Погоня за «оборотнем»

Глава 5

Еще до того, как Сейлес увидел бумажник с тысячей двадцатью семью долларами наличными, кредитные карточки, водительское удостоверение и страховку на ее владельца по имени Чарльз Фулер Нельсон, он понял, что что-то тут было нечисто. Полиция предположила, что этим именем по легенде назывался Ван Митер, а деньги предназначались для подкупа нужных лиц. Однако Сейлес наверняка знал, что по легенде Ван Митер был Кеннетом Майерсом, а сумма в тысячу двадцать семь долларов не могла быть передана ему заранее. Костюм Ван Митера и другие детали дали дополнительные основания для беспокойства — это был костюм темно-синего цвета с лиловатым оттенком, по стоимости в два-три раза превышающий ту сумму, которую Ван Митеру могли разрешить израсходовать для Кеннета Майерса. Волосы Ван Митера были зачесаны назад, вместо пробора на левую сторону. У Ван Митера были вставлены контактные линзы, хотя он должен был носить очки с широкими стеклами в золотой оправе. Тот факт, что на правой руке Ван Митера были золотые часы, был по меньшей мере странен. Часы только усугубляли плохие предчувствия Сейлеса. Это были часы Картье-Паша, водонепроницаемые, работающие без подзаводки. В них имелась защитная коронка, соединенная с корпусом тонкой золотой цепочкой и закрытая сапфиром, под которым надежно пряталась заводная головка. Во всем мире было лишь семьсот экземпляров таких часов, каждый из которых имел свой номер — суперновые часы для суперсильных людей мира сего, которых можно было пересчитать по пальцам. Но самым подозрительным из всего этого было то, что Ван Митер, будучи правшой, носил часы на правом запястье.

Ключи, найденные в кармане Ван Митера, подходили к квартире номер 14-Д, с четырьмя комнатами, ванной и отдельно расположенным душем, террасой с видом на реку. Квартира находилась на пересечении Восемьдесят первой и Восточной авеню. Комнаты отделывались профессиональными дизайнерами. «Томасвиль», «Вилрой и Боч», «Ямазаки», «Студия дизайна апартаментов», «Уотерфорд», «Америкэн Стандарт», «Эрте», «Коэн» — все эти фирмы были задействованы Чарльзом Фулером Нельсоном в его кампании под лозунгом «не жалей денег» с целью побить все рекорды роскоши.

— Это господин Нельсон, проживающий в квартире 14-Д, — сообщил привратник Сейлесу, когда тот показал ему поддельный золотой значок полицейского и фотографию Ван Митера, сделанную, когда тот лежал на столе в морге (это была не та фотография из личного дела агента, которую полицейские предъявили привратнику, в чем, собственно, и был их большой прокол). — Он что, мертв?

— Мертв? Да нет. Знаешь, иногда кого-нибудь снимаешь, а человек глаза закрывает. Ну вот, эта фотография из таких.

Привратник печально покачал головой:

— Вы мне так отвечаете, потому что думаете, что я дурак, набитый дурак? Их вообще-то много таких, но я к ним не принадлежу.

— Ладно. О’кей. Извини. Как долго жил Нельсон в этой квартире?

— Месяцев шесть-восемь. Где-то с конца прошлого лета.

— Он жил там один?

— Совершенно один.

— Что ты имеешь в виду?

— Это и имею в виду.

— Ты мне так отвечаешь потому, что я белый, глупый белый? — спросил Сейлес, передразнивая негра. — Их много таких, но я к ним не принадлежу.

Привратник улыбнулся:

— Так что вы хотели спросить?

— Вот ты сказал, что он жил одиноко, будто есть что-то странное в том, что человек живет один. — Сам Сейлес проживал вместе с матерью, блюда которой и были причиной излишков жира в отдельных местах его тела.

Привратник пожал плечами:

— Иногда я просто удивлялся этому. Вот и все.

— Любопытно, как Нельсон удовлетворялся, не так ли?

— Можно и так сказать.

— К нему приходили мужчины?

— Молодые ребята приятной наружности с внешностью этих самых, манекенщиков, знаете ли.

— А женщины?

— Ходила одна.

— Можешь описать?

— Сложно это сделать. Она всегда приходила в шляпах со свисающими полями, а из-под них волосы были не видны.

— Высокая?

