Половое воспитание Августа Флана

Глава 3 Полина

Полина чем-то: осанкой или фигурой отдаленно напоминала чешскую актрису из любимого фильма Августа. И хотя грудь у Полины не была такой необъятной величины, но она была роскошных и увлекательных размеров, выступавшая вперед, как… Это было колоссальное преимущество и магнит Полины. Август старался не смотреть на нее, а когда смотрел, то начинал задыхаться и в голове у него все плыло…

Она была в летнем домашнем платье, и он с удовольствием созерцал сладкую складку, волнующуюся около подмышки, двигающуюся от вздохов великолепной, волшебной груди, стянутой бюстгальтером. Он замирал и не дышал, когда ласкал невольным взглядом, завороженно, эту вертикальную складку и едва открывающийся, выступающий при вдохе, в разрез, кусочек белой груди. О, эта грудь! Как она кружила и дурманила голову Августа, слаще ее не было ничего на свете. Он был очарован, заворожен, околдован, потрясен и ошеломлен ею. Полининой грудью. Он понимал, он все понимал (что она взрослая, что он мальчишка, что она не принимает его всерьез, что она, наконец, жена его брата), но ничего не мог с собою поделать… Взгляд, как притягиваемый магнитом, опять возвращался…

— Тебе чай или что-нибудь еще? — спрашивает Полина, наклоняясь к нему. Он в другом мире. Уже десять часов вечера. Август недавно вернулся после встречи в подъезде с Леночкой, пройдя пешком через весь город.

Он смотрит непонимающе в малахитовые глаза Полины… Очень красивый овал лица. В каждой черте видна порода. О, как завораживает это лицо, оно начинает наклоняться ниже, ближе, и вдруг она говорит:

— Что это у тебя на шее?!

Август на мгновение теряет дар речи. Он смущен, она с мягкой улыбкой смотрит на него. Он делает усилие, чтобы ответить:

— Это… это… — и вдруг вспоминает: — Наверное, кто-то укусил, какое-то насекомое.

— Осенью? — удивляется Полина, и ее запах, лицо и глаза отстраняются.

Август еще не обучен выдумкам и потому молчит. Полина уходит готовить чай. Во время чаепития Август сидит с низко опущенной головой.

Несмотря на то что дом был большой, спальных мест в нем было немного.

— Мы будем спать в первой комнате, — говорит Полина, и он даже не задумывается, что это значит. — Иди умойся и можешь раздеваться.

Август кивает машинально головой.

— Там нет отдельной кровати. Я очень боюсь одна спать. Ты не против, если мы будем спать вместе?

Так было принято в те времена, в том обществе — между родственниками. Он даже не сразу понял, о чем она говорит и, не задумываясь, утвердительно кивнул. И только когда пошел умываться, его наконец осенило. Ведь диван совсем небольшой и нераскладывающийся. Это была скорее оттоманка. Как — они будут спать на ней вместе?

Когда он умылся и вышел, Полина уже заканчивала стелить для них, расправляя подушки, прижатые одна к другой. Места было слишком мало, и чтобы крайняя подушка не свисала в воздухе, она сдвигала их ближе, так, что одна наползала на другую.

— Я сейчас вернусь, — прошептала она, и Августик, оступившись, нервозно опустился на край дивана. Он совершенно не представлял, как они поместятся на этом пространстве, не касаясь друг друга. Его слегка, непонятно отчего, знобило. Он услышал сначала шорохи, потом звуки и наконец увидел появившуюся Полину.

Она была в декольтированной ночной рубашке. Груди были выпущены на свободу. Они играли под тканью. И как! Август не представлял, что в реальной жизни такая роскошь существует. Они шевелились, как живые. Они дышали, двигались, жили своей жизнью.

Она ласково посмотрела на него:

— Что-нибудь не так, Августик?

У него ослабли колени, несмотря на волейбольную закалку.

— Нет, нет, — сдавленно пробормотал он.

— Тебе что-то не нравится? — погружалась взглядом в его глаза Полина. — Тебе неудобно?

Нервничая все сильней, он пытался понять, что у него происходит с языком и почему тот не выталкивает никакие, даже самые простые, несложные слова.

— Ты, может, хочешь спать с краю? Мальчики часто ночью бегают куда-то…

Он беспомощно молчал, не веря, пытаясь выдохнуть воздух.

— Или у стенки? Выбирай.

Он готов был спать на Марсе. Только не рядом с этим живым, роскошным, великолепным, божественным телом. Подобие которого он видел только в кино.

Август изо всех сил старался не смотреть на движение, волнение ее груди. Но чувствовал, что это напрасно: грудь все равно попадала в центр его внимания. Взглядом, невольно, он проваливался в ее великую грудь, он утопал в ней, купаясь.

