Политическая история Римской империи

IV РАННИЙ ПРИНЦИПАТ

Система, созданная Августом, оказалась достаточно прочной и просуществовала по крайней мере два столетия. Это не значит, что она не развивалась. Принципат являлся такой государственной системой, в которой соединились полисно-республиканские и монархические элементы, и с течением времени последние решительно брали верх, хотя никогда первых не вытеснили. Историю принципата можно разделить на два больших периода — ранний и поздний. Границей между ними явилась гражданская война 68–69 гг.

Приход к власти Тиберия. Надо еще раз подчеркнуть, что период правления Августа явился глубоким переломом в жизни Рима. За это время в обществе укрепилась всеобщая или почти всеобщая убежденность в невозможности другого вида власти, кроме единоличного правления первого гражданина, поэтому естественно, что после смерти Августа никаких разговоров в широких кругах римлян о возвращении к прежнему государственному строю не было и не могло быть. Речь могла идти только о личности преемника. Таковым стал пасынок Августа. К моменту смерти Августа Тиберий уже обладал и трибунской, и высшей проконсульской властью. Он тотчас привел к присяге преторианцев и принял меры по подготовке торжественных похорон Августа. Умерший принцепс получил невиданные почести, в том числе был официально обожествлен.

Торжественные похороны, ритуал которых был в значительной степени завещан самим Августом, прошли в Риме. Тиберий и его сын Друз произнесли погребальные речи, в честь умершего принцепса была учреждена новая жреческая коллегия — sodales Augustales. Различные траурные мероприятия прошли также в городах Италии и провинций. Боясь возможных волнений, Тиберий наводнил Рим воинами, введя чуть ли не военное положение.

Одним из самых первых дел Тиберия стало убийство Агриппы Постума, единственного оставшегося в живых внука Августа, в ком, несмотря на его ссылку, он видел опасного соперника[45]. Скорее, был опасен не столько сам Постум, сколько его имя, которое могли использовать противники Тиберия.

Действительно, еще при жизни Августа возник заговор неких Л. Авдасия и Азиния Эпикада, планировавших сразу после смерти императора похитить Агриппу Постума и его мать и привезти их к войскам, чтобы выступить против Тиберия. Почти то же самое попытался сделать раб Агриппы Клемент, но опоздал и объявил себя якобы спасшимся Постумом, вызвав этим довольно сильное движение в Италии.

Он мог даже иметь поддержку в тех кругах «политического класса», которые были недовольны приходом к власти Тиберия. Лишь с помощью коварства последнему удалось справиться с Лжеагриппой. Все это ясно показывало, что, если Агриппа Постум останется в живых, спокойно править Тиберий не сможет. Правда, при этом он распространил слух, что это приказал сделать еще Август.

В Риме никто не сомневался, что власть полностью перешла к Тиберию. Магистраты, сенат, всадники и римский народ принесли ему, как когда-то Августу, присягу. То же самое несколько позже сделали провинциальные общины. Было даже внесено предложение повторять эту присягу ежегодно, поэтому от нового заседания сената не ожидали ничего чрезвычайного. Однако неожиданно это заседание, созванное по инициативе Тиберия 17 сентября 14 г., он начал так, как и его отчим 41 год назад: заявил об отказе от верховной власти. По его словам, это слишком тяжелая ноша, которую в одиночку мог нести только Август, а он, Тиберий, делать это не в состоянии, но готов взять ту долю власти, какую ему предоставит сенат, и быть верным ему слугой. В какой-то степени это было повторением демарша Августа в 27 г. до н. э., и не исключено, что оно было подсказано ему Ливией, хорошо помнившей события того январского дня, если только она сама не принимала участие в подготовке соответствующего плана.

Эта речь вызвала переполох в сенате. Одни были искренне уверены, что в случае исчезновения единоличной власти государство вернется в атмосферу гражданских войн и рухнет; другие испугались, что это хитрый маневр Тиберия, желавшего таким образом выявить своих тайных врагов; третьи полагали, что неплохо было бы восстановить старый республиканский строй, но боялись проявить себя; четвертые, а таковых было, пожалуй, большинство, в своем раболепии были готовы униженно умолять Тиберия не отдавать власть. Разумеется, речь была образцом лицемерия. Недаром когда консуляр Г. Азиний Галл спросил Тиберия, какую часть власти он готов взять на себя, тот растерялся и долго не мог ответить. Да и сам Галл понял, что попал впросак, и неуклюже попытался выпутаться, заявив, что своим вопросом он только хотел подчеркнуть неделимость государства[46]. Речь явно была рассчитана на твердый отказ сената принять его отставку, но все же свести ее лишь к лицемерию нельзя.

При всем том, что в 31–27 гг. до н. э. и позже политический строй Рима на деле радикально изменился, и это прекрасно понимали уже современники, с юридической точки зрения мало что произошло. Официально речь шла о сосредоточении в руках одного человека множества полномочий, ранее распределенных между относительно большим числом магистратов, и при этом последние продолжали избираться. Сам Август заявлял, что он превосходит своих коллег не властью, а авторитетом. Это, конечно, тоже было лицемерием, но юридически почти безупречным. Реформами 27–23 гг. и последующих монархия не была установлена, и власть Августа носила личный характер. Со смертью принцепса такая власть по идее должна была исчезнуть. Некоторые чрезвычайные полномочия, а также трибунскую власть Тиберий, правда, уже имел, и это делало его наследником власти, но ее еще надо было легализовать. Ему было важно, чтобы он получил все полномочия, какими обладал его приемный отец, от сената, по традиции считавшегося самым авторитетным органом государства.

Надо также иметь в виду, что Тиберий, несмотря на свои несомненные заслуги перед Римом и столь же несомненные качества администратора и полководца, не был особенно популярен в Риме. Август долгое время смотрел на него как на относительно второстепенную фигуру своей семьи, и это повлияло на отношение к нему римлян. Римская толпа по традиции весьма настороженно, если не сказать враждебно, относилась к роду Клавдиев, к которому по рождению принадлежал Тиберий, и такое отношение частично, по крайней мере, было перенесено и на наследника Августа. Ему не могли простить его роль в устранении ряда членов рода Юлиев. Да и в армии его не особенно любили, причем именно в войсках под его командованием. Его суровость и требования дисциплины не нравились солдатам. Его, в частности, обвиняли и в непомерном пьянстве. Своим нравом, поведением, мрачным видом Тиберий контрастировал с Августом. Тот пришел к власти довольно молодым, а Тиберию было 54 года, и многим он казался стариком, не имевшим достаточно сил для управления государством.

Гораздо более популярным и у римской толпы, и в армии был сын Друза Германик. Сравнительно молодой (в 14 г. ему было 29 лет), но уже прославившийся рядом побед, красивый, умевший располагать к себе людей, Германик казался гораздо более привлекательной фигурой. Друз, как и Тиберий, был по рождению Клавдием, но родился он после брака Ливии с будущим Августом и в большей степени воспринимался как его сын, чем Тиберий, которому при браке его матери с Октавианом было четыре года. И Август предпочитал его Тиберию, но в конце концов все-таки сделал ставку на опыт, а не на молодость. При этом он, однако, заставил Тиберия усыновить Германика, таким образом ставшего официальным его наследником. В таких условиях Тиберию, как воздух, нужно было создать впечатление, что он принимает всю полноту власти против собственной воли, но по решению сената, подчиняясь ему. Для этого он, как и Август 41 год назад, разыграл комедию с отказом от власти. В принципе она осталась временной и чрезвычайной, но теперь уже второй раз передавалась одному человеку — наследнику Августа. Это в значительной степени закрепляло новый государственный строй, созданный Августом. Со времени этого заседания сената Тиберий и стал отсчитывать время своего правления.

Правление Тиберия. Опасения Тиберия оправдались сразу же после получения им полномочий принцепса. При известии о смерти Августа восстали солдаты армий, стоявших на Дунае и Рейне. Скудость государственных средств заставляла правительство задерживать на службе отслуживших свой срок воинов, чтобы не выплачивать им полагавшегося при увольнении довольствия. Кроме того, солдаты, в том числе и отслужившие свой срок, занимались довольно тяжелыми работами. Пока был жив Август, воины более или менее мирились с этим, но с приходом к власти весьма непопулярного Тиберия подняли мятеж. Они потребовали отставки отслуживших, уменьшения срока службы до 16 лет, увеличения жалованья, прекращения занятости на тяжелых работах. На Дунай Тиберий послал своего сына Друза в сопровождении отряда преторианцев. Его попытки уговорить солдат отказаться от их требований и вернуться к исполнению воинского долга оказались тщетными. Но, на его счастье, ночью случилось лунное затмение, и, играя на охватившем воинов суеверном страхе, Друз добился покорности, а зачинщики мятежа были казнены.

Положение на Рейне было еще тревожнее, так как воинов там было намного больше, а мятеж делал эту опасную границу беззащитной. Но особенно страшило Тиберия то, что верховным главнокомандующим всеми легионами и наместником Галлии был, как и ранее, его отец Друз, Германик, который вполне мог воспользоваться ситуацией и, возглавив мятеж, двинуться на Рим. Действительно, солдаты этой армии провозгласили Германика императором. Однако вопреки их ожиданиям и страхам принцепса тот не только отказался выступить против своего дяди и приемного отца, но и принял все меры по усмирению мятежа. При этом он все же пообещал выполнить некоторые требования солдат. Было увеличено жалованье, отслужившие 20 лет увольнялись со всеми полагавшимися привилегиями, а отслужившие 16 и более лет не привлекались ни к каким работам, кроме чисто военных операций. Тиберию пришлось не только утвердить эти распоряжения, но и распространить их на другие армии.

Чтобы, с одной стороны, занять солдат, а с другой — еще раз напомнить германцам о силе римского оружия, Тиберий приказал Германику перейти Рейн. В 14–16 гг. тот совершил несколько походов за Рейн. Во время одного из них — в 15 г. он проник в Тевтобургский лес, где за шесть лет до этого была уничтожена армия Вара, и торжественно похоронил брошенные там останки римских воинов. Германцы были разгромлены. В их числе была и армия Арминия, который возглавлял борьбу германцев и уничтожил легионы Вара. В руки римлян попала жена Арминия, а вскоре и сам Арминий был убит своими врагами в собственном племени. На обратном пути римский флот был почти полностью уничтожен бурей, а вместе с ним погибла и часть легионеров, посаженных на корабли. Только распорядительность и инициатива Германика спасли выживших. Но новым победоносным походом он загладил впечатление от этого несчастья.

Германик мечтал о полном восстановлении римской власти до Альбиса, но Тиберий в 16 г. приказал ему более походов не совершать и отозвал его с Рейна. Молва приписывала эти распоряжения Тиберия его зависти к своему племяннику. Видимо, и это, и опасение чрезмерного усиления престижа и так очень популярного Германика сыграли свою роль. Но главным все же было иное: Тиберий прекрасно понимал, что удержание зарейнских земель потребует слишком много сил, какими Империя, по его мнению, на тот момент не располагала. В ходе своих походов Германик разгромил главных врагов, более всего угрожавших римской Галлии, — свевов и сугамбров. Это обеспечило безопасность границы и римских провинций, и Тиберий твердо решил этим ограничиться. Поэтому, удовлетворившись наведением страха на германцев и укреплением рейнской границы, он приостановил наступление. 26 мая 17 г. Германику был устроен пышный триумф, во время которого Тиберий от имени племянника раздал каждому римлянину по 300 сестерциев. На следующий год он сделал Германика своим коллегой по консульству. Но вскоре он ему понадобился на Востоке.

Там в это время сложилась ситуация, которая могла бы взорвать хрупкое равновесие, установившееся при Августе. Парфянским царем был Вонон. В свое время его отец Фраат IV послал его в Рим заложником в знак мира, и он очень долго жил там. Будущий царь проникся римским духом и образом жизни, что вызывало раздражение парфян. Став царем, он проводил проримскую политику. Все это спровоцировало восстание против него, которое возглавил Артабан, свергший Вонона и занявший его трон. Вонон бежал в Армению и скоро захватил там власть. Но пропарфянская группировка среди армянской знати заставила его бежать и из Армении. Вонон ушел в римскую провинцию Сирию, сдавшись там на милость легата. А Артабан попытался посадить на армянский трон своего сына.

Сложным было положение и в Малой Азии, где надо было срочно решать вопросы с местными клиентскими царствами. В этих условиях Тиберию был необходим на Востоке человек, обладавший дипломатическими, а в случае необходимости и военными способностями, а также таким объемом власти, который позволял бы действовать быстро и самостоятельно в зависимости от изменяющейся ситуации, без особой оглядки на правительство. Такого человека Тиберий увидел в Германике. Стремясь соблюсти юридические нормы, принцепс провел через комиции специальный закон, согласно которому Германик, к этому времени «избранный» консулом на следующий, 18 г., получил специальный проконсульский империй «для устройства заморских дел». Это означало, что он приобретал высший империй над всеми восточными провинциями. Таким образом, Германик был назначен наместником Востока с чрезвычайными полномочиями, являясь фактически в этой части Империи соправителем императора. Поскольку империй Германика был большим, чем империи провинциальных наместников, то они должны были ему подчиняться.

Однако Тиберий не был бы самим собой, если бы не предусмотрел на всякий случай противовес молодому, популярному и честолюбивому племяннику. В качестве легата Сирии он направил Гн. Кальпурния Пизона, достаточно пожилого (он был приблизительно одних лет с Тиберием) и опытного человека, бывшего консулом и наместником различных провинций, своего друга, как и друга Августа, и личного врага Германика. Империй Германика был большим по отношению к империям наместников, но меньшим по отношению к империю Тиберия. Пизон, назначенный непосредственно принцепсом, мог использовать двусмысленность сложившейся ситуации и сдерживать Германика, а в случае необходимости и противодействовать ему. До назначения Пизона легатом Сирии был Кретик Метелл Силан, чья дочь была помолвлена с сыном Германика. Эта связь двух людей могла бы, по мнению Тиберия, сделать Германика слишком сильной фигурой, чего допустить он, естественно, не желал. Кроме того, границы территории, на которую распространялся высший империй Германика, не были уточнены, и это давало Тиберию возможность в случае подозрения в нелояльности племянника обвинить его в их нарушении.

Германик оправдал надежды дяди. Он не допустил воцарения в Армении парфянского ставленника и посадил на армянский трон понтийского царевича Зенона, принявшего армянское имя Арташес. В честь этого события были выпущены специальные монеты с изображением сцены коронации Арташеса III Германиком. На несколько десятилетий армянский вопрос был закрыт. Вонон пытался бежать из почетного плена, но неудачно и вскоре был убит. Урегулировал Германик и некоторые другие восточные дела. Он отослал в Рим каппадокийского царя Архелая, когда-то плохо относившегося к Тиберию, и в Риме тот умер, а его царство

Германик превратил в римскую провинцию. Одновременно умер и царь Коммагены Антиох, и эта страна тоже стала провинцией. Присутствие Германика стабилизировало положение на парфянской границе. Однако отношения его с Пизоном все более ухудшались, да и Тиберий с подозрением относился к активности Германика. Оно особенно усилилось после посещения последним Египта. Как уже говорилось, Египет после его захвата Августом стал главной хлебной базой Рима. Еще Август, боясь, как бы кто-либо из видных деятелей не использовал такое положение Египта для попытки захвата власти в Риме, запретил сенаторам без его особого разрешения посещать эту страну. Германик же, считая Египет входящим в его зону власти, прибыл туда, даже и не думая спрашивать позволения дяди. Он принял ряд мер по спасению египтян от возможного голода и приобрел огромную популярность не только среди живших в Египте греков, но и среди египтян. Александрийцы его даже обожествили. И хотя Германик, искренне или нет, отверг такое обожествление, все это не могло не испугать Тиберия. Опираясь на свою власть на Востоке и активную поддержку Египта, Германик вполне мог поставить Рим и Италию на грань голода и в результате попытаться свергнуть Тиберия. И предусмотрительный Тиберий принял свои меры.

Прежде всего он сделал Германику выговор за посещение Египта без его позволения. И хотя формально Тиберий был совершенно прав, молва увидела в этом еще один знак его недоброжелательного отношения к племяннику. Явная неприязнь принцепса к нему наложила отпечаток и на отношения между Германиком и Пизоном. Они настолько ухудшились, что Германик, пользуясь данными ему полномочиями, снял Пизона с поста легата Сирии и передал этот пост другому человеку. Пизон был вынужден покинуть провинцию и уехать в Грецию. Тем временем Германик неожиданно заболел. И сам он, и все окружающие были уверены, что эта болезнь — следствие отравления Пизоном и его женой Планциной. Перед смертью Германик просил своих друзей отомстить за него Пизону. Он умер в предместье Антиохии Дафне 10 октября 19 г. и вскоре был сожжен на антиохийской площади, а его прах жена Агриппина привезла в Рим, где он был торжественно захоронен в мавзолее Августа. Еще до прибытия праха в Рим сенат удостоил память Германика высокими почестями.

Вскоре в сенате состоялся суд над Пизоном, и многие сенаторы склонялись к его обвинению, хотя прямых доказательств не было. Под угрозой неминуемого обвинения Пизон покончил с собой, а его жена спаслась только благодаря поддержке Ливии. Были осуждены два ближайших помощника Пизона — Визеллий Кар и Семпроний Басс. Во время процесса Тиберий держался подчеркнуто беспристрастно, но все больше расходились слухи о его причастности к делу. Говорили, что именно он дал негласное поручение Пизону отравить Германика и за спиной Планцины стояла ненавидевшая внука Ливия. Новую поддержку слухам дало то, что ни Тиберий, ни Ливия не участвовали в торжественных похоронах Германика. Прах его, как уже сказано, был захоронен в мавзолее Августа. В его честь в Риме была воздвигнута почетная арка. Однако отсутствие Тиберия и Ливии было довольно красноречиво. И слухи о причастности принцепса и его матери не только поддерживала, но и старалась широко распространить вдова Германика Агриппина, разочаровавшаяся в своей надежде стать императрицей, а теперь желавшая таким образом расчистить путь к трону своим сыновьям. Для этого ей было нужно скомпрометировать не только Тиберия, но его мать и сына Друза-младшего. Впрочем, она могла и искренне верить в причастность Тиберия и Ливии.

Вокруг Агриппины стали группироваться те сенаторы, которые по разным причинам были недовольны Тиберием. Видимо, в это время возникло представление о Германике как о воплощении всех римских ценностей, и говорили даже о том, что и Друз, и Германик были тайными республиканцами и мечтали о восстановлении доавгустовских порядков. Разумеется, это ничем не подтверждалось, но этого и не требовалось. Мертвые Друз и Германик ясно противопоставлялись живому Тиберию. Пользовалась Агриппина и поддержкой римской толпы, и при жизни обожавшей Германика, а после смерти, как это обычно бывает, еще больше, и ненавидела весьма скуповатого Тиберия. Стремясь сократить расходы, он уменьшил размах строительства в городе, что многих лишило заработка. Сократил и хлебные раздачи, хотя в целом очень заботился о снабжении Рима и Италии продовольствием. Смерть Германика, в которой все громче обвиняли Тиберия, стала для римского плебса поводом превратить глухое недовольство в почти открытую ненависть. Но еще серьезнее было обострение отношений принцепса с сенатом.

До этого времени отношения Тиберия с сенатом были превосходными. В надгробной речи над прахом Августа он заявлял, что, как и его приемный отец, будет во всем советоваться с сенатом и обсуждать с ним самые важные дела. И он, действительно, в целом следовал политике Августа, ясно подчеркивая се преемственность. Своих первых консулов Тиберий назначал из числа тех, кто выделился при прежнем правлении. Вскоре после прихода к власти Тиберия были выпущены монеты с портретом на аверсе Августа, а на реверсе — Тиберия. Практически до самого конца принципата Тиберия Август время от времени появлялся на его монетах. Эти изображения порой сопровождались легендой PROVIDENTIA — Предвидение, Предусмотрительность, прямо намекавшей, что главным достоинством покойного Августа было предвидение, с каким он сделал своим преемником Тиберия. Последний всячески подчеркивал, что он — сын божественного Августа. Даже когда были выпущены монеты с изображением сына Тиберия Друза, отмечалось, что тот не только сын Тиберия, но и внук Августа. Как и при Августе, официальными лозунгами правления Тиберия до конца оставались «мир», «победа», «милосердие» и даже «общественная свобода». По-видимому, в 22 г. сенат, как кажется, преподнес принцепсу щит в честь его милосердия и умеренности. Тиберий не мог не учитывать, что в римском обществе и в сенате существовала довольно влиятельная группировка сторонников Германика, и с ней новый принцепс ссориться не рисковал.

