели меня и моих сестер.

Он заметил, как маленькие ручки сжались в кулаки.

— Я не жалею, что написала письмо, и даже не жалею о том, что оно стало публичным достоянием. Я буду любить ваших сестер. Любить, как собственных детей. Никто не сможет полюбить их сильнее, чем я.

Теперь она говорила горячо, глаза горели. Теперь, когда речь шла о детях. Не о нем.

— Не вижу смысла в дальнейших переговорах, — медленно произнес он. — Полагаю, наше будущее можно описать в трех фразах. Вы играете роль няньки при моих сестрах. Я завожу любовниц, у которых и пропадаю днями и ночами. Мы изредка встречаемся в коридорах или за ужином.

— Как вы жестоки! — пожаловалась она.

— Практичность — это просто проклятие моей семьи.

— Не понимаю, почему мы не можем Быть друзьями?

— Друзьями?

— Я хотела бы стать вашим другом, мистер Дарби. Чем-то большим, чем только няней в вашем доме.

— Я никогда не дружу с теми, кто обокрал меня! — отрезал он.

И тут Генриетту захлестнула волна гнева. Она вмиг потеряла голову.

— Мне кажется, что ваше негодование не совсем оправдано! В конце концов, если даже я и стану нянькой, вы станете платить мне жалованье моим же приданым! Если я не ошибаюсь, вы отчаянно нуждаетесь в моих деньгах, чтобы содержать сестер. По крайней мере мне так сказали.

Она осеклась и, потрясенная собственной смелостью, ждала, что он сейчас взорвется… или… или…

Но вместо этого уголок его рта искривила сухая улыбка.

— Вы сами знаете, что будет, если леди Роулингс родит мальчика. Возможно, это всего лишь сплетни, но люди говорят, что поместье вашего отца не…

— Не приносит дохода, — докончил он. — Кроме того, все, что говорят об долгах моего отца, — чистая правда.

— Вам придется жениться. У вас просто нет иного выхода, — твердила она, глядя на него.

— Если бы я решил поохотиться за состоянием, предпочел бы сам выбрать наследницу побогаче.

— Английские джентльмены часто женятся, чтобы избавиться от долгов, — иронически бросила она. — Вам, вероятнее всего, досталась бы дочь какого-нибудь торговца.

—Дарби пожал плечами:

— Вы совершенно правы, миледи. Мне, вероятнее всего, пришлось бы совершить мезальянс. Но я по крайней мере хотя бы делил с женой постель.

Генриетта виновато замолчала.

— Видите ли, миледи, злые языки совершенно не осведомлены о моем финансовом положении, — продолжал он. — Мое состояние примерно вдвое больше вашего.

Она уставилась на него с открытым ртом.

— Я владею всеми кружевами в этой стране, — мягко пояснил Дарби. — Закажи вы золотое кружево на вашу коляску, его поставил бы я. Кружево на вашей косынке, вне всякого сомнения, импортировано мной, кружево на ридикюле вашей мачехи произведено на фабрике в Кенте. Моей фабрике, если хотите знать.

— И никто не знает… Эсме тоже?! — выпалила она.

— Совершенно верно, — кивнул Дарби. — Я никогда не видел большого смысла в том, чтобы выставлять свое богатство напоказ. Люди полагают, что я жил на деньги дядюшки. Но честно говоря, это я содержал дядю последние пять лет.

— В таком случае все меняется, — медленно протянула она, еще выше вскидывая подбородок. — Я сообщу мачехе, что меня никто не компрометировал, что я написала письмо сама и все это было шуткой. Вы правы: она немедленно освободит вас от необходимости жениться на мне.

Дарби ничего не ответил, продолжая вглядываться в разом осунувшееся лицо. Как может столь хрупкое создание быть таким несгибаемым? Он встречал женщин с лицом и фигурой армейских сержантов, но слабых духом, как новорожденные котята. Какое странно эротичное ощущение: наблюдать за женщиной, обладающей внешностью милой кошечки и неумолимостью капрала.

— Я немедленно уведомлю ее, — пообещала Генриетта, вставая. — Прошу принять мои извинения, мистер Дарби.

Он не потрудился подняться. Только протянул руку и усадил ее обратно.

— Вы, вероятно, правы. Я взбешен. Но это скоро пройдет.

— Это уже не важно. Сделка была бы справедливой, нуждайся вы в моем состоянии, как я — в ваших сестрах. Но какой смысл в этом браке, если вы и без того богаты? Вы можете найти мать для Джози и Аннабел, едва начнется сезон, если не раньше. И, женившись, получите полную возможность спать с женой.

