Половое воспитание Августа Флана

Глава 11 Бэла

В институте Август давно заметил, что на него все время смотрит одна и та же девушка. Где бы он ни появлялся, он всегда ловил ее безмолвный взгляд. Она была достаточно высокой, с крупной рельефной фигурой и носила высокую прическу «бабетта». (Которая называлась по имени героини Брижит Бардо.) Поверх «бабетты» был завязан прозрачный, почти незаметный, маленький шарфик. Она была националка, они были обязаны носить что-то на голове: платок, шарф или косынку. Те, кто посмелее и помоднее, носили лишь легкую, едва заметную повязку. «И волки целы и овцы сыты». Именно такая была завязана поперек ее высокой, взбитой прически на голове. Внешне она ничем не напоминала кавказскую девушку, хотя в, лице ее и было что-то экзотическое, нерусское. Ну да в России много кровей перемешалось. Как нигде в мире. Только двести сорок лет татаро-монгольского ига чего стоили лицам женщин. Кстати, нигде в мире нет красивее женщин, чем в России. Это заявляет умудренный скорбью автор, помыкавшись по всему белу свету.

Августу вполне хватило романов о Лаурой и Мадиной, и к новым флиртам, к новым «бэлам» он не стремился. К тому же отец был категорически против, зная, что это кончается стрельбой, поножовщиной и кровной местью. У него был один сын, и терять его он не собирался.

Девушкам также было запрещено встречаться с иноверцами под страхом ссылки в село, обривания наголо головы, погребения в черный платок и обета вечной девственности, без замужества и жизни рабы, прислуживающей своим горным родственникам. Раз в год такое случалось в городе и, когда это происходило, об этом долго, настойчиво и пугающе ходила молва. Смелая, изящная, преступившая законы девушка хоронилась заживо. А если б она не была изящной — на нее б никто не позарился.

В Москве на каникулах у Августа произошел один из самых бурных, темпераментных романов, который он до сих пор переживал и ощущал во всех затаенных уголках юного тела.

Однако Август постоянно ловил взгляды восточной красавицы и даже привык к ним, невзначай или искоса разглядывая ее фигуру. Или, проходя мимо, нечаянно погружался взглядом в глаза — у нее были большие, будто с легким испугом, черные глаза.

Каждый день она приходила в новом платье и косынке в виде повязки. Косыночка обязательно гармонировала с цветом платья и была продернута золотой ниткой. Качество нарядов и их количество говорили, что она из зажиточной, богатой семьи.

Вернувшись на лекцию после перерыва, Август, к своему удивлению, обнаружил в книге «Древнерусская литература» записку, написанную красивым, крупным, старательным почерком, с наклоном.

«На Главпочтамте Вас ожидают два письма. Пожалуйста, прочтите их.

И не судите меня строго… Я все знаю и понимаю — между нами пропасть».

Август решил, что кто-то из веселых сокурсниц разыгрывает его, но так как путь домой все равно пролегал мимо Главпочтамта, то он на минуту зашел в него и предъявил в окошко на букву «Ф» студенческий билет.

К его изумлению, ему протянули два письма, подписанные тем же красивым почерком. Лаура обычно писала ему на домашний адрес.

На лекции Август открыл первое письмо. Своим высокопарным, страстным, пылким слогом оно могло посостязаться с персидскими или китайскими поэтами романтических веков.

В письме было признание, что она уже давно, почти год, безумно, страстно и безнадежно влюблена в Августа. Она подробно и нежно описывала каждую черточку его лица и фигуры. Как она любуется им и его одеждой, походкой, ногами, руками, взглядом, и всем, всем, что исходит от него.

Август никогда не читал и не встречал такой страстности в слоге, а начитан он уже был к этому времени предостаточно. Во втором письме она раскаивалась, что осмелилась написать первой и первой переступить через все законы и запреты, правила и приличия и объясниться в любви, будучи девушкой. И что ее на этот шаг толкнуло отчаяние. Но, писала она, ее чувства гораздо сильней и стихийней, гораздо глубже и безумней, чем все правила, приличия и представления. Она просила простить ее, не судить строго и позволить лишь изредка, когда она совсем не сможет справляться со своими чувствами, писать ему. И предавать свои эмоции и волнения бумаге. Внизу без прощания стояло лишь одно имя — «Бэла».