Однако Тиберий был еще более консервативен, чем Август[47], и поэтому если тот стремился установить «всеобщее согласие», то Тиберий явно склонялся на сторону первого сословия. Вскоре после прихода к власти он сделал основной избирательной коллегией сенат. Официально избирательные комиции ликвидированы не были, но они оказались под еще более жестким контролем. Время от времени, если принцепс считал необходимым, он мог к ним обращаться, особенно при выборах более низших магистратов, но их роль резко уменьшилась. Это практически ликвидировало политическое значение городского плебса, но зато резко увеличилось влияние сената. Сенаторы, претендовавшие на те или иные должности, уже могли не заискивать перед народом и не тратить на это деньги. И в комициях, и в сенате кандидаты принцепса при этом утверждались автоматически, но он ограничил число таких рекомендаций (так, он мог предлагать только четырех кандидатов в преторы из двенадцати). Принцепс требовал, чтобы консуляры, одновременно бывшие военачальниками, отчитывались о своих действиях именно в сенате, хотя он как император и являлся верховных главнокомандующим. Когда вспыхнуло восстание в Африке, Тиберий призвал сенаторов назначить проконсулом человека, наиболее опытного в военном деле. Он расширил полномочия сената в социальной и религиозной сферах, особенно в Италии. Ряд мероприятий принцепс предпочитал оформлять через сенат в виде сенатских постановлений — сенатусконсультов, в результате чего тот превращался в своеобразный законодательный орган. Таких постановлений было издано довольно много. Одни из них дополняли или комментировали существовавшие законы, другие давали новые юридические нормы (так, например, женщинам сенаторского ранга было официально запрещено заниматься проституцией).

Передавая в сенат решения многих судебных дел, в том числе и по особо важным государственным преступлениям, Тиберий делал сенат верховным судом государства. Особенно это касалось дел самих сенаторов и некоторых слоев всадников, обвиняемых прежде всего в политических преступлениях.

Чтобы поднять значение сенаторов, впрочем, как и всадников, Тиберий официально запретил и тем и другим участвовать в различных представлениях, а тем более быть гладиаторами.

Сам Тиберий так определял свое положение: «Для рабов я — господин, для солдат — император, для сената и граждан — принцепс». Слово «Император» он не включил в свое имя (оно было теперь Тиберий Цезарь Август), как бы подчеркивая, что его императорские полномочия на всю империю не распространяются. Более того, даже по таким делам, как увольнение или набор солдат, которые целиком относились к его компетенции, он советовался с сенатом. Какое-то время Тиберий терпел свободное обсуждение дел в сенате и даже возражения. В 21 г. он даже посетовал, что сенаторы все задачи правления возложили на принцепса, вместо того чтобы самим решать важнейшие дела. Между Тиберием и сенатом действительно установились партнерские отношения, как об этом мечтал Август.

Однако скоро реальность дала о себе знать. Уже проведение избирательной реформы, о которой выше шла речь, преследовало скрытую цель: сенаторы лишались своей клиентелы в народе. Хотя реформа увеличила значение сената и поэтому им, естественно, приветствовалась, роль отдельных сенаторов в политической жизни уменьшилась, что и мог иметь в виду Тиберий. Смерть Германика освободила императора от необходимости учитывать его группировку в сенате и в политической жизни государства вообще. Сам Тиберий становился все более нетерпимым и подозрительным. Раболепие большинства сенаторов вызывало у него презрение, распространившееся и на весь орган в целом. Все чаще стали проводиться процессы по делам об оскорблении величества. В Риме существовал закон, принятый еще в 103 г. до н. э. по инициативе Сатурнина, об «оскорблении величия римского народа». Позже он был несколько видоизменен и активно использовался в политической борьбе в конце республики. При Августе его стали применять для преследования за оскорбления, нанесенные принцепсу и его семье. Использование старого закона было легализовано новой его редакцией, принявшей форму «закона Юлия» в 8 г. до н. э. Так, за свои выступления при Августе были осуждены Кассий Север и Т. Лабиен. Но тогда это было еще редкостью, и виновные наказывались не смертью, а только изгнанием и конфискацией части имущества. При Тиберии этот закон окончательно превратился в закон «об оскорблении величества». Он был столь неопределенным, что позволял считать оскорблением величества принцепса любой проступок. Под его действие подпадал и тот, кто высек раба перед статуей императора, и тот, кто сходил в уборную с монетой с изображением императора, и даже тот, кто не высказал горячее одобрение какому-либо деянию императора. Виновные наказывались изгнанием, а затем и смертью, а имущество их теперь полностью конфисковывалось. А так как подобные «преступления» часто совершались далеко не публично, появилась целая армия доносчиков, которые сообщали о действительном или мнимом «оскорблении величества». Их усердие подогревалось передачей им доли конфискованного имущества. Применение этого закона стало страшным оружием императорского произвола и террора.

Первое время Тиберий не часто использовал этот закон и даже в случае обвинения порой миловал людей, признанных виновными. Но с течением времени закон стал действовать все больше. Значительным толчком к этому послужила активность Агриппины, ненавидевшей принцепса и обманутой в своих самых сокровенных ожиданиях. Тиберий использовал смерть Германика, чтобы решительно выдвинуть на первый план своего родного сына Друза. Рождение у того сыновей-близнецов было отмечено выпуском специальных монет. Став в 21 г. в четвертый раз консулом, Тиберий избрал сына своим коллегой, а вслед за тем дал ему трибунские полномочия. Так как принцепса в это время в Риме не было, эти полномочия сенат вручил его сыну на основании полученного от него письма. Все это делало Друза не только официальным наследником Тиберия, но и в какой-то степени его соправителем. Агриппина, надеявшаяся на выдвижение своих сыновей, восприняла эти шаги императора как вызов и ответила ожесточенной антитибериевской пропагандистской кампанией. Ее поддержали некоторые представители знати. Пользовалась Агриппина и поддержкой части римского плебса. Это еще больше настроило Тиберия против нее.

Взаимной ненавистью принцепса и его невестки решил воспользоваться префект претория Л. Элий Сеян, весьма талантливый и честолюбивый интриган. Он вместе со своим отцом Л. Сеем Страбоном стал префектом претория вскоре после прихода к власти Тиберия, а когда его отец был назначен префектом Египта, остался единственным командиром преторианской гвардии. Сеян имел определенные связи в кругах римской аристократии. Его матерью была Коскония Галигга, принадлежавшая к знатному роду Корнелиев, а он, по-видимому, после смерти матери был усыновлен бывшим префектом Египта Л. Элием Галлом, родственником первой жены его отца. Все это позволило Сеяну приобрести полезные связи и среди сенаторов, и в среде высшего всадничества. Еще молодым человеком он сопровождал Гая Цезаря на Восток, а позже — Друза-младшего при подавлении им солдатского мятежа в Паннонии.

Скоро Сеян стал самым доверенным человеком у Тиберия. В деятельном и способном Сеяне принцепс увидел человека, который сможет стать сильным противовесом группировке Агриппины, явно или тайно поддерживаемой значительным числом сенаторов, и при их поддержке кто-либо из ее сыновей вполне мог свергнуть Тиберия и встать на его место. Сеян был всадником, а последний, по глубокому убеждению римлян, никогда не мог быть принцепсом, и, следовательно, в этом отношении он был для Тиберия безопасен.

В 21 г. Сеян убедил императора в необходимости сконцентрировать преторианцев в Риме. До этого несколько когорт находилось в столице, но размещались они на постое в разных домах, а остальные располагались в различных городах Италии. По настоянию Сеяна Тиберий приказал построить в северо-восточной части города укрепленные преторианские казармы. Теперь Сеян располагал в Риме огромной военной силой, позволявшей ему в случае необходимости контролировать столицу. Этому способствовало и расположение преторианского лагеря — на самом высоком холме возле городских ворот. Отсюда можно было довольно легко наблюдать и за городом, и за входом в него, что позволило бы в случае необходимости принять префекту претория экстренные меры. Одновременно Сеян сумел убедить Тиберия покинуть город. Римская толпа, как уже отмечалось, не любила Тиберия и охотно воспринимала слухи о его причастности к отравлению Германика. И Тиберий решил уехать из Рима. Он направился в Кампанию, и только болезнь матери заставила его в следующем году на время вернуться в Рим[48]. После этого значение Сеяна еще более возросло.

Сеян воспользовался своим могуществом, чтобы устранить как можно больше своих противников, в том числе и из числа сенаторов. Первыми жертвами стали те, кто в той или иной мере был связан с Агриппиной и ее покойным мужем (Г. Силий и его жена или Квинкилий Вар). Позже был осужден Тиций Сабин, который продолжал не только дружить с Агриппиной, но и демонстративно почитать память Германика. Количество процессов об оскорблении величества резко увеличилось, росло число доносчиков, сенаторы раболепствовали не столько перед принцепсом, сколько перед всесильным фаворитом. Сеян получил преторские украшения, его портреты публично почитались наравне с императорскими. В 23 г. сенат по приказу Тиберия предоставил Сеяну проконсульский империй, как это было недавно дано Германику. Но если империй Германика был ограничен «заморскими делами», т. е. восточными провинциями, то в случае с Сеяном никаких ограничений не предусматривалось. Это, естественно, еще не делало префекта претория соправителем принцепса, но стало знаком высочайшего почета и доверия.

В 26 г. Сеян снова уговорил Тиберия уехать из Рима. Тот отправился на юг Лация, где и стал жить в окрестностях г. Таррацины. Там однажды в гроте, где Тиберий со своими приближенными, включая Сеяна, ужинал, случился камнепад, и Сеян с риском для жизни спас принцепса. Это еще более укрепило его доверие к Сеяну, который теперь мог вести себя в Риме как самовластный монарх. Вскоре Тиберий по настоянию все того же могущественного префекта претория переселился еще дальше, на о. Капреру (Капри), ставший прибежищем старевшего принцепса. Даже смерть матери не заставила его вернуться в Рим.

Ливия умерла в 29 г. в возрасте 86 лет. После смерти мужа ее влияние при дворе не только не уменьшилось, но, пожалуй, возросло. Сразу после обожествления Августа она была объявлена его жрицей. Сенат даже хотел присвоить ей титул «матери отечества», но этому решительно воспротивился Тиберий. Взамен Ливия получила титул Августы, ее даже отождествляли с Юноной и изображали в виде Венеры. Став чуть ли не земной богиней или по крайней мере ее земным отражением, она «отвечала» за моральные устои общества, брак и семью. С нею были связаны такие добродетели, как благочестие и справедливость. День ее рождения, как и день рождения императора, считался праздником. Порой она оказывала прямое влияние на правительственные дела. Своего пика влияние Ливии достигло в 23 г., когда были выпущены монеты с легендами, прославлявшими такие ее достоинства, как справедливость и благочестие, т. е. типично императорские. В это время казалось, что она является чуть ли не соправительницей сына. В Риме Ливию, как и Тиберия, не любили, обвиняли в причастности к смерти Марцелла, Гая и Люция Цезарей, Германика и даже Августа.

Хотя со временем влияние Ливии ослабло, оно еще каким-то образом сдерживало Сеяна. После же ее смерти никаких противовесов усиливавшемуся значению фаворита больше не было, и Сеян мог развернуться вовсю. Его целью было вхождение в семью принцепса и официальное достижение власти. В некоторой степени его мог вдохновлять пример Агриппы, тоже по рождению бывшего всадником, но при активной поддержке Октавиана он стал сенатором и, войдя в императорскую семью, на некоторое время фактическим соправителем Августа.

Еще в 20 г. Сеян сумел помолвить свою дочь с племянником Германика Друзом (сыном его брата Клавдия), но скоро тот, будучи еще ребенком, умер, и этот план вхождения в императорскую семью провалился. Тогда он склонил к связи жену сына Тиберия Друза-младшего Ливиллу (или Ливию), для чего выгнал из дома свою верную жену Апикату, от которой уже имел троих детей. Правда, добиться разрешения Тиберия на брак с ней он не смог, но это не помешало ни их связи, ни их совместным действиям. Вскоре Друз неожиданно умер, и в Риме были уверены, что Сеян и Ливилла отравили его. Тиберий, тогда еще не переселившийся на Капреру, прибыл в Рим и произнес надгробную речь над прахом сына, и это было его последнее пребывание в столице. Смерть единственного сына потрясла 69-летнего принцепса, и оставаться в Риме он психологически не мог. Этим воспользовался Сеян, именно тогда уговоривший Тиберия перебраться на Капреру.

Потеряв сына, Тиберий сделал ставку на сыновей Германика Нерона и Друза. Это явно стало попыткой старевшего принцепса гарантировать сохранение верховной власти в своей фамилии и, может быть, консолидировать ее путем примирения с группировкой Агриппины. Такой поворот резко нарушал планы Сеяна, и тот начал прямую атаку на Агриппину и ее детей. В послании Тиберию он просил принцепса защитить его от козней Агриппины. Сеян был кровно заинтересован в том, чтобы старевший принцепс жил как можно дольше, по крайней мере пока живы сыновья Германика и Агриппины, но при этом как можно дальше от Рима. Именно поэтому он, рискуя своей жизнью, спас Тиберия в гроте. А получив после смерти Ливии безграничные возможности действовать, он в том же 29 г. убедил Тиберия репрессировать и Агриппину, и ее сыновей. Агриппина была сослана на о. Пандетерию, Нерон — на другой маленький островок — Понтию, а Друз брошен в подземелье Палатинского дворца. Вскоре все они погибли: Агриппина и Нерон на своих островах покончили с собой, а Друз был умерщвлен голодом. К этому времени по различным обвинениям (в основном в оскорблении величества) были казнены все более или менее видные сторонники Агриппины.

Теперь у Сеяна почти не было препятствий для осуществления его замыслов. Из родственников Германика, которых он более всего опасался, в живых остались лишь его младший сын Гай и брат Клавдий, но их, видимо, фаворит в расчет не принимал: Клавдий считался слабоумным мечтателем, далеким от жизни, а Гай казался слабовольным и безопасным. На всякий случай Сеян в 31 г. уговорил Тиберия вызвать Гая к себе, дабы он не мешал Сеяну в Риме, и с тех пор тот жил там до самой смерти своего двоюродного деда.

В 31 г. Тиберий и Сеян были ординарными консулами. Это был редчайший случай в римской истории, что всадник стал консулом, и при том ординарным консулом, коллегой самого принцепса. Большего официального почета придумать было трудно. Сеян достиг вершины своего могущества. Теперь он стремился к получению трибунской власти, что делало бы его официальным преемником и соправителем Тиберия. Каковы были действительные планы принцепса в отношении Сеяна, неизвестно. Ему уже было более 70 лет, а его возможные преемники усыновленный им сын Германика Гай и родной внук Тиберий Гемелл слишком молоды, даже малы. Вполне возможно, что Тиберий мог рассчитывать на Сеяна как на регента при юных наследниках. В таком случае его врагам, да и просто родственникам принцепса не было бы никакой пощады, что, естественно, их чрезвычайно встревожило. И тогда Антония-младшая, дочь Марка Антония и Октавии, вдова Друза-старшего, мать Германика, написала Тиберию письмо, обвиняя в нем Сеяна в том, что тот, организовав заговор, хочет захватить власть и окончательно лишить власти Тиберия. Письмо взялся передать начальник городской стражи (префект стражей) Кв. Невий Корд Сутрон Макрон. Вторым посланцем Антонии был ее раб Паллант. Они с риском для жизни сумели доставить письмо, и Макрон убедил Тиберия в справедливости обвинений Сеяна Антонией[49].

Существовал ли на деле заговор Сеяна или все это было лишь выражением придворных интриг, в которых каждая сторона использовала подозрительность Тиберия, окончательно решить невозможно. Совсем не исключено, что и Тиберий был озабочен росшим влиянием фаворита. Оно казалось тем более опасным, что Сеян был связан с командирами рейнских армий, которые в случае чего могли бы вмешаться в события в Риме. И он решил воспользоваться письмом Антонии для расправы с ним. Как бы то ни было, принцепс решил принять меры. Но сделать это было довольно трудно, ибо в руках ('сяна была преторианская гвардия и он имел довольно влиятельный круг сторонников, поэтому был составлен целый заговор (или контрзаговор).

В Рим Макрон вернулся с письмом императора, в котором тот смещал Сеяна с поста префекта претория и назначал на его место Макрона. Последний встретился с преторианцами и от имени императора пообещал каждому по тысяче денариев. И все это было сделано втайне от Сеяна. На следующий день, 18 октября 31 г., состоялось заседание сената, на котором присутствовал Сеян и где Макрон прочитал еще одно письмо, на этот раз адресованное сенату. И сенаторы, и Сеян были уверены, что в нем Тиберий просит, а на деле приказывает дать Сеяну трибунскую власть. Совершенно неожиданно для всех в письме Сеян обвинялся в заговоре и государственной измене и было приказано немедленно его арестовать, что Макрон тотчас и сделал, а вслед за Сеяном были арестованы члены его семьи и многие друзья и приближенные. Все они были казнены, даже маленькая дочь Сеяна (так как закон запрещал казнить девственниц, она была перед казнью изнасилована палачом).

Среди жертв было значительное число видных сенаторов, связанных с Сеяном. Клиентела Сеяна была полностью разгромлена[50]. Римский плебс с восторгом воспринял его падение. Будучи на вершине могущества, он пытался было приобрести популярность у римской толпы, собрав, например, комиции на Авентине, холме, прославленном как опора плебса в его борьбе со знатью[51]. Однако добиться своей цели он не смог. В Сеяне видели любимца нелюбимого Тиберия и особенно врага Германика и его семьи. И теперь люди с удовольствием видели, как тащат труп еще недавно всемогущего «почти принцепса», разрушают его памятники и уничтожают статуи.

Чрезмерно зарвавшийся фаворит, ставший опасным для принцепса и его семьи, рухнул с, казалось бы, недосягаемой высоты. Как полагают некоторые ученые, в свое время только смерть спасла Агриппу от подобной участи. Сеян же пережил вершину своей карьеры.

При существовании личной власти места для «второго человека», в перспективе могшего стать и «первым», в государстве не было. Могли быть только исполнители и в лучшем случае наследники, но избранные самим правителем.

Теперь Тиберий никому не верил и везде подозревал заговоры и измену. Поскольку среди сторонников Сеяна оказались и представители сенаторской знати, принцепс стал больше привлекать «новых людей», не имевших значительных семейных связей и зависимых только от него. Так, из известных нам консулов в 32–37 гг. девять были представителями знати и двенадцать «новыми людьми», в то время как в 24–31 гг. соотношение было обратным — 23 нобиля и 9 «новых людей». Одновременно начался массовый террор. Процессы по обвинению в оскорблении величества следовали один за другим. Доносчики разгулялись вовсю. Император заперся на острове, время от времени переезжая из виллы в виллу, где предавался самому разнузданному разврату. Однако в целом Тиберий твердо держал в своих руках все нити управления государством. Он ни в коем случае не вел на острове жизнь отшельника. Принцепс хорошо знал все или почти все, что происходит в Риме, а многое — и за его пределами. Такое «дистанционное управление» еще более подчеркивало, что единственным реальным центром управления империей являются император и его двор независимо от того, где он находится — в Риме или каком-либо другом месте. Позже это получило форму в утверждении, что там, где император, там и Рим.

Рим как центр власти и Рим как город начали отделяться друг от друга. Раболепный и терроризированный сенат не смел поднять голос, а толпа тихо ненавидела принцепса, распространяя про него самые страшные и порой совершенно нелепые слухи. Городской плебс, казалось бы, должен был быть доволен принцепсом, ибо тот, например, в два раза сократил непопулярный налог с продаж, что удешевляло товары и, естественно, улучшало положение горожан. Но одновременно Тиберий с целью экономии резко сократил строительство, дававшее заработки римлянам, и уменьшил расходы на столь любимые плебсом различные зрелища. Это вызывало недовольство, переросшее в ненависть.

В целом Тиберий продолжал старую политику. Он не стремился расширить пределы империи, но решительно защищал ее существовавшие границы. Походы Германика устрашили германцев, и на какое-то время рейнская граница стала относительно безопасной. К северу от Дуная Маробод, теснимый своими врагами, был вынужден оставить царство и бежать в пределы Империи. Он был поселен в Равенне на правах почетного пленника, а на развалинах его царства сын Тиберия Друз в 19 г. создал государство некоего Ванния, вполне дружественного Риму.

В 17 г. вспыхнуло восстание в Африке. Его возглавил вождь племени мусуламиев Такфаринат. Он служил в римской армии, явно во вспомогательных частях, но дезертировал. Восстание приняло довольно широкий размах. Хотя Африка была сенатской провинцией, Тиберий решительно вмешался в ее дела. Туда были направлены дополнительные силы. Мавретанский царь Птолемей, сын Юбы, посаженного на мавретанский трон Августом, послал свои отряды на помощь римлянам. Наместник Африки Юний Блез сумел нанести повстанцам несколько поражений, за что получил триумфальные отличия. Однако восстание продолжалось, и подавить его удалось только в 24 г. новому командующему — опытному Долабелле, когда был убит сам Такфаринат.

В 21 г. поднялась Галлия, недовольная непомерными расходами, которые она была вынуждена нести для финансирования кампаний на Рейне, и возмущенная произволом римских купцов и ростовщиков. Восстание возглавили два знатных галла — Юлий Сакровир из племени эдуев и Юлий Флор из племени тревиров. Их активно поддержали галльские жрецы-друиды, деятельность которых преследовалась и Августом, и Тиберием. Однако общегалльского выступления не произошло. Романизация Галлии уже сделала значительные успехи, и значительная часть галлов антиримское восстание не поддержала. Легионы под командованием Г. Силия с присоединившейся к ним городской милицией Лугдуна подавили его.

