Поглупевший от любви

Глава 37 В которой леди Роулингс вспоминает о том, что английским обществом правят порядочность, приличия и благородство

Он сидел у огня, затачивая какие-то садовые орудия, и, завидев ее, немедленно вскочил:

— Эсме!

— Ты знал, что моя подруга Генриетта вышла за Саймона Дарби? — спросила она, не здороваясь и садясь на грубо сколоченную скамью напротив него.

— Да, в деревне поговаривали о свадьбе, — осторожно заметил он, снова принимаясь за дело.

— Ты давно бывал на свадебной церемонии, Себастьян? Это так трогательно… — Она осеклась, прежде чем голос дрогнул. — Когда я выходила замуж за Майлза, совсем не слушала, что говорит священник. Помимо всего прочего, там есть строки насчет того, что брак является лекарством от греха и средством избежать… прелюбодеяния.

— Но ты больше не замужем, Эсме.

— Я никогда не почитала его в браке, — всхлипнула она, и по щеке поползла слеза. — И теперь самое малое, что могу сделать для мужа — вести себя прилично после его смерти.

Себастьян отложил инструмент и без всякого смущения встал на колени перед скамьей.

— Выходи за меня, Эсме. Пожалуйста. Окажи мне эту честь. И почитай меня. А я буду почитать тебя, как ни один муж на свете. Наш брак будет настоящим лекарством против греха, если любовь к тебе можно назвать грехом.

Эсме молча покачала головой: слезы не давали говорить.

— Н-не могу, — с трудом выдавила она наконец, пытаясь что-то объяснить. — Прошлой ночью я видела во сне Майлза. И во сне я была так счастлива, что ношу ребенка! А Майлз был жив и здоров.

— Не могу сказать, что так уж сильно скорблю по нему. Но мне жаль, что страдаешь ты.

— Дело не в памяти о Майлзе. То есть не совсем. Я ненавижу себя за то, что мы делаем с его памятью. Я все еще в трауре. В трауре! И все же мы… ненавижу себя!

— Но почему?

— Я предаю Майлза. Своего мужа.

— Ты не права, — обронил он прежним сухим тоном, который обычно предвещал все заявления маркиза Боннингтона. — Лорд Роулингс в могиле. У тебя нет мужа. Ты вдова, я не женат. И хотя между нами не совсем обычные отношения, не понимаю, почему это может быть расценено как предательство.

— В моем сердце он по-прежнему жив, — медленно выговорила Эсме. — И я все время о нем думаю. О нем и малыше. Только о них.

— Да, твой муж скончался, Эсме, и я готов скорбеть по нему. Но мы не убивали его, Эсме. У него было слабое сердце, и он мог умереть в любую минуту. Ты сама сказала, что только на той неделе у него было два приступа и что доктор дал ему срок до конца лета.

— Дело не в том, Себастьян. Я не пойду на это. Не смогу. Не такой я человек.

Он открыл было рот, но она не дала ему слова сказать.

— Прошлым летом в гостях у леди Траубридж ты вломился в мою спальню, словно шел к куртизанке, готовой принять любого клиента. — В ее голосе не было гнева. Просто констатация факта. — Ты пришел, потому что я вела себя как шлюха.

— Нет!

Но Эсме снова остановила его.

— Как шлюха, — спокойно повторила она. — Неудивительно, что ты вошел ко мне в спальню без разрешения, ожидая, что я встречу тебя с распростертыми объятиями. Я превратила себя в доступную женщину.

О чудо из чудес, она даже не плакала. Слишком была глубока ее боль.

— Пожалуйста, уезжай, Себастьян. Возвращайся в Италию. Я продалась тебе дважды, пожалуйста, не заставляй меня делать это снова.

— Не смей чернить себя! — воскликнул он, яростно сверкая глазами.

— Это всего лишь правда, — возразила она. — И так будет думать весь свет, когда наружу выплывет все, что случилось между нами. Твое присутствие здесь, в моем поместье, означает, что эта правда в любую минуту станет известна всем. И клеймо шлюхи погубит будущее моего ребенка.

Его почерневшие глаза отливали синевой и горели яростным огнем, но Эсме показалось, что он прислушивается к ней.

— Когда мы с Майлзом решили воссоединиться, он просил об одном: если нам придется жить вместе, следует быть осмотрительными. Ради ребенка. Во сне я видела, что он здесь и просит меня… нет, умоляет быть хорошей матерью.

Она взглянула на стоявшего на коленях Себастьяна. Майлз был не единственным в ее сердце.

— Сделай это для Майлза, если не для меня, — выдохнула Эсме. — У тебя долг перед моим малышом.

Он прижался лбом к ее руке. Впервые за все это время гордый маркиз Боннингтон не скрывал отчаяния.

Она положила ладонь на его голову, и золотой локон обвился вокруг пальца, словно чтобы удержать ее. Но Эсме встала и вышла, даже не оглянувшись.