Половое воспитание Августа Флана

Глава 4 Лара

Со временем однообразные свидания стали приедаться. Иногда Миша звал его вечером пойти и посмотреть на женскую душевую. И тогда он видел несказанные россыпи сокровищ — прямо перед глазами — грудей, холмов, бедер. И дыхание его от захватывающего зрелища замирало.

Уже год как родители отдали Августика в балет. Чтобы он меньше времени проводил во дворе. Но от своих дворовых друзей он держал это в страшной тайне. Три раза в неделю к шести он ходил на репетиции: станок и танцы. Август очень хорошо танцевал.

Некая балерина Софич ставила в его школе второй акт «Спящей красавицы». Главную партию в нем танцевала Нина Фатеева, она была на год младше Флана. С великолепной фигурой, стройными ногами, развитыми плечами, она выглядела как классическая балерина, которой все прочили удивительное будущее. Занимались все в тончайших туниках, словно пленка облегающих тело. Грудь, живот, половинки низа — все рельефно выступало под натянутой материей. Август не преминул обратить свое пристальное внимание на точеную фигуру балерины и на ее большие глаза на не совсем красивом лице. Которое совершенно менялось, одухотворялось, как только она начинала танцевать.

Флану досталась роль одного из принцев на балу в честь Авроры. Роль ее возлюбленного и главную партию Софич не хотела давать Августу по какой-то неведомой причине. По этой же причине она почему-то все время придиралась к нему и была с ним строже всех. Сама она была стройная взрослая балерина, с мускулистыми иксовыми ногами и неудавшейся карьерой в столице в прошлом.

Нина самозабвенно репетировала, не замечая никого вокруг. Влажное балетное трико облипало ее тело, обрисовывая каждый изгиб настолько рельефно, что ни о чем уже не нужно было догадываться. Все было наглядно, как в анатомической энциклопедии. Август, сидя на стуле в углу и ожидая своей очереди, не мог отвести взгляда от ее потрясающе стройной фигуры и великолепных, отшлифованных па, которые делала эта фигура. Точеные ножки безостановочно двигались, каждым движением еще больше подчеркивая энергию, умение и совершенство того, что хотела выразить в танце их обладательница. Больше всего в кружении наблюдателя завораживали ее почти зрелые бедра и ноги. А грудь, как у всех балерин, была плоская.

После репетиций Нина переодевалась в странные поношенные платья, а сверху надевала бесформенное, на вырост, с корявой опушкой пальто. Превращаясь из прекрасного лебедя… Даже барон Мюнхгаузен, великий фантазер и мечтатель, не смог бы представить, что под этой ужасной одеждой и уродливым пальто скрывалась одна из лучших фигур в городе.

Во время репетиций Август не пропускал ни одного движения этого уникального тела. Видимо, созданного Богом для одного лишь балета. У Нины не было поклонников, она ни с кем не встречалась, и никто не знал, что она делает вне зала.

Стояла зима, раскатанный снег превращался постепенно в гололед. И по улицам, чтобы не упасть, надо было скользить, а не идти. Особенно это опасно для балерины, для которой ноги и руки — жизнь. И Софич, практичная и рациональная, стала каждый вечер выделять одного из мальчиков провожать Нину-балерину до дома. Если б Нина упала и ушиблась — закрылась бы первая балетная постановка в городе. Этого амбициозная Софич никак не могла допустить.

Насколько Августу было приятно и тревожно смотреть на Нину, когда она кружилась по паркетному полу, настолько ему не нравилось видеть ее переодетой в заношенное, бесформенное, висящее на ней, как мешок, пальто. Он старался не смотреть на нее, когда она облачалась в эту одевку. Сразу терялась вся ее магия, тайна, талант.

По какой-то причине Софич никогда не предлагала ему проводить Нину. Шли слухи, что ее старшая — аристократически красивая — сестра Лина встречается или увлечена отцом Флана, пациенткой которого она, видимо, была. Возможно, за это мстительная Софич отыгрывалась на Августе, хотя он здесь был совершенно ни при чем.

Это первая причина. Второй вероятной причиной было то, что Августик расцвел: стал стройным, симпатичным и привлекающим к себе взоры мальчиком. Такие, как Софич, не любили чужой успех, не терпели привлекательных и симпатичных, — их мучили собственные комплексы, связанные с юностью и безответной любовью.

Репетиции продолжались с удвоенной силой, премьера должна была состояться в мае во Дворце пионеров. Был такой «дворец» в центре города. У Августа были сильные благодаря волейболу руки и крепкие ноги. Однако поддержки, когда надо было взбросить Аврору на плечо и пронести ее по диагонали через весь зал, были для него нешуточной нагрузкой.

Август стоял, опустив руки на ее бедра, ожидая начала музыки. (Балет — интересный вид искусства, пожалуй, самый сексуальный из всех.) Софич, как всегда, что-то говорила, он не слушал. Он ощущал запах, видел стройную шею, касался бедром ее ягодицы. При взбрасывании Нины вверх тела их терлись, соприкасаясь друг с другом. Он не знал, почему его это возбуждает и томит. В одежде — на нее невозможно было смотреть, раздетой — она была совершенством. В этом была какая-то своя патология: он мог смотреть на нее часами во время репетиций, в балетном трико, исследовать взглядом каждый изгиб, каждый сантиметр ее тела. Но куда исчезала ее классная балетная фигура, стоило ей одеться!