— Ты очень милый мальчик, — ласково сказала Полина. — Не стесняйся. Я твоя родственница, это нормально.

Он бесшумно опустился на самый краешек дивана. К своему изумлению и ужасу чувствуя, что кожа его покрывается какими-то неведомыми пупырышками.

Полина выключила неяркий свет и, переступив его ноги, мягко опустилась рядом. Сонм запахов сразу окутал ноздри Августа.

— Ты так упадешь, двигайся ближе, — нежно сказала Полина.

Она повернулась со спины лицом к нему, чтобы ему было больше места.

Он двинулся и, к своему ужасу (и восторгу) и изумлению, ощутил, как его локоть попал ей в грудь. И уперся, надавив в нее. Он вздрогнул, ожидая, что она сейчас возмутится, вскрикнет и отодвинется. Он ожидал чего угодно, но не такой реакции, которая последовала:

— Тебе удобно так? — ласково спросила она. — Хватает места?

Он даже не сказал, не прошептал, а выдохнул:

— Да…

Ее грудь удовлетворенно вздохнула — в его локоть. О, что это было за божественное чувство! Что за ощущение! Все его тело затрепетало так сильно, что он испугался, что она может это почувствовать. Он и не представлял, что в мире бывает такое блаженство.

Вдруг она чуть придвинулась к нему еще…

— Ты такой теплый и уютный, я согреюсь с тобой, хорошо? — и она поцеловала его в щеку. В Августа словно ударила молния. Хотел он этого или нет, но теперь его локоть уже наполовину был в ее груди. Неужели она не чувствовала? О, ужас! Может, женщины чувствуют по-другому?

— Ты весь дрожишь, Август. Тебе холодно? Давай я тебя накрою и согрею. Придвинься ко мне ближе…

Он безмолвно повиновался. Ближе уже было некуда. Теперь ее высокое бедро касалось его ноги, ее живот касался его бедра, а нежное плечо попало между грудью и шеей. Его бросало в жар и в холод одновременно. От этого неземного, какого-то непонятного наивысшего ощущения нирваны: чувства мягкости и упругости ее тела. Груди, которая вдыхала и выдыхала в его локоть, и с каждым вдохом рука погружалась, тонула в ней все глубже и глубже.

— У тебя жар? — вдруг взволнованно спросила Полина. — Уж не заболел ли ты?

Август не мог произнести ни слова.

— Прижмись ко мне, я обниму тебя и согрею. Я не могу понять, что с тобой происходит.

Она сразу положила руку ему на плечо, кистью касаясь шеи. Теперь бедра ее, повернувшись, вжались в его худое тело. Сквозь тонкую рубашку он ощущал ее всю, все ее выступы и изгибы, от плечей до низа: грудь, ребра, живот, бедра, колени… О-о-о… Августа трясло и колотило.

— Ну, успокойся, ну, согрейся, — нежно утешала его Полина и, приподняв, положила ногу на его бедро, прижав еще сильнее к себе. Еще через секунду, к своему великому ужасу, Август стал ощущать, как его мечик стал расти, увеличиваться и превращаться в большую саблю. С еще большим ужасом и оторопью он подумал: а ощущает ли этот рост и прилив она? О Господи, как его уменьшить… Полина слегка двинулась и провела заброшенной на него ногой чуть вверх и вниз. Не специально, а чтобы найти удобное положение. Клинок, о святые, торчал в полной боевой готовности. Локоть уже чувствовал обнаженную часть груди, немного выпавшей из серьезного декольте ночной рубашки. Ее нога покоилась прямо на его члене. Полина спокойно дышала.

— Тебе так приятно? — спросила она.

Он чуть не закричал (чуть не возопил), как ему приятно!

— Спи мой мальчик, спокойной тебе ночи, — прошептала она, и он почувствовал, как опустились ее ресницы, чуть коснувшись его плеча.

Как такая ночь, в таких объятиях, может быть «спокойной»? Когда рядом лежит живая, настоящая, первая в его жизни девушка — богиня. Женщина.

Он уже не дышал, он боялся пошевельнуться, чтобы не нарушить эту божественную связку, это объятие, сплетение их тел.

Как она не могла не чувствовать его возбужденного начала — Август не понимал. Он еще многого не понимал в женщинах. Но если б она что-то чувствовала, она б отодвинулась… Он не понимал, что обычно противоположный пол делает противоположное — придвигается.