— Дюймов пятьдесят восемь — пятьдесят девять.

— Вес?

— Вес назвать трудно. Никогда не могу точно определить вес. Вот вы сколько весите? Сто семьдесят?

Про себя Сейлес подумал, что весил он, наверное, сто восемьдесят пять с довеском.

— Особые приметы?

— Необычайная женщина. Классная женщина.

— Нельсон упоминал о роде своих занятий?

— Он был дилером по торговле антиквариатом, так?

— Что можешь добавить к этому? Животные, хобби и так далее?

— Вы обо мне спрашиваете или о нем?

Сейлес рассмеялся:

— Ну, выгуливал ли он собаку, выходил на улицу с теннисными ракетками, клюшками для гольфа? Может, бегал трусцой, ездил на велосипеде?

— Как-то он вышел с пикой, — вспомнил привратник.

Про себя Сейлес отметил, что это может стать зацепкой, но следовало уточнить, что это была за «пика».

— Вы когда-нибудь были в музее искусств Метрополитен?

— Хм. Да. Когда пацаном был, — ответил Сейлес.

— А в зале, где выставлены железки и все прочее, были?

— Какие железки? — переспросил Сейлес.

— Ну, которые рыцари носили в былые времена.

— А-а-а. Доспехи? Ты имеешь в виду, у него было, как это называется, копье?

— Точно. Именно копье. Такая большая, длинная штука с большой потешной ручкой в золоте. Должно быть, спускался с ней по лестнице. В лифт-то она не входила. Полагаю, что с ней он и наверх поднимался. Но я не видел. Наверное, это не в мою смену было.

Сейлес отмерил круг по кабинету Барнса.

— Кто сообщит Сюзан о Поле, хотел бы я знать? Тянуть с этим больше нельзя. Вот-вот о случае сообщат в газетах или по телевидению.

Рита курила «Мальборо», полусидя на подоконнике, отчего юбка плотно облегала бедра. Она могла, себе позволить закурить лишь после совещания. Рита, среди всего прочего, недолюбливала Полли за то, что она, не зная об астме Никса, курила в его присутствии, в то время как все, включая Никса, боялись сказать ей об этом.

— Я должна стать тем человеком, кто скажет ей. Мы долго были в одной связке: она, Пол и я.

— Могут ли три альпиниста, которые царапались, задевали друг друга «кошками», толкались локтями, чтобы достичь вершины, сказать по прошествии времени, что они «были» в одной связке? — удивился Барнс и твердо заявил: — Я сам сообщу Сюзан. Это моя обязанность.

Рита встала с подоконника, загасила сигарету о край корзинки для бумаг Барнса. Глядя, как она это делает, ему так и хотелось шлепнуть ее по мягкому месту.

— Сюзан могла бы быть нам полезной.

— Если ты хочешь привлечь ее к работе, то я не могу этого сделать. Я уже размышлял над этим, — ответил Рите Барнс.

— Держу пари, что Сюзан это сделает добровольно, — голос Риты прозвучал негодующе.

— Даже так?

Это явно была одна из фраз Никса. Там, наверху, после того, как были заданы все вопросы, Никс положил Барнсу руку на плечо и сказал:

— Ты действовал прекрасно, Джон. Ни у одного из них не возникло подозрения, что Ван Митер мог стать «оборотнем». Расскажешь ли ты его жене все, как есть? И насколько она поверит объяснениям?

Барнс хотел сказать, что он занимался подготовкой Сюзан и что она была не глупа, но Пола ведь он тоже готовил.

— Она не глупа! — коротко ответил он.

— Вот именно! Поэтому и встает вопрос, много ли она уже знает от самого Пола и по наблюдениям за ним.

— Сюзан «оборотнем» не стала, — сказал Барнс. — О Поле я не мог бы так сказать. В Сюзан же я уверен.

— Чтобы в этом убедиться, нам всем убедиться, следовало бы привлечь ее к нашей работе, — предложил Никс.

— Если это сделать сразу, то мы истощим ее, — возразил Барнс.

Никс снял руку с плеча Барнса, одернул манжеты рукавов и произнес свою любимую фразу:

— Даже так?

— Я не говорю о том, что Сюзан стала «оборотнем», Джон. Я просто предлагаю использовать ее, чтобы выяснить, кто купил Пола, — настаивала на своем Рита.