Прикосновения к ней, ее талии, бедрам — в зале, на глазах у всех, вызывали у него странное чувство, объяснения которому он не знал. Ему очень нравилось танцевать с ней, она была лучшей — ее прыжки, ее па, ее полеты, — и он выкладывался и старался максимально. Но к этому невольно, интригуя и завораживая, примешивалась какая-то физиология: объятия, касания, возбуждение.

Он любил ловить Нину, когда она летела к нему на руки… Делать с ней высокие поддержки, взбрасывая ее в па де ша над головой.

Август не знал, нравится он ей или нет. (Хотя другим нравился, и весьма.) Нина всегда была сосредоточена на танце и слушала только балетмейстера, которая относилась к ней с большой любовью. Флан даже был уверен, что Нина не знает, как его зовут. Она еще ни разу не обратилась к нему ни по имени, ни как-либо иначе. И он в свою очередь, едва заканчивалась репетиция, выходил из зала и забывал о ней начисто. Вечерами его всегда ждала Леночка в подъезде. Но только Нина опять входила в зал, переодевшись в тунику и пуанты, — он не мог оторвать взгляда от ее фигуры и чудеснейших ножек.

В это же время Август неожиданно познакомился с привлекательной, выше его ростом, девочкой. Которой предстояло впервые разбить маленькое сердце Августика Флана.

Лара Лавицкая была каких-то польских, смешанных кровей (и, видимо, эти капли ей не давали покоя). Стройная, изящная, с красивым породистым лицом и великолепной нижней губкой, чуть растянутой и слегка приоткрытой, которая сама как бы просила — поцелуй меня. Такие губы бывают только у полячек. О, сколько сладких мучений и мук ревности доставит Флану это лицо с точеным носом и неземными глазами, сверкающими, как изумруды. Это будет самое сильное увлечение в юности Августа. (Наверно, порок и недоступность влекут больше всего.)

Она была на год младше его, но по уму, фигуре, кокетству, изящности и сообразительности, чтобы не сказать хитрости, превосходила его как минимум на несколько лет. Август был наивен, смущался и, завороженный овалом ее лица и слегка подрезанными скулами, на первых свиданиях вообще не знал, что сказать.

Лара была роковой девочкой, скорее девицей. Она прекрасно уже знала себе цену, и своей завораживающей, потрясающей зрелой фигуре. (Конституция Лары была уже в постлолитном возрасте спелости.) О Ларе ходило много слухов, и длинным шлейфом тянулись разнообразные сплетни.

Она жила вдвоем с матерью, которая сильно любила мужчин и часто их меняла. В настоящее время ее любовником был Казбек Матиев, который снялся в известном фильме «Герой нашего времени» и стал большой знаменитостью в городе. Часто он оставался ночевать в их комнате-квартире общежитейского плана. Говорили, но лишь говорили, что он не только услаждал в ночных объятиях маму, но баловался ухаживанием и за дочкой. Как-то раз, стоя около единственного подъезда в их доме, Август увидел героя-любовника с щетиной на лице, в кожаной куртке. Тогда — высший шик в городе.

Август был ростом чуть ниже Лары, из-за чего невероятно смущался и комплексовал. (В городе считалось постыдным встречаться с девушкой выше тебя. Почему? — Аллах знает!) Когда он смотрел на Лару, сердце его останавливалось и замирало. Даже ее скулы манили прикоснуться к ним поцелуем. Не говоря уже о губах, — это были самые красиво вырезанные губы, которые Август видел в своей жизни. Он настолько был потрясен и очарован ею, что, даже идя рядом, не приближался к ней ближе чем на треть метра. Лара это понимала и использовала как могла. Она капризничала и вертела их свиданиями как хотела. Из трех просьб о рандеву она соглашалась на одну. Август не спал, Август не мог дождаться заветного свидания. Позже он так и не сможет понять, чем она его приманивала и завораживала. В чем была ее пленительность, от которой он никак не мог освободиться и, главное, не хотел. Она завораживала его: Августу нужно было все время видеть ее фигуру, ее лисье лицо с капризной улыбкой. В ней было что-то колдовское, на грани с цыганским. Словно красивый, порочный омут, манящий броситься в него. И в нем — утонуть. Он мечтал в ней раствориться. Нырнуть в глубину.

Ее дом находился в самом центре города, а за углом на большом экране вечерами для публики показывали бесплатное кино. Отблески с экрана попадали в переулок, где у стены стояли Август и Лара. Он упирался рукой в дом, боясь приблизиться к ней или прикоснуться. Максимум, что она разрешала ему, — это взять ее за руку, когда они прощались. И трепетно пожать пальцы.

Как-то раз мимо проходила Элка Людоедова, взрослая кобыла, мать которой работала с мамой Флана. Элка как всегда шла рядом с каким-то стройным самцом.

— Ты бы табуреточку принес, чтобы удобней целоваться было, — проголосила она в воздух. На весь переулок.

Август был готов провалиться сквозь землю. Лицо его покраснело, он задрожал и задохнулся, не в состоянии взглянуть в сторону Лары. Он готов был броситься вдогонку и убить Элку-суку, но понимал, что этим уже ничего не спасешь. Его польская красавица все слышала. Неожиданно она произнесла:

— Не волнуйся, я могу наклониться.