Полина устроилась поудобнее, и теперь он ощущал ее спокойное дыхание щекой и шеей, возбуждаясь все больше и больше. Аромат ее свежего, нежного дыхания опьянял его. Он попробовал чуть отодвинуться, боясь, что его локоть может причинить боль ее сердцу. (Потом он запишет: «У меня болит сердце, — сказала она, — и взялась за грудь».) Он осторожно двинулся и, похолодев, с ужасом почувствовал, как его возбужденная сабля упирается прямо во внутреннюю часть ее бедра, лежащего на его паху.

Он замер. Полина спала. Грудь, вдыхая, ласкала его локоть, плечо и часть руки.

Он бесшумно высвободился, выскользнул и на цыпочках прокрался в туалет. Где, с большим трудом сумев помочиться, едва успокоил возбужденную плоть.

Всякие плоские девочки (Леночки) мира сего не стоили груди Полины.

На следующий вечер повторилось то же самое. Они попили чай и в одиннадцать вечера уже легли якобы спать. Полине нужно было рано вставать, чтобы идти в институт.

После первой бессонной ночи Август не ожидал, что ему удастся заснуть во вторую.

Когда Полина опустилась, окутанная ароматом потрясающих запахов, рядом, он справился с первой дрожью. Она была в той же ночной рубашке. Они оба лежали на спине, таким образом заняв весь диван. Август, естественно, не мог себе представить, что чувствует она, но он чувствовал себя странно и лежал, не решаясь пошевельнуться. Ее грудь съехала чуть вбок и касалась мягко его плеча. Их бедра были прижаты друг к другу. Его руки — вытянуты по швам, и поэтому правой, от плеча до пальцев, он чувствовал все изгибы и выступы ее нагого под легкой рубашкой тела. О, это были роскошные изгибы. Великолепные! Неожиданно Полина двинулась и положила руку ему на лоб, потом, словно не поверив, коснулась лба губами.

— Ты чувствуешь себя лучше? Жара, как вчера, кажется, нет.

— Да, — пролепетал он, ощущая ее тело.

Она повернулась к нему, и он двинулся, чтобы освободить ей больше места. И, как вчера, со сладким трепетом и изумлением, переходящим в дрожь, почувствовал, как его локоть попал в ее грудь. И начал тонуть…

Он замер, она вздохнула, и грудь наполнилась и вмялась в его руку. Полина, казалось, и не замечала этого неудобства. После пяти минут сладких мук он решил повернуться на бок, к ней спиной, и хотя бы попытаться сомкнуть глаза. Едва он повернулся, как Полина отодвинулась дальше от стены, положила руку ему на плечо, и ее две волнующие груди вдавились и уперлись в его лопатки. Август затрепетал, однако Полина не почувствовала его дрожи и прижала сильнее к себе, чтобы он не упал с краю. Ее бедра и арка между ними тоже придвинулись, и его торчащая упругая попа попала прямо в лоно… низа ее живота. Он, замерев, ощутил, что рубашка была надета на совершенно голое тело. И почувствовал легкое касание волосков лобка, пока она устраивала свои бедра поудобней вокруг его попки. О, эти легкие, неземные движения и полуобнимающие елозинья. Он старался дышать с ней в такт, в одно дыхание. Пока, сбившись, не понял, что гораздо приятней ритмичности — аритмичность, тогда ее грудь упиралась в его лопатки сильнее и глубже. Теперь он умышленно затаивал дыхание, и только она выпускала свое, как он глубоко вдыхал, двигая лопатками, и получалось второе вдавливание-прикосновение к ее сокровищу. Сладко, больно и томно кружилось в голове.

На левом боку стала затекать рука, и он осторожно, чтобы не потревожить Полину, уже бродящую в царстве Морфея, решил повернуться лицом к ней, на правый бок. И только он повернулся, как она в полусне инстинктивно обняла его и сильно прижала к себе.

Его лицо попало в сладкую ложбину между ее грудей. Она пошевельнулась, и он, к своему возбужденному ужасу, ощутил, как ее выступающие соски коснулись его век. А его щеки были вжаты в божественную выпуклость двух грудей. Он попытался поменять положение, боясь, что ей неудобно. Но она последним сонным движением прижала его еще крепче, и он был пойман и сжат двумя большими сладкими шарами. Август замер, не дыша, охваченный негой. Его рот невольно открылся, он не мог дышать через нос, и язык нечаянно коснулся дна ее глубокой ложбины и восходящей из нее груди. Он почувствовал дурманящий запах ее кожи. Он был в полном восторге, не зная, что делать дальше со своим телом. Полина что-то забормотала во сне, и Август так и замер, языком и губами касаясь ее груди. Собираясь вздохнуть, он потянул на себя плоть и ощутил божественный нектар ее кожи в своих губах. Он потянул больше и почувствовал, как она стала расти в его губах. И вдруг к своему неописуемому изумлению и ужасу — она сделала встречное движение во сне — он ощутил, как его колено упирается в ее расцветший, выступающий упругий холм. Кожа, натянутая, как тетива, даже почувствовала влажность волосков на ее треугольнике. Он честно хотел отодвинуться, хоть чуть-чуть, но она рывком прижала его к себе и повела бедрами. Теперь его колено упиралось, сминая растительность, в ее пышный лобок. С еще большим страхом он почувствовал, как, уступая этому напору, ее бедра слегка раздвинулись и его колено стало уходить, утопая между ее нежных ног и бедер, и что-то дотоле неведомое коснулось его колена, скользнув по нему и его воспаленной коже. Совершенно неземное и нереальное, мягкое и разрезанное.