Он не думал, что имя настоящее. Август убрал письма в папин кожаный портфель, который носил, и задумался. По некоторым деталям было ясно, что она училась с ним в одном институте, иначе у нее не было бы столько времени наблюдать за ним. Но в заведении, в котором находилось около тысячи человек, половина из них девушки, определить ее было невозможно. Даже при помощи его всемогущих друзей. Да он бы и не попросил, это значило бы открыть тайну таинственной незнакомки. Несмотря на это, Августу захотелось взглянуть на нее хотя бы издали. Только раз. Его поразили высокий эпистолярный слог и ее страстная любовь.

Письма стали приходить по два в неделю, как минимум на шести листах, исписанных красивым, старательным почерком. О, она была умна, тонка и наблюдательна. Из писем скаладывалось впечатление, что у нее была возможность наблюдать за ним почти каждый день, кроме воскресенья. И этот день был днем ее траура, когда она не видела Августа. На его курсе и в группе не было ни одной Бэлы, хотя это мог быть, и скорее всего был, псевдоним. Прекрасно известный всем, кто знаком с творчеством Михаила Юрьевича Лермонтова. В посланиях не было ни одной ошибки, из чего Флан предположил, что она учится либо на факультете иностранных языков, либо на русском.

Его слегка интриговала и интересовала внешность загадочной поклонницы, как интересовали и интриговали ее письма с подробным описанием Августа и его действий. И все в превосходной степени!

Дама, разглядывающая Августа, продолжала это делать, но теперь это было реже — может, раз-два в неделю. Складывалось впечатление, что она устает смотреть на него без всякого продолжения.

Заниматься приходилось во вторую смену, до семи вечера. Темнело рано, снег превращался в мокрый дождь, дождь превращался в мокрый снег. В природе все было взаимообусловлено. Было отчего-то тревожно на душе. Никуда не хотелось выходить из дома, и Август сидел все время и читал: от Есенина до Чехова, от Паустовского до Тургенева, от Достоевского до Лермонтова. Лермонтов был его любимым писателем, а «Герой нашего времени» — любимым произведением.

В субботу, возвращаясь из института очень поздно (Август еще играл в экспериментальном театре), он увидел перед собой стройную фигуру и ноги с легкой, изящной кривизной. Становящиеся сексуальными еще больше — от облегающих их икры лайковых сапог.

Приблизившись и почти поравнявшись, он узнал высокую прическу с газовым платком. Она вздрогнула, когда их взгляды встретились. Август замер лишь на секунду.

— Мне показалось, и простите, если это не так, что вы довольно часто смотрите на меня. Вы хотели что-то спросить или сказать?

— Нет, ничего, — едва промолвила она, пытаясь ускорить шаг.

— Но вы все-таки смотрите на меня уже достаточно давно, — продолжал Август.

— Вам показалось. Простите, если это вас раздражает. Больше этого не повторится.

— Меня зовут Август.

— Я знаю ваше имя — давно, — почти прошептала она.

— А как вас зовут?

— Я не могу… тогда все станет ясно, — как будто говоря сама с собой, пролепетала она.

— Что ясно, кому ясно, я ничего не понимаю.

— Нам нельзя разговаривать, извините, я спешу.

— Кто вам это сказал, почему нельзя? — остановился Август и нечаянно взял ее за руку, чтобы остановить ее бег.

И в ту же секунду он почувствовал, как все ее тело пробила судорога, которое вдруг ослабло, словно сломавшись в его руке.

— Пощадите меня, — взмолилась она. — Хорошо, раз вы этого хотите. Я не могу вам отказывать ни в чем… Вы для меня превыше законов. Меня зовут Бэла, — почти трагически прошептала она.

Август впервые смотрел в глаза безумной, глубоководной необыкновенной любви. Август внимательно разглядывал ее лицо под светом, падающим от ближайшего фонаря.

Она, смущенно краснея, опустила глаза.

— Вам опасно стоять здесь рядом, за мной всегда следят или в отдалении сопровождают родственники.

— Я быстро бегаю, — пошутил Август.

— Я знаю, что вы никогда не побежите, я даже знаю ваших друзей… Прошу вас, дайте мне номер телефона… если это возможно и не неприлично с моей стороны. Мне стыдно, простите… Я не должна поднимать на вас глаза. Но мне так хочется вас видеть… Я вам позвоню сама. Не судите, Бога ради. У вас ведь тоже есть Бог.