— Зачем? — не понял Флан.

— Чтобы ты мог меня поцеловать.

Август обомлел, он не мог и мечтать о том, чтобы прикоснуться к ее сочным, спелым, рубиновым губам. А как манила его нижняя губка — безумно!

И она наклонилась к нему сама. Все закружилось в голове у Флана и поплыло. Он успел заметить, как ее глаза прикрылись хвоей, занавесью длинных ресниц, невольно сделал шаг назад, потом приблизился и коснулся ее холодноватых губ поцелуем. И как будто тысячи игл вонзились сразу в его тело. Жар и трепет разбежались по жилам. Он уже знал, что всегда будет хотеть целовать эти божественные с нежным дыханием губы, опять, снова, бесконечно. И подсознательно, где-то в самой глубине укололо, что это вряд ли будет так.

Это была неприступная (по крайней мере для него), гордая красавица, которая, несмотря на то, что была младше, играла с ним, как с котенком. По каким-то своим причинам она, видимо, просто пожалела его: в этот раз подарив Августу первый легкий поцелуй. Когда он наклонился снова, она подставила ему лишь щеку. Он был рад получить и это. И попрощавшись без эмоций, не назначив следующего свидания, Лара спокойно пошла домой.

У нее не было телефона. В городе так никто и не знал, чем занимается ее мать и на что они живут.

Возвращаясь пару вечеров спустя после репетиции домой, Август случайно заметил стоящую у гастронома Лару. Он подошел, пригласил ее прогуляться, и она согласилась.

— У меня в следующую субботу день рождения. Я бы очень хотел, чтобы ты на него пришла.

— А кто у тебя будет? — спросила красавица.

— Только друзья. Родители накроют на стол и уйдут.

— Хорошо, — неожиданно согласилась она.

Август был поражен и счастлив. Он собирался впервые показать ее своему окружению, своему двору, — придворным.

Пришло всего двенадцать человек, самые избранные. Лару оценили все, причем сразу: она была самая красивая. В обтягивающем стройную фигуру платье с достаточно смелым декольте.

Мама целый день готовила его любимые кушанья: оливье, винегрет, печеночный паштет, соления, запеченную индейку, и стол был накрыт великолепно.

На столе, украшенном дорогими хрустальными бокалами, стояли сладкие наливки и бутылки лимонада с золочеными горлышками, — дядя Авель ко дню рождения прислал ему целых два ящика.

Лара села слева от него, а рядом с ней устроился его троюродный брат с забавной фамилией Кролик. Его никто никогда не звал по имени. Кролик учился уже в девятом классе и как самый старший из присутствующих начал разливать наливку в хрустальные бокалы. Все засмущались, многие пробовали спиртное первый раз в жизни, выпили за здоровье именинника.

В домах, где росли мальчики и девочки, алкоголь обычно детям трогать не позволяли. У Флана были модные (особенно мама) и демократичные родители.

Лара выпила первый бокал до дна и согласно опустила ресницы, когда Кролик предложил ей второй. Кузен усердно ухаживал за ней, подливая и подливая… Наливка была очень вкусная, но в ней присутствовали свои градусы. Кролик, однако, не спешил кормить Лару. Чего Август не заметил.

Посредине обеда предложили сделать перерыв. Мишка, будучи до мозга костей гедонистом, не долго думал, как развлечь девушек, большую и прекрасную половину собрания, и предложил сыграть «в бутылочку».

Август никогда не играл в эту игру, но знал о ней понаслышке.

Все сели в круг на блестящем паркете, и Кролик принес пустую бутылку из-под какого-то вина. Смысл игры сводился вот к чему: каждый по очереди крутил бутылку и должен был целовать того, на кого указывало, останавливаясь, горлышко. Целовались только мальчик и девочка, если мальчик попадал на мальчика, то очередь пропускалась. Лара сидела в кругу напротив Августа. Она первая крутанула бутылку и попала на Кролика, которого безразлично поцеловала в щеку. Дошла очередь крутить и до Августа, но как он ни желал, бутылка никак не попадала на объект его желания. Пока Кролик в стоящем шуме, гаме, криках и смехе не придержал ее рукой, направляя на Лару.

— В губы, губы, — закричали юные гости, как патриции, наблюдающие зрелище.

Она, как ни странно, закрыла глаза, наклонилась вперед и подставила Августу губы. К которым он приник со всей силой именинника, пока не закружилась голова.

— До десяти, до десяти! — болели гости.

Он отпустил губы при счете «двенадцать». Она еще удерживала его шею обвивающей рукой. Потом, приходя в себя, Лара удивленно посмотрела ему в глаза. И ее розовый язык коснулся влажности нижней губки.

Выпитая наливка вскоре стала давать о себе знать нетерпеливостью распущенного Бахуса. Минут через десять, устав ждать, каждый, крутанув, сам теперь останавливал бутылку горлышком к объекту желания.

Август уже семь раз целовался с благоволящей к нему все больше и больше Ларой. А время поцелуев становилось все дольше и дольше. Никто уже, впрочем, вслух не считал. Некоторые просто целовались друг с другом — без «бутылочки», указывая пальцем и предлагая:

— Поцелуемся?!