— Рита, это не имеет никакого отношения к вендетте. Я не имею права посылать вдову мстить за убийство ее мужа.

Рита улыбнулась, поскольку Барнс не уловил ее мысли.

— Я не имею в виду месть. Если Пол переметнулся к тем, с кем мы ведем борьбу, то в этом случае он предал и Сюзан, и дело. Именно Полу захочет отомстить Сюзан, и она сделает это, узнав, кто купил его.

Сейлес прекратил мерить шагами кабинет.

— Мне такая идея нравится. В ней есть то, что в музыке называют ритмом, а под эту музыку можно танцевать. Пол оказался «оборотнем», и человек, переманивший его, был очень крутым, а не каким-то щелкопером. Разреши нам достать этого крутого. Ты говоришь, Рита, — у дьявола нет столько ненависти, сколько у женщины, ставшей объектом презрения? Знаешь, Барнс, я согласен, что в идее Риты что-то есть. Я бы сказал, что женщина в таком состоянии может стать отличной ищейкой.

— Сюзан?

Если бы Барнс вошел в цилиндре, одетым во фрак с фалдами и с тросточкой в руках, то эффект был бы таким же — настолько необычным было то, что он пришел в кабинет Сюзан (как правило, он вызывал ее к себе).

— Он мертв? Как это случилось? Когда?

Барнс облизнул губы, готовясь сказать, что смерть была результатом нападения, осуществленного, вероятно, кем-то из проходящей мимо машины. Затем он вновь облизал пересохшие губы:

— Мне очень жаль, Сюзан. — Ему было действительно жаль, но тем не менее Барнс проследил за реакцией Сюзан Ван Митер, Сюзан Жентмихалий — женщины проворной, гибкой и настойчивой.

Барнс когда-то заставил себя уйти с оперативной работы, навсегда отрезав путь назад, потому что предпочел ей работу кабинетную. Он учил испытанным трюкам начинающих молокососов, одновременно следя за развитием событий на восемьдесят девятом этаже и особенно в Джорджтауне.

Класс Сюзан (Барнс никогда иначе и не называл его, как ее класс, а не класс Риты или Пола) был известным. Барнс однажды пригласил весь класс в кафе «Сладкоежка», скрыв желание поговорить с одним-единственным из них. Сюзан видела его насквозь и попыталась вызвать на откровенность:

— Тяжело привыкнуть к тому, что девушки теперь тоже живут в общежитии?

— В нашем деле это вопрос не половой принадлежности, а грязной работы, которую приходится выполнять.

И слово «пол» прозвучало у него довольно сексуально.

— Вы нанимались на работу, чтобы делать заявления?

— Мне не нравятся наркотики. От них погиб мой друг.

— Ты хочешь сказать — любовник, близкий друг? — поинтересовался Барнс.

— Если я скажу «да», вы будете спрашивать, была ли я в компании наркоманов?

— Ты, наверное, наивно полагаешь, что мы действительно не в курсе этого? А ты в самом деле не была?

— Он был ветераном. Сел на иглу во Вьетнаме, а когда вернулся домой, то не мог вынести мирной обстановки. Теперь вы спросите, была ли я в рядах пьяных типов с антивоенными лозунгами?

Информация об этом у Барнса была от Лиги сопротивления войне, из организации «Ветераны Вьетнама против войны». Биография Сюзан хранилась у Барнса на специальной полочке в памяти: родилась четвертого июля в промышленном городке, отец был бригадиром на заводе Нэш (позже переименованном в «Америкэн Моторс»), ранее служил в морской пехоте и имел награды за Гуадалканал, член Национальной стрелковой ассоциации.

Ее мать одновременно была домохозяйкой и президентом Учительско-родительской ассоциации, а сама Сюзан сначала была младшим скаутом, затем скаутом среднего звена, а позднее заслужила право быть членом школьных спортивных организаций по баскетболу, плаванию, стрельбе из лука и удостоилась чести носить их инициалы; официальным лицом, подающим сигнал к овации на спортивных встречах, заместителем старосты класса, королевой на балах в младших и старших классах. В Висконсинском университете Сюзан специализировалась по истории Америки, была членом лыжного, стрелкового, альпинистского, хорового клубов, а также членом клуба «Юные республиканцы»; обручилась с полузащитником из «Беты», затем с защитником из «Сигма Чи», пока наконец не увлеклась издерганным одиноким ветераном, который, видимо, вскружил ей голову, напичкал ее радикальными идеями и одержал над ней верх, заморочив ей мозги.