Серьезное положение сложилось на Дунае и Балканах. Там на римскую территорию стали нападать геты. В 15 г. Тиберий подчинил императорскому легату Мезии Г. Поппею Сабину сенатские провинции Македонию и Ахайю. И в том же году римляне освободили от гетской осады один из городов Мезии. Затем Сабин и его подчиненные по приказу Тиберия вмешались в дела Фракии. В свое время Август разделили ее на два царства, но в 19 г. один из царей — Рескупорид убил своего брата Котиса, правившего в другой части Фракии, и фактически захватил его владения, посадив там на трон своего сына Реметалка. Это вызвало волнения в стране. Однако римляне приняли решительные меры, и превысивший свои полномочия местный царек был смещен. Несколько позже были подавлены восстания (фракийцев. Тиберий столь большое значение придал урегулированию фракийского вопроса, что наградил Сабина триумфальными отличиями. Сабин умер в своей должности в 35 г., но объединение трех балканских провинций просуществовало и некоторое время после его смерти.

Сложнее обстояли дела в треугольнике Рим-Парфия-Армения. В Армении после смерти Арташеса, в свое время посаженного на престол Германиком, трон занял сын парфянского царя Аршак. Тиберий приказал легату Сирии Л. Вителлию вмешаться в эти дела. В результате римских интриг претензии на армянский трон предъявил ибер Митридат. При помощи своего брата царя Иберии Фарасмана и части сарматов он разбил парфян. Одновременно Вителлий выдвинул против парфянского царя Артабана фигуру его родственника Тиридата. Когда-то тот находился в Риме в качестве заложника и теперь казался подходящим человеком. Воспользовавшись раздорами среди парфянской знати, Вителлий и Тиридат вторглись в Месопотамию. Сначала они имели успех, и Тиридат, овладев Месопотамией, включая парфянскую столицу Ктесифон, увенчал себя царской диадемой. Но затем Артабан, опираясь на восточные области своего царства, взял реванш. Тиридат был вынужден бежать в Сирию. Но военная демонстрация Вителлия все же сделала свое дело: Артабан признал Митридата царем Армении и в знак мира послал в Рим заложником своего старшего сына Дария.

Не менее внимательно следил Тиберий и за внутренней политикой. Будучи чрезвычайно консервативным человеком по своей натуре, он очень скупо раздавал римское гражданство и включал представителей романизованной провинциальной знати в правящую элиту государства, в том числе в сенат. Тем не менее этот процесс все-таки, хотя и медленно, шел, ибо отражал объективное состояние дел.

Значение провинций в жизни империи росло. Италия после недолгого процветания при Августе снова переживала кризис. Выдержать конкуренцию более дешевых египетского, сицилийского и африканского хлеба, испанского и африканского масла, греческого и галльского вина, галльской и самосской керамики она не могла. Многие разорялись. Их земли попадали в руки сенаторов, значительная часть которых в нарушение старинного закона занялась ростовщичеством, или богатых вольноотпущенников. В Италии стали снова появляться и распространяться обширные имения — латифундии. Но заниматься там земледелием или садоводством, виноградарством или оливководством было невыгодно. В результате многие земли стали превращаться в пастбища, а еще оставшиеся под различными земледельческими культурами из-за низкой культуры земледелия теряли свое плодородие. В результате Италия не могла обеспечить себя продовольствием и полностью зависела в этом от провинций. Многие крестьяне, как и два века назад, переселялись в город, где раздача хлеба и вина императором позволяла им более или менее существовать. Но это требовало новых расходов и поставок опять же из провинций. Понимая, что в таких условиях нельзя подрубать основы провинциального хозяйства, Тиберий стремился не допустить разграбления провинций наместниками и откупщиками. Он писал одному из наместников, что хороший пастух стрижет овец, а не сдирает с них шкуры. Жесткий контроль принцепса сдерживал наместников, и общее положение в провинциях было гораздо лучше, чем в республиканские времена.

Еще больше Тиберия заботили дела в Италии. Чтобы ликвидировать или по крайней мере ослабить зависимость Италии от провинций и одновременно спасти запутавшихся в долгах крестьян, он восстановил действие старинного закона, запрещавшего давать деньги под проценты, и потребовал, чтобы ростовщики две трети данных ими взаймы денег потратили на покупку земли в Италии, а должники обязаны были немедленно заплатить только эту часть долга. Но сенаторы уговорили принцепса отложить введение в действие этих распоряжений на полтора года, а сами тотчас потребовали от должников уплаты долга целиком, из-за чего многие из них были вынуждены продавать свои земли, чтобы иметь возможность расплатиться. В результате огромное количество земли было выброшено на рынок, что привело к резкому падению цен на нее. В Риме и Италии разразился жесточайший финансовый кризис, исчезла наличность, прошла волна разорений. Императору пришлось вмешаться. Из своих личных средств он раздал 100 млн сестерциев меняльным лавкам для организации беспроцентного кредита, что как-то смягчило остроту кризиса.

Все это увеличивало пропасть между богатой верхушкой и основной массой римского и италийского населения. Огромные средства скапливались в руках сенаторов и вольноотпущенников. Роль последних резко возросла, что привело к изменению состава богачей. Но все богатства были результатом не столько умелого ведения хозяйства, сколько милостей принцепса и различных интриг. И тратились они преимущественно не на производство, а на роскошь. Тиберий пытался бороться с роскошью, но безуспешно. К тому же поведение самого принцепса противоречило его собственным мерам, тем более что оно преувеличивалось молвой. Тиберий так и не появлялся в Риме, и это способствовало распространению самых невероятных слухов.

Наконец, Тиберия, как и когда-то Августа, не могла не заботить проблема наследования его власти. У Тиберия был родной внук Тиберий Гемелл, сын Друза (его брат-близнец умер). Однако старшими по возрасту являлись сыновья Германика, а так как тот был официально усыновлен Тиберием, то они формально были более старшими внуками, чем Тиберий Гемелл. Это делало их и более предпочтительными преемниками принцепса. Но смерть старших сыновей Гермапика освободила Тиберия от этой опасности. Оставался Гай, но он, как говорилось выше, считался безвольным и потому неопасным. Тиберий женил его на Юнии Клавдии, дочери своего старого сторонника Μ. Юния Силана, и счел это достаточным, чтобы обезопасить родного внука от соперничества. Хотя Тиберий Гемелл был гораздо младше Гая, император в своем завещании сделал их равными наследниками, подчеркивая этим нежелание умалить будущее наследие родного внука. Дочери Германика тоже были выданы замуж за преданных соратников Тиберия. Так, Агриппина-младшая стала женой Гн. Домиция Агенобарба. Теперь казалось, что ничего не должно было мешать Тиберию передать власть родному внуку.

Однако решительным сторонником Гая являлся Макрон, ставший, как сказано выше, префектом претория после устранения Сеяна. Правда, в тот момент более опасными ему казались даже не юный Тиберий Гемелл, а отдельные представители римской знати, не желавшие прихода к власти ни внука Тиберия, ни сына Германика. Душой возникшего заговора стала некая Альбуцилла, бывшая жена Сатрия Секунда, в свое время клиента Сеяна, но он сумел спастись, выступив обвинителем своего патрона. Альбуцилла славилась своими любовниками, которые, по-видимому, и организовали этот заговор. Тиберию было уже далеко за семьдесят, и было ясно, что смерть его близка. Сторонники Альбуциллы решили, как кажется, возвести на трон мужа Агриппины Гн. Домиция Агенобарба. Существовал заговор или дело ограничивалось разговорами, точно неизвестно, но Макрон принял решительные меры. Альбуцилла и ее любовники были обвинены в предательстве. Она покончила с собой, другие тоже или покончили с собой, или были изгнаны. Некоторые, как Агенобарб, выжили и даже пережили принцепса. Но ни о каком противодействии планам Макрона не могло идти речи. В результате это препятствие на будущем пути Гая к власти было преодолено.

В 37 г. Тиберий решил вернуться в Рим. Но, приблизившись к городским стенам, он испугался какого-то неблагоприятного знамения и решил вернуться, однако по пути занемог и остановился на Мизенском мысу в вилле, когда-то принадлежавшей богачу Лукуллу. Вскоре Тиберий настолько ослаб, что окружающим показалось, что он умер. Они уже стали прославлять сына Германика Гая, находившегося неотлучно возле императора и считавшегося несомненным наследником власти, как вдруг Тиберий открыл глаза и потребовал еды. Тогда находившийся тут же Макрон набросил на голову императора ворох одежды, тем самым задушив его[52]. Так 16 марта 37 г. в возрасте 77 лет умер второй принцепс Тиберий Цезарь Август.

Правление Тиберия стало важным шагом в развитии императорской власти. Один тот факт, что, находясь сравнительно далеко от Рима, он не упускал из своих рук бразды правления государством, говорит о том, что власть принцепса приобрела самостоятельный характер. Несмотря на свою подозрительность, Тиберий сумел привлечь в качестве своих помощников хорошие кадры. В то же время он внимательно следил за тем, чтобы их действия не нанесли ущерб его власти. Стоило Сеяну занять слишком высокое положение, как последовало его падение. И внешняя, и внутренняя политика Тиберия была весьма удачной. Полностью отказавшись от внешней экспансии, он, однако, сумел стабилизировать ситуацию на границах и укрепить положение Империи.

Не менее эффективно решал Тиберий и вопросы внутренней политики. Особенно ярко это проявилось во время острого экономического кризиса в Италии в 30-х гг. В то же время он решительно расправлялся со всякой реальной или даже воображаемой оппозицией. Была разгромлена группировка, концентрировавшаяся вокруг Агриппины. Процессы по делам «оскорбления величества» позволили принцепсу взять под полный контроль сенат. Другой целью этих процессов были конфискации имущества обвиняемых, что, наряду с иными мерами, позволило наполнить государственную казну. Характерной чертой правления Тиберия стало сочетание умелого администрирования с жестоким террором, что привело к усилению власти принцепса, ярко сказавшемуся при следующем правлении.

Калигула. Тиберий не мог не учитывать обычай, в соответствии с которым нельзя было лишить наследства единственного оставшегося в живых сына Германика Гая, являвшегося официально таким же его внуком, как и Тиберий Гемелл. Да и сам Тиберий, будучи консервативным по натуре, придерживался традиционных правил, поэтому наследниками своего имущества он назначил обоих, что делало их фактически и наследниками власти.

Тем временем известие о смерти Тиберия вызвало ликование в Риме, многие кричали: «Тиберия в Тибр», призывая не предавать его сожжению. Разумеется, сделано это не было, и прах принцепса был помещен в мавзолей Августа. Вскоре собрался сенат, и толпа восторженно встретила известие о назначении наследником сына обожаемого Германика. Ворвавшись в здание, она потребовала, чтобы власть была передана именно Гаю. Это отвечало и настроениям многих сенаторов. Уже 18 марта сенат передал все полномочия принцепса одному Гаю. Того в Риме в это время не было (он находился с телом Тиберия). Лишь через десять дней Макрон и Гай прибыли в Рим с его телом. Гай вступил в переговоры с консулами Гн. Ацерронием Прокулом и Г. Петронием Понтием Нигрином, а также с теми сенаторами, которых он считал верными себе, и был составлен план действий.

Макрон, прочитав в сенате завещание Тиберия, призвал, однако, его не утверждать, ибо, как он заявил, только безумец мог назначить наследником человека, по возрасту еще не способного заседать в сенате. Сенат снова признал единственным наследником Тиберия Гая. В результате вся власть была передана Гаю[53]. Чтобы несколько смягчить отказ от выполнения завещания Тиберия, новый принцепс дал обещание усыновить Тиберия Гемелла, делая его, таким образом, на какое-то время своим наследником. Гай принял официальное имя Г. Цезарь Август Германик. Свое детство он провел в военных лагерях вместе с отцом, и его иногда даже называли «воспитанником легионов». Там он носил военную одежду, конечно же по своему размеру, в том числе маленькие солдатские сапожки, и поэтому был прозван Калигула (Сапожок) и под этим именем вошел в историю.

За время после битвы при Акции в Риме сменилось два поколения, и люди уже не представляли себе иной власти, кроме как личная власть принцепса. С другой стороны, у Калигулы не было соперника, на которого он оглядывался бы, поэтому он мог обойтись без тех комедий, какие разыгрывались Августом и Тиберием. Калигула сразу же взял всю власть в свои руки. Более того, юный принцепс подчеркивал, что власть переходит к нему именно из-за его принадлежности к правящей фамилии, утверждая тем самым династический принцип. Несмотря на явную оппозицию значительной части общественного мнения, он торжественно похоронил Тиберия.

Более того, он выплатил Тиберию Гемеллу его долю дедовского имущества и выполнил другие условия завещания, хотя оно и было признано сенатом недействительным, усыновил, как и обещал, Тиберия Гемелла, которому дал титул принцепса юношества, посетил острова, где погибли его мать и брат, и торжественно захоронил их прах, особенно уважительно относился к своей бабушке Антонии и дяде Клавдию. Всеми этими жестами он поднимал престиж правящей семьи и делал ее единой и сплоченной, показывая, что прежние раздоры забыты. В то же время подчеркивалось, что он, Гай, принадлежит к другой ветви фамилии, тоже связанной с Цезарем и Августом, но в не меньшей степени с Германиком, а не с Тиберием. Именно имена Цезаря, Августа и Германика вошли в набор его официальных имен.

Первые шаги Калигулы оправдывали ожидания тех, кто его горячо приветствовал. Сразу же новый император раздал деньги преторианцам, а затем дважды распределял между римскими гражданами (естественно, только находившимися в Риме) по 75 сестерциев на человека. Эту же политику Калигула продолжал и позже. Он возобновил обширное строительство, в огромных количествах раздавал деньги и хлеб плебсу, организовывал грандиозные зрелища, причем не только в Риме, но и в провинциях. Для сенаторов и всадников, а также для их жен и детей он устраивал роскошные угощения. А главное — восстановил добрые отношения с сенатом, прекратил процессы по обвинению в оскорблении величества, наказал изобретателей чудовищных тибериевских наслаждений, официально оправдал тех обвиненных в оскорблении величества, которые выжили. В то же время, не желая возбуждать напряженность в обществе, Калигула не стал раскрывать старые дела, в том числе и по обвинению его родственников, чтобы и бывшие доносчики, и свидетели спали спокойно. Как бы претворяя в жизнь «республиканскую» программу матери и возвеличивая отца как символ свободы, он приказал разыскать и опубликовать исторические сочинения, ранее уничтоженные по инициативе Тиберия и даже Августа.

Однако в конце 37 г. Калигула заболел, а выздоровев, превратился в совершенно другого человека. Он стал необузданным, садистски жестоким, не в меру подозрительным и самовластным. Многие исследователи полагают, что во время болезни у него произошел психический сдвиг и он просто стал ненормальным. Возможно, болезнь обострила патологические процессы, уже имевшие место в его психике. Калигула страдал эпилепсией, и страх припадков наложил определенный отпечаток на его личность. В младенчестве он пережил солдатский бунт, когда жизнь его родителей (а может быть, и его самого) висела на волоске. Конечно, он не мог тогда этого понимать, но на его психику это могло повлиять.

Теперь беспричинная жестокость, до того дремавшая в глубинах его подсознания, вышла наружу и соединилась с ощущением безграничности власти и абсолютной безнаказанности. Процессы по обвинению в оскорблении величества не только возобновились, но приняли невиданный ранее размах. Рим содрогнулся от множества казней, совершаемых с невероятной жестокостью. Во многих казнях принимал участие сам император, находивший в собственной жестокости и созерцании чужих мучений огромное удовольствие. Вскоре он фактически уморил свою бабушку Антонию (хотя после смерти и воздал ей всяческие почести), заставил покончить самоубийством Тиберия Гемелла, то же самое сделал с приведшим его к власти и в первое время его правления чрезвычайно влиятельным Макроном и его женой. Префект Египта Авилий Флакк был обвинен в участии в заговоре Макрона (которого и не было) и вскоре казнен. Чтобы в будущем не допустить чрезмерного усиления командира преторианской гвардии, Калигула назначил сразу двух префектов претория (так, правда, было уже в начале правления Тиберия, когда Сеян и его отец одновременно командовали преторианцами), и это стало обычной практикой. Жертвой Калигулы стал его бывший тесть Юний Силан (его дочь, первая жена Калигулы, к этому времени умерла).

Жестокости были всем видимой, но все же только одной стороной деятельности Калигулы. Его внутренняя политика, несмотря на казавшуюся бессмысленность его действий, была вполне определенной. Он окончательно разделил сенаторские и всаднические должности, замкнув, таким образом, каждое сословие в самом себе. Было установлено, что всадник, включенный в число сенаторов, теряет всякую связь со своим прежним сословием. Два высших сословия были полностью оформлены и отделены друг от друга и от остального общества. Как в свое время Август, Калигула создал новую декурию в составе римских судов. Хотя реально она была пятой, но официально именовалась третьей, так как состояла из всадников. Это увеличило число последних, привлеченных в некоторой степени к государственным делам. Наконец, Калигула решительно противопоставил себя сенату.

Отношения с сенатом были очень важным аспектом его политики. Через какое-то время после прихода к власти он резко выступил против сената, причем не против отдельных сенаторов, как это было при Августе и в неизмеримо больших масштабах при Тиберии, а прошв сената как корпорации. В свое время Тиберий заявил, что он для рабов — господин, для солдат — император, а для всех остальных — принцепс. При всем лицемерии Тиберия эта формула выражала официальную позицию принципата, Калигула же отошел от нее. Он всячески унижал сенаторов и в знак презрения к сенату даже якобы хотел сделать консулом своего любимого коня Инцитата. И если это были только слухи, они явно отражали подлинное отношение Калигулы к римскому политическому устройству. Он фактически отнял у сената все его полномочия. На некоторых монетах исчезло стандартное SC, бывшее знаком полномочий сената в финансовой области. Себя и только себя он считал единственным источником законов и их толкования, пытаясь даже ликвидировать юридическую науку. Сенату Калигула грозил полным разгоном. Он стал восхвалять Тиберия и обвинять сенат в преследованиях его матери и братьев. При этом император стремился противопоставить сенат другим частям римского гражданского коллектива — всадникам и плебсу. После своего пребывания в провинциях он заявил, что возвращается к всадникам и народу, а для сената он больше не будет ни гражданином, ни принцепсом. Это, впрочем, обычная уловка тиранов и деспотов, пытающихся построить свое самовластие на противопоставлении парода элите, мешающей якобы его замыслам. Эту цель преследовал Калигула и при попытке отменить тибериевскую реформу и снова сделать комиции единственным избирательным органом.

В 38 г. преторов комиции, как кажется, снова стали избирать. Правда, эти выборы были еще большим фарсом, чем во времена Августа. Поскольку преторами избирались бывшие эдилы, а те уже были назначены, то это были выборы без выбора. Однако и такие выборы вызвали острое недовольство сената. И при всем презрении к раболепному сенату Калигула был вынужден отступить и в следующем году восстановить прежнее положение. Остальных избирательных функций комиции все же не получили.

Впрочем, и с народом Калигула не очень-то церемонился. Он, например, мог в жару приказать снять тент, прикрывавший зрителей во время игр, не раз провоцировал драки и с удовольствием смотрел на них, а затем жестоко разгонял толпу. Сам Калигула однажды пожалел, что у римского народа не одна шея, которую можно было бы перерубить одним ударом. И все-таки он заискивал перед толпой. Как и в начале своего правления, принцепс не раз распределял огромные суммы денег среди плебеев, устраивал грандиозные представления, осуществлял самые невероятные строительные проекты, дававшие, кроме всего прочего, возможность заработка многим людям. Это принесло свои плоды: основная масса римлян относилась к Калигуле весьма дружелюбно и даже с любовью. Может быть, даже можно говорить, что ни один преемник Августа не пользовался таким расположением римского плебса, как Калигула. Но все его жесты требовали огромных средств.

Не меньших средств требовала и роскошь императорского двора. В удовольствиях жизни Калигула не ограничивался ничем. Он говорил, что надо быть либо скромником, либо цезарем, и предпочитал быть цезарем. В результате все свое наследство он промотал меньше, чем за год. И тогда, чтобы пополнить казну, император прибег к ухищрениям. Были повышены и прямые, и косвенные налоги, введены новые косвенные налоги, так что не осталось ничего, что бы ими не облагалось. Он отстранил от сбора косвенных налогов откупщиков, чтобы иметь в казне как можно больше денег. С целью централизации денежного дела были закрыты многие провинциальные монетные дворы. На какое-то время деньги перестали чеканиться даже в Александрии. Не раз устраивались аукционы, на которых император приказывал покупать по невиданным ценам совершенно ненужные вещи. А во дворце он устроил публичный дом, доходы от которого шли в его казну. Калигула заставлял состоятельных людей делать его своим наследником, а затем ускорял смерть таких завещателей. И увеличение количества обвинений в оскорблении величества во многом имело ту же цель — присвоить имущество обвиняемых.

К провинциям и клиентским царствам он относился прежде всего как к собственному достоянию и раздавал их своим друзьям. Так, Калигула официально восстановил Иудейское царство, отдав его трон своему приятелю Агриппе. Так же официально была ликвидирована созданная Тиберием провинция Коммагена в Малой Азии, и ее царем был сделан сын последнего ее государя Антиох, тоже личный друг Калигулы. Троны Малой Армении, Понта и части Фракии были отданы сыновьям фракийского царя Котиса, товарищам его детства. Зато, наоборот, Калигула вызвал в Рим мавретанского царя Птолемея и, желая захватить Мавретанию, заставил его покончить с собой[54].