Август, как воспитанный мальчик, придерживался правил. Кролик снова остановил бутылку, чтобы именинник не мучался, и Августу выпало опять целовать Лару.

— До пятидесяти! — заказали зрители, но не стали считать. Доверяя целующимся.

Он целовал губы полячки, касался языком ее языка, и в голове его все кружилось и плыло. А когда он отклонился, она притянула его опять и вскрикнула:

— Считайте до ста!..

И засосала его губы. Август пьянел от ее рта, языка, влажности, аромата шеи, блестящих, взбитых в высокую прическу волос. Такого блаженства от поцелуя он не испытывал никогда. Он отклонился от нее, совсем опьяневший, с пылающей головой. Лара никогда еще не была так нежна с ним и ласкова. И никогда так сильно не манила и не притягивала, как сейчас.

Крики, возгласы, смех сопровождали перекрестное, повальное целование. Но Лару не целовал никто, кроме Августа.

Как невинно, как непорочно, как отдаленно все еще было.

Наконец игра «в бутылочку» закончилась и все сели за стол есть горячее. Кролик с удвоенным усердием наполнял рюмку фаворитки. И Август удивлялся, не понимая, зачем он это делает так часто. Ему еще было невдомек, насколько это действенный прием…

После еще одного бокала Лара сказала, что у нее кружится голова и она хотела бы выйти из-за стола. Но сама она уже встать не смогла. Мишка вызвался помочь ей и исчез вместе с ней почему-то на полчаса. Потом он вернулся, переглянулся с их общим приятелем, и тот тоже исчез. Август не обратил на это внимания, так как праздновали его день рождения, и он должен был находиться за столом. Вскоре приятель вернулся и переглянулся с Кроликом, после чего тот вышел. Его не было уже около часа, когда Август встревожился, что происходит с Ларой и куда делся Кролик. Он быстро вышел в коридор, миновал спальню и дошел до кабинета. Дверь никто не потрудился закрыть, и его взору предстала удивительная картина. Лара лежала навзничь на диване, рука ее была заброшена за голову, а Кролик в это время каким-то маленьким полотенцем вовсю шарил под платьем по ее груди, вдоль и поперек. Лифчик валялся в стороне на диване. Лара слегка стонала.

— Что ты делаешь? — изумленно воскликнул Флан, не поверив своим собственным глазам.

— Привожу ее в чувство и помогаю ей дышать, — как ни в чем не бывало ответил Кролик. — Она совершенно пьяна.

— Что ты искал у нее под платьем? — спросил ошеломленный невероятной картиной Август.

— Она задыхалась, и я помогал ей. На, продолжай, — и он протянул Флану слегка влажное полотенце. От изумления Август взял его и сел на диван рядом с полубесчувственным телом. Кролик тут же исчез. Губы Лары были приоткрыты, и на верхней засохла капелька наливки. Она прерывисто дышала, глаза ее были закрыты. Август никогда в жизни не видел пьяных девушек, поэтому он не догадывался, что с ней происходит.

— Лара, как ты себя чувствуешь? — спросил он осторожно.

В ответ раздался легкий стон. Потом шепот:

— Поцелуй меня, я, кажется, пьяна…

Он наклонился к своей богине и замер, от нее пахло наливкой. Он никогда еще не целовал пьяную девушку, и что-то останавливало, препятствовало, мешало ему. Август поправил ее сбитое на груди платье, одернул задранный на бедрах подол и бесшумно вышел из комнаты. Ему было стыдно и очень неприятно, что она напилась и вела себя, как … перед его друзьями. И все узнали об этом сразу — как только Кролик вернулся за стол.

Позже был вкусный торт и клубничный компот, самый любимый Августа. Веселые гости разошлись со дня рождения часам к десяти. Лару удалось привести в чувство только к одиннадцати вечера.

По центральной, опустевшей улице Август провожал ее домой молча. Сзади шел Кролик, которому было по пути. А возможно, он еще на что-то надеялся, перехватить… Но он не любил неприятностей и осложнений в жизни и на всякий случай шел позади.

Около ее подъезда они остановились. Еще слегка пьяные глаза Лары смотрели на Августа.

— Мне очень понравился твой день рождения. Правда, я должна еще вручить тебе подарок. Приходи завтра, и я сделаю все, что ты захочешь.

Она наклонилась, поцеловала его в щеку и пошла наверх. Август не понял, что она имела в виду.

— Прощай, — сказал он в никуда.

На следующий день история с Ларой Лавицкой разнеслась по всей школе, где учился Флан, и по школе, где училась она. Что ее щупали все, кто хотел, да еще на его дне рождения. Августа ранили эти сплетни. Он отказывался в них верить. К тому же оказалось, что она учится в одной школе с Кроликом.

После балета, часов в девять вечера, он был уже около ее дома. В Лариных окнах свет не горел. Он прождал до десяти вечера, замерзая возле подъезда, прежде чем она появилась… Ее обнимал за плечи актер национального театра Казбек Матиев. Август готов был броситься на рослого актера и вцепиться ему в глотку. Но взгляд Лары пригвоздил его на месте. Холодный, отчужденный, как будто она его никогда не знала и уж тем более не целовала. Странно взглянув, она сказала:

— Я занята.