Август назвал пять цифр своего телефона, которые она, задохнувшись, впитала, как эликсир. Словно вдохнув вместе с воздухом целительную влагу. И не успел он моргнуть, как ее фигура уже стала теряться, растворяясь в тенях деревьев и редких фонарей.

Как на следующий день узнал в институте Август, Бэла была наполовину кабардинка и наполовину черкешенка. Он вспомнил, что у его любимого героя тоже была Бэла и тоже черкешенка. Но то была другая Бэла.

И в XIX веке не было телефонов. В девять вечера его Бэла позвонила сама. Ее тихий голос произнес:

— Добрый вечер. Я только сейчас смогла позвонить, когда осталась одна, — голос ее был ласков, нежен и трепетал.

— Добрый вечер, — сказал Флан.

— Я не верю, не могу поверить, что разговариваю с вами. Я никогда бы не осмелилась и мечтать об этом. Вы были очень добры, дав мне свой телефон.

— Право, пустяки.

— Для меня это значит больше, чем весь мир. Я только молю Бога, чтобы вы не очень сердились, что я была так навязчива и наблюдала за вами все эти полгода. Я не могла отвести взгляда, как только вы появлялись. У вас безумно красивые синие глаза. Они завораживают, поглощают и притягивают, как магнит. Вот уже полгода, как каждый раз, засыпая ночью, я молю Бога, чтобы он подарил мне живое свидание с вами.

— Хотите приехать ко мне в гости? И ваше желание исполнится.

— Что вы?! Это невозможно. Я бы мечтала увидеть вас, вашу комнату, предметы, на которые вы смотрите и которые не понимают, как они счастливы! Я бы хотела быть одним из этих предметов…

— Что же вас останавливает?

— Мои родственники живут в вашем доме и даже в вашем подъезде.

— Значит, вы все про меня знаете.

— Каждый ваш вздох, каждый ваш шаг.

— А зачем вам это?

— Я люблю вас, видите, я осмелилась это сказать. Давно и безумно. Безнадежно. Я ваша раба, я сделаю для вас все, что вы пожелаете. Только пожелайте, и я исполню все ваши требования, приказы, капризы.

Августу было очень приятно слышать такие слова.

— Я желаю, но вы боитесь приехать в гости.

— Я бы отдала полжизни за одно свидание с вами. Но я боюсь за вас, у меня совершенно безумные родственники.

— Не бойтесь, я уже большой мальчик.

Тем паче, что при его «убийцах» друзьях…

— Вы не мальчик, вы мой Бог!

— И что же мы будем делать, — попытался пошутить Август, — раз вы так боитесь?

— Простите, я должна попрощаться, меня зовут.

Ее интригующие Августа звонки продолжились через два дня. Часто она звонила поздно вечером, когда могла бесшумно пробраться к телефону. Говорила она только об одном: о своей любви, неземной и нереальной, к Августу Флану. Сожалея, что их свидание никак невозможно.

В субботу, выходя из института, он встретил Омара, своего друга с уборки винограда и великого кулачного драчуна. Он также дрался великолепно головой, о чем ходили разные легенды.

— Куда ты пропал, брат мой? — спросил тот с улыбкой. Август не хотел вспоминать эпизод, как они стали «братьями».

Они шли медленно, болтая обо всем, вспоминая виноградные дни и приключения.

Совершенно неожиданно их обогнала девушка с очень стройной фигурой в замшевом пальто.

— Кто это? — заинтересованно спросил Август.

— Это? Бэла, учится со мной на одном факультете. Клевая фигура и морда.

— А какие ножки!

— Даже и во сне не думай, — полупошутил Омар. — Братья пасут ее как зеницу ока. Особенно после…

— После чего, после чего?

— …У нее был бурный роман с Казбичем, он работал в цирке, в конной джигитовке, наездником. Они должны были пожениться. Но за неделю до свадьбы все резко и неожиданно окончилось.

— А что случилось?

— Этого я тебе не могу рассказать. Я дал клятву.