Все же, несмотря на кажущуюся бессмысленность его действий, в них прослеживается определенная логика. Принципат как политическая система был противоречив, ибо в нем соединились две противоположные структуры — монархическая и республиканская. Объективный процесс вел к усилению ее монархических элементов в ущерб республиканским. С самого начала Калигула подчеркивал, что своей властью он обязан не римскому народу и даже не сенату, а своему происхождению. На его монетах появляются портреты матери Агриппины и деда Агриппы, братьев Нерона и Друза, сестер Агриппины, Друзиллы и Ливиллы, причем изображения сестер сопровождаются атрибутами безопасности, согласия и благой судьбы. Не принимая фактически в расчет своего дядю Клавдия, он, однако, воздает ему почести и дает разные поручения. Став впервые консулом, он своим коллегой избирает именно его.

Конкретным примером государства, о каком мечтал Калигула, была эллинистическая монархия, а особенно монархия Птолемеев и, может быть, даже египетских фараонов. Ребенком он сопровождал отца в его путешествии по Египту, и явное обожествление там правителей, по-видимому, произвело на него неизгладимое впечатление. Ведь и Германика в Александрии пытались обожествить, но тот, искренне или лицемерно, отказался от этой почести. Его сыну стесняться было незачем. Недаром он даже хотел перенести столицу из Рима в Александрию. Но и оставаясь в Риме, он открыто шел к созданию самодержавного государства во главе с ним, обожествленным монархом. По примеру Птолемеев (или даже еще фараонов) он открыто жил со своими сестрами и даже хотел вступить с ними в официальный брак. В Рим была доставлена статуя Зевса Олимпийского, голова которого была заменена головой принцепса. Себя самого он начал отождествлять сначала с полубогами, а затем и с богами. А в конце концов он, как и египетский царь, был провозглашен богом — Caesar deus noster и вступил в брак с богиней Дианой, что, разумеется, не мешало ему иметь земную супругу. После смерти любимой им сестры Друзиллы в 38 г. он, во многом подражая Октавиану, развел Лоллию Паулину с ее мужем П. Меммием Регулом. Его последней женой стала не очень-то знатная Милония Цезония, которая родила ему дочь[55]. Свой дворец Калигула перестроил так, что существовавший храм Кастора и Поллукса стал его прихожей, и этих богов он счел своими привратниками. По приказу принцепса обожествлялись и члены его семьи.

Такой откровенный разрыв с римскими ценностями и традициями, нескрываемое ориентирование на восточный образец власти, открытое пренебрежение непрерывностью римской истории не могли не вызвать недовольства. И если плебс, по крайней мере его значительная часть, любил Калигулу, то правящие сословия относились к нему со все более росшей ненавистью. В условиях жесткой и даже жестокой единоличной власти сопротивление этих слоев могло вылиться только в заговоры. Особенно опасный для Калигулы заговор возник в 39 г. В нем приняли участие даже сестры императора, бывший муж еще одной сестры Μ. Эмилий Лепид, которого заговорщики прочили в принцепсы, командующий верхнегерманской армией Гн. Корнелий Лентул Гетулик и др. Заговор в Риме был раскрыт, многие, в том числе Лепид, казнены, а сестры отправлены в ссылку. Процессы по обвинению в оскорблении величества приняли грандиозные масштабы. Но на горизонте стояла армия, возглавляемая Гетуликом, довольно популярнным в своих войсках.

И Калигула в сентябре 39 г. отправился на Рейн. Двигался он туда необыкновенно быстро, приблизительно 18 миль в день, что превышало даже скорость движения армии Цезаря в Италии в 49 г. до н. э. Быстрота движения Калигулы показывает, сколь важным было для него как можно быстрее устранить опасность со стороны рейнской армии. Гетулик был схвачен и тоже казнен, а солдат император сумел успокоить богатыми подарками. Возможно, казнен был и тесть Гетулика Л. Апроний, командовавший войсками в Нижней Германии.

После этого Калигула совершил ряд небольших походов против германцев, перейдя во время этих походов Рейн, и начал готовиться к переправе в Британию. Туда его призывал бежавший с острова сын могущественного местного вождя Кунобелина (Цимбелина) Амминий. Однако вскоре подготовка к заморской экспедиции была прервана, и Калигула решил вернуться в Рим, возможно, не доверяя армии или боясь возникновения в столице нового заговора. Чрезмерно преувеличенные сообщения о своих победах Калигула пересылал в Рим, а вернувшись туда в 40 г., торжественно их отпраздновал. Еще по пути в столицу он направил своим прокураторам требование, чтобы они подготовили такой роскошный триумф, какого римляне еще не видели. Именно тогда, решив, вероятно, что теперь он имеет достаточный авторитет и силу, Калигула решительно выступил против сената, отказавшись от титула принцепса и пытаясь стать монархом плебса.

Такой неприкрытый курс принцепса на установление некоего вида царства, как определил цель Калигулы Светоний, вызвал в ответ возрождение политического республиканизма. И выражением его в значительной степени стал новый заговор. Точнее, возникли три параллельных заговора, затем объединивших свои силы. Заговоры были очень разветвлены. Заговорщиками были даже оба префекта претория. В заговорах участвовали люди с разными взглядами и целями. Среди них были те, кто ставил вопрос не о ликвидации принципата, а лишь о замене Калигулы другим человеком. И такой фигурой, вероятнее всего, был дядя правившего принцепса Клавдий. Несколько чудаковатый, интересовавшийся, как казалось, только наукой, особенно историей, он не считался опасным ни Тиберию, ни долгое время Калигуле. Но, когда Клавдий женился на Валерии Мессалине[56], внучке племянницы Августа Марцеллы-младшей, положение изменилось. Теперь у Клавдия вполне могли появиться дети, в жилах которых текла бы кровь основателя принципата. Это могло вызвать подозрения и даже страх Калигулы. Так что дядя, хорошо зная нрав племянника, вполне мог желать его смерти. Кроме того, несмотря на внешнюю неуклюжесть и сравнительно низкое общественное положение (брат Германика оставался всадником вплоть до своего вступления в консульство в 37 г.), он в действительности успел приобрести определенный политический опыт и некоторое влияние в обществе. Еще при Тиберии у него появились влиятельные друзья. После активности Тиберия и Сеяна Клавдий оставался единственным мужским членом правящего дома, а еще раньше, после усыновления Тиберия Августом и Германика — Тиберием, главой знатной фамилии Клавдиев Неронов, потому он являлся вполне приемлемым кандидатом на трон. Его фигура была довольно популярна у всадников. К заговору примкнули и люди, обиженные Калигулой и ненавидевшие его лично. Большое количество заговорщиков, однако, мечтали о полном уничтожении существовавшего политического строя и восстановлении старых республиканских порядков. При всем различии конечных целей и побудительных мотивов всех заговорщиков объединяли ненависть к Калигуле и стремление покончить с ним. И, как только сложились благоприятные для этого условия, они приступили к делу.

Убийство Калигулы и попытка восстановления республики. 24 января 41 г. преторианские трибуны Кассий Хереа и Корнелий Сабин убили Калигулу. Как только это произошло, консул Гн. Сентий Сатурнин, участвовавший в заговоре, в соответствии со старым законом созвал сенат и выступил с сообщением о свершившемся событии. Он объявил о восстановлении свободы, отнятой у римского народа Юлием Цезарем, назвал Херею автором свободы и сравнил убийство Калигулы с поступком Кассия и Брута, заявив при этом, что Брут и Кассий своим покушением ввергли государство в гражданскую войну, а Хереа, убив тирана, избавил Рим от бедствий.

Лидеры сената рассчитывали на спокойный переход власти в их руки. Выпустив воззвание к народу с призывом к спокойствию и обещанием снижения налогов и подарков воинам, они вправе были рассчитывать по крайней мере на нейтралитет и народа, и римского гарнизона. Германские телохранители Калигулы устроили погром во дворце и готовы были учинить бойню в цирке, куда на праздник собрался народ, но, поняв, что вернуть убитого не могут, они относительно быстро успокоились. В распоряжении сената находились городские когорты, а участие в заговоре префектов претория и ряда трибунов, казалось, обеспечивало и поддержку преторианцев. «Силовой блок» решительно возглавил Хереа. Он тотчас направил то ли трибуна, то ли центуриона Юлия Лупа убить жену и дочь Калигулы, ликвидировав тем самым опасность использования auctoritas дома Августа кем-нибудь, кто мог бы стать либо новым мужем, либо в далеком будущем зятем вдовы убитого принцепса. Оставался Клавдий, но он оказался вне досягаемости Хереи. И тот обратился к консулам, дабы те дали пароль солдатам на предстоявшую ночь, подчеркивая этим, что отныне именно консулы обладают высшей властью в государстве. Паролем стало слово «свобода». Его многократно повторял в своей речи Сатурнин, оно стало лозунгом происходившего.

Однако очень скоро события пошли совсем не так, как рассчитывали республиканцы. Основная масса народа, действительно, сначала оставалась пассивной, но солдаты повели себя иначе, чем хотелось бы сенаторам. Никаких сожалений по поводу убийства Калигулы у них не было, но и отдавать всю власть сенату и консулам они тоже не желали. Решительно стали действовать преторианцы. При известии об убийстве Калигулы они тотчас собрались на сходку. Префекты не смогли оказать на них никакого влияния. Солдаты сами решили, что ни о какой ликвидации принципата не может быть речи, а если, полагали они, кто-либо без их помощи захватит власть, то они лишатся своих привилегий. Этими настроениями явно и решили воспользоваться те из заговорщиков, которые делали ставку на Клавдия. Кроме всего прочего, они не могли не рассчитывать на преданность воинов, прежде всего преторианцев, дому Августа. Преторианцы, действительно, провозгласили на сходке императором Клавдия. Затем они ворвались во дворец, где едва ли случайно тот находился, и торжественно принесли его в свой лагерь. Позже распространилась версия, что преторианец Грат случайно нашел дрожавшего Клавдия и объявил его императором. Но это был хорошо подготовленный экспромт.

Действия преторианцев изменили отношение народа к свершившемуся. Как только появился реальный кандидат в принцепсы, народ тоже выступил против попытки сената вернуть себе прежнюю власть. Городские когорты еще подчинялись консулам и сенату, они заняли Капитолий и форум, и возникла реальная возможность столкновения между ними и преторианцами, что неминуемо привело бы к новой гражданской войне. Однако эти когорты скоро тоже склонились к необходимости избрания единого правителя. Когда Херса и его сторонники пытались убедить солдат (явно городских когорт, поскольку преторианцы уже сделали свой выбор в пользу Клавдия) подчиниться сенату, то им сначала даже не давали говорить, требуя назвать имя нового императора, ибо им уже надоело ждать. Все это ясно показало, что никакой опоры ни в армии, ни в народе республиканцы не имеют. В страхе перед возможностью междоусобицы значительная часть сенаторов вообще попряталась по своим домам и загородным имениям, а оставшимся пришлось менять планы. Теперь они решили все же избрать нового принцепса, но такого, кто своим положением будет обязан именно сенату. Это, разумеется, привело к раздорам, ибо выдвигалось, естественно, несколько кандидатур, причем возможность избрания определялась как знатностью кандидатов, так и их родством с императорским домом. Следовательно, склонившись под давлением обстоятельств к восстановлению принципата, сенат был вынужден признать и auctoritas правящей фамилии. Так, одним из кандидатов на трон стал Μ. Виниций, муж сестры Калигулы. Выдвигалась и кандидатура будущего императора С. Сульпиция Гальбы (его мачеха была сестрой Ливии), но он предпочел отказаться. Попытался было выдвинуть свою кандидатуру Валерий Азиатик, который никаким родственником правящей фамилии не был, но мог опереться на весьма разветвленные родственные связи и галльские племена, а возможно, и на рейнскую армию. Но активный заговорщик и республиканец Винициан сумел его переубедить.

Пока сенаторы спорили, Клавдий принял решительные меры. Если накануне он пытался создать впечатление, будто его насильно держат преторианцы, то на следующий день, увидев, что сенат не в состоянии предпринять реальные шаги, сразу изменил свое поведение. В частности, 25 января он принял присягу преторианцев и пообещал им по 15 тыс. сестерциев каждому. Так Клавдий оказался первым цезарем, купившим за деньги преданность войска. Это обстоятельство поменяло настроение и воинов городских когорт. Они тоже перешли на сторону Клавдия. После этого всякие споры о форме правления государства или о новом правителе потеряли смысл. Чтобы хоть как-то «сохранить лицо» и добиться личной безопасности, сенаторы стали просить Клавдия, чтобы он хотя бы принял власть не от преторианцев, а от сената. Но, чувствуя прочную вооруженную опору и не желая каким-либо образом оскорбить солдат, Клавдий ответил сенату решительным отказом. И тому пришлось с этим согласиться. Сенат покорно передал ему власть, как это было и при его предшественниках. Старая Римская республика доцезаревского времени, которую пытались возродить сенаторские республиканцы, просуществовала не многим более одних суток.

Убийство Калигулы показало, что при благоприятном стечении обстоятельств заговор вполне может быть удачным, а ставка на победителя принести удачу в дальнейшей карьере. Уже в правление Клавдия возникает ряд заговоров. Позже заговоры как в сенаторской среде, так и при дворе становятся одним из привычных средств политической борьбы. С другой стороны, решающая роль в событиях 24–25 января 41 г. преторианских когорт привела к тому, что и для последующих принцепсов поддержка преторианцев стала важнее формального решения сената. Неслучайно своим dies imperii Клавдий считал не 25 января, когда он был официально признан сенатом, а 24, т. е. день, когда его провозгласили императором преторианцы.

События 24–25 января 41 г. имели большое значение для истории принципата. Ярко проявился военный характер власти принцепса. Решающим моментом стала не юридическая форма сохранения сенатом руководящего положения в государстве, а фактическая опора принцепса на военную силу. Но это только одна сторона событий.

В 40–41 гг. принципат как система подвергся испытанию с двух сторон. С одной стороны, Калигула стремился как можно быстрее превратить его в самодержавную монархию, с другой стороны, сенат, используя свое юридическое положение, попытался восстановить «свободу», т. е. доавгустовское и даже доцезаревское политическое устройство. Обе попытки рухнули. Римское общество было еще не готово к установлению самодержавия. Понадобилось более полутора веков с ужасами гражданской войны и последующих репрессий, прежде чем римляне официально назвали императора Септимия Севера «господином», а окончательно новое положение вещей утвердится только после «военной анархии» III в. Но и восстановления старого республиканского строя большинство римлян тоже не желало. Возникший как реакция на самодержавные замашки Калигулы, политический республиканизм остался уделом очень небольшого числа сенаторов, не имевших никакой опоры ни в армии, ни в народе. И, как об этом пойдет речь позже, в самом начале новой гражданской войны, когда, казалось, у сената вновь появились все возможности взять всю власть в свои руки, он предпочел не восстанавливать республику, а признать императором наиболее близкого ему человека. Идеологический республиканизм еще существовал. Он, например, проявился в поэзии Лукана. Потерпев поражение в борьбе с Клавдием, образованные сенаторские круги добились реванша в литературе, создав сенаторскую историографическую традицию, унижавшую Клавдия и утверждавшую чистую случайность его возвышения. Но политического республиканизма уже не существовало. Принципат как политическая система показал свою полную жизнеспособность.

Клавдий. Новый принцепс, которому было уже 50 лет, принял имя Тиб. Клавдий Цезарь Август Германик[57]. Сын Друза, усыновленного Августом, он оказывался, таким образом, внуком основателя принципата, и на него тоже переходила auctoritas первого принцепса. Неслучайно и включение в его номенклатуру имени Цезаря. Август и Цезарь еще не совсем воспринимались как титулы, а все в большей степени как имена. Становясь и Августом, и Цезарем, Клавдий представал в глазах общественного мнения совершенно законным и политическим, и имущественным наследником этих деятелей. Кроме того, он был братом Германика, чья фигура к тому времени превратилась в символ римских добродетелей. Характерно, что когда Клавдий замещал Калигулу во время игр, его приветствовали не только как дядю императора, но и как брата Германика. И он далеко не был тем ученым чудаком, каковым казался окружающим. У него явно существовали даже планы будущего правления. Знал ли он о заговоре, сказать трудно. Но, во всяком случае, один из заговорщиков — разбогатевший вольноотпущенник Каллист делал на него ставку. Так что не исключено, что через него и Клавдий был в курсе заговора и, как говорилось выше, даже заинтересован в его удаче.

Первые мероприятия Клавдия после прихода к власти были направлены на ликвидацию самых одиозных последствий как правления Калигулы, так и его убийства. Его первой целью было добиться того, чтобы междуцарствие не оставило следов в государстве и обществе. Трое непосредственных убийц, в том числе Хереа, по требованию преторианцев были казнены, но остальным была объявлена амнистия, распространенная также на всех, кто был осужден Калигулой (прекращались процессы, открывались тюрьмы, возвращались изгнанники). Среди вернувшихся были и сестры Калигулы Агриппина и Ливилла. Самые безумные акты Калигулы, в том числе его прижизненное обожествление, были отменены. Клавдий воспротивился официальному осуждению памяти Гая, но не препятствовал тому, что свергались его статуи, а имя вычеркивалось из некоторых официальных документов, Калигулу не упоминали среди имен принцепсов при принесении клятвы. Сенат, со своей стороны (явно не без желания принцепса), издал постановление, прославлявшее Клавдия за спасение граждан, явно намекая на устраненную им возможность возникновения новой гражданской войны, которой все страшились. Эта роль нового принцепса подчеркивалась его изображением на монетах с так называемым гражданским венком — наградой, дававшейся именно за спасение гражданина.

Все это успокоило общество и дало возможность перейти к необходимым государственным делам.

Заговорщики, делавшие ставку на приход к власти Клавдия, получили от переворота значительную выгоду. Так, в ближайшее окружение нового принцепса вошел Каллист. Республиканские участники заговора попали под подозрение и постепенно были вытеснены с политической сцены или под разными предлогами подверглись репрессиям. Оба префекта претория были заменены, ибо Клавдий им явно не доверял. Так в самом начале своего правления ему удалось стабилизировать положение после бурных и кровавых лет Калигулы.

К своим обязанностям Клавдий отнесся весьма серьезно. Он не только не скрывал, но и подчеркивал, что к власти пришел при помощи преторианцев. Вскоре были выпущены монеты с изображением Клавдия, обращавшегося с речью к преторианцам в их лагере. Как уже говорилось, день его провозглашения преторианцами Клавдий считал своим dies imperii. Жестом по отношению к сенату стало то, что трибунские полномочия он отсчитывал с 25 января, дня, когда эти полномочия ему дал сенат. Как и Калигула, Клавдий подчеркивал династический характер своего правления. В Риме и различных городах Империи были воздвигнуты многочисленные статуи и сделаны почетные надписи в честь Августа и других членов правящей фамилии, включая жену Клавдия. Он обожествил Ливию, и ее изваяние, точно такое же, как и Августа, отныне провозилось в торжественной колеснице, запряженной четырьмя слонами. На монетах появились портреты его отца Друза, матери Антонии и брата Германика. Однако ни племянника Калигулы, ни дяди Тиберия на монетах нет. Став принцепсом против воли сената, он в то же время стремился наладить отношения с ним. Клавдий подчеркнуто уважительно относился к сенату и сенаторам, часто присутствовал на его заседаниях. На монетах снова появилась почти исчезнувшая при Калигуле монограмма SC, подчеркивавшая роль сената в финансовой сфере. Лозунгами нового правления, что отражалось в монетных легендах, были «Свобода», «Мир», «Постоянство». Правда, к ним прибавлялось определение Augusta, но к этому уже привыкли. Сами же лозунги отвечали настроению сенаторов.

Клавдий всячески подчеркивал возвращение к нормальным отношениям между принцепсом и сенатом, нарушенным Тиберием и Калигулой. В частности, он вернул сенату управление Македонией и Ахайей (Грецией). Акцент делался на возвращении к тем принципам управления государством и отношениям между императором и сенатом, какие были установлены Августом. Клавдий явно позиционировал себя как прямого продолжателя Августа. Империя как бы возвращалась к исходному пункту своего развития, минуя эксцессы Тиберия и «тиранию» Калигулы. Тиберия, правда, иногда вспоминали, но лишь как дядю правившего принцепса.

Четыре раза Клавдий был консулом. Активно занимался он и судопроизводством. Правда, собственные недостатки (вспыльчивость, склонность порой к опрометчивым решениям, сонливость, нападавшая на него в самое неподходящее время) вели к принятию далеко не всегда справедливых решений, а все более усиливавшееся влияние жен и вольноотпущенников заставляло его принимать меры в интересах не столько государства, сколько этих последних. Но в целом Клавдий проявил неожиданную для всех (кто, по крайней мере, его хорошо не знал, а таких было большинство) склонность к государственным делам.

Очень важным для Клавдия было добиться благосклонности римской толпы. Недаром одним из первых его актов после прихода к власти стала отмена некоторых непопулярных налогов, введенных в последнее время правления Калигулы. В какой-то степени подражая ему, но еще больше Августу, Клавдий устраивал многочисленные игры и раздачи. В 47 г. он организовал Секулярные игры. Их проведение вызвало насмешки в обществе. В соответствии с установленным обрядом перед началом игр специальные вестники приглашали граждан быть участниками и зрителями игр, каких никто из живущих не видел. Но со времени последних игр, проведенных Августом, прошло лишь 64 года, так что некоторые зрители тех игр были еще живы. Однако Клавдий презрел все насмешки и провел все же свои игры. Формальным основанием для их устроения было то, что, по его расчетам, а он считал себя историком, именно на этот год выпадало 800-летие Рима, так что эти игры должны были отмечать не просто наступление нового 100– или 110-летнего века, а «круглый» юбилей Города. Хорошо зная этрусскую традицию, Клавдий подразумевал и окончание прежнего века. Тот век, начавшийся счастливым правлением Августа, завершился безумием Калигулы. И теперь начинался новый век, который должен был быть таким же счастливым, как и век Августа[58].