— Ну и как? Ты участвовала в демонстрациях?

Сюзан тряхнула салфеткой, лежащей на столе.

— Это официальная беседа, господин Барнс? В анкете, которую я заполнила при поступлении, я упомянула все организации, в которых участвовала. Да, я была в рядах демонстрантов.

Барнс знал также, что она вместе с другими ложилась на землю, чтобы препятствовать продвижению бульдозеров, бросала полиэтиленовые мешки, наполненные свиной кровью, в воздух и ни разу не попала в поле зрения полиции: ее не было в списках, фотографии отсутствовали. «Именно это нам и нравится в тебе — неуловимость», — думал про себя Барнс.

— Расскажи мне о себе, Сюзан. Есть ли в твоей жизни мужчина? Чем любишь заниматься в свободное время? — И продолжил вопрос, не произнося его вслух: «И как ты это предпочитаешь делать?»

Сюзан откинулась на спинку стула:

— Похоже на прелюдию перед тем, как делают предложение.

Барнс не мог вспомнить, что он ей еще сказал тогда. Что-то вроде «вы меня неправильно поняли» — фразы, сказанной с чувством озабоченности, официальной озабоченности, что она может принадлежать к типу людей, понимающих все не так, как надо.

Всего лишь неделю назад он, как обычно, прогуливался по парку Бэттери во время обеденного перерыва, где высмотрел девушку в голубых Докинсах, одетую в куртку с надписью «Детройт Пистоне» и сидевшую на скамейке. Взгляд ее был обращен на гавань. Она потягивала пиво из полиэтиленового пакета. Сев рядом с ней, но не настолько близко, чтобы испугать, Барнс поинтересовался, не встречались ли они раньше. Незнакомка ответила отрицательно, а он рассмеялся, сказав, что она не должна понять его неправильно — он был уверен в том, что они уже где-то встречались. Если только на Аляске, сказала она, поскольку она была родом оттуда, а в Нью-Йорке была впервые. Он предложил ей показать город Нью-Йорк, город великолепный, но жестоко обращавшийся с туристами. На это она ему объяснила, что приехала не в качестве туристки, а для того, чтобы прихватить фунтов двести «травки». Барнс тогда снова рассмеялся, посоветовав девушке не быть такой откровенной с незнакомцами — ведь он мог быть наркоманом. Эту вероятность девушка отвергла, но уверенно сказала, что он женат, — она различала, где наркоман, а где женатый человек. Затем она поднялась со скамьи, раздавила пакет с находившейся в нем банкой из-под пива и швырнула их в урну, пожелав ему всех благ. В этом было что-то пленительное. Что оставалось делать женатым? Только и оставалось, что говорить, чтобы их поняли правильно.

Сюзан закрыла дверь и стала, повернувшись к ней спиной.

— В секретере у Пола я нашла десять тысяч долларов.

— Почему же ты нам ничего не сказала?

— Я только что это сделала.

— Раньше почему не сказала?

— Я обнаружила деньги сегодня утром и полагала, что вечером он вернется. Когда его убили?

— Вчера.

— Еще вчера? И ты мне ничего не мог сказать раньше?

— Я не мог сообщить раньше, Сюзан. Нам нужно было узнать как можно больше о случившемся.

— Со вчерашнего дня вы знали о том, что он мертв. Этот факт не мог измениться. Какого черта вы мне не сообщили?

— Так пожелали в Джорджтауне.

Сюзан фыркнула.

— Благодаря тому, что ты выслуживаешься, чтобы получить пост директора, в Джорджтауне получат все, что хотят.

Барнс подошел к окну и стал наблюдать за великолепным белым теплоходом, проходящим у острова Губернаторов по направлению к Нарроус. Иногда Барнс забывал, что выслуживался до поста директора. Может, и не стоило искать квартиру в Хобокене, а ограничиться комнатой в Йельском клубе, пока не позвонят из Джорджтауна. А может, все-таки переехать с Миай, своей девушкой, которую он подцепил в автобусе? Волосы у нее были белыми, как у альбиноса, а губы, контрастируя с ними, при возбуждении становились огненно-красными. Препятствием к переезду совместно с Миай служило наличие у нее только туристической визы, а для оплаты «зеленой карты» у Миай не было денег. Она была, попросту говоря, незаконно проживающей иностранкой (не говоря уже о том, что она была не очень образованной и курила марихуану) — совсем неподходящая кандидатура для совместного проживания с человеком, претендующим на пост директора.