Колено Августа было сжато в объятие внутренней частью ее бедер. Что существует такой восторг и такие ощущения, Август представить себе не мог. С каждым вздохом он ощущал, как его колено вжимается и опускается в какую-то сказочную, неведомую мягкость и нежность. Снова и снова он замирал, не дыша, боясь пошевелиться.

Во сне, прижимаясь к нему грудью и животом, она начала делать странные, незнакомые ему движения, которые он не понимал. Как бы насаживаясь и слегка соскальзывая обратно. Невольно раздвигая бедра шире и продолжая двигаться, пока его колено не прошло между ними насквозь. И эти странные движения вызывали в нем такую сладчайшую истому, а затем напряжение и накал, что он боялся, что сейчас его просто разорвет на части. Лицо Августа было зажато по-прежнему между грудей, а нога — между бедер. Полина дышала, непроизвольно все больше прижимаясь к нему. С каждым вздохом — все сильней и тесней.

Теперь его меч был придавлен к ее нежному животу. И головка непроизвольно периодически попадала, тыкаясь, в ямку пупка. Уздечка невероятно напряглась, скользя по краю пупочной впадины, и терлась об нее, доставляя Августу неописуемое, неведомое, божественное удовольствие. Полина сжимала рукой его затылок сильней, и так они дышали, то ритмично, то аритмично, грудь с головой, живот с животом, колено с бедрами, давая волю остальным частям тела прикасаться друг к другу. Все касалось, прижималось, терлось, скользило — вминалось.

Август вдруг с детским страхом подумал: а что если она почувствует и проснется? Но спокойное, ровное дыхание, мерное и ласковое движение руки говорили о другом — что она вся во сне, вся во власти инстинктов.

Он пытался в темноте в открывшийся вырез рубашки рассмотреть все же, отодвигая прижатую голову, как выглядит эта божественная, красивая, безумно манящая и волнующая его грудь. Но в темноте не мог ничего разглядеть, кроме белизны тела и движения плоти, то приливающей к его губам, то отливающей. Август закрыл глаза, пытаясь подавить возбуждение, но оно все сильнее рвалось — вверх, вверх, вверх. И он перестал чему-либо сопротивляться и, погружаясь в свои ощущения, поплыл по волнам возбуждения дальше и глубже. К своим спрятанным и просыпающимся инстинктам, к неясному зову томительных, завуалированных, подавленных желаний.

Вдруг Полина дернулась, сильно прижалась к нему и, сжав бедра, замерла неподвижно.

Видимо, ей что-то приснилось…

Утром, когда он еще сладко спал, его разбудила Полина. Она стала ласково тормошить его, низко наклонившись и что-то шепча в ушко.

Он приоткрыл глаза, и первое, что увидел, — сочные, спелые, с большими сосками, красивой формы и неописуемо выпуклые две великолепные груди. В разрезе упавшей рубашки. Закрыв глаза, он чуть не вскрикнул — он наконец увидел грудь Полины. Во всей красе.

Целый день Август ходил под этим неземным впечатлением, а вечером вернулся пораньше, и Полина стала кормить его ужином. Она была в обтягивающей тонкой блузке.

— Августик, как ты спал прошлой ночью? — заботливо спросила Полина, обладающая его мечтой.

— Хорошо…

— Тебе хватало места, я тебя не толкала?

— Нет, нет, — поспешно ответил он.

Ему впервые пришло на ум, что, оказывается, во сне многое можно. Август будет вспоминать об этом потом и пользоваться, но уже как приемом.

Золтан, его двоюродный брат, был в гостях, и на ночь глядя они решили обменяться впечатлениями.

— Как тебе Полина? Понравилось с ней спать?

— У нее обалденно большая, упругая грудь.

— Я с ней спал летом, когда у нас были гости, и…

В этот момент освеженная Полина вышла из ванной и увидела шепчущихся кузенов.