— Какую клятву, кому?! Я думал, что мы лучшие друзья и…

— Я твой лучший друг и очень ценю тебя и твоего отца. Но клятву нарушить не могу. Казбич был моим другом, пока не уехал. К тому же какая разница, ты с ней все равно не сможешь встретиться. Даже при твоем таланте Дон Жуана, о котором поговаривают в городе.

— Хочешь «на пари»?

— На что угодно, что ты ее даже не поцелуешь!

Они поспорили, крепко пожав друг другу руки. Потом долго пили пиво и курили сигареты Августа «Мальборо», привезенные из Москвы.

Поздно вечером Бэла позвонила.

— Как прошел ваш день? Я видела вас дважды сегодня и мое сердце замирало.

— Я тоже вас видел. У вас очень красивая фигура.

— Спасибо, из ваших уст это звучит, как… Айнди вам ничего не говорил?

— Он много что мне говорил.

— А о чем, если не секрет?

— О разном, у него хорошо подвешен язык. Что вас интересует?

— Обо мне?

— А он что-то должен был мне говорить?

— Нет, что вы, я просто так спросила… простите, — она сильно смутилась. — Я вообще была не вправе спрашивать вас об этом, это ваши друзья и ваш мир.

— Он скорее приятель. Но не о нем речь. Бэла, я хочу, чтобы мы увиделись. Так дальше продолжаться не может. Или мы увидимся, или…

— Нет, нет, не надо «или», — взмолилась она. — Я что-нибудь придумаю, только дайте мне время. Ваше желание для меня священно!

Еще через день она перезвонила:

— Добрый вечер. У меня хорошие новости: моя мать уезжает с родственниками в село на два дня. Я могу… пригласить вас в гости… на ужин. Я очень хорошо готовлю.

Август задумался.

— Если вам это удобно и вы не против, — задохнулась она.

— С удовольствием. Когда и где?

Она объяснила Августу, где живет и что будет ждать его в шесть часов послезавтра.

— А где ваш отец будет, с нами?

— У меня нету отца, — ответила грустно Бэла. — Я буду вас ждать с большим нетерпением. Я не верю, что мы впервые окажемся… вдвоем.

Тщательно одевшись и причесавшись, Август захватил с собой бутылку лимонного спирта. Этот спирт был волшебный, девяностоградусный, который надо было разводить водой. И перед которым никто не мог устоять. Обычно Август с бутылкой спирта ни к кому в гости не ездил. Но в этом случае он был уверен почему-то, что без нее они не разберутся. Как это ни сакраментально и банально не звучало.

Август был достаточно заведен и возбужден. И дал себе слово, что несмотря ни на что, девушка она или нет, но Бэла должна стать его в этот вечер, и начихать на все законы шариата. Или адата! Или сопромата. Если она хочет доказать свою любовь к нему.

Поездка заняла у него час, и точно в шесть вечера он позвонил в ее дверь! Бэла встретила его радостная и счастливая, совершенно или почти совсем раскрепощенная у себя дома. Ее большие черные глаза с поволокой сверкали.

— Я совсем одна, не волнуйтесь, заходите.

— Я не волнуюсь, — Август переступил порог.

Стол был уже накрыт, и на нем горели две большие белые свечи.

Она была в черном шифоновом платье, слегка расклешенном книзу. Верхняя часть от шеи до начала груди была прозрачна.

— Я готовила все сама, так что не судите строго.

— Я не буду, — пообещал Флан и попросил бутылку с чистой питьевой водой.

— Что это? — спросила, широко округлив глаза, Бэла.

— Подарок. Это лимонный спирт, который я хочу, чтобы вы попробовали. Это необыкновенная штука.

— Я никогда в жизни еще ничего не пила. Кроме бокала шампанского, один раз — на Новый год.

— Тем более надо попробовать.

— Ради вас я согласна на все.

Август оценил ее готовность и налил разведенный им спирт в две рюмки.

Бэла подала на колени ему голубую матерчатую салфетку. Но стояла рядом и не садилась.

— Садитесь, я вас жду.

— Я не могу сидеть в присутствии мужчины. Или рядом с ним за столом. Если только он… не предложит и не разрешит сам.

Август был польщен и восхищен. Вот какими должны быть все девушки! Вот это воспитание. А Европа!.. А Америка!.. Что тут говорить.

Только после его разрешающего жеста она нерешительно и скромно присела за стол.