И исчезла, смеясь, с кавказцем в подъезде.

Август стоял ошеломленный и униженный, глядя вверх. Свет в окнах так почему-то и не зажегся.

Уязвленный, оскорбленный, он возвращался домой, думая, может, они зашли к кому-то на общем этаже.

«Надежды юноши питают», мужчины эти надежды забирают. И разрушают.

Неделю Август ходил и страдал, не зная, как бороться со жгучим желанием увидеть ее. Взглянуть еще раз в красивые глаза, вычерченные брови, соблазняющие губы. Он страдал. Первый раз в жизни он страдал из-за девушки. И дал себе слово, что это последняя, кто так с ним обращается и крутит им, как хочет.

Август не хотел есть, не хотел пить, осунулся. Через неделю раздался неожиданный звонок.

— Куда ты исчез? — вместо приветствия спросил томный голос.

— Не хочу тебе мешать развлекаться с Матиевым.

— Он сожитель моей мамы и пригласил отпраздновать премьеру в его театре.

— С темными окнами в единственной комнате.

Наступила странная тишина. Продлилась минуту, пока она ее не нарушила.

— Я хочу тебя увидеть, мы скоро, может, переедем.

— Поздно, — сказал, раздираемый желанием увидеть, обнять, поцеловать ее, Флан. Мужественный Флан.

— Я не так далеко от тебя, спустись вниз через пять минут. Пожалуйста…

Он не выдержал и спустился, увидев ее в темноте подъезда, в тонком платье с открытой шеей, в расстегнутом пальто. Ее глаза странно мерцали и как будто светились в темноте. Она отступила в угол.

— Иди сюда… — сказала с легкой хрипотцой в голосе.

Он сделал шаг и застыл. От нее так обалденно пахло.

— Целуй меня! Всю, везде, делай, что хочешь! Хочу, чтобы ты помнил, какая я. Сегодня я вся…

Он приник к ее губам, не дожидаясь. Как изголодавшийся, дни не видевший воды, заблудившийся странник.

Она не отвечала на его поцелуи, а только подставляла подряд все выступы и изгибы своего тела, лицо, шею, плечи, царственно поворачивая голову. Он зацеловывал ее нижнюю губку, от которой был без ума, сжимал в объятиях ее тонкую талию. Он исцеловал ее, словно в безумии. Прошел час, прежде чем она, неожиданно попрощавшись, ушла.

Больше Лара никогда ему не звонила, дверь в ее квартиру не открывалась и оставалась глуха. Хотя в окнах горел свет и за дверью явно кто-то был.

(Видимо, смесь Настасьи Филипповны с Грушенькой — в юности — представляла собой гордая, загадочная — уже в этом возрасте — полька.)

Августик страдал, мучался и месяц не мог найти себе места.

Мишка пытался его успокоить:

— О ком ты переживаешь? Опомнись! Весь город говорит, что она «подстилка» Матиева. Вперемежку с проблядью мамочкой. Которая ее же и подкладывает — за подарки и золотые украшения.

Август не реагировал и сидел, бессмысленно уставившись в одну точку

Откуда он знал? Мишка продолжал:

— На твоем дне рождения мы втроем, по очереди, зажимали, целовали и лапали ее, как хотели. Она даже не сказала «не надо»! Она — это порок!..

— Что? — воскликнул, не поверив, Флан.

— Я, Виталик и Кролик. А Кролик просто залез ей в трусы, облапав все там и измяв ей груди.

— Такты, подлец, предал меня!

— Во-первых, я не знал, что ты втюрился в нее, ты мне ни слова не говорил. Во-вторых, при чем здесь я? В какой-то момент мы все трое вместе лапали ее и зажимали, поделив на три части. Она только стонала… от радости.

— Пошел вон! — заорал Флан, вскакивая. Его била лихорадка. Она, его богинюшка, его слабость и страсть, предала… предала сразу с тремя, какая дрянь, какая грязная тварь. Он схватил телефон, но звонить было некому. Некому было ни излить душу, ни пожаловаться.

Он вызвал Леночку и впервые, жестоко, сжимая зубы, разрисовал ее шею засосами, от мочки до мочки. Это были не поцелуи любви, а поцелуи ненависти к другой.

На следующий вечер, после репетиции, Нину-балерину провожать было некому. Он смотрел на ее выпирающие ключицы, большие, навыкате, глаза, подрезанные скулы, — ни в какое сравнение она не шла с грешницей Ларой.

Впрочем, в чем был ее грех? Ева первая вкусила яблоко, да и то по чьей-то высшей задумке.

— Я очень устала, сегодня была трудная репетиция, — вдруг сказала Нина. Она впервые обратилась к нему. — Где ты живешь?

Август до сих пор чувствовал немоту в ладонях из-за поддержек. Он пошел провожать ее, ему все равно было по пути. Проходя мимо дома Лары, он невольно вздрогнул. Оказалось, что балерина живет недалеко от него, около трамвайной линии. И в подъезде они остановились, чтобы отдышаться, пар выплывал у обоих изо рта.

— Спасибо, дальше я сама, — сказала она, переводя дыхание.

— Здесь темно, тебе не страшно?

— Я живу тут восемь лет и хожу всегда одна.