— Кроме денег, что-нибудь подозрительное было? — спросил он у Сюзан.

— Пол постоянно отсутствовал. Никогда не звонил домой.

— Он был на оперативном задании.

— На задании… Ты это так говоришь, что можно подумать, этим все объясняется. Пол тоже так говорил. Все вы так говорите, но это всего лишь слова.

Может, ему жить с Полли, для которой это были не просто пустые слова? После того, как Никс и Барнс разошлись после совещания, она остановила его и выразила свое восхищение тем, как он говорил о деле, о выполнении Полом оперативного задания, как из уст Барнса это звучало благородно и торжественно. Она отказалась пойти с ним на ленч, потому что спешила к заместителю мэра с сообщением о прошедшем совещании. Да, она не отказалась бы пообедать с ним, но только на следующей неделе. Она собралась в выходные дни навестить своих друзей — женатых друзей, подчеркнула она. И почему он не позвонил ей в воскресенье вечером или в понедельник? Ведь она даже оставила свои домашний и служебный номера телефонов.

— Чем конкретно занимался Пол? — спросила Сюзан Барнса.

Барнс отвернулся от окна и стал играть со стеклянным пресс-папье, лежавшим на столе у Сюзан.

— Значит, вы не знаете;

— Конечно же, мы в курсе.

Она отрицательно покачала головой:

— Нет, не в курсе. Почему же тогда тянули так долго, прежде чем сказали мне? Он переметнулся?

Нетерпеливый жест.

— Сюзан, когда что-то не знаешь, то появляется ощущение, что кто-то продался. Пол на что-то вышел, но этого, видимо, было недостаточно, чтобы запрашивать дополнительные полномочия.

Сюзан захотелось тряхнуть Барнса за то, что он занял по отношению к ней официальную позицию.

— Пол одурачил нас всех. И как легко ему это удалось! Нам всем приходится прикладывать столько сил, чтобы выглядеть заслуживающими доверия, — я тоже была в работе, не забывай, или почти была, — что мы даже сами не замечаем, когда нас вводят в заблуждение, — Сюзан положила ладонь руки на затылок и отклонила голову назад. — Как я понимаю, вы с Джоанной больше не вместе?

Барнс беспомощно покачал головой:

— Разве это имеет какое-то отношение к делу?

— Это произошло потому, что ты встречался с кем-то на стороне?

— Мы разошлись по причине некоторых фундаментальных различий между нами.

— Молодец она. Оказалась выше тебя.

Барнс думал о том, чтобы растереть Сюзан шею, или хотя бы предложить это сделать.

— Сюзан, нам еще не так много известно, чтобы иметь основания говорить так, как это делаешь ты, но если самые худшие опасения подтвердятся, то… — «Не говори со мной таким официальным тоном», — … то ты не должна принимать все близко к сердцу.

— Я не могу принять это как личное, не так ли? Я, у которой нет индивидуальности, кто была лишь спутницей Пола?

Яблоко от яблони недалеко падает.

— Конечно нет, госпожа Ван Митер. Кэролин в школе нет. Разве вы не сообщили по телефону, что она чувствует недомогание, или я вас не так понял? — Директор был родом из Вирджинии, о чем говорила его манера растягивать слова.

— Дженифер Поль также отсутствует на занятиях?

— Да, да. Отсутствует. Я не совсем понимаю. Что-нибудь произошло?

Сюзан положила трубку телефона, освободившись от необходимости отвечать на дальнейшие вопросы заботливого директора. Тяжело ступая, она вышла из кабинета, направляясь по лестнице на улицу. Куда могла пойти дочь, когда прогуливала занятия? Раньше она никогда не пропускала уроков. Паинька. Из тех, кто может достичь успеха. Из тех, кого можно сбить с толку.

Она нашла Кэрри на эспланаде Бруклин-Хайтс, курившую сигареты с Дженифер и тремя крутыми ребятами. У двух из них головы были обриты наголо, у третьего волосы были оранжевого цвета, с выбритыми участками. Глаза у парней напоминали глаза душевнобольных людей, а зубы были гнилыми. Их армейские ботинки «Док Мартенс» поблескивали из-под скамьи, как зубы у сторожевых собак.