Август поднял полную рюмку.

— Я даже предоставляю вам первый тост.

— Что вы, что вы! — вконец смутилась Бэла. И вдруг, неожиданно для самой себя, спросила:

— Можно я поцелую вашу руку?

Август вздрогнул, не зная, что ответить. Она быстро и робко прильнула к его руке поцелуем. Он ощутил влажность ее губ на своей коже.

— Простите, пожалуйста… Я так мечтала вас увидеть, воочию. Я не сдержалась. — Она невысоко подняла рюмку и произнесла: — За мою любовь! За вас!..

Август, опустив глаза, выпил. Увидев, как он выпил, выпила и она. Задохнулась, покраснела, но справилась. Она ухаживала за ним, как за божеством, подкладывая на его тарелку приготовленные ею салаты.

Август взял быстрый темп. Ему надо было еще как-то выбраться из этой глуши. На восьмой рюмке Бэла сказала, что у нее сильно кружится голова. И попросила проводить ее и посадить на кровать. Если он не против, и извинилась за… Август встал и помог подняться ей. Она едва не упала на кровать, успев сбросить босоножки с каблуками. Его рука поддерживала ее голову, опуская на высокую подушку.

Губ Августа коснулось ее дыхание. Его рука как бы нечаянно легла на ее грудь. Она глубоко-глубоко вздохнула и затрепетала.

Август наклонился. Он поцеловал сначала ее шею, потом щеку, но его волновало только одно — где расстегивается шифоновое платье. Когда он был перевозбужден, выносить долгие сексуальные увертюры было сложно и немного больно. Кровать была мягкая и опять — с пуховой периной. Как раз такой, какую Август «любил». Он провел по одному боку ее платья, потом по второму, молнии нигде не было. Шифон был ниже колен, и он потянулся вниз. Скользнув рукой под платье, он почувствовал, как она вся напряглась и задрожала. Горели свечи на столе, горели свечи.

— Где расстегивается ваше платье?

— На спине… — выдохнула она испуганно.

Август попытался ее приподнять.

— У меня нет сил, мой любимый, простите. Я так ждала этой минуты.

Август не сомневался, что она станет его в этот слегка загадочный вечер. Он еще никогда не приезжал к девушке на квартиру, тем более к девушке, которая любила его без ума и была готова отдать ему свою жизнь. (Возможно, жизнь, но не «целку». Об этом он как-то не подумал.)

Сев на край кровати, он приподнял Бэлу и провел замочек по молнии от шеи до крестца. Едва он коснулся и провел рукой по ее нежной упругой спине, как она задрожала еще больше и затрепетала. Лифчик с нее Август просто уже сорвал, порвав петельки на застежках пуговичек. (Поверишь, читатель, или лучше: помнишь, читатель! когда-то были пуговички на лифчиках.) И едва она упала на подушки, как он мгновенно разделся сам. Бэла лежала смуглым телом на белых простынях и розовой подушке, и единственное, что отделяло его от входа в «рай наслаждений» или «гефсиманский сад», — капроновые черные трусы. Они не были треугольные, а были квадратные, но туго обхватывающие ее спелые бедра. О, как Август уже хотел забиться между этих бедер и… Он опустился рядом с Бэлой, прижался и повел рукой, проведя по ее бедрам. Упругие и нежные, они словно звали и умоляли погрузиться в них, разрезав саблей, и, обняв их, исторгнуться в сладостном, сладчайшем оргазме, не выходя наружу. Бедра были потрясающие, нетронутые, не лапаные, не мятые, совершенно девственные и высокие, как у статуи. Бедра были произведением человеческого искусства. Август уже предвкушал, как раздвинет их, приподнимет, как первопроходец, прорвется первый сквозь барьеры, ряды ее губок, разрушая все на своем пути. Сломав ту самую тончайшую маленькую преграду — пленочку, из-за которой было столько трагедий в мире и шума — в истории человечества. Может, правда, «много шума из ничего», ведь это ж всего два сантиметра в диаметре ненужной пленки. Но какой важный вход, проход, тоннель, галерея, отверстие, павильон, арка, поле боя, битв: колчан, ножны, отверстие, футляр, дырочка, дупло, секрет, душа снизу, дуся, бокал, фарватер, роза, шахна. И вход во все это охраняется не многоголовой гидрой, не мифическим чудовищем Цербером, или красным драконом, а тоненькой, тонюсенькой пленочкой.