Она игриво схватила Золтана за ухо и воскликнула:

— А ну-ка быстро повтори, что он тебе только что сказал!

Золтан долго не раскалывался, но она держала его ухо, и он сдался:

— Он сказал, что у тебя красивая грудь. Что тут такого?!

— Он такое сказал?!

Августик стоял покрасневший и дико смущенный. Ему никогда в жизни еще так не было стыдно. Он знал, что скорее умрет и ляжет в могилу, чем с ней рядом на одну оттоманку.

— Я не знала, что он в этом уже разбирается… — задумчиво сказала Полина

Ей пришлось сесть рядом и долго уговаривать Августа, чтобы он лег спать. Он ни за что не соглашался, опуская голову и боясь посмотреть в ее зеленоватые с бирюзой глаза. Полина пыталась объяснить ему, что ничего плохого не произошло.

— Это нормально, что мальчикам нравится женская грудь… если нет плохих мыслей… — и она пристально посмотрела на него.

«А чем они плохие? — подумал Флан. — И какие плохие мысли, а какие хорошие?»

Была уже поздняя ночь, когда она уговорила его. Лечь… с ней. Поражаясь его чувствительности.

И как в награду, повернулась к нему так, что его локоть как никогда глубоко погрузился в ее грудь, расположившуюся вдоль руки. А на ухо она шептала ему всяческие нежности, стараясь успокоить, и нечаянно касалась губами его мочки и раковины уха, не зная, как это возбуждает его. И будет возбуждать еще больше и сильнее, когда он вырастет.

Он слушал ее, вздрагивая головой, а локтем сладко ощущал любимую податливую упругость. Не представляя, как он будет жить без этих касаний. Без этого неземного ощущения. Она обняла его и сильно сжала в объятиях. Так ласково, так нежно. В ее родственных объятиях он проспал все следующие ночи. Пытаясь безуспешно справиться с невольным возбуждением. А она боялась отпускать от себя — и ранить — такого чувствительного мальчика.

Которого смущала, соблазняла и восхищала ее божественная грудь. Понимала ли она это?

Они не встречались с Леночкой уже неделю, с тех пор как он вернулся от Полины. Он и думать забыл про их свидания, объятия, засосы. В этот вечер она пришла в его любимой белой рубашке, через расстегнутые верхние пуговички была видна ее нежная шея. Она была хороша, даже без такой, как у Полины, груди.

— Ты сегодня чудесно выглядишь! — сказал Флан.

— Первый комплимент от тебя за все это время. Ура!

Она внимательно смотрела ему в глаза.

— Ты ни разу не позвонил за целую неделю, почему?

— Я был у родственников.

— Я так ждала. Что ты хочешь, чтобы мы делали?

Они, не сговариваясь, повернули к подъезду. Другая пара уже стояла там и обнималась вовсю. Тусклый свет из окна осветил Мишкину руку, щупающую зад Светланы.

На следующий день к вечеру Август спросил:

— Зачем ты щупал ее попу, это ж неприятно. Они сидят на них — в туалете.

— Наоборот, зажимать, мять половинки — очень клево, — ответил гедонист Мишка.

— Что тут может быть клевого? — спросил удивленный Август.

— Ты хочешь сказать, что ни разу не тискал ее еще за половинки?

— Нет. Я брал ее только за бедра, талию, и все.

— Ты сегодня же обязан попробовать. Самое главное — подними ее юбку и щупай их через трусики. Высший кайф.

Августик не очень ему поверил. Вечером, после первых поцелуев, он опустил руки Леночке на талию. Она тепло и нежно прижалась к нему, целуя в шею. Он впервые опустил руки на ее ягодицы… И ничего не почувствовал. Он провел по ним еще вниз и вверх, вниз и вверх — абсолютно ничего, никаких ощущений!

Может, я что-то не так делаю, подумал Флан и потянул короткую юбку наверх, скользя ладонями по ее гладким бедрам. Юбка была уже на талии. Леночка прижалась лобком к его колену. Он погладил ее только начинающие крепнуть бедра и двинул ладони к ее попе. Трусики были не заужены, и он неожиданно коснулся плоти ее голых половинок, разрезанных посредине. Она вздрогнула и сильнее прижалась к нему. Он зря волновался, что ей может это не понравиться. Август стал гладить и сжимать ее половинки. Он еще не представлял, что их можно (что их нужно) раздвигать. Но по-прежнему абсолютно ничего не чувствовал, кроме одного — что Леночке это нравилось.