Он не мог оторвать взгляда от ее убогого пальто, ему хотелось сорвать, разорвать на куски и выбросить его. Он не мог поверить, что эта девочка, сияющая и блистающая в пачке каскадами балетных волшебных па, превращается в такое чучело, настоящее пугало, как только надевает это.

Она как будто чего-то ждала.

— Спокойной ночи, — сказал Август, и она стала подниматься, беззвучно ступая по ступеням. У нее была легкая, парящая походка балерины. Он подождал на всякий случай. Услышал, как щелкнула дверь, грубый, похоже, пьяный голос спросил:

— Где болталась? Опять будешь лапшу вешать — балетом занималась…

Дверь захлопнулась, ответа он не услышал. Август про себя порадовался, что родители его принадлежат к интеллигенции и — врачи. Хотя никому этого не показывал. Чем бы он потом ни занимался, он старался быть лучшим. Чтобы они, глядя на его успехи, могли гордиться им так же, как он ими.

Дома мама нежно спросила, как он себя чувствует после репетиции, а папа, объявив его «крон-принцем», пошел смотреть телевизор. Который, как правило, ничего хорошего не показывал.

На следующий вечер Нина попросила проводить ее снова.

В это же время Август сильно увлекся чтением, и особенно — поэзией. Юность всегда связана с сентиментальностью. Он читал все подряд из того, что стояло на книжной полке в кабинете. Ему нравились Лондон, Куприн, Конан Дойл, Жорж Санд. Тогда же он начал собирать библиотеку, заведя знакомство с дамой, заведующей отделом подписных изданий. Она оставляла ему дефицитные книжки. Как оказалось потом, она была пациенткой его отца. И, видимо, не только…

На Августа всегда оказывала большое воздействие печать: изображения, слова, картинки, фотографии. И если это было связано с противоположным полом, они дико возбуждали его, разжигая и воспламеняя буйную фантазию.

Впервые он прочитал слова, связанные с сексом, в нежно-салатном томе Есенина. Сергей Есенин был полузапрещенный поэт. И Август удивлялся и был поражен, что такое разрешили опубликовать. На всю оставшуюся жизнь он запомнил строчки этого поразившего его стихотворения:

Особенно волновало его воображение «изомну, как цвет», что-то гулкое, далекое, тревожно-доступное появилось в голове. И «унесу я пьяную до утра в кусты» — какое таинство, что там произойдет или случится?

Потом он невольно искал во всей поэзии намеки, штрихи, аллюзии, относящиеся или связанные с сексом или эротикой. «Изомну, как цвет…» он представлял, как мяли тело, шею, грудь, бедра. К голове начинала приливать кровь, воображение уносилось куда-то вдаль, его охватывала дрожь. Стихотворение было написано в 1910 году, он не мог поверить, что тогда уже об этом писали. Когда он вырос, ему попался роман, в котором описание женского полового органа, со всеми эпитетами и метафорами, занимало две с половиной страницы. Все течет…

Он поглотил насквозь пятисотстраничный том поэзии, но ничего похожего, никаких упоминаний больше не нашел. А в ушах по-прежнему звучало и представлялось:

Таинственно, непонятно, зовуще, сексуально, — притягивающе, завораживающе.

Теперь после каждой репетиции Август провожал Нину домой, она почему-то просила об этом только его. Ни с кем так старательно не танцевала она на репетициях, как с ним, когда он делал поддержки или заменял полностью заболевшего «главного принца». Роль которого он знал наизусть.

Получилось так, что Флан одновременно был вовлечен в отношения с тремя девочками: Леночкой, Ларой и Ниной. Не пересекаясь в жизни, одна другой никак не мешала, а наоборот: они дополняли друг друга для Августа. Он и в будущем будет поступать так, развивая нападение по всем направлениям. «Привычка свыше нам дана…»

В один из вечеров он нашел строфу, которая ему очень пришлась по душе, и он выписал ее в специальную тетрадь:

В один из поздних, предпоследних, зимних вечеров, от бессонья и фантазий, он открыл том Пушкина и, к своему удивлению, обнаружил:

(Только «гречанку» нужно было заменить на «полячку».)

Ах, как точно все. Как поразительно верно! Неужели в прошлом веке чувствовали так же, как он? Это успокоило его немного, но не до конца. Воспоминания о ней, лежащей на тахте, с задранным платьем, пьяной, без сознания, и чужие руки, шарящие по груди, вспыхнули в голове и рельефно предстали перед глазами.

Это успокаивало.

Август был сентиментален, эмоционален и чувствителен, но инстинктивно скрывал эти черты, стеснялся и прятал от всех, не зная этому названия. В следующие же пару лет он сильно увлекся сентиментализмом и романтизмом. Пока не открыл для себя символистов. И футуристов.

Тут он был не согласен. Он предпочитал целовать, но другие. Лучшее лекарство от любви — другая любовь.