Август гладил ее ноги с внутренней стороны, касаясь упругих икр. Бэла пыталась робко целовать его шею и плечи. Он уже водил рукой у входа в заветный туннель. Бэла постанывала.

— Мой любимый… — шептала как будто в беспамятстве она.

Час пробил, он быстро взялся за ее трусики, но она схватила их рукой.

— Я без них не должна!..

Август сначала не поверил своим ушам и с силой дернул их вниз. Но она не отпускала, послышался звук рвущегося капрона, и трусики сползли на бедра, обнажив ее смуглый, темный лобок. Пышно заросший волосками. Все было чисто, девственно, опрятно. Ни малейшего запаха, который бывает часто у женщин, кроме аромата душистой девственной кожи. Август возбудился уже до взрывоопасного состояния. Он просто сорвал с ее шелковых бедер остатки трусиков и быстро опустился на Бэлу, раздвинув торсом ее бедра. Она впилась ему в плечи своими пальчиками и застонала. Его клинок был уже готов к тарану и осаде. Но не крепости, а ворот в райскую, нежную кущу, и, налившись кровью, дико возбужденный и овеваемый свежим воздухом, выпущенный на волю, вибрировал, увеличиваясь неимоверно в размере, перед самыми вратами. Август, зажав и распяв ее плоть, сделал первый рывок-толчок, но она успела и рукой схватила маленького большого «флана». Это было первое удивление Августа за сегодняшний вечер. Откуда взялись силы и прыть у пьяной и готовой Бэлы, было непонятно. Август чуть не взорвался от прикосновения и плена ее нежной и твердой руки. Член и яички были его самыми чувствительными и эрогенными зонами.

— Я… девушка, — прошептала она, — и девственница.

— Это прекрасно!.. — воскликнул Август, чувствуя влажность уже около ее входа.

— Я не могу… — она гладила его яички, возбуждая Августа все больше и больше. — Какой ты прекрасный… внизу. Как это сладко…

Август хотел, чтобы им было сладко обоим. И есть только один глагол для обоюдной сладости. Щадя нервы и глаза читателя, не буду называть его, пока.

— А как же безумная любовь?.. — отвлекал он, тем временем все ближе подводил свой таран к наружним губкам и уже касался их. Собираясь ворваться туда, неожиданно и резко, до самого конца. Конца!

Она словно почувствовала и стала извиваться, удерживая его внизу.

— Я люблю тебя безумно и сделаю все, что ты прикажешь или пожелаешь… Все!.. Но только не туда…

— Но почему? — уже не соображая и ничего не понимая, воскликнул Август. Она изнывала от любви и неги — под ним.

— Я зашита. Там…

— Что-что?

— Меня зашили, я не могу.

— Но я хочу тебя — сейчас! — не понимая, о чем она говорит, настаивал Август. И никто не осмелился б отказать (да никто и не делал этого) напору его желаний.

— Я все сделаю для тебя, мой любимый, каким только способом ты захочешь. Только не туда… — Она сжимала его член и плечи двумя руками одновременно. Август в это время зажимал, фиксируя половинки ее бедер, переходящих в попу, чтобы она не смогла увернуться и он мог врезаться в ее ущелье. И насадить на него. На свой меч, клинок, рапиру, острие. Он знал, куда ему нужно прорваться и как!

— О как ты хочешь меня, Господи! Как это прекрасно, как я рада, — волновалась Бэла, чувствуя его мощь. — Но мы же взрослые люди, есть так много способов. Разных… Я исполню любой твой каприз… Любой!..

Август прижал ее плечами, сжал ее половинки, развел торсом бедра и, рванувшись вперед, почувствовал, как головка вошла уже внутрь и влажные губки обхватили ее.

— Нет, мой любимый, нет!.. Пожалей меня, пощади… — Бэла с новыми силами, а не обреченностью, завертелась под ним, выворачиваясь. Август ненавидел и зверел, когда ему говорили «нет». И этого никогда не происходило. Август попробовал еще раз: он скользнул по шелку кожи внутри ее бедер, ткнулся в отверстие, слегка припорошенное нежными волосками, и вдруг почувствовал, что сейчас все взорвется к чертовой, девственной матери, оросив ее пах, губки и бедра океаном спермы.