Еще важнее для Клавдия была забота о регулярном снабжении Рима. По приказу императора был построен новый водопровод, резко улучшивший водоснабжение города. Для того чтобы в любое время года, даже зимой, и в любую погоду Остия могла принимать корабли, он перестроил ее гавань. В свое время это планировал сделать Цезарь, но отказался от этого плана, посчитав его слишком дорогим. Теперь за перестройку взялся Клавдий, явно показывая, что именно он является прямым продолжателем дела Цезаря. Клавдий предоставлял различные привилегии, вплоть до гражданства, людям, строившим торговые корабли, а торговцам обещал твердую прибыль, беря на себя возможные убытки. Много занимался принцепс и благоустройством Рима, особенно заботился о тушении многочисленных пожаров. В 49 г. Клавдий, подражая Августу, расширил священное пространство города, включив в него холм Авентин и часть Марсова поля. Все это сделало принцепса весьма популярным среди римского плебса.

Активной была и внешняя политика Клавдия. По существу, он вернулся к политике территориальной экспансии, характерной для времени республики и большей части правления Августа. Римское сознание никогда не отказывалось от идеи подчинения Риму всей вселенной. После катастрофы в Тевтобургском лесу возник конфликт этой идеи с реальной обстановкой, и в римском обществе постоянно существовали два направления, иногда даже оформленные в виде двух противостоящих группировок — сторонников внешней экспансии и приверженцев оборонительной политики. Август в последние годы был вынужден перейти к обороне, Тиберий продолжал эту линию, экспансионистскую группировку олицетворял Германик, и Клавдий вернулся к этому направлению мысли и действия.

Вскоре после своего прихода к власти Клавдий стал проводить различные мероприятия по укреплению армии и подготовке ее к активным действиям. Римская армия, в свое время резко сокращенная Августом, теперь была увеличена на 2 легиона. Кроме того, численно возросли вспомогательные части римской армии, которые при Клавдии стали играть большую, чем ранее, роль. Была упорядочена система командования, и установлено, что всадники, вступая в военную службу, начинали ее с командования вспомогательными частями, сначала пехотными когортами, потом кавалерийскими алами, а затем уже могли становиться трибунами легионов. Такая реорганизация не только упорядочила военную часть всаднического cursus honorum, но и, с одной стороны, укрепила связи принцепса с всадническим сословием, а с другой — создала более стройную и понятную систему офицерской карьеры. При Клавдии были проведены и некоторые изменения в вооружении, сделавшие боевые действия более удобными для солдат. Он явно создавал такую армию, которая снова могла бы вести войны за установление римской власти над миром.

На Востоке римляне, воспользовавшись внутренней борьбой в Парфии, вновь утвердили в Армении изгнанного было оттуда Митридата, а легат Сирии Вибий Марс пригрозил парфянскому царю Вардану войной, если тот вмешается в армянские дела, что и стабилизировало там обстановку. В Иудее Клавдий сначала даже расширил владения Агриппы, но после его смерти в 44 г. ликвидировал призрачную независимость этой страны, снова превратив се в провинцию. Правда, на окраинах Палестины сохранилось несколько мелких клиентских государств, полностью зависимых от Рима. Эти меры укрепили восточную границу империи. На Балканах Клавдий уничтожил столь же призрачную независимость Фракии, так что теперь все земли к югу от Дуная превратились в единую территорию Римской империи. В Африке еще Калигула намеревался официально аннексировать Мавретанию. Хотя это царство официально не находилось внутрь римских границ, оно полностью зависело от Рима. Еще Август, делая мавретанским царем Юбу II и женив его при этом на Клеопатре Селене, дочери Антония и Клеопатры, создал в этой стране ряд римских колоний. Они административно подчинялись наместнику Бетики и служили опорой римского влияния.

После убийства Калигулой царя Птолемея власть захватил его вольноотпущенник Эвдемон, поддержанный значительной частью населения. Вскоре тот был свергнут римлянами, но страна формально оставалась независимой. В ней, как и во многих других странах на рубеже оседлого земледелия и кочевого скотоводства, постоянно происходили столкновения между двумя частями населения. Оседлые земледельцы, тревожимые кочевниками, больше склонялись на сторону римлян, видя в римской власти большую гарантию своей безопасности. Клавдий воспользовался такой ситуацией и направил туда армию под командованием Г. Светония Паулина. Окончательную победу над кочевниками-берберами одержал Гн. Госидий Гета. В результате в 42–43 гг. римляне захватили Мавретанию, а немногим позже она была разделена на две провинции — Цезарейскую Мавретанию и Тингитанскую.

В Альпах Клавдий превратил в провинцию Норик, где ранее существовало клиентское государство. Присоединение Норика облегчило торговые связи римлян и с Галлией, и со свободной Германией. Можно говорить, что в западной части Империи клиентских государств более не существовало — все они стали римскими провинциями.

Наиболее впечатляющей военно-политической акцией Клавдия было начало завоевания Британии. Это пытался сделать еще Цезарь, планировали Август и Калигула, теперь за это взялся Клавдий. В конце лета 43 г. заранее подготовленный экспедиционный корпус в составе четырех легионов, насчитывавших вместе с вспомогательными частями 40 тыс. воинов, под командованием А. Плавция высадился на острове. В качестве предлога для начала войны Клавдий использовал просьбу о помощи одного из бритских вождей — Берика. В юго-восточной части Британии Кунобелин создал довольно сильное объединение и построил его столицу Камолодун. После смерти Кунобелина его царство было разделено между его сыновьями Каратаком и Тогодумном. И Кунобелин, и его сыновья вели борьбу с Бериком и наконец захватили его владения[59]. Берик бежал к римлянам и запросил помощи у Клавдия. Принцепс тотчас воспользовался этим, чтобы начать уже заранее подготовленную экспедицию.

На первом этапе войны участие в ней принял сам император, прибывший на остров вскоре после первых побед римской армии. Бриты не ожидали римского вторжения. В первой битве был разбит Каратак, бежавший к своему брату. Большой вклад в победу внес командир II легиона Т. Флавий Веспасиан. Затем римляне переправились через р. Тамиз (Темзу) и позже захватили Камолодун, бывшую столицу Кунобелина. Прибывший на остров Клавдий объявил об образовании провинции Британии с центром в Камолодуне, рядом с которым римляне построили новый город, и назначении Плавция ее наместником.

Вскоре император с торжеством вернулся в Рим, где справил триумф за победы в Британии. Он был так горд ими, что в честь их назвал своего сына Британником[60]. Ряд местных вождей и царьков признали римскую власть, а один из них — вождь племени регнов Когидумн даже получил римское гражданство и титул царя и легата Августа. Однако завоевание еще было далеко не завершено. Каратак бежал в западную часть острова и продолжил там сопротивление. С большим трудом Плавций разгромил его. Преемник Плавция П. Осторий Скапула воспользовался раздорами между племенами и сумел подавить новое и очень опасное восстание бритов, а затем еще более расширить границы римских владений. Но говорить о завоевании острова нельзя, так как войны в Британии продолжались еще не менее столетия, а северная часть острова (Каледония) так и осталась независимой.

Всеми этими акциями Клавдий ясно показывал, что он является истинным наследником Цезаря, Августа и Германика. Много занимаясь историей, он прекрасно знал, что именно впечатляющие внешнеполитические и военные акции более всего способствуют укреплению власти. Цезарь был первым римлянином, пересекшим, как тогда утверждали, Океан. Он, Клавдий, не только стал вторым, но и превзошел Цезаря, ибо совершил то, чего не смог сделать тот, а именно — завоевал Британию. Наделе завоевание было далеко не завершено, но пропаганда сделала свое дело. Недаром сына император, как уже было сказано, назвал Британником. Катастрофа в Тевтобургском лесу и переход к оборонительной политике должны были остаться эпизодами, не влиявшими на общее направление римской политики. Рим по-прежнему должен был стремиться к реальному подчинению всего мира, и он, Клавдий, делал для этого решительные шаги. Оборонительная политика была забыта.

После сравнительно недолгого, но очень бурного и весьма запоминающегося правления Калигулы принципат Клавдия казался временем спокойствия и стабилизации. Он отказался от попытки Калигулы одним решительным ударом превратить принципат в самодержавную монархию и, казалось, вернулся к принципам правления Августа. Сенат снова стал играть свою роль в государстве, которая была фактически отнята у него Калигулой. Сенаторы получили даже возможность спорить с принцепсом, чего при Калигуле нельзя было и вообразить. Однако на деле правление Клавдия стало очень важной вехой на пути значительного усиления монархических элементов принципата в ущерб республиканско-сенатским.

Прежде всего правление Клавдия стало важным этапом в создании имперского бюрократического аппарата. Принцепс публично выказывал всяческое уважение сенату, но на деле отбирал у него одну за другой многие важные функции, передавая их своему аппарату. Еще при Августе, как уже говорилось, сформировался совет принцепса. Но большой роли ни при нем, ни при Тиберии он не играл, а при Калигуле и вовсе не функционировал. Клавдий не только восстановил его деятельность, но сделал его постоянным, придав ему более четкую структуру и включив в его состав тех людей, которым он особенно доверял и с кем постоянно советовался. Без предварительного обсуждения в совете он не передавал никаких дел в сенат, что фактически ставило совет над сенатом.

Еще большее значение имело преобразование канцелярии принцепса. Она была увеличена количественно и разделена на отдельные департаменты. Некоторые из них существовали и раньше, но теперь все это обрело стройную систему. Один департамент (ab epistulis) стал общим секретариатом: принимал различные донесения, выпускал распоряжения о назначениях на службу, составлял инструкции, издавал императорские эдикты. Через него принцепс осуществлял общее руководство всей имперской бюрократией, как центральной, так и провинциальной. Другой департамент (a rationibus, позже его глава стал называться rationalis) ведал финансами. После его создания впервые стало возможным получить полное представление о бюджете государства. Третий департамент (a libellis) принимал прошения частных лиц и частично ведал юридическими вопросами, что давало возможность императору не только устанавливать обратную связь с населением, но и самостоятельно решать различные юридические проблемы. Был создан специальный департамент a studiis, занимавшийся библиотеками и культурными проблемами. Во главе всех департаментов Клавдий поставил своих особо доверенных вольноотпущенников Нарцисса, Палланта[61], Каллиста и Полибия.

Вообще, в это время при отсутствии сколько-нибудь разработанной бюрократической системы и подготовленного чиновничества значение доверенных и преданных лично императору, а не государству отпущенников резко возросло. И Август, и Тиберий активно использовали некоторых особо доверенных отпущенников для выполнения ими тех или иных важных поручений. Значительной была их роль у Калигулы. При Клавдии она неизмеримо возросла. Они занимали самые разные ступени в формировавшемся императорском государственном аппарате. Граница между личным хозяйством и двором принцепса и государством в значительной степени стирается. Размеры императорской собственности резко увеличились. Август был очень богатым человеком, что позволяло ему, как говорилось выше, весьма щедро одаривать римскую толпу, а в первое время и армию, и ветеранов.

Репрессии Тиберия и Калигулы, сопровождавшиеся конфискациями, еще более увеличили собственность принцепса. А ею, естественно, управляли доверенные лица хозяина, какими являлись его вольноотпущенники. Частичное хотя бы стирание грани между личным и государственным имуществом вело и к управлению последним вольноотпущенниками самого Клавдия. Кроме того, он мог принимать во внимание, что они не могут иметь политических амбиций и, следовательно, нет опасности использования ими своего положения для свержения принцепса. Более того, их благополучие и, может быть, даже жизнь зависели от жизни и сохранения власти Клавдия. Особенно видное положение при нем заняли Нарцисс и Паллант, превратившиеся если не во всесильных, то, во всяком случае, в очень влиятельных фаворитов.

Этим Клавдий не ограничился. Был создан ряд должностей префектов и прокураторов, занимавшихся отдельными делами государственного и хозяйственного управления. Так, управление резко увеличившимся личным имуществом принцепса было поручено специальному прокуратору a patrimonio. Вместо сенатского квестора, управлявшего Остией, Клавдий стал назначать своего прокуратора остийского порта. Императорский префект теперь контролировал государственную казну — эрарий, ранее находившуюся в ведении сената. Резко возросло значение императорской казны — фиска. К нему, в частности, перешли от эрария снабжение Рима хлебом и раздача денег римской толпе. Что же касается самого эрария, то принцепс реорганизовал его управление. Вместо двух преторов, официально ежегодно избиравшихся сенатом, он поставил во главе его четырех квесторов, им самим назначаемых сроком на 3 года. Наряду с созданием департамента a rationibus все это привело к тому, что Клавдий взял под свой прямой контроль всю финансовую систему государства, практически полностью оттеснив от нее сенат, хотя формально авторитет сената и в этой сфере уважался. Императорские прокураторы, действовавшие в сенатских провинциях, получили право юрисдикции в финансовых вопросах, ранее принадлежавшее проконсулам. На судебные решения прокураторов нельзя было даже подавать апелляции.

Правление Клавдия стало, таким образом, следующим после времени Августа шагом к созданию независимого от республиканских институтов имперского бюрократического аппарата. Можно даже говорить, что на фундаменте, заложенном Августом, Клавдий выстроил здание этого аппарата, который, разумеется, позже совершенствовался, но очень долго не менялся радикально. Созданный Клавдием относительно стройный бюрократический аппарат стал первой в европейской истории бюрократической административной системой. При всем своем виде, как уже говорилось, несколько рассеянного и неуклюжего «ученого мужа» Клавдий проводил свой курс довольно жестко и последовательно. Был ли он разработан заранее и принцепс действовал в соответствии со своей программой или все эти меры принимались относительно спонтанно в зависимости от сложившихся обстоятельств, сказать трудно. Очень возможно, что, находясь долгое время в тени и будучи или по крайней мере считая себя историком, Клавдий размышлял над проблемами власти и управления. И совсем не исключено, что уже тогда у него возникли контуры той картины управления, какую он стал проводить, достигнув трона.

Клавдий восстановил должность цензора. Цензуры как самостоятельной магистратуры давно не существовало. Правда, в 22 г. до н. э. Август восстановил ее, но вскоре вновь упразднил. До этого и после цензорские обязанности исполнял принцепс. Теперь Клавдий вновь возродил эту должность и вместе с бывшим консулом и своим другом Л. Вителлием занял ее в 47–48 гг., что могло рассматриваться как знак уважения к старым римским традициям. Но Клавдий использовал эту магистратуру для того, чтобы легально и вполне уважительно провести чистку сената. Он установил более четкий порядок прохождения всаднической службы, причем всадникам явно покровительствовал, подготавливая их окончательное включение в имперский государственный аппарат. Ряд всадников или их сыновей он включил в сенат, создавая тем самым новую знать, своим положением обязанную не происхождению, а милости императора. К ней примыкали и некоторые более знатные нобили. Из этого круга и доверенных вольноотпущенников и формировалось ближайшее окружение принцепса, игравшее в практической политике роль большую, чем сенат.

Использовал Клавдий в своей политике еще один путь, в свое время активно прокладывавшийся Цезарем, — распространение гражданства на провинциалов. Более умеренно и осторожно, нежели Цезарь, этим путем шел Август. Тиберий в силу присущего ему консерватизма старался отойти от него, но все же не раз на него вступал. При Калигуле движение по этому пути было бессистемно и противоречиво, завися от капризов неуравновешенного императора. Клавдий шел по нему более настойчиво и решительно. Недаром он столь значительное внимание уделил речи Цицерона «За Бальба», в которой оратор на примере испанца Бальба настаивает на правомерности предоставления римского гражданства выдающимся провинциалам. Ценз, проведенный Клавдием в 47 г., показал увеличение числа римских граждан более чем на 1 млн за последние 33 года, что нельзя объяснить только естественным приростом населения. По-видимому, из общего количества почти в 6 млн граждан 1–2 млн были провинциалами. Особое внимание Клавдий обращал на Галлию, где в то время было уже очень много римских граждан. Он пытался даровать право вступления в сенат всем галлам, но, встретив его стойкое сопротивление, был вынужден пойти на компромисс: такое право было предоставлено только аристократам племени эдуев. Включая в сенат провинциалов и верхушку всадничества, император пытался использовать их как свою опору, противопоставляя их еще достаточно сильной старой знати. Но сопротивление последней не дало ему возможности полностью выполнить поставленную задачу: новые люди, включенные в сенат, относительно легко «переваривались» старым нобилитетом.

Такой курс Клавдия не мог не вызвать сопротивления со стороны старой знати. Хотел ли того принцепс или нет, объективно его политика оказывалась антисенатской. Особенно возмущало сенаторов могущество императорских вольноотпущенников, бывших рабов, ставших чуть ли не всесильными министрами. А вольноотпущенники Клавдия, со своей стороны, не очень-то стеснялись в своих действиях. Свое положение они использовали и для собственного обогащения. Имущество Нарцисса и Палланта оценивалось в полтора ежегодного военного бюджета. И это тоже не могло не вызвать возмущения.

Сопротивление императорской политике нашло выражение в так называемой стоической оппозиции. Ее идеологами были философы-стоики. Стоическая философия с ее идеалом стойкого выполнения своего долга и признанием принципиального равенства людей, в том числе сенаторов и императора, хорошо подходила для идейного сплочения оппозиции. С другой стороны, сенатские оппозиционеры ориентировались на республиканскую традицию времени гражданских войн, на образ Катона как символа непреклонной верности идеалам свободы. Виднейшим идеологом оппозиции стал крупнейший римский философ-стоик Л. Анней Сенека. Он сам был «новым человеком», выходцем из Испании, но проникшимся староримским духом. Практическим лидером оппозиции выступал Т. Клодий Тразея Пет, зять бывшего консула Цецины Пета. Последний был, по-видимому, участником заговора против Калигулы и принадлежал к его республиканскому крылу, а после подавления мятежа Скрибониана (о котором будет сказано немного ниже) покончил с собой. Идеалом Тразеи Пета и его сторонников являлась свобода. Она теперь понималась не как возвращение к политической свободе времен республики, хотя, несомненно, мысли этих сенаторов были обращены именно к ней, а как право сенаторов свободно высказывать свое мнение, решать все государственные дела без какого-либо насилия со стороны принцепса и требовать от последнего подчинения сенатским решениям. В какой-то степени это было стремление вернуться к практике тесного сотрудничества принцепса и сената, но, пожалуй, при первенстве именно сената.

Другой формой сопротивления, как и раньше, были заговоры и покушения. Открытых мятежей почти не было. Только на следующий год после прихода Клавдия к власти легат Далмации Фурий Камилл Скрибониан, подстрекаемый некоторыми сенаторами, попытался было выступить против императора. Он успел даже послать Клавдию письмо с требованием отречения. Однако уже через четыре дня легионы отказались ему подчиниться, и мятеж на этом закончился. По существу, это был последний всплеск политического республиканизма. Не только его быстрое подавление, но и отказ солдат следовать за своим командующим ясно показали, что никаких надежд на восстановление республиканских норм отныне нет. Ликвидация республики стала неотвратимой не только в политическом, но и в ментальном отношении. Клавдий пытался показать, что мятеж Скрибониана — случайный эпизод, не нарушавший спокойное течение его принципата. Во многом подражая опять же Цезарю, он не только пощадил детей мятежника, но и сделал им подарки, как бы компенсируя казнь отца, а сын Скрибониана занял его место в сенате.

Однако это не произвело должного впечатления. Заговоры и покушения стали более частыми. В них принимали участие представители самых высших слоев римской аристократии. В одном таком заговоре осенью 48 г. оказалась замешана даже жена Клавдия, честолюбивая и развратная Мессалина, стремившаяся доставить трон своему любовнику Г. Силию, принадлежавшему к роду, выдвинувшемуся с приходом к власти Августа. Дело дошло до того, что, оставаясь женой Клавдия, она официально вышла замуж за Силия, который ради этого развелся со своей женой Юнией. Заговор был ликвидирован только энергией Нарцисса, а Клавдий долго колебался и был даже готов простить жену, а вместе с ней и других заговорщиков. Но Нарцисс, взяв на себя всю ответственность, сумел расправиться с ними: Мессалина была убита, а многие другие участники заговора, в том числе Силий, казнены. Наличие оппозиции и заговоры привели к частичному возврату политики репрессий. Всего за время правления Клавдия было казнено 35 сенаторов и 400 всадников. Жертвами стали даже некоторые члены императорской семьи (его племянница Ливилла, возвращенная, а затем снова сосланная по решению Клавдия), так что без террора не обошлось и это правление.