— Мам, — Кэрри хотела обратиться к матери нежным голосом, но вместо этого он прозвучал надтреснуто.

— Пошли домой, Кэролин.

Наркоманы отпустили по этому поводу шуточки и захихикали. Дженифер закатила мутные глаза и выпустила изо рта дым, напоминающий формой кольцо.

— Поторопись, Кэролин.

— Ну, мам. — Кэрри произнесла фразу, не разжимая зубы, как неумелый чревовещатель.

Сюзан бросила взгляд на Манхэттен, видневшийся на другой стороне реки. Ее удивило, что с эспланады был виден ее кабинет, во всяком случае, само здание, хотя этажи просматривались плохо. Сюзан, оказывается, достаточно было глянуть в окно, чтобы увидеть, чем занимается ее дочь. Интересно, увидела бы она своего мужа, если бы внимательно пригляделась из окна кабинета, когда он был еще жив?

Кэрри стояла рядом с матерью. От дочери сильно несло табаком.

— Мам, ты ведь не думаешь, что мы курили «травку»? Мы репетировали сцену из «Юлия Цезаря», слышишь? К английскому языку, понимаешь? Ну, честное слово, слышишь?

«Кто играл Кассия, интересно?»

— Твой отец мертв.

«Не папа, не мой муж, не Пол, а твой отец».

Кэрри отступила назад:

— Что ты сказала?

— Пойдем домой. Надо сообщить об этом бабушке и дедушке. В Масапекуа мы поедем на поезде. Не хочу ехать на машине.

Кэрри выпрямилась и, чтобы куда-то деть руки, уперлась ими в бедра.

— Мертв? — переспросила она.

— Он убит. Его злодейски убили.

— Кто?

«Блондинка. Блондинка, которую он трахал».

— Тот, чье дело он расследовал.

— О черт… твою мать.

— Кэролин!

Кэрри повернулась к дружкам:

— Вы слышали?

— Кэрри!

— Моего старика пришили.

«Где она научилась так разговаривать? Набралась от отца, своего „старика“, — вот откуда».

Сюзан схватила Кэрри за плечо. Она подняла руку, чтобы дать ей пощечину, но сдержалась. Вместо этого она обняла дочь. Так они простояли довольно долго, рыдая так, что парни загасили сигареты, подошли к ним, пожали им руки и выразили свои соболезнования, предложив помощь.

Утром мать и дочь выехали в Масапекуа. Ночью они лежали вместе в гостевой комнате, слушая звуки ночи и наблюдая за полосками света, которые отбрасывали огни проходящих машин.

— Мам?

— Да.

— А папа…

— Что?

— Ну, ты только не сердись, ладно? Мне в самом деле нужно знать твой ответ. Тебе с ним хорошо было, ну, это самое, в постели?

— «Хорошо в постели» — это просто выражение, и оно вульгарно. Хороший любовник, а твой папа был таким, должен быть хорошим на улице, за обеденным столом, в «подземке». Я не имею в виду общественное проявление такой любви, а говорю о тех, кто постоянно выражает свою любовь, а не… время от времени.

— Ты не думаешь, что, ну, выйдешь замуж за кого-нибудь еще?

— Мне такая мысль совсем не приходила в голову. Слишком рано об этом думать.

— А ты учитывала бы мое мнение?

— Если бы ты жила здесь, то конечно. Если бы ты жила самостоятельно, то я не уверена.

— Мне не хватает папы.

— Мне тоже.

— Мне не по себе.

— И мне тоже. Мы должны заставить себя позавтракать утром.

— Дробленую пшеницу?

Сюзан улыбнулась:

— Дробленую пшеницу.

— Помнишь, когда я была маленькая, и мне было грустно? Ты говорила мне, что я должна думать о том, что мне нравится делать, о ком-то, кто мне очень нравится, или о чем-то красивом.

— О единорогах?

— Все дело в том, что ни о ком другом, кроме папы, я думать не в силах.

— Гм.

— От этого мне становится еще грустнее.

— Гм.

— Что же мне делать?

— Думай о единорогах.

— Они ведь не реальные.

«Вполне возможно, глупышка, так же, как и твой отец».