Как почувствовав миг, переломный и сокрушающий все на своем пути, она рванулась, скользнула быстро вниз и жадно схватила губами его пульсирующую головку, проглотив за нею и весь член.

Сдавленный вопль разочарования и экстаза вырвался из Августа одновременно с лавиной несущейся толчками спермы — в ее рот.

Бэла едва не захлебнулась и не задохнулась от мощно стреляющего оружия, упирающегося в ее верхние дыхательные пути.

Август был раздражен. Он сам не знал чем, — всем! Хотя для первой осады он и проник глубоко. Но не на ту глубину, на которую хотелось, и не в тот тоннель. Собираясь, он думал провести ночь в ласках и нежностях с Бэлой. Теперь… Ему было отчего-то неприятно, через минуту он уже быстро одевался, не оборачиваясь.

— Куда же вы, мой любимый?

— Домой.

— Не уходите, я сделаю все, как вы желаете. Я, правда, немножко пьяна.

Но даже несмотря на опьяненное состояние владелицы, цитадель осталась до конца не сломленной.

Август тихо прикрыл дверь за собой и быстро спустился по лестнице. Была полночь; он шел на автобусную остановку, даже не зная, ходят ли автобусы. Он никогда на них не ездил. Да еще в такой глухомани.

Едва он пересек непонятный пустырь между домами, как услышал:

— Эй, ты!!.

Он обернулся, не представляя, кто в столь поздний час может интересоваться его незаметной личностью.

— Дэньги есть? — спросил голос с сильным акцентом.

— На автобус и на газированную воду, — Август всегда говорил правду.

В двух шагах от него, пошатываясь, стоял рослый кавказец.

— Какой вода, дурак, что ли! Давай дэньги! Дэньги давай.

Августа никто никогда в этом городе даже про себя не осмелился бы оскорбить. Не то что высказать вслух подобное.

— Пошел бы ты на… козел, — пожелал Август и повернулся, чтобы продолжить свой путь. В следующую секунду он услышал щелчок автоматического ножа, когда-то мечту его юности. Щелчок этот он хорошо знал.

— Я тебя зарэжу! — воскликнул акцентный кавказец.

Нельзя сказать, чтобы Августа особо взволновал нож — с его волейбольной реакцией. Однако нацмен был нажравшийся, следовательно, траектория его движений была непредсказуема. Спиной к ножу стоять было несерьезно. «Горло бредит бритвою», но спина не ножом. Он резко повернулся и, к своему удивлению, увидел, что пьяный кавказец взмахнул ножом в его направлении. Август отскочил, но пьяный сделал выпад снова. Август не думал, что он так серьезно нажрался. Еще через минуту это напоминало бой быка с тореадором. Только в опровержение всех законов эволюции — бык пытался вонзить «пику» в тореадора. При очередном выпаде быка Август вдруг почувствовал острую боль в мизинце и взглянув, увидел кровь, капающую с пальца.

Концом ножа тот все-таки зацепил его.

Август наконец разозлился. Он никогда не мог драться, не разозлившись — без завода. Подпустив «быка» поближе, он подпрыгнул высоко и пробил ножницами: левой ногой попав сильно в пах, а правой — с лету — в лицо. Тот взвизгнул от неожиданности и боли и свалился. Август никогда не бил лежачих, закон чести, а пачкать руки об него он тоже не собирался.

Раздался звук, и, к великому удивлению Августа, из ниоткуда вдруг возникло и, что самое невероятное, остановилось такси. Их год в городе можно было не поймать. Шофер в кепке, с папиросой, изрек:

— Если в центр, садись, подвезу, а то белые мальчики из этого поселка живыми иногда не уходят. — И засмеялся собственной шутке.

В центр они ехали минут сорок, правда, километр тогда стоил десять копеек. Поднявшись наверх, Август взял у мамы несколько рублей, сказав, что потом все объяснит.

Больше в институте Бэла не попадалась ему никогда. И письма от нее тоже больше не приходили.

Через несколько дней он встретил Омара и, когда тот спросил, сообщил, что проиграл пари. Так как даже не смог поцеловать ее.

И купил ему в уплату проигрыша десять кружек пива.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