Прошло еще две недели, а Флану даже в голову не пришло обнять или поцеловать Нину. Ему хватало плотских свиданий с Леночкой. Нина возбуждала у него желание, только когда была в черном трико и только когда танцевала. Когда она стояла во второй позиции, как стоят все балерины, перенеся вес на одно бедро и уперев руки в пояс, это его абсолютно не возбуждало. Но как только она взлетала в воздух и была изящна, притягательна, грациозна, тогда он, не отрываясь, со вновь вспыхнувшим желанием наблюдал за ней. Но стоило ей надеть платье, а поверх него пальто, ему уже ничего от нее не хотелось. С другой стороны — она не могла ходить с ним по улицам в балетном трико. Он сравнивал ее бедра и Леночкины, ее ноги и Леночкины, их спины, груди, плечи, талии — и не понимал, зачем ему менять «горячее» шило на «холодное» мыло. Он не был уверен, что у Нины существует вообще страсть к чему-либо, кроме балета.

Когда он держал ее за талию в своих руках, а от нее еще пахло сладким потом «Авроры» и бедра ее касались его выпирающей плоти, тогда он хотел исчезнуть с ней за кулисы и там измять, исцеловать это влажное гибкое тело. Но кончалась репетиция, она шла переодеваться и… от желания не оставалось ни следа. Ни воспоминания.

Как-то раз в центре он встретил Лару Лавицкую, недалеко от ее дома. Она остановилась и зовуще посмотрела на него, ожидая, что он подойдет. Он прошел мимо, глядя ей в глаза, чтобы она не подумала, что он ее не заметил. Ее нельзя было не заметить. Ее губки удивленно сложились. Еще никто не проходил мимо, когда останавливалась Лара.

Поздними вечерами после двух свиданий — с Ниной на балете и с Леночкой в подъезде, Август запоем читал, просыпая утренние уроки. Единственное, что ему нравилось в школьной программе, — это литература. В восьмом классе он уже читал «Идиота». В его тетрадь вписывались и, как с ветки, сыпались новые стихи. Конечно, о любви.

В один из вечеров Август пересилил себя и прикоснулся к ее холодным губам. Она стояла в первой балетной позиции. Он попытался согреть ее холодные губы, но из этого ничего не получилось, она была зажата. Руки ее были опущены вниз. Больше Август не провожал ее никогда. Его странный платонический роман с Ниной был окончен навсегда.

За исключением необычного финала. Премьера была назначена на девятое мая, в шесть часов вечера. Все были в костюмах, Нина — в ослепительной с блестками белой пачке. Но не было Меньшова, танцующего главную роль Принца. Спустя полчаса, как занавес должен был подняться, пришло сообщение, что мать не разрешила ему танцевать премьеру из-за больных почек и трудных поддержек. Все участники стояли на сцене как громом пораженные, слушая гул полного зала. Софич нервно глядела поверх Августа.

— Я не могу отменять премьеру, собрался весь город, газеты, телевидение.

Она внимательно посмотрела в глаза Августа:

— Ты помнишь всю партию, целый акт от начала до конца?

Только в эту секунду Флан понял, что это значило. Год работы, репетиций и труда всей школы ложится на его плечи. Он сглотнул ком в горле и кивнул головой. Нина смотрела на него грустными большими глазами.

— Начинаем, все по местам, — хлопнула в ладоши Софич. — Музыка — приготовились!

К своему ужасу, через минуту Август увидел, как расходятся кулисы. Он едва успел отступить за одну из них.

Они блистали с Ниной так, как будто танцевали первый и последний раз в жизни, как будто от этого зависело, будут они жить или нет. Нина летала по воздуху, едва касаясь сцены, окрыленная. А все трудные поддержки с взбрасыванием ее на плечо выходили у него, как будто она была легче пушинки. За весь балет он ошибся только дважды. Но эти ошибки были тут же затушеваны Нининой виртуозной игрой. После долгих криков восхищения и аплодисментов, едва закрылся занавес, он тут же опустился на сцену. Труппа, как по мановению волшебной палочки, обступила его кругом и стала громко хлопать в ладоши. Громче всех хлопала Нина. Она все понимала. Спустя мгновение она вышла вперед, замерла перед ним и присела в глубоком книксене, склонив, едва не касаясь пуантов, голову. Теперь им обоим оглушительно аплодировали, как будто взорвался фейерверк. Он встал, взял ее за талию, она поняла, приготовилась, и он, вскинув ее высоко вверх, пронес на руках по диагонали через всю сцену. Гром оваций разразился в ответ. Это был финал, и его лучшая поддержка, и ее лучшее па за целый год.

Мама была счастлива, а папа, как всегда критически относившийся к Августу и великолепно знающий балет, сказал:

— Я не знал, что ты танцуешь роль Принца. Теперь ты будешь не просто «крон-принц», а «Спящий красавец». Он подошел и, смеясь, обнял Августа:

— Мой сын — моя слабость.

Они танцевали с Ниной еще восемь представлений и даже получили какие-то грамоты от правительства города.

Картинки, картинки. Кто-то подарил на день рождения Августу необыкновенную открытку. На цветной, яркой фотографии была изображена божественная Брижит Бардо. Она была ослеплительной звездой французского кино. Август видел только один фильм, где она играла, «Бабетта идет на войну», и был потрясен. На цветной открытке она была сфотографирована на яхте, полулежа на палубе в супероткрытом бикини. Купальник был голубой и прикрывал лишь половину груди и самую незначительную часть бедер. О, что это был за вид! На надувном матрасе лежала златоволосая блондинка с яркими карминными губами. У нее были длинные, невероятно пропорциональные, стройные ноги, которые касались одна другой возле коленей и были соблазнительно оголены.