Вскоре после убийства Мессалины возник вопрос о новом браке Клавдия, что стало ареной ожесточенной придворной борьбы, и фавориты принцепса не брезгали в ней никакими средствами. Каллист активно поддерживал кандидатуру Лоллии Паулины, одно время бывшей женой Калигулы. Нарцисс выдвигал фигуру Элии Петины, уже бывшей ранее женой Клавдия и матерью его дочери Антонии. И Каллист, и Нарцисс заявляли, что они будут хорошими мачехами детям императора. Паллант настаивал на браке с племянницей императора Агриппиной, ранее бывшей женой Гн. Домиция Агенобарба и к тому времени овдовевшей, аргументируя свою позицию тем, что Агриппина — дочь все еще очень популярного Германика и, следовательно, брак с нею увеличит популярность и принцепса, что этим браком Клавдий окончательно объединит вокруг себя всю императорскую фамилию. И он добился своего: об Элии Петине уже никто не вспоминал, Лоллию Паулину обвинили в колдовстве. Противник Агриппины Л. Юний Силан, человек, близкий к Клавдию и его дочери Октавии, был обвинен Вителлием в преступном прелюбодеянии с собственной сестрой и изгнан из сената, после чего покончил с собой. В результате Клавдий 25 февраля 50 г. женился на Агриппине-младшей, дочери Германика и Агриппины-старшей. До этого она уже дважды была замужем и от первого брака имела сына Л. Домиция Агенобарба. Правда, в обществе новый брак Клавдия не был популярен, ибо женитьба дяди па племяннице многими рассматривалась как инцест. Однако старый друг Клавдия и бывший его коллега по цензуре Л. Вителлий сумел успокоить общественное мнение, представив эту свадьбу как исполнение принцепсом воли народа и сената.

Императорский двор, никогда не бывший спокойным местом, теперь стал ареной самых жестоких интриг. Нарцисс, чувствовавший опасность со стороны энергичной и чрезвычайно честолюбивой Агриппины и к тому же ранее покровительствовавший ее сопернице, стал ее заклятым врагом и всячески пытался если не ликвидировать полностью, то хо тя бы ограничить ее влияние на Клавдия.

Он сделал ставку на Британника. Но Агриппина нашла поддержку в лице Палланта, соперничавшего с Нарциссом, и философа Сенеки, воспитывавшего ее сына. На ее стороне находился и Л. Вителлий. В 51 г. она добилась смещения префектов претория Руфрия Криспина и Люция Геты, которых считала ставленниками Мессалины, и назначения на этот пост друга Сенеки С. Афрания Бурра, что еще более укрепило ее позиции. Бурр, как и Сенека, тоже стал воспитателем сына Агриппины.

Агриппина в это время выдвигается на первый план. Вскоре после брака она получает титул августы, которого не было ни у Мессалины, ни у жен Тиберия и Калигулы. Она постоянно появляется вместе с мужем на всяких публичных церемониях. Под влиянием новой жены Клавдий, следуя советам Палланта, приводившего пример Августа, усыновившего своих пасынков, усыновил Агенобарба, получившего имя Тиберий Клавдий Друз Германик Нерон. Так как последний был старше Британника, сына Мессалины, то и становился естественным наследником. Это положение Нерона было подчеркнуто назначением его принцепсом юношества и включением в высшие жреческие коллегии. Ему был дан проконсульский империй в Италии, и он должен был стать консулом в 58 г., когда ему исполнится 20 лет. Агриппина добилась сначала убийства жениха дочери Клавдия Октавии Люция Силана, а затем женитьбы на ней своего сына.

Во время болезни Клавдия Нерон выдвигается на первый план. В частности, он обещал устроить торжественные игры в случае выздоровления принцепса и сдержал слово. Это событие подчеркивало, что именно он является наследником Клавдия. Казалось, ничто не может поколебать положение Агриппины и ее сына, однако в последнее время под влиянием Нарцисса Клавдий стал сомневаться в своем прежнем решении и был готов официально объявить наследником своего родного сына Британника.

И Агриппина решила действовать. Воспользовавшись отсутствием и Нарцисса, и бабушки Британника Домиции Лепиды, она отравила мужа, подложив яд в его любимое грибное блюдо. Клавдий умер 13 октября 54 г. в возрасте 64 лет на 14-м году власти[62]. Его смерть некоторое время скрывалась, пока воспитатель нового императора префект претория С. Афраний Бурр не подготовил необходимые условия для перехода власти. И лишь после этого было объявлено о смерти императора. Как когда-то Август, Клавдий был после смерти обожествлен, чего не было сделано ни по отношению к Тиберию, ни к Калигуле.

Нерон. Новый император вступил на трон под именем Нерон Клавдий Цезарь Август Германик (позже он принимал иногда еще и имя Император), под именем Нерона он и вошел в историю. Его сразу же признали преторианцы[63], которые от его имени получили по 15 тыс. сестерциев каждый. Характерно, что Агриппина, объявив о смерти мужа, вывела сына именно к преторианцам и лишь затем представила его сенату. Это еще раз ясно показало, что поддержка придворной гвардии была гораздо важнее, чем одобрение официального высшего органа власти. В сенате большинство, пожалуй, склонялось на сторону Британника, но в сложившихся условиях ему не оставалось ничего иного, как своим постановлением преподнести Нерону обычные титулы и полномочия. Нерон же в своей речи, написанной для него Сенекой, заявил, что его молодость не омрачена гражданскими раздорами и поэтому у него нет чувства мести, что он разделяет дом, т. е. свою семью, и государство, что, в отличие от прежних принцепсов, не будет единоличным судьей, а все судебные полномочия передаются сенату. Эта речь, по существу, явилась программой конституционного правления. После поражения сената в 41 г. о полной ликвидации принципата уже никто не думал. Максимум, о чем мечтали те сенаторы, которые еще были связаны с республиканскими традициями, это было разделение реальной власти с принцепсом и недопущение ни судебного, ни какого-либо другого произвола со стороны императора. Именно это и стало правительственной программой Сенеки, и это обещал сенаторам Нерон. Сенат с восторгом выслушал эту речь и даже постановил написать ее на серебряных досках и читать при вступлении в должность каждого нового консула.

Нерон родился 15 декабря 37 г., так что в момент принятия власти ему шел 17-й год. Его воспитывали Сенека и Бурр, и за влияние на молодого императора и, следовательно, фактическое управление государством развернулась борьба двух придворных группировок — Сенеки и Бурра, с одной стороны, и Агриппины — с другой.

Если в последние годы жизни и правления Клавдия они действовали вместе против Нарцисса и его сторонников, то теперь их пути резко разошлись. Агриппина надеялась сама править за спиной сына и не очень-то скрывала это свое стремление. Она пыталась играть при сыне такую же, если не большую, роль, какую играла Ливия при Тиберии. По ее настоянию на монетах появились изображение сына и матери и легенда «Агриппина Августа, жена божественного Клавдия, мать Нерона Цезаря». Ее отождествляли с Юноной, Церерой, Матерью Землей, а на Востоке — с Афродитой. Стараясь укрепиться у власти и убрать возможных соперников, а заодно и нелюбимых ею лично людей, Агриппина организовала убийство тетки Нерона Домиции Лепиды и проконсула Азии Μ. Юния Силана, который, к его несчастью, был правнуком Августа. Сразу после смерти Клавдия был арестован Нарцисс, затем в тюрьме жестоким обращением доведенный до смерти. В последний момент он пытался смягчить Агриппину, направив ей письмо, но та осталась непреклонной. В первое время, действительно, казалось, что своей цели Агриппина добилась. Недаром первым паролем, данным Нероном преторианцам сразу после вступления на трон, был «Лучшая мать». Однако Сенека и Бурр очень скоро приняли меры сначала по ограничению, а затем и ликвидации ее влияния.

Если Агриппина всячески подчеркивала божественность покойного Клавдия[64], то отправленный в свое время им в ссылку Сенека написал язвительную сатиру на него «Отыквление Клавдия»[65]. Правление этого императора явно противопоставляется «новому веку» юного принцепса. Одним из лозунгов правления Нерона стало, как когда-то у Цезаря, «милосердие» (clementia). И это не осталось пустым звуком. Сенека и Бурр не допустили дальнейших расправ, ясно противопоставив эту позицию кровожадности Агриппины. Чтобы отвлечь Нерона от матери, они сделали ставку на молодую красивую вольноотпущенницу Акте, в которую император страстно влюбился. Вслед за этим по настоянию своих воспитателей Нерон отстранил от должности союзника Агриппины Палланта, заведовавшего финансами, заменив его другим вольноотпущенником — Фаоном, ставленником Сенеки и Бурра. Были отстранены и некоторые другие сторонники Агриппины. Во главе довольно значительной нижнегерманской армии встал родственник Сенеки Помпей Паулин, а затем его заменил земляк Бурра Л. Дувий Авит.

Чувствуя, что она теряет влияние, Агриппина пригрозила сыну обращением к преторианцам, дабы возвести на трон Британника. Испуганный Нерон отравил его. Агриппина попыталась опереться на Октавию, но и здесь Сенека и Бурр ее опередили. Под предлогом бесплодия Октавия была удалена от двора и выслана в Кампанию. А затем они через некоторых врагов Агриппины обвинили ее в подготовке государственного переворота. На открытый суд над матерью Нерон не пошел, а Агриппина потребовала наказания клеветников, чего сделано, конечно, не было. Не решившись устроить судебный процесс, Нерон организовал ряд покушений на мать, и одно из них — в 59 г. закончилось убийством Агриппины. Император представил это событие как избавление от страшной опасности и даже организовал празднества в честь этого. Агриппину в Риме не любили, справедливо приписывая ей жадность и властолюбие, доводившие ее до преступлений. Но все же убийство матери легло несмываемым пятном на Нерона и в большой степени способствовало изменению его характера не в лучшую сторону.

И до убийства Агриппины, и тем более после этого события власть практически находилась в руках Сенеки и Бурра. Их правительство взяло курс на совместное с сенатом правление. Уже в первой речи Нерона в сенате фактически намечались контуры «конституционного» правления. Принципат из фамильного дела наследников Августа должен был превратиться в некий почти конституционный институт. Император — глава римского народа, он объединяет его и дает ему возможность править миром. Но это не означает, что другие органы власти не существуют. И особенно значительной должна быть роль сената. Как это было в первые годы Тиберия, он действительно превратился в законодательный орган. Сенату было возвращено право чеканить монеты, на которых появилась марка EX S. С. — по постановлению сената. В 60 г. фактически были уравнены императорский и сенатский суды, что было еще одним шагом навстречу сенату. Были прекращены процессы по делам об оскорблении величества. Некоторые люди, ранее изгнанные из сената, были туда возвращены. Нерон демонстративно отказался от предложенного ему титула «отца отечества» и от постоянного консульства, хотя за шесть лет, с 55 по 60 г., четыре раза занимал пост ординарного консула. В 58 г. Нерон предложил сенату вообще отменить все косвенные налоги, дабы облегчить положение провинциалов, но встретил упорное сопротивление сенаторов, доказывавших, что эта мера приведет к опустошению казны, и отказался от своего намерения. Этот отказ сената мог быть инициирован фактическими правителями государства Сенекой и Бурром, которые использовали недовольство сената, чтобы не дать молодому принцепсу нанести ущерб казне.

Правительство Сенеки и Бурра активно занималось хозяйственными проблемами. Были завершены начатые при Клавдии работы по модернизации Остии, что должно было улучшить снабжение Рима. С этой же целью префектом анноны был назначен Фений Руф. Для повышения популярности нового правления среди римского плебса были распределены деньги по 400 сестерциев на взрослого мужчину. Но в целом правительство взяло курс на строгую экономию. Военнополитические успехи Клавдия были впечатляющими, но в то же время и обременительными для казны. Многочисленные раздачи Клавдия, его строительство, организация им игр — все это наносило удар по финансовой системе Империи. И новые правители порвали с такой политикой, хотя она с теми или иными колебаниями проводилась со времени Августа и отвечала своему основному постулату — «хлеба и зрелищ». Были резко сокращены денежные подарки, уменьшено строительство общественных зданий, не производилось раздачи зерна римскому плебсу (по крайней мере, об этом нет никаких сведений). Неуклонное проведение такой политики, конечно, осложняло отношения правительства и с плебсом, и с преторианцами, но зато она способствовала наполнению казны и укрепляла финансовые основы государства.

Прекрасно образованный Нерон был поклонником греческой культуры. Вероятно, под таким влиянием он в 57 г. запретил убивать потерпевших поражение гладиаторов. Увлекаясь поэзией и пением, он считал себя великим артистом. Первое время Сенека и Бурр даже поощряли такое увлечение императора, поскольку оно давало им больший простор в их правительственной деятельности. С начала правления Нерона его прославляли как покровителя молодых поэтов. В 59 г. император появляется в кружке придворных поэтов и все более и более увлекается искусством. Но постепенно это стало вызывать недовольство. Уже в 60 г. Нерон устроил в Риме игры в свою честь — Неронии, которые должны были повторяться каждые 5 лет и устроены были по греческому образцу, наподобие Олимпийских, без обычных для Рима гладиаторских боев. Это вызвало недовольство консервативной знати, увидевшей в этом подрыв старых римских традиций. В отношениях принцепса и сената наметилась трещина.

Между тем возникли значительные политические осложнения. Еще не была завоевана Британия, а в подчиненной римлянам ее части в 61 г. вспыхнуло мощное восстание. Поводом к нему послужил произвол римских чиновников и центурионов. В это время умер царь племени иценов Прасутаг, оставивший одну половину своего имущества Нерону, а другую — двум своим дочерям. Но местные римские власти решили захватить наследство дочерей умершего царя. Обе они были изнасилованы, а их мать Боудикка высечена плетьми. Это вызвало возмущение иценов, и Боудикка возглавила их восстание. К иценам присоединились и многие другие племена Британии. Восставшие захватили даже три города, в том числе ставший уже, возможно, муниципием Веруламий. Они уничтожили несколько десятков тысяч живших на острове римлян и занимавших проримскую позицию аборигенов[66]. Возникла реальная угроза потери римлянами всего острова. С огромным трудом римским силам под командованием Г. Светония Паулина удалось подавить восстание. Боудикка покончила с собой, многие были убиты. И только более мягкая и относительно справедливая политика нового наместника Г. Петрония Турпилиана позволила окончательно успокоить страсти и установить в Британии относительный мир.

Резко обострилась ситуация и на восточной границе. Парфянский царь Вологез в 55 г. сумел посадить на армянский трон своего брата Тиридата, в результате чего Армения ускользала из-под римского влияния. Император направил на Восток армию во главе с наиболее способным полководцем Гн. Домицием Корбулоном. Он использовал первые, пока еще скромные, его успехи, чтобы прославить новые победы римского оружия. Корбулону была поставлена статуя в храме Марса Мстителя, а самому Нерону дарована овация, т. е. малый триумф. Тем временем Корбулон наращивал успехи. Он захватил важнейшие центры Армении, заставил Тиридата бежать и в 60 г. сделал царем этой страны каппадокийского царевича Тиграна (Тигран V). Известие об этой победе вызвало восторг в Риме, и Нерон по этому случаю стал именоваться еще и Императором. Но затем римляне разделили свои силы. Корбулон стал действовать на Евфрате, а в Армении армией командовал легат Л. Цезений Пет. Тот действовал неудачно, в 63 г. он был окружен и вынужден капитулировать. С большим трудом был достигнут компромисс: Рим выводил свою армию из Армении и признавал Тиридата ее царем, но корону армянский царь должен был получить из рук Нерона, для чего пообещал прибыть в Рим. Последнее условие лишь подсластило пилюлю, ибо с Тиридатом в Армении, несомненно, утверждалось парфянское влияние. Римские войска еще некоторое время оставались в Армении, но затем они все же покинули страну. Это ставило под вопрос всю восточную политику нероновского правительства.

Одной из задач в эти годы было ликвидировать по возможности клиентские государства, образовав на их месте обычные римские провинции. Так, после смерти местного царька Коттия его небольшое царство в западной части Альп было превращено в прокураторскую провинцию Коттийские Альпы. В 63 или 64 г. был принужден отречься понтийский царь Полемон II, после чего последние остатки некогда грозного Понтийского царства были присоединены к Римской империи. После этого вся Малая Азия оказалась включенной в римскую провинциальную систему. Нерон (может быть, точнее его правительство) планировал, по-видимому, установить свой контроль над всем причерноморским бассейном. Когда-то мощную державу в этом регионе пытался создать понтийский царь Митридат, но потерпел поражение. Теперь уже с римской стороны была сделана весьма серьезная попытка подчинить весь этот регион. Еще в 57 г. для защиты Тиры были направлены римские войска. Вслед за тем за помощью к римлянам обратились жители Херсонеса. И под предлогом выполнения их просьбы Нерон направил туда легата Нижней Мезии Плавция Сильвана с довольно большой армией. В результате в Херсонесе был размещен римский гарнизон. В это же время боспорский царь Котий I стал выпускать монеты с монограммой Нерона, подчеркивая этим свое подчинение императору. В крепости Харакс на южном берегу Тавриды и, может быть, в боспорской столице Пантикапее тоже появились римские гарнизоны. Римляне также создали ряд укрепленных постов на восточном побережье Понта Эвксинского. Однако на этом действия римлян и прекратились. Сил у Рима для осуществления такой обширной экспансии уже не хватало, да и самому Нерону это стало неинтересно.

К этому времени существенно изменилось положение в Риме. В 62 г. умер Бурр. Его преемником в качестве префекта претория был назначен Софоний (или Офоний) Тигеллин, верный прислужник Нерона и яростный враг Сенеки. В свое время Тигеллин был обвинен в связи с сестрами Калигулы и изгнан им из Рима. Клавдий разрешил ему вернуться, но удалил от своего двора. Нерон не только вернул Тигеллина ко двору, но и сделал его сначала префектом городской стражи, а затем и претория. За несколько лет до этого уже начались атаки на Сенеку. Его обвиняли в преследовании сторонников Клавдия, в поощрении преступных наклонностей императора и даже в адюльтере с дочерями Германика, включая и Агриппину. Но тогда эти атаки не удались. Теперь положение изменилось. Возможно, Сенека и Тигеллин соперничали в борьбе за влияние на принцепса. Назначение Тигеллина стало знаком явной немилости Нерона к своему воспитателю. В этих условиях Сенека попросил отставки, которая ему была с удовольствием дана. Фактически произошла смена правительства. Теперь всю власть взял в свои руки Нерон. Это можно считать переломом в истории нероновского правления.

Оказавшись без всякого руководства, император развернулся вовсю и дал волю самым плохим чертам своей натуры. Его отношения с сенатом сразу испортились. В 62 г. состоялся первый процесс по обвинению в «оскорблении величества». Правда, обвиняемый — претор Антистий Созиан — был не казнен, а лишь изгнан, но это стало грозным знаком. Возвращались худшие времена прежних правлений. В сенате по-прежнему существовала стоическая оппозиция во главе с Тразеей Петом. Первые годы правления Нерона, когда одним из фактических правителей был стоик Сенека, вдохновили сторонников Тразеи, и они активно поддерживали новый курс правительства. Теперь же положение радикально изменилось. Тразея Пет и его друзья стали все резче выступать против действий Нерона. Тем временем принцепс практически перестал вообще считаться с сенатом. После 60 г. Нерон ни разу больше не становился консулом. Роль сенаторского магистрата, даже высшего, его больше не интересовала. Личные дела гораздо больше привлекали его внимание.

Нерон полюбил красавицу Поппею Сабину, жену своего друга и собутыльника Μ. Сальвия Отона. Мать ее славилась своей красотой и светским скандалами. Она была связана с Мессалиной и после ее убийства была вынуждена покончить с собой. Возлюбленная Нерона была ее дочерью от первого брака с Т. Оллием, но так как тот был замешан в деле Сеяна и изгнан, дочь приняла имя своего деда, того самого Г. Поппея Сабина, который при Тиберии управлял балканскими провинциями. Первым мужем Поппеи Сабины был всадник Руфрий Криспин, позже ставший одним из префектов претория Клавдия. Он, как говорилось выше, был по настоянию Агриппины смещен и заменен Бурром. Через какое-то время Поппея Сабина развелась с Криспином, но Бурр, явно не любивший своего предшественника, перенес свою неприязнь и на его бывшую жену, поэтому упорно противился и официальному разводу Нерона с Октавией, и женитьбе его на Полнее Сабине. Тем не менее Нерон, как говорили в Риме, вступил с Поппеей Сабиной в связь еще при жизни Октавии и заставил Отона жениться на ней, чтобы самому было легче иметь с ней дело.

Положение изменилось в 62 г. после смерти Бурра. Нерон отнял Поппею Сабину у мужа, а его самого послал (а фактически сослал) легатом в далекую провинцию Лузитанию на самом берегу Океана, официально развелся с Октавией и уже через 12 дней женился на Поппее Сабине. Новой императрице воздавали невиданные почести. Сама Поппея Сабина, став императрицей, вела совершенно необычный для Рима чрезмерно роскошный образ жизни. Когда она родила дочь, названную Клавдией Августой, были устроены игры по образцу Актийских[67] и заложен храм Плодородия. Правда, дочь скоро умерла, а надежда на другого ребенка исчезла, после того как Нерон в припадке гнева в конце 65 г. убил беременную Поппею.

По приказу Нерона сенат обожествил Поппею Сабину, но это не прибавило надежды на продолжение династии. Нерон попытался было жениться на Антонии, старшей дочери Клавдия от Элии Петины, но та решительно отказалась, за что была обвинена в подготовке государственного переворота и казнена. В конце концов в начале 66 г. Нерон женился на Статилии Мессалине, мужа которой предварительно приказал убить. Однако ребенка новая жена принцепса не родила (или родить не успела). Своего пасынка, сына Поппеи Сабины от первого брака, принцепс приказал утопить.