— Я предлагаю другую сделку, — возразил он. — Мои сестры за…

— Мне нечего предложить, — спокойно перебила Генриетта, плотно сцепив руки на коленях. — Я не имею права принять предложение, если при этом вы лишитесь стольких вещей, которые считаете для себя важными.

Но тут ее сердце неожиданно глухо заколотилось в ребра. Его глаза снова потемнели. Опасность. Ей грозит опасность. Только иного рода.

Дарби провел пальцем по ее чистому лбу, изящному носику… остановился… Остановился у ее губ.

— Думаю, — признался он, и в его голосе вдруг зазвенели страстные нотки, — я бы сошел с ума, будь мы женаты.

Генриетта вздрогнула.

Его палец, чуть дрогнув, коснулся ее нижней губы.

— Понимаешь, о чем я?

Она тихо охнула. Палец скользнул под ее подбородок, вынуждая ее взглянуть ему в глаза. По спине прошел колкий озноб.

— Вы не можете испытывать этого… ко мне… — выпалила она.

— Да? Но почему?

Палец выжег дорожку по ее шее.

— Хотите сказать, что мне не следует чувствовать это? И тут вы тоже правы.

Он подался к ней. Генриетта ощутила его запах, приятный мужской запах. И тут его ладонь легла на ее затылок.

— Считаете, что мне не следует… так почему же?

— Потому что, — задыхаясь, пробормотала Генриетта, презирая себя, — я хромая.

— Совершенно верно.

Она изумительна. Чиста. Нетронута. Свежа.

И он обязан оставить ее такой.

Господи помилуй, она рвется быть няней его сестер. Он никогда не дотронулся бы до служанки.

Слабая оборона. Не выдержит натиска ее красоты.

У нее самые прекрасные на свете губы: полные, розовые, словно вырезанные скульптором. И молящие о поцелуях. Беда в том, что вся она так и просит поцелуев. А он сгорает от желания. И только что обрек себя на вечность этого желания. Желания к жене, собственной жене, которое горело в его венах.

В голове, должно быть, все смешалось, потому что он наклонился и завладел ее губами. И еще успел ощутить вкус ее удивления. Она оставалась неподвижной, застывшей, как всегда, когда опасалась, что поведет себя слишком разнузданно и опозорится.

Поэтому исключительно для того, чтобы немного успокоить Генриетту, он провел рукой по ее спине. Спина напоминала птичье крылышко: хрупкая, узкая, с тонкими косточками ребер. И он решил не убирать ладонь, большую, надежную ладонь, закрывавшую половину ее спины. Оставил, чтобы она не смогла улететь, его маленькая птичка.

И только потом повернул голову и стал целовать ее по-настоящему. С каждой секундой все больше теряя рассудок.

Она приоткрыла губы и впустила его язык. Он хотел проучить ее. Но она ответила на поцелуй с такой готовностью, словно жаждала его, словно ощущала хотя бы некое подобие тех ревущих валов похоти, делавших его жизнь адом каждый раз, когда он ее видел.

Их языки встретились.

Его позвоночник обдало жаром.

Она тихо охнула. Жар продолжал скапливаться в его чреслах, грохотать в ушах. Он брал ее нежные губы, как мир, который необходимо завоевать.

И она позволяла… как это могло случиться?

Она застонала. Он поймал этот стон губами.

Она снова охнула. Он украл ее выдох своим вдохом.

И расплавился в яростном, исступленном вожделении. Неистовом желании целовать ее, касаться, ласкать. Он снова распластал ладонь по ее спине. Она не качнулась к нему, как сделала бы на ее месте любая женщина. И по-прежнему сидела прямо, словно статуя.

Только дышала все тяжелее. И глаза были закрыты.

И все же она не дотронулась до него. Даже не подняла рук с колен.

— Генриетта, — пробормотал он.

Ее глаза медленно открылись. Глаза цвета вечернего неба. Туманные озера желания.

— Обними меня.

Генриетта недоуменно моргнула и уставилась на свои руки, словно забыла об их существовании.

— Да, конечно, — пробормотала она наконец и сделала, как ей было велено. Ее спина была такой узкой, что он чувствовал каждое движение.

И тут она просто посмотрела на него.