«Возможно, я ненормальный», — подумал с удивлением Флан. Но через три-четыре вечера он начал что-то ощущать. Теперь его руки первым делом путешествовали с талии к ней под юбку, ладонями он брал ее попу и сжимал, сминая. Руки теперь все время были на шелковых ягодицах, а ее холмик упирался в его ногу все сильней и настойчивей.

— Ты ее раздевал хоть раз? — спросил Мишка-гедонист.

Суббота, они сидят у Августа дома. В четыре часа у них двойное свидание.

— Нет, — отвечает Август.

— Даже кофту не расстегивал?

— Я не думал об этом.

— Ты должен сегодня же ее раздеть и лечь на нее. И по тому, как она отреагирует, решишь, что делать дальше.

— Мне неловко ложиться на нее. Ей будет больно и тяжело. Она — хрупкая.

— Ты ненормальный, Август. Это все делают! Чтобы не появлялся мне на глаза, пока не разденешь ее до трусов. А если ей это понравится, сними и их.

— Ты что, хочешь, чтобы я… — Август задержал дыхание.

— А ты хочешь так и стоять годами в подъезде, никуда не двигаясь?!

Довод был серьезный. И Август про себя согласился; ему уже стало скучно только целоваться и делать монотонно одно и то же в подъезде. Никаких новых эмоций или ощущений это не доставляло.

Ровно в четыре раздался звонок, пришли девочки.

Соревнующиеся пары, чтобы не сказать дуэлянты, тут же разошлись по своим комнатам. Август был с Леночкой в кабинете. Они обнимались и целовались как обычно. Но раздевать ее на ворсистом диване было мало радости. Тем более раздеваться вместе. Август уже догадался, что если он ее разденет и ляжет сверху, то также придется раздеваться и самому.

— Пойдем в спальню, — негромко позвал Август. Леночка встала. Она взяла его ладонь в свою и медленно пошла рядом. Едва войдя в комнату, он сразу же запер дверь и задернул шторы.

Она опустилась на край низкой, составляющей часть финского гарнитура кровати.

— Ты посидишь рядом со мной? — спросила Леночка.

Он послушно повиновался. Опустив глаза, Август увидел ее соблазнительные загоревшие ноги и забравшуюся вверх мини-юбку. Которая ничего не закрывала. А наоборот…

— Поцелуй меня или ты здесь стесняешься? — сказала Леночка. Он вспомнил Полину и невольно глянул на Леночкину грудь.

— Можно я расстегну твою рубашку? — спросил он.

— Ты можешь делать все, что хочешь, и ни о чем не спрашивать, — тихо сказала Леночка.

Август еще поколебался мгновение и повернулся к ней. Непослушные пальцы взялись за верхнюю пуговичку и, чуть дернув, освободили ее из петли. Она закрыла глаза, чтобы не смущать его. Он расстегнул вторую, третью и все до конца. Леночка повела плечами — и рубашка спала с плеч. Август рассматривал ее загорелую девичью кожу, холмики небольших грудей с маленькими красивыми пурпурными сосками.

— Поцелуй, — попросила тихо она. И он как путник, томимый жаждой, приник к ее груди. И начал покрывать ее поцелуями. Она опустилась на кровать.

— И другую, — прошептала она, подставляя их по очереди. Август целовал, возбуждаясь, вдыхая аромат девичьей кожи. Свежего, нежного, юного, нецелованного тела. Она слегка постанывала от приятнейшей боли, когда он ртом засасывал слишком глубоко ее плоть. Август был слишком возбужден и спешно покрывал поцелуями ее грудь, шею, плечи. Лизал языком соски, прикусывая их. Леночка стонала, извивалась и руками прижимала целующую голову. Юбка сбилась на талии, и теперь его левая рука ласкала ее ноги выше колен, шелковые бедра, и как бы нечаянно касалась выступа и впадины между ног.

Через какое-то время она отрешенно произнесла:

— Я сниму юбку, а то она вся помнется. — И еще через секунду она осталась в одних белых тонких трусиках. Август невольно замер, рассматривая низ ее живота, совершенно точеный, с легкой выпуклостью, приподнимающей тончайшие трусики. Как будто какая-то сила склонила его, и он поцеловал ее живот. Прямо над трусиками. Она легла глубже на кровать и закрыла глаза.

«Ты можешь делать все, что хочешь», — говорила ее поза. Как по наитию, инстинктивно он спустился к ее впадине раскрытыми губами и стал целовать внутренние части бедер и ножек. Прямо под холмиком. Она задышала глубже и невольно раздвинула ноги. Его язык скользнул в глубину, а губы продолжали целовать нежную, ароматную, вкусно пахнущую кожу, чувствуя, как будто что-то живое смотрит на него и ждет…

Он опустился губами, поцелуями к Леночкиным коленям, потом поднялся по бедрам опять. Пока не почувствовал, как что-то, словно выступ, с твердостью внутри упирается ему в щеку. Он повел щекой и ощутил тонкую ткань трусиков. Взялся за них двумя пальцами и, ожидая возражений, потянул на себя. Леночка приподняла бедра, чтобы ему было удобней. Последняя преграда упала. В его руках была первая раздетая им девушка. Бастион лежал обнаженный и поверженный.