Что же касается Октавии, то ее обвинили в связи с префектом Мизенского флота Аникетом и сослали на о. Пандатерию. Там по приказу Нерона Тигеллин ее умертвил. Это вызвало недовольство и в сенате, и в народе, который не забыл благодеяния Клавдия, и в глазах всех, кто ненавидел Нерона, Октавия сразу стала мученицей. Ушедший в глухую оппозицию Сенека написал трагедию «Октавия», воспевавшую мученичество этой женщины. Ответом Нерона на поднимавшееся недовольство стало возобновление процессов по обвинению в оскорблении величества. Снова оживились доносчики. На голову римской знати обрушился террор, сравнимый, пожалуй, только с террором Калигулы, а может быть, и превзошедший его.

Нерон все больше увлекался поэзией, музыкой, спортом, совершенно искренне считая себя великим спортсменом и музыкантом, поэтом и певцом, и эти лавры были ему гораздо дороже императорских. На монетах появилось изображение Аполлона Кифареда. Позже, кончая жизнь самоубийством, он будет повторять: «Какой великий артист умирает». Но ремесло артиста никогда не было в Риме почетным, и это, несомненно, сказалось на отношении к принцепсу не только образованных и традиционно мыслящих слоев, но и римского плебса. Другим его увлечением, как и у Калигулы, было стремление к роскоши и попойкам.

Нерон развернул в Риме грандиозное строительство, желая и таким образом прославить свое правление. В Рим была привезена и воздвигнута знаменитая статуя греческого бога солнца Гелиоса. Г олова его была снята и заменена головой Нерона. Теперь все римляне могли любоваться принцепсом в виде солнечного божества. Нерон явно прокладывал путь к своему прижизненному обожествлению. В грекоязычном мире уже без всякого стеснения именовали Нерона новым Гелиосом.

В 64 г. Рим был почти полностью опустошен невиданным пожаром. Из четырнадцати районов, на которые был разделен город, более или менее уцелели только два или три, а еще три были уничтожены полностью. Враги императора распустили слухи, что город поджег Нерон. Одни говорили, что он это сделал, чтобы вид горящего города вдохновил его на сочинение поэмы о гибели Трои, другие утверждали, что Нерон хочет на месте Рима построить новый город, назвав его Неронией. Конечно, это был вздор, но характерно, что многие ему верили. Сам Нерон дал пищу слухам, скупив после пожара множество участков и начав на них строительство нового дворца — Золотого дома. В вестибюле дворца была поставлена колоссальная статуя Нерона высотой в 36 м, внутренние помещения были украшены золотом, драгоценными камнями, перламутром, слоновой костью. Вступив в законченный дворец, император сказал: «Наконец-то мы будем жить по-человечески». Возможно, Нерон рассматривал свой новый дворец не только как жилище, но и как некое святилище нового солнечного бога, соперничавшего с Гелиосом, каковым, как только что было сказано, он желал предстать перед своими подданными. Калигулу, в том числе и за его грандиозное строительство, любили. Нерона за строительство своего огромного дворца на развалинах сожженных кварталов стали еще больше ненавидеть. Пытаясь снять с себя обвинения в поджоге Рима, он не нашел ничего лучше, как обвинить в этом христиан, своим необычным образом жизни вызывавших подозрения многих римлян. На немногочисленных христиан обрушились невероятные по своей жестокости репрессии, но развеять подозрения императору не удалось.

Этим решили воспользоваться его враги. Возник довольно разветвленный заговор, целью которого было устранение Нерона и возведение на трон Г. Кальпурния Пизона. Он был раскрыт, и это стало сигналом к новому витку убийств и изгнаний. Одним из изгнанников стал Руфрий Криспин, бывший префект претория и первый муж Поппеи Сабины. Неудачными оказались и другие заговоры. Жертвой Нерона стал и Сенека, чей племянник Лукан был замешан в заговоре Пизона. По обвинению в причастности к другому заговору был казнен Корбулон, чьему военному таланту и успехам Нерон откровенно завидовал. Корбулон был весьма популярен в своих войсках, у него были хорошие связи в высшем свете. Его единоутробная сестра Цезония была в свое время женой Калигулы. И сам он делал хорошую карьеру и при этом императоре, и при Клавдии. Все это казалось Нерону чрезвычайно подозрительным и опасным. Были казнены или принуждены к самоубийству многие другие представители знати, в том числе коллега Нерона по его первому консульству Л. Антистий Вет (или Ветер). Воспользовавшись создавшейся обстановкой, принцепс открыл процесс против лидеров стоической оппозиции во главе с Тразеей Петом, которые также были уничтожены. Вообще, быть при Нероне человеком, чем-либо выдающимся, стало небезопасно. Процветали только льстецы и собутыльники. Впрочем, и здесь близость к Нерону могла оказаться опасной. Например, по какому-то обвинению был казнен его ближайший друг и организатор многих празднеств Петроний, автор романа «Сатирикон». Император все больше занимался спортом и музыкой, пирами и ночным бродяжничаньем по улицам, чем государственными делами.

А дела шли все хуже. Политика Нерона оказалась прямой противоположностью политике его воспитателей. Если те стремились как только возможно сократить различные траты, Нерон резко их увеличил. Увлекаясь азартными играми, он делал ставки до 400 тыс. сестерциев, прибывшего в Рим армянского царя одарил сверх всякой меры. После раскрытия заговора Пизона и суда над заговорщиками Нерон, явно желая обеспечить полную поддержку преторианской гвардии, раздал преторианцам по 500 денариев на человека, что составляло больше двух третей их годового жалованья. Безумные траты, огромное строительство, разгулявшееся лихоимство опустошали казну. И фиск, и эрарий были пусты. Правительство залезало в долги и, стараясь выпутаться из финансовых затруднений, увеличивало налоги. В 64 г. было принято решение уменьшить содержание серебра в денарии, и в том же году в Александрии стали выпускать местные монеты меньшей стоимости. Это привело, с одной стороны, к росту цен, а с другой — к уменьшению не только оплаты труда, например, ремесленников, по и жалованья солдат, что было уже гораздо серьезнее. А любимцы Нерона использовали свое положение, чтобы стать еще богаче. Так, один из вольноотпущенников — Клавдий Дорифор, занимавший пост одного из секретарей императора, владел огромными имениями в Африке. Все это вызывало в обществе росшее недовольство.

В 66 г. в Иудее вспыхнуло мощное национально-освободительное восстание, известное как Иудейская война. Подавить его в зародыше не удалось. И пришлось отправить туда целую армию во главе с Т. Флавием Веспасианом, единственным, пожалуй, оставшимся крупным полководцем Нерона, к тому же незнатным, а потому и казавшимся неопасным. А сам Нерон осенью того же года отправился в Грецию, чтобы и греков поразить своим искусством. Там он участвовал в различных спортивных и музыкальных состязаниях, везде, разумеется, одерживая победы. В благодарность за столь благожелательный прием Нерон объявил Грецию свободной, т. е. освободил ее от налогов (чем нанес еще один удар казне). Подражая Т. Квинкцию Фламинину, который когда-то провозгласил свободу Эллады от власти Македонии, он торжественно объявил о свободе Греции на Истмийских играх 67 г. Судьям, присуждавшим ему многочисленные победы и награды, Нерон даровал римское гражданство. Щедрые дары были преподнесены дельфийскому и олимпийскому храмам.

Между тем положение ухудшалось. Оппозиция Нерону становилась все обширнее. Противниками императора выступили практически все сенаторы, кроме самых отъявленных льстецов, верхушка всадничества и часть плебса. Недовольство широко распространилось в Италии, оно росло в провинциях, хотя там обстановка была еще сложнее, и наиболее романизованные зоны, теснее связанные с центром государства, склонялись скорее к поддержке императора. Нерон явно был популярен в восточной части Империи. Но самое главное — росло недовольство в войсках. Август и до 27 г. до н. э., и позже не раз бывал в войсках, иногда даже лично принимая участие в военных кампаниях. Тиберий был известен как умелый полководец еще задолго до прихода к власти. Калигула и Клавдий, хотя и не на долгое время, но все же лично являлись воинами, а к тому же они были сыном и братом обожаемого Германика. Нерон же на армию никакого внимания не обращал, солдаты знали его только по преувеличенным слухам, доходившим из Рима, а уменьшение их реального жалованья (в отличие от преторианцев легионеры ничего от императора не получили) вызывало пока еще скрытое недовольство. Свое единственное путешествие за пределы Италии император совершил лишь за получением лавров спортсмена и артиста, что в Риме издавна считалось недостойным.

Необходимость направить значительное войско в Иудею потребовала новых расходов. Чтобы не допустить присоединения к восстанию восточных царьков, им были посланы щедрые подарки. Все это усиливало экономическое напряжение, которое не могло не влиять и на политику, и на настроение. Но Нерон не обращал на все это никакого внимания. Оставленный им в Риме его доверенный вольноотпущенник Гелий писал императору, напрасно умоляя его быстрее вернуться в столицу, чтобы заняться римскими делами. Нерон, упивавшийся приемом в Греции, решительно отказывался покинуть эту страну. Впрочем, вполне возможно, что двигал им и некоторый политический расчет: стремление обеспечить себе поддержку в Греции и вообще грекоязычном мире в случае резкого обострения положения в западной части государства. Не добившись возвращения императора, Гелий в начале 68 г. вопреки всем инструкциям сам приехал в Грецию и умолил принцепса вернуться, устрашив его слухами о заговоре.

Возвратившись, Нерон вступил в Рим как триумфатор. Он въезжал в город на триумфальной колеснице Августа, одетый в пурпурный плащ, с полученными им победными венками, а другие венки, как некогда трофеи, несли перед ним. Первый и последний раз триумф справлялся не за военные победы, а за успехи в состязаниях. После окончания триумфального шествия Нерон принес жертву не только Юпитеру, как это было издавна принято после триумфа, но и Аполлону, подчеркивая артистический, а не военный характер триумфа. Это окончательно подорвало репутацию императора. И Нерон вскоре за это расплатился.

Ранний принципат. Его основные черты. За 54 года, прошедшие после смерти Августа, на римском троне находились четыре императора. Тиберий, Калигула и Клавдий принадлежали к роду Клавдиев, а Нерон вошел в этот род. Но затем все они по усыновлению вошли в род Юлиев, поэтому первую династию, правившую Римской империей после смерти Августа, называют династией Юлиев-Клавдиев. Все четыре принцепса этой династии были очень разными людьми по своему характеру: умелый и опытный, угрюмый и подозрительный Тиберий; безумный Калигула; добрый, как будто бы безвольный, но в то же время весьма целеустремленный Клавдий; патологически жестокий, легкомысленный и развратный Нерон. Но для всех них характерно одно — все они прибегали к террору как средству урегулирования своих отношений с обществом и особенно с сенатом. И возникает вопрос о причинах этого явления.

Прежде всего надо подчеркнуть, что власть принцепса была личной и теоретически чрезвычайной. Принцепс — не монарх милостью богов, а первый гражданин и сенатор, соединяющий в своих руках ряд магистратских и промагистратских полномочий, которые, в отличие от республиканского периода, были не временными, а пожизненными. Теоретически принцепс не наследовал власть, а избирался каждый раз сенатом. Такой личный характер власти вел и к личным формам противостояния. Теория входила в противоречие с практикой, и оно разрешалось террористическим способом.

С другой стороны, сенат, опять же в теории, оставался высшей властью в государстве, наглядным ее воплощением. Более того, после переноса в него выборов магистратов он еще больше укрепил свое положение. На деле же сенат находился под довольно сильным контролем императоров. Порой он пытался превратить теорию в практику, но не имел для этого никаких реальных сил, так как армия ему не подчинялась, а финансовую власть он делил с императором, практически постепенно теряя ее, поэтому терпел поражение в своих попытках. Создавалась любопытная и весьма невыгодная для сенаторов психологическая коллизия. Каждый сенатор мог считать себя вполне равным принцепсу, которого он избирал, но в действительности его положение и как сенатора, и как просто человека полностью зависело от императора. Тот, опираясь на свои полномочия в надзоре за нравами или, как Клавдий, беря на себя официально полномочия цензора, мог в любое время под любым предлогом убрать его из сената, а совершенно расплывчатое обвинение в оскорблении величества вело к лишению не только положения, но и жизни. Многие сенаторы и финансово зависели от принцепса. Отсюда характерное для сенаторов того времени соединение высокомерия и безудержного раболепия. Сенат как орган мог противопоставить себя принцепсу, но каждый сенатор в отдельности полностью зависел от воли императора. Тем не менее каждый знатный сенатор мог считать себя и в глубине души явно считал столь же достойным власти, как и нынешний принцепс. Но осуществить это желание он мог, только устранив правящего императора. Результатом стали многочисленные заговоры, вызывавшие ответные репрессии.

Каждый раз, когда к власти приходил новый принцепс, возникала надежда на соединение теории и практики. Сенат, пользуясь еще не окрепшей властью нового главы государства, принимал все меры к установлению с ним партнерских отношений. А тот, в свою очередь, еще не чувствуя себя достаточно уверенно, предпочитал не рвать отношения с сенатом, имевшим большой авторитет в римском обществе. Это и вело к весьма любопытной закономерности: все четыре преемника Августа начинали свое правление с довольно либеральной политики, но затем противоречия обострялись. Сенат по-прежнему хотел быть высшим законодательным органом, видя в принцепсе лишь исполнителя его решений, а принцепс, укрепившись у власти, стремился неограниченно ею пользоваться.

Две силы, сенат и принцепс, были двумя противоречивыми частями одной политической системы. Сенат, не имея, как уже говорилось, реальной силы, не мог ликвидировать принципат как таковой, а мог только с помощью заговоров уничтожить конкретного правителя, чтобы поставить на его место другого, казавшегося более подходящим. События 41 г., когда сенаторы всерьез задумались над возможностью ликвидации принципата, но были вынуждены уступить преторианцам, наглядно показали, что ни о каком возвращении к республиканской эпохе речи быть не могло. Принцепс, в свою очередь, не мог разогнать сенат, ибо тот был воплощением римской государственности, и римское общество к его ликвидации было совершенно не готово. Он мог только изменить состав сената, убирая из него тех деятелей, которых считал наиболее опасными. Другой путь — пополнение сената своими сторонниками из числа всадников, муниципальной элиты Италии и провинциальной знати. Это облегчалось физическим уменьшением членов старой знати. Если в конце республиканской эпохи в сенате заседали представители около 50 фамилий, имевших древнейшее происхождение, то во времена Клавдия их было уже очень немного. Все больше сенаторов происходило из муниципиев Италии. Увеличилось в сенате и число выходцев из провинций (при Нероне их было приблизительно 50 человек). Но сенат еще обладал большой способностью к сопротивлению всем попыткам принцепсов и поглощению новых сенаторов в своей среде. Да и выходцы из италийских муниципиев чувствовали себя настоящими римлянами, не менее достойными, чем представители старинных римских родов. Против расширения сената за счет провинциалов выступал и римский плебс, зараженный всеми предрассудками державного и господствовавшего народа. И принцепсы не могли этого не учитывать. К тому же и сами Юлии-Клавдии были плоть от плоти от этой знати и народа и разделяли все их предубеждения против покоренных провинциалов.

Все это создавало нестабильность, определяло относительную непрочность власти. Укрепить ее принцепсы стремились прежде всего устрашением реальных либо воображаемых или потенциальных врагов и соперников, устраняя их физически, что и вело к массовому террору. Впрочем, на заднем плане, а иногда и выдвигаясь на передний, существовала и другая причина террора: стремление обогатиться за счет состоятельных, но практически бесправных сенаторов и всадников.

Все это имело и обратную сторону: сами принцепсы становились жертвами террора. Ни один из преемников Августа не умер собственной смертью: Тиберий был задушен, Калигула заколот, Клавдий отравлен, Нерон покончил с собой.

Существовала и причина более абстрактного характера. Социальная база императорской власти в Риме была еще слаба, отношения с сенаторской знатью противоречивы. Всадничество еще только становилось служилым сословием, и принцепсы предпочитали на наиболее ответственные должности ставить своих доверенных вольноотпущенников. Плебс, настроенный обычно монархически, был неорганизован и служить опорой власти не мог. Провинции начинали играть все большую роль в экономической жизни государства, но в политическом плане их значение было минимальным. Оставалась армия. Обращение к силе делало и политику силовой. Пока армия была верной, принцепс мог все-таки держаться у власти, когда же она выступила, власть рухнула.

Террор как таковой был одной, хотя и самой, пожалуй, яркой, стороной истории раннего принципата. Он был обусловлен усилением монархической составляющей августовской системы, довольно ярко прослеживаемым на протяжении 14–68 гг. К этому вели и естественная эволюция принципата, и сознательное стремление принцепсов укрепить свою власть. Патологическая и неуравновешенная личность Калигулы придала этому процессу уродливые формы, но после его убийства он вернулся в более или менее нормальное русло. Даже деятельность Нерона при всей ее экстравагантности в государственно-правовом отношении не выбивалась из него.

Постепенно уменьшалось значение республиканских институтов. Прежде всего сущность нового режима испытали комиции. Тиберий лишил их права избирать магистратов, позже оно было частично (но только частично) восстановлено, но на деле лишено всякого значения, ибо выборы стали фарсом. Затем комиции постепенно потеряли и функции законодательного органа. Они не исчезли полностью, но за время правления преемников Августа о них слышно очень мало. Поскольку постановления сената (сенатусконсульты) и решения принцепса сразу же принимали силу закона, нужда в народном собрании фактически исчезала. А если по каким-либо причинам власть обращалась к авторитету комиций, то голосование в них сводилось к простой формальности. Когда же римский плебс вмешивался в государственные дела, то это был лишь взрыв страстей толпы, не важно, стихийный или кем-то организованный. Так было при установлении власти Калигулы. Но тогда же не менее страстный порыв толпы бросить тело Тиберия в Тибр кончился ничем. Это ясно показывает, что «глас народа» принимался во внимание только тогда, когда он отвечал интересам правящего слоя или по крайней мере какой-то его части.

Народ был отстранен также от всякого вмешательства в судебную систему. Издавна римский гражданин имел право провокации: каждый в случае приговора суда, казавшегося ему несправедливым, мог обратиться к народу, и в таком случае комиции (центуриатные или трибутные в зависимости от наказания) могли либо утвердить приговор, либо отменить его. Это право являлось в значительной степени гарантией неприкосновенности личности римского гражданина. Теперь provocatio ad populum заменялось provocatio ad Caesarem, уже не народ, а принцепс становился ее гарантом. Функции высшего суда государства официально перешли к сенату, но одновременно действовал и частный суд принцепса. В Римской империи выстраивалась новая судебная система, отличная от республиканской.

Уменьшилась и роль магистратов и промагистратов. Официально продолжали существовать все ординарные магистратуры. Исчезла только цензура, функции которой перешли к императору. Клавдий, как уже говорилось, на какое-то время возродил ее, но одним из цензоров сделал самого себя, а своим коллегой назначил своего друга Вителлия. Впрочем, и для Клавдия это было, скорее, выражением его интереса к истории, хотя он и использовал цензуру для укрепления собственного положения. Ежегодно сенат избирал консулов, но это избрание сводилось к фикции, кандидатов называл принцепс ибо и никакие другие кандидатуры даже не только не рассматривались, но и не возникали. Да и самих консулов становилось больше. Уже Август иногда наряду с обычными консулами на часть года назначал дополнительных, так называемых консулов-суффектов. Позже это стало правилом. На каждый год «избирались» три пары консулов. Двое из них, вступавших в должность 1 января, считались ординарными и давали свои имена году, а остальные были суффектами. Порой сами принцепсы становились ординарными консулами, и со времени Клавдия стало правилом, что принцепс становился одним из ординарных консулов года, следующего после его вступления на трон. Каждая пара занимала свой пост 4 месяца. Должность консула была очень почетной, и введение системы суффектов имело целью дать как можно большему числу сенаторов занять ее. И в этом плане существовала своя иерархия. Быть ординарным консулом было почетнее, чем консулом-суффектом, а назначение коллегой принцепса являлось знаком высочайшего почета и доверия. Но на деле увеличение количества ежегодных консулов умаляло значение каждого из них. Еще важнее было другое. Со времени Суллы консулы были лишены военной власти и оставались лишь высшей гражданской инстанцией. Но теперь в гражданской сфере велик был вес принцепса и его аппарата, так что реальная роль консулов сводилась к созыву сената и председательствованию в нем (когда там не было принцепса), к почетному представительству и, что очень было важно, к выполнению некоторых религиозных функций, в том числе организации различных церемоний и игр. Известно, что при Клавдии один консул пытался даже отказаться от этой почести, так как не имел достаточных средств для организации игр. Характерно, что одним из первых постановлений сената после прихода к власти Нерона было решение, что квесторы не обязаны устраивать за свой счет гладиаторские бои. Конечно, оно относилось только к младшим магистратам, но это показывает, что финансовая тяжесть своих должностей становилась для магистратов все более обременяющей. Большей была роль преторов, число которых тоже увеличилось при Августе до 16, а позже и до 18, и они по-прежнему являлись главными судебными магистратами. Но существование и императорских судов уменьшало реальное значение претуры.

В какой-то степени компенсацией преторам служило то, что их постепенно стали привлекать к исполнению некоторых других функций, кроме судебной, например для надзора за казной.