Проклятие! Он никогда еще не хотел женщину так сильно, как ту, что сидела рядом. Каждая ее черта отпечаталась в его памяти: изящный нос, необычайно умные и ясные глаза, тонкие, прихотливо изогнутые брови, темно-красные от поцелуев губы.

Обычно кожа ее казалась фарфорово-белой. Теперь на щеках цвели крохотные розочки.

— У меня… — выпалила она и осеклась.

Дарби поцеловал ее нос, скользнул губами по бровям.

— Ты убиваешь меня, — тихо признался он. — В этом вся беда, Генриетта. Я проклят, когда мы вместе, и буду проклят, если мы разлучимся.

— Эсме рассказала мне об одной очень полезной вещи, называемой чехол, — внезапно выдохнула она.

Дарби на секунду замер, прежде чем осыпать поцелуями ее лицо.

— Он препятствует зачатию, — прошептала Генриетта, хмельная от поцелуев и безумно стыдившаяся слов, слетавших с ее губ.

— Я слышал о таких, — осторожно заметил он, хотя мысли лихорадочно метались. Генриетта, его благопристойная, благоразумная Генриетта, говорит о вещах, о которых он хотел умолчать до свадьбы. Вернее, до самого подходящего момента — их брачной ночи, даже если ему придется на коленях умолять ее воспользоваться чем-то в этом роде.

— Она… — попыталась продолжать Генриетта.

Но он в этот момент лизал ее шею, поэтому у нее немедленно вылетело из головы все, что она хотела сказать.

— У тебя есть этот чехол? — неожиданно спросил он неизвестно сколько времени спустя. — Ты знаешь, как им пользоваться?

Из красных ее щеки стали багровыми.

— Эсме все объяснит.

— Бесстыдница Эсме, — покачал он головой.

— Она не бесстыдница, — резко возразила Генриетта.

— Ммм…

Его пальцы играли с вырезом ее платья… и, наконец, медленно, очень медленно, глядя ей прямо в глаза, он стянул платье с плеч девушки. На секунду Генриетте захотелось запротестовать, но каждый дюйм ее тела праздновал то счастливое обстоятельство, что Дарби, похоже, сдается.

Может, он действительно женится на ней?

Большая ладонь сжала ее грудь. Пальцы скользнули за вырез платья. За пальцами последовали его губы.

Генриетта была слишком занята, пытаясь решить, может ли она позволить ему такую жертву, чтобы обратить внимание на то, что он делает. Нет, она, конечно, сознавала, что он ласкает ее самым неприличным образом, но ее мысли были заняты его кружевной империей. Он не нуждается в ее деньгах. И не нуждается в ней. Он может найти мать или няньку… кого угодно и где угодно. А женщина, на которой он женится, родит ему детей.

Стыд и унижение душили ее, хотя внизу живота скапливалась настойчивая сладкая боль, которую она не замечала.

И вообще она многого не замечала.

Дарби спустил лиф ее платья так низко, что грудь… обнаженная грудь едва не вываливалась наружу. И он держал эту грудь бережно, как некий экзотический фрукт, которым собирался насладиться.

Пока она смотрела на все это, шокированная до такой степени, что не понимала, как поступить, он опустил голову, и его губы скользнули по кремовой поверхности груди, потерлись о сосок, спустились чуть ниже.

Генриетта оцепенела. Острый удар наслаждения пронзил ее.

Он снова взял губами сосок.

Генриетта поняла, что уже несколько мгновений не дышит, когда голова закружилась от недостатка воздуха. Но стоило ей выдохнуть, как звук получился ужасно хриплым, словно она заболела. Но этот самый звук, похоже, только воодушевил его, потому что он бросил на нее лукавый, смеющийся взгляд и всерьез занялся ее соском: лизал, обводил языком, прикусывал, сосал, и Генриетте снова не стало хватать воздуха. И шевельнуться не было сил. Она просто сидела, окаменев, и блаженство накатывало на нее с каждым движением его губ, с каждым прикосновением руки.

И Дарби продолжал наслаждаться ею. Обнаружил всю прелесть ее грудей, понял, что сама она так восхитительна, как он представлял с самого начала. И услышал, как настойчивый внутренний голос твердил: это то, чего ты желаешь.

Невероятное облегчение затопило его сердце.

— Я хочу тебя, — пробормотал он, почти не отнимая губ от ее груди. — Черт возьми, Генриетта, ты даже нравишься мне.

И в этих прекрасных глазах наконец расцвела робкая улыбка.

— Я женюсь на тебе, — выдохнул он. — О да. Я женюсь на тебе.