(Позже он запишет в дневнике: «Тело женщины надо брать рубежами».)

— Ляг рядом, — попросил голос из рая. В одно мгновение сбросив с себя шорты, он опустился возле ее обнаженного тела. Осторожно поцеловал ее подмышку, ребра, пупок и стал, крадучись, спускаться вниз. Первые шелковые волоски коснулись его ноздрей, и он стал аккуратно целовать ее плоть — вокруг треугольника. Она так долго не выдержала.

— Сними их… — сказала Леночка.

Его голый меч вырвался, освобожденный, наружу. Воздух неимоверно возбудил его оголенную плоть. Она рукой подтолкнула его бедра на себя, и он опустился прямо на ее тело. Оба издали какой-то неведомый вздох блаженства. Его член утыкался и ерзал прямо на ее холме, и волосики, слегка дразня, щекоча и покалывая, возбуждали его все больше и больше. Он исцеловывал Леночкину шею. А она, извиваясь все сильней, дрожа, невольно развела ноги. Август неожиданно почувствовал, что проминается, утопая, проваливаясь между ее нежных ножек, которые тут же молниеносно и сильно сжали его меч. Такого блаженства он не испытывал еще никогда. Он был зажат в теснейшем пространстве. Август задрожал с головы до ног, словно перед последним рывком… И он бы сделал этот рывок прямо сейчас, если бы знал как. Леночка непроизвольно то сжимала, то разжимала бедра, дико возбуждая его. Его меч уже был параллельно входу в ее ножны, и она, то раздвигая, то сдвигая ноги, невольно ласкала его плоть своей плотью, все сильней и сильней.

Неосознанно он стал восклицать:

— Сдвинь!.. Раздвинь!.. Сдвинь… Раздвинь…

Что она и так делала безостановочно, прижимая его член с достаточной частотой. Меч был зажат в треугольнике: между внутренними бедрами и аркой, соединяющей их. Но наружной частью арки, ее разрезом, а не внутренней. Он еще не знал, что в арку можно и нужно входить, что в арку можно вставлять, что в арку нужно вгонять… И влагать, отсюда и слово — влагалище. (Не самое красивое слово в русском языке, но что поделаешь, пристойней нет. А жаль…) Август по наивности считал, что это самое большое блаженство, которое он получал, от сжимания и разжимания ее ног. Откуда же ему было знать! В школах ничему подобному не учили, и институтов соития еще не догадались создать. За исключением, может быть, гейш, но это другое. И гейши б ему сейчас не помогли… Его головка мяла боковые лепестки входа, вжимаясь в них и придавливая их. Он наконец почувствовал, как ее тиски, сладкие, твердые и мягкие — повлажнели. Теперь ему стало чуть легче скользить, двигаться и вжиматься в нее.

— О, мой любимый… — неожиданно прошептала Леночка, и он забился в тесно сжимаемом треугольнике.

— Сдвинь… раздвинь… сдвинь…

Она послушно все выполняла. Уздечка была дико напряжена и доставляла Августу больно-сладкие ощущения. Ему казалось, что сейчас все лопнет и разорвется. Его головка проникла и попала теперь туда, где начинался разрез ее попки, ниже крестца. В этот момент Леночка специально приподнимала бедра, чтобы дать ему проскользнуть, и еще сильнее, как ножнами, охватить его клинок. Она стонала и блаженствовала, когда этот раскаленный, упругий, как мускул, меч разрывал ее сдвинутые ноги, вдавливаясь и со всей силой упираясь в ее сокровенное теснилище, подминая все под себя — собой — у входа. Она чувствовала, как загадочная влажность исходит из того места, что называлось на ту же букву «в» и доставляла ей неведомое удовольствие, в результате чего она со стоном сильно сжимала руками плечи и шею Августа Флана. Было ли это его половое воспитание? Безусловно — да.

Они оба еще не знали, чем заканчивается такое возбуждение, от которого все разрывается внутри, и как дать ему выход, натянувшемуся, восставшему и накопившемуся.

Они терзали и ласкали тела друг друга, пока, обессиленные, влажные, вспотевшие, не познавшие удовлетворения, не разделились, впившись дикими поцелуями в дрожащие шеи, оставляя на них неописуемой величины и цвета следы своей страсти.