Сенат (опять же по указке императора) посылал наместников в сенатские провинции. Все они носили титул проконсула, но реально бывшими консулами были только наместники Африки и Азии, остальные — бывшие преторы. Срок полномочий проконсула был один год, и, кроме Африки, где стоял один легион, в сенатских провинциях регулярных войск не было. Проконсул по-прежнему являлся главным представителем государства в провинции, но его империй был меньшим, чем императора, и на этом основании тот мог в любом случае вмешаться в дела провинции. Кроме того, во многих провинциях имелись императорские владения, которыми управлял прокуратор, проконсулу не подчинявшийся, и в его распоряжении находились какие-то воинские силы.

Это не означает, что сенатский аппарат потерял всякое значение. Он еще продолжал играть определенную роль в управлении государством. В еще большей степени это относилось к сенату как органу власти. Пожалуй, его роль даже более возросла. По мере упадка комиций их полномочия переходили к сенату. Со времени Тиберия именно сенат стал избирать магистратов. Конечно, этот акт выборами можно назвать весьма условно, поскольку все голосовали за того кандидата, которого назвал император, но сама процедура поднимала престиж сената как в собственных глазах, так и в глазах народа. К сенату постепенно переходили и законодательные функции комиций. Наряду с императорскими решениями сенатускоисульты, принимаемые сенатом, заменили законы, принимаемые комициями. За сенатом остались и функции верховного суда. Хотя реально сенат, как уже было сказано, находился под полным контролем принцепса, он все еще обладал огромным престижем и теоретически по-прежнему верховной властью и такую же власть вручал каждому новому принцепсу.

Очень важен был состав сената. Хотя в нем относительно широко была представлена знать италийских муниципиев, еще огромным весом обладали представители старинных аристократических фамилий, знатностью ничуть не уступавшие правящему дому. И это делало сенат, по крайней мере в собственных глазах, равносильным принцепсу. Сенаторы, несмотря на императорский террор, в целом сохранили первенствующее положение в римском обществе. И даже когда императоры «разбавляли» сенат выходцами из италийских муниципиев и провинций, сенат благополучно ассимилировал этих людей, как это было с «новыми людьми» в период республики. Самым ярким примером может служить Сенека.

При всем своем раболепии сенат находил силы противодействовать некоторым попыткам принцепсов. Так, он заблокировал намерение Клавдия пополнить сенат представителями «Косматой Галлии», и тот был вынужден пойти на компромисс, согласившись на доступ в сенат только знати эдуев. И даже при Нероне сенат не дал императору отменить пошлины. Какое-то время республиканская оппозиция существовала при Августе, но он скоро показал, что восстановление республики совсем не означает возрождение старых порядков, всевластия сенаторской олигархии и ряда республиканских традиций. После очень немногих триумфов сенаторских полководцев такая почесть стала принадлежать только императору или в крайнем случае членам его семьи. Но в середине I в. в сенате формировалась новая оппозиция, идейной основой которой была стоическая философия, выступавшая за сохранение старых привилегий сената и «нравов предков», уважение к закону и недопущение произвола со стороны принцепса. Ее видные деятели (самый известный из них Тразея Пет) подвергались репрессиям, но оппозиция, хотя и ослабленная, сохранялась. Так, после вынужденного самоубийства Пета ее лидером стал его зять Гельвидий Приск. В известной степени в отношениях между принцепсом и сенатом сохранялось партнерство, установленное Августом, хотя значение сената в нем уменьшалось.

Несмотря на то что сенатский аппарат, как и сам сенат, продолжал играть определенную роль в управлении государством и отдельных его частей, все большее значение приобретал императорский аппарат. Последний в большой мере сначала формировался как личный аппарат принцепса, а потому огромную долю в нем составляли личные отпущенники императора. Некоторые из них достигали больших высот, но постепенно все большую роль в аппарате стали играть всадники. Хотя роль отпущенников все еще была довольно велика, а с другой стороны, отдельные высшие посты (например, префект Города) занимали сенаторы, всадники все больше превращались в служилое сословие в аппарате принцепса. Из них набирались прокураторы, и число их возросло. Если при Августе их было 23, и к тому же некоторые из них были его отпущенниками, то при Нероне их стало 46, и все они были всадниками. Большинство прокураторов выходило из бывших центурионов, и после отставки они могли приобрести (может быть, не без помощи покровителей и даже императора) всаднический ценз. При Клавдии была создана императорская канцелярия с несколькими подразделениями, становившаяся центром управления. Во главе их при нем стояли вольноотпущенники принцепса, но постепенно в ней увеличивалась роль всадников. Вольноотпущенники Клавдия оказывались чуть ли не всесильными фаворитами[68], а сменившие их всадники были всего лишь обычными бюрократами.

Принцепс являлся верховным главнокомандующим. И каковы бы ни были его формальные полномочия и как бы ни складывались его отношения с сенатом, наличие в его распоряжении всех вооруженных сил государства реально обеспечивало его власть. Преторианская гвардия и другие привилегированные когорты находились в Риме, легионы и вспомогательные части располагались преимущественно на границах Империи. Воины присягали императору, и в обычное время нарушений присяги не было. Армия являлась реальной гарантией сохранения существовавшего строя и власти императора.

С установлением личной власти принцепса возник и неформальный, находившийся вне правового поля, но чрезвычайно действенный властный институт — императорский двор. Тиберий пытался официализировать этот институт, придавая ему некоторую структуру, но двор так и остался вне официальной структуры государственной власти. По существу, и императорский государственный аппарат возникал именно как часть двора, лишь позже приобретая самостоятельное значение. Двор состоял прежде всего из принцепса и членов его весьма разветвленной семьи, из рабов, обслуживавших ее, из друзей (amici), значение которых все более возрастало, и, наконец, из вольноотпущенников, в соответствии с римским обычаем являвшихся клиентами императора как своего патрона и занимавших место младших членов его familia. Далеко не все эти люди имели прямой, а тем более постоянный доступ к принцепсу. Но те, кто им обладал, приобретал и большое политическое значение.

Местопребыванием двора являлся императорский дворец. Уже Август сделал свой, казалось бы, частный дом на Палатинском холме официальной резиденцией, где принимались послы, собирался совет принцепса, в большой мере вершился суд. Став верховным понтификом, он превратил свой дворец и в культовый центр. То же самое, но в еще больших масштабах делали его преемники. Недаром слово palatium стало обозначать не только здание дворца, но и двор как место осуществления реальной власти.

Хотя официальной резиденцией принцепса являлся его римский дворец, принцепсы по тем или иным причинам время от времени покидали его. А вместе с принцепсом перебиралась и значительная часть двора, а следовательно, и центра принятия важнейших решений. Это стало видно во времена Тиберия, который значительную часть своего правления провел вне Рима, что не мешало ему, особенно после падения Сеяна, крепко держать в своих руках основные нити управления государством. Такое «дистанционное» управление ясно показывает, какова была реальная власть принцепса. Позже возникнет положение «Где император, там и Рим». Практически это произошло уже в период раннего принципата.

Двор был очень разнообразен, к нему были причастны люди разного положения, далеко не всегда определявшегося официальным статусом человека. Многое зависело от возможности «доступа к телу» императора. Борьба за такой доступ постоянно, хотя часто и незримо, велась в придворных кругах. И в основном в ней преуспевали не знатные нобили, а верные (или казавшиеся таковыми) вольноотпущенники. Это были фавориты Клавдия Нарцисс, Паллант и др. В конце своего правления Нерон, отправляясь в Грецию, оставил вместо себя в Риме своего вольноотпущенника Гелия.

Другая проблема, тоже вызывавшая ожесточенное соперничество, — наследство принцепса и его власти. Браки принцепсов и членов их семьи обычно заключались и расторгались прежде всего в политических целях, поэтому потенциальными наследниками становились порой сыновья от разных матерей или даже люди разных поколений. Такими парами наследников были Калигула и Тиберий Гемелл, Нерон и Британник. Вокруг вопроса о наследовании формировались различные группировки, в которых значительную роль играли женские члены семьи и придворные дамы. Их ссоры, интриги, заговоры часто приводили к кровавым развязкам. Можно вспомнить борьбу «линии Ливии» и «линии Скрибонии» при Августе, соперничество невест при Клавдии после казни Мессалины. Победа на определенном этапе не гарантировала прочности положения. Порой близость к императору становилась опасной для человека. Сестры Калигулы стали его жертвами. Агриппина отравила мужа, отстранила от возможности прихода к власти пасынка, но погибла в результате интриг Сенеки и Бурра и коварства собственного сына. Сенека, в свою очередь, стал жертвой воспитанника. Всесилие Сеяна кончилось его полным крахом, увлекшим с собой и всех его родственников. И судьба некогда всесильных фаворитов Клавдия оказалась печальной после его смерти. Но пока фавориты находились на вершине своих успехов, они могли покровительствовать другим людям. Так, поддержка Нарцисса очень помогла карьере будущего императора Веспасиана. Фаворитизм и интриги — обязательная черта каждого двора, и двор принцепса не был исключением, что, однако, не мешало ему являться очень важным элементом создававшейся государственной машины Римской империи.

Во время политических кризисов стала ярко проявляться роль преторианской гвардии, самой организованной и значительной вооруженной силы в самом Риме. Во многом, опираясь на нее, установил свою фактическую власть Сеян. Недаром Тиберию пришлось организовывать целый заговор, чтобы его обезвредить, а просто так своим приказом спять того с поста он не решался. После убийства Калигулы сенаторы еще долго рассуждали о возможности восстановления республики или по крайней мере о выдвижении принцепса из другого дома, но преторианцы решили дело, провозгласив новым императором Клавдия, с чем сенат вынужден был согласиться. А тот по требованию преторианцев против своей воли казнил убийц Калигулы. В начале правления Нерона префект претория Бурр и Сенека фактически управляли империей. После его смерти назначение префектом претория врага Сенеки Тигеллина скоро привело к отставке первого.

В это время резко возросла роль принцепса. Если при Августе его всевластие было более или менее замаскированным, то при Тиберии маска была сброшена. И все же принципат оставался в значительной степени чрезвычайным установлением. Он не приобрел характер юридического института и по-прежнему имел личный характер. Власть преемников Августа, как и его самого, была основана на владении империем, potestas и auctoritas. Хотя реальный престиж этих преемников был много ниже, чем Августа, на них в полной мере распространялся авторитет основателя принципата. В Риме авторитет фамилии в огромной степени зависел от авторитета предков. И все четыре преемника Августа являлись членами его дома, а потому и обладали авторитетом этого дома. Как говорилось выше, они не были его потомками. Тиберий являлся усыновленным пасынком Августа и по рождению был Клавдием. Калигула был внучатым племянником Тиберия, внуком его младшего брата Друза, тоже Клавдия по рождению и усыновленного пасынка Августа. Клавдий — племянник Тиберия, а Нерон (его отцом был Домиций Агенобарб) был усыновлен Клавдием. Все они были косвенно связаны с родом Юлиев, в который тоже по усыновлению (причем посмертному) в свое время вступил Октавий, ставший потом Августом. Как бы то ни было, связь принципата с домом Августа и тем самым с косвенным происхождением от Цезаря считалась в римском обществе само собой разумеющейся, как бы некоторые сенаторы ни пытались это оспорить, считая себя не менее знатными и достойными. И именно потому, что сенат в свое время передал большую часть магистратских и промагистратских полномочий Августу, его преемники и обладали властью.

Сохранение властью принцепса личного характера и ее в огромной степени обоснование авторитетом фамилии является одной из важнейших черт раннего принципата. Правда, в 54 г. Сенека устами Нерона заявил о разделении дома и государства, но это осталось только декларацией. Для претворения ее в жизнь были необходимы радикальные изменения на самой вершине власти. Пока носитель верховной власти выступал наследником личного и фамильного авторитета Цезаря и Августа, это было невозможно.

В это время формируется императорский культ. Насаждая культ Цезаря и Марса Мстителя, отомстившего убийцам его приемного отца, Август открывал дорогу собственному обожествлению. В его новом имени значительное место занимал элемент «сын божественного», и это бросало отблеск некоей сверхъестественности и на него самого. Да и другое его имя, Август, как уже говорилось, поднимало его над остальными согражданами. Как в честь Цезаря, так и в честь Августа был переименован месяц, а затем пришла пора и подлинного обожествления.

Религиозной основой обожествления было старое понятие о numen, позволявшее включать в состав numina не только абстрактные понятия, но и фигуры выдающихся деятелей. Именно numen императора прославляли современники Августа. Другой основой стало представление о гении, который в случае опять же выдающихся деятелей не исчезает с их смертью. Именно гений императора и включался в число богов при жизни. И при жизни императору ставили статуи, посвящали почетные надписи, создавали те или иные памятные сооружения, и вес они принимали священный характер. Дело доходило до того, что при некоторых императорах считалось преступлением выпороть раба перед императорской статуей или прийти в общественную уборную с монетой с изображением императора. Но собственно божественным император становился после своей смерти, и решение об этом принимал сенат. Будучи воплощением римской государственности, он и решал вопрос об обожествлении государством другого символа — покойного императора. Разумеется, решающим было слово нового принцепса. Но надо иметь в виду, что, во-первых, не все императоры были обожествлены, и на сам этот акт огромное влияние оказывали политические соображения. Из четырех преемников Августа обожествлен был только Клавдий. Во-вторых, даже обожествленный император не становился богом — deus, а лишь божественным — divus. Римляне тонко чувствовали эту грань между бессмертными богами и смертным, хотя и выдающимся, человеком.

Обожествленный император представал в то время скорее как главный посредник между римским народом и божественным миром, становясь постепенно залогом величия и процветания Рима. Это не мешало строить храмы и воздвигать алтари конкретному обожествленному принцепсу. В Греции и на грекоязычном Востоке разделения между «богами» и «божественными» не существовало, и там обожествленные императоры становились именно богами (θεοί). Более того, обычно в качестве богов императоры там почитались при жизни. Императорский культ обслуживали специальные жреческие коллегии августалов. Божеские почести начали воздаваться Августу при жизни, но официально его культ был оформлен при его преемнике Тиберии, хотя общеимперское оформление императорский культ получил уже позже.

В провинциях император почитался вместе с богиней Рима Ромой. Были созданы специальные жреческие коллегии императорского культа. Божественным императорам воздвигались храмы и алтари. Отправление этого культа было в первую очередь свидетельством политической лояльности. Но не только. Почитатели Ромы воздавали дань величию Рима. Император же выступал и как всеобщий покровитель. А от этого покровительства часто зависела карьера, а то и жизнь человека. Знати из муниципиев и провинций это покровительство открывало путь к высшим ступеням карьеры. Для рядового населения провинций император и Рома выступали как символ Римской державы вообще, частью которой провинциалы все больше себя ощущали. Для вольноотпущенников занятие места в коллегии жрецов императорского культа было единственной возможностью подняться в городскую или провинциальную элиту.

Императорский культ имел и определенное политическое значение. Вокруг храмов и алтарей императора собирали свои собрания представители провинций или группы провинций, где делегаты общин высказывали свои претензии наместникам и могли жаловаться на них императору, что служило средством давления на провинциальную администрацию. Присяга, приносимая всеми жителями империи каждому новому императору, устанавливала между главой государства и его населением определенные религиозные связи, основанные на взаимных обязательствах: император должен заботиться о подданных, а те ему подчиняться. Солдаты почитали императора как своего верховного главнокомандующего, чиновники — как главу государственного аппарата. Так что не только раболепие, но и нужды людей и провинций вели к широкому распространению императорского культа, отправляемого в римских формах и более или менее единообразно на всей территории империи, что в большой степени способствовало ее объединению.

После окончания гражданских войн возрастает роль провинций. Большая их часть являлась императорскими, и ими управлял принцепс через своих легатов. Эти провинции были двух основных категорий. Более значительными управляли легаты пропреторского или проконсульского ранга, и все они были сенаторами. Вторую категорию составляли провинции, управляемые всадниками, носившими звания префекта или прокуратора. Самой важной провинциальной префектурой был Египет. При назначении наместники императорских провинций получали специальные инструкции (mandata), определявшие основные направления их деятельности. Легаты, префекты и прокураторы командовали и войсками, расквартированными в соответствующих провинциях. Императорские наместники независимо от их ранга назначались непосредственно принцепсом на неопределенный срок. Известно, например, что при Тиберии Г. Поппей Сабин исполнял должность легата более 20 лет. При том же Тиберии Г. Галерий был префектом Египта 15 лет. С другой стороны, Эмилий Рект занимал пост префекта Египта всего один или два года. Другие провинции считались сенаторскими, ими управляли бывшие консулы, но и на их территории действовали все распоряжения принцепса. В сенаторских провинциях в мирное время не было значительных войск. Только в Африке под командованием проконсула находился один легион. В остальных провинциях в лучшем случае имелись отдельные когорты вспомогательных частей.

Уже при республике начинается процесс романизации провинций, их включение в интегральную систему римского государства. Сама романизация — это сложный процесс, включающий в себя следующие аспекты: политический — распространение римского гражданства, создание на месте туземных общин муниципиев и колоний, включение местного населения в политическую и сословную систему Рима; экономический — включение провинциальной экономики в общеримскую; социальный — распространение социальных отношений античного общества в его римском варианте; культурный — распространение латинского языка и вытеснение им местных языков, усвоение провинциалами римской культуры, включая религию, и вообще римского образа жизни. В раннеимперский период этот процесс продолжался.

Провинциальная политика первых императоров была непоследовательной. С одной стороны, объективное развитие вело к усилению взаимозависимости различных частей империи, включая саму Италию, к росту значения провинций, и императоры не могли этого не учитывать. К тому же, привлекая провинциальную знать, даже включая некоторых ее представителей в сенат и делая консулами, принцепсы стремились частично нейтрализовать влияние старой аристократии, сделать сенат и его аппарат более управляемыми. С другой стороны, императоры тормозили интеграцию провинций в общеимперскую структуру. Не имея возможности полностью игнорировать значение провинций, они пытались подменить интеграцию установлением более жестких рамок деятельности провинциальных властей и вообще римлян и италиков в провинциях. Так, теперь сенаторский суд по таким делам мог судить и судил не только сенаторов, но и всадников. Частично такая непоследовательность объясняется личными качествами принцепсов. Август предпочитал лучше откупаться деньгами, чем предоставлять римское гражданство и тем самым разбавлять римскую кровь. Тиберий вообще был человеком весьма консервативного склада, и политику он проводил консервативную. Провинции он, как и при республике, рассматривал лишь как источник доходов, но именно поэтому, будучи хорошим администратором, стремился при всей тяжести налогов не наваливать их чрезмерно на провинциалов. И все же и тогда сфера римского и латинского гражданства в провинциях расширялась. Клавдий сознательно стремился с помощью провинциалов расширить базу собственного господства. Особенно большую ставку он делал на галльскую аристократию. Нерон основное внимание уделял восточным провинциям, особенно Греции (провинции Ахайе), что вызывало недовольство знати западных провинций. Кроме того, принцепсы должны были учитывать положение в Риме, где против расширения прав провинциалов решительно выступали и сенаторы, и городской плебс. Тем не менее романизация в первой половине и середине I в. достигла значительного прогресса.

Большую роль играла ветеранская колонизация в провинциях. После окончания гражданских войн в провинции было выведено довольно большое количество воинов, отправленных в отставку.

Позже ветераны при увольнении получали значительную сумму денег, на которую могли приобрести земли как в Италии, так и в провинциях, и многие из них действительно там оседали. И воины, и в еще большей степени ветераны взаимодействовали с местным населением. Силу и масштаб воздействия их на провинциалов нельзя преувеличивать, и в ряде провинций оно было весьма незначительным, но полностью отрицать роль этого фактора в романизации тоже невозможно. Например, воины и ветераны сыграли большую роль в романизации прирейнских земель, но почти никак не воздействовали на население Испании.

Еще большее значение имел рост экономической роли провинций. Рим в течение всей имперской истории не мог снабжать себя необходимыми продуктами, и постоянно требовалась их доставка извне. Снабжение Рима, армии, чиновничества и императорского двора уже не могло удовлетвориться продуктами Италии. Более дорогое сельскохозяйственное и ремесленное производство Италии не выдерживало конкуренции с более дешевым производством ряда завоеванных стран, таких как Галлия, Египет или Азия. В результате многие провинции втягивались в общую экономическую систему римского Средиземноморья.

Вместе с этим все сильнее проявлялись и другие аспекты романизации. Провинции во все большей степени становились не просто завоеванными и эксплуатируемыми странами, «поместьями римского народа», как их определял Цицерон, а частями целостной системы, каковой была Римская империя. Время Августа в этом плане было переломным, несмотря на весь консерватизм его политики. При его преемниках процесс продолжался, хотя был еще относительно слаб. Некоторое ускорение произошло при Клавдии. В целом перспективы его развития для истории Римской империи были огромны. Римская держава все больше превращалась из конгломерата провинций под властью полиса Рима в средиземноморскую империю со столицей в Риме. Однако для завершения этого процесса было необходимо преодолеть сопротивление наиболее консервативных сил, каковыми были традиционная сенаторская знать (уже не столько лишь римская, сколько римско-италийская) и римский плебс, не желавший делиться с покоренными провинциалами своими привилегиями.

Таким образом, требования дальнейшего развития Римской империи вступали в противоречие с существовавшим порядком вещей, приведшее к острому политическому кризису в форме новой гражданской войны.