Временами до этого Флану казалось, что его отросток сломается и оторвется, зажатый треугольником ее ног. И теперь он ощупывал рукою свою плоть, чувствуя, как ее нежные волоски у самого входа… натерли его уздечку. Леночка, все еще перевозбужденно дыша, задыхаясь, целовала его шею, щеки, уши. И что-то шептала, но что, он не мог понять.

Обессиленные, перевозбужденные, они слились в прощальном объятии и так долго-долго лежали молча.

В течение целого месяца все продолжалось в том же духе: плоть терла плоть, сминая, но не проникая внутрь. Теперь Леночка умудрялась, спустив трусики, привстав на носочки, обхватывать его всунутый меч своими ножнами, стоя в подъезде. И сладко-сладко тереться друг о друга. Какое блаженство испытывали оба от касания частей обнаженного тела, темноты, боязни открываемых дверей и воздуха — овевающего и дико возбуждающего своей свободой их половые органы!

Флан, теперь мы знаем, был легковозбудимый юноша, и стоило Леночке коснуться пуговиц на его поясе, как он тут же молниеносно возбуждался. Он распахивал ее пальто, приподнимал в темноте платье, она, слегка потянувшись, раздвигала ноги (в чулочках, которые были лишь чуть выше колена), и он с упоением и стоном погружался, вставляя свой электрод прямо под своды ее арки. И сминая через ее трусики эти своды своей дрожащей упругостью. Они замирали на сладчайшее мгновенье, после чего их тела начинали дрожать, касаться и тереться друг о друга. Пока это фрикцией не напоминало, мощные поршни мчащегося паровоза. Они истирали друг друга в порыве чувств, страсти и невероятного возбуждения. И каждый раз, когда наступал пик, Август поражался, как все это не взрывается и не улетает в космос. От такого невероятного напряжения, накала, давления. Они целовали друг друга безостановочно. Уже Август измял и общупал у нее все — от живота до попы, зная каждую извилину, впадину, выступ, волосок. И с каждым новым прикосновением и общупыванием это знакомое возбуждало все больше и больше — своей бесконечностью и безвыходностью.

Ее половинки так нежно и мягко перемещались в его ладонях, скользя и двигаясь, что теперь — да! — ему это доставляло глубокое удовольствие.

Леночка обожала целовать его шею, уши. Она росла и распускалась в его объятиях гораздо скорее, чем кто-либо мог предположить. Она развивалась не по дням, а по часам. По вечерам! А слаще ее замкнутого, хотя пока и закрытого пространства, ее нежно сжимающего и ерзающего треугольника для Августа ничего не было.

Так, однако, долго продолжаться не могло. После двухмесячных терзаний и мучений наступил предел. Им овладело пресыщение. И начинающая отдавать болью безысходность. Выхода из замкнутого пространства не было. Что делать дальше, он не знал.

Леночка так и не научилась целоваться в губы, у нее не было хорошего учителя…

Август проговорился об этом Мишке, и тот предложил:

— Давай поменяемся. Я научу Леночку, а тебя научит Светка, которую я уже научил.

Август ошарашенно посмотрел на него.

— Она ни за что не согласится. Да еще с тобой!

— А чем я хуже тебя?

— Она влюблена в меня.

— Ты еще будешь много раз удивляться необъяснимости их поступков.

Через пару дней Леночка невинно сказала:

— Со мной говорила Света об этом…

— О чем? — спросил Август.

— Чтобы… ну, нам поменяться. Если ты хочешь, и я научусь… доставлять тебе удовольствие — я согласна.

Август не мог поверить ее словам. В его голове не укладывалось, что кто-то другой будет зажимать и целовать ее.

— Он не будет ко мне прикасаться, а только покажет, как надо, — успокаивала его Леночка.

— И ты не будешь ревновать?

— Ты Свете очень нравишься. Она давно хотела с тобой попробовать.

Он так до конца и не мог поверить, что это произойдет. Но эксперимент начинал обретать реальные очертания. Договорились, что поменяются только на один час.

На следующий вечер, когда за окном — редкость — пошел крупный снег и родителей не было дома, пары сошлись, поменялись и разошлись в разные комнаты.

Целоваться со Светкой ему было скучно и совсем неинтересно, хотя она и показала ему, как засасывать язык и делать поцелуи влажными.

К середине вечера все сошлись на кухне пить чай, опять как ни в чем не бывало. Леночка никогда ему не рассказывала об этом вечернем опыте, но, видимо, она что-то извлекла из него.

На следующий вечер они опять стояли в холодном подъезде, и она сжимала горячую плоть плотью.