Август представил, что должна чувствовать рука, касающаяся их, и не захотел дальше представлять. Кожа с легким загаром, красивые плечи, ниже которых из лифчика чуть не выскакивали две потрясающие груди, — все это разжигало в нем буйные желания и фантазию. Ее соблазнительная поза, великолепные бедра и выточенные руки звали, дразнили и обещали неземное, не давая оторвать от себя взгляда. У Августа захватывало дыхание и кружилось в голове, когда он рассматривал открытку и думал о том, какое удовольствие и радость эта богиня может дать мужчине.

По вечерам он доставал снимок из потаенного места, зажигал настольную лампу и долго-долго рассматривал полуобнаженную Брижит Бардо, не упуская ни малейшего штриха, ни малейшей детали. Ее изящные пальцы были поднесены к губам, она курила длинную сигарету. Август не мог поверить: женщина с сигаретой — это было неслыханно и немыслимо. Август не встречал курящих женщин, пока не переехал в Москву.

К Леночке вскоре он остыл совершенно и перестал ходить на свидания. Она никак не могла понять, почему. Ему начало все приедаться, все было одно и то же, все повторялось. Она вся была одна и та же.

В тринадцать лет Август решил, что он хочет стать актером и поступать в театральный институт. В городе было три театра: драматический, национальный и ТЮЗ. «Хлеба и зрелищ» — этот девиз старались претворять в каждом городе разворовываемой Империи.

Август пошел в ТЮЗ, так как там требовались юные актеры. Фамилия его была слишком известна в городе, и мальчика сразу приняли. Более того, в нем обнаружили природный дар и сразу дали две главные роли в новых спектаклях. Август с детства любил театр, сцену и все, что происходило на ней. Эта любовь останется в нем навсегда. Хотя мечтал он стать актером кино.

Август учился теперь во вторую смену и сразу после школы шел на репетиции в ТЮЗ. Отец, будучи большим поклонником театра, поощрял это увлечение.

Партнерша Августа Светка всегда помнила, что он прибегает дико голодный, и не забывала, как минимум через раз, приносить ему бутерброды, говоря, что делала для себя, а ей есть не хочется. Как-то раз за кулисами, ожидая окончания чужой сцены, он наткнулся на Светку, сидящую в каком-то царском кресле среди декораций.

— Августик, присядь, мой милый, ты устал, — произнесла она томно. — Я так ждала твоего возвращения с работы.

Она играла, Светка всегда играла. Вся жизнь в ТЮЗе была игрой. Сесть было негде, и она предложила ему сесть к ней на колени. Светка никогда ему внешне не нравилась, поэтому опасаться слухов или стесняться было нечего. Она положила ему руки на бедра. Не прошло и пяти минут, как ее губы оказались около его лица, а его губы обхватили ее губы. Скорее механически или непроизвольно.

— Еще, Август, еще, — шептала она, когда он отодвинулся от нее. Она начала увлеченно целовать его сама.

Он пытался уклониться, но она была настойчива.

«Зачем? — не понимал он, — я это делаю». Как будто боясь остановки и читая гамлетовский вопрос, она шептала:

— Представь, что мы репетируем сцену, представь, что это для спектакля.

Он оторвался от ее губ, но продолжал сидеть у нее на коленях. Она неплохо целовалась, и он даже удивился, где она этому научилась. Похоже, это была немудреная наука, но у Флана поцелуи в губы не совсем получались.

— Августочка, мы не закончили репетировать, — сказала она полушутливым тоном.

В этот момент раздался голос режиссера, Августа вызвали на сцену. Прожектора ослепили глаза после темноты, и он невольно прищурился.

Светка пыталась еще несколько раз остаться с ним наедине, «загнать его в угол», пока не поняла, что он этого не хочет. Чему была несказанно удивлена, так как трое взрослых актеров только и делали, что лезли к ней, чтобы позажимать или при каждом удобном случае пощупать, — она была достаточно сдобная для ее возраста, с большой грудью и сложившимися бедрами. Не говоря уже о заде.

Август давно уже слышал, что все мальчики этим занимаются. Во дворе ходили слухи, что кто-то делал это над журналом с обнаженной фигурой женщины, кто подглядывал за мамой или старшей сестрой в ванной, а кто влезал на холодильник от перевозбуждения и там кончал.

Три слова описывали в толковом словаре это действие: «онанизм», «мастурбация» и «рукоблудие». (И было еще одно слово — «малакия», которого никто не знал.) Все три означали одно и то же — «самоудовлетворение». По какой-то причине — то ли из-за количества грязных слухов, то ли из-за непристойности и порочности действия — Август дал себе слово никогда этим не заниматься. И он честно сдержал его… до начала девятого класса.

В сентябре Август шел в восьмой класс. Желания тела и девичьей плоти становилось все настойчивей, тревожней и невыносимей.

Самая близкая дружба у Августа была с сестрами Златой и Зариной. Вообще дружба с девочками у Августа была гораздо крепче и дольше, чем с мальчиками.

Их квартиры к тому же находились рядом, на одном этаже. Зарина — старшая сестра — училась в десятом классе. Она поражала Августа — худая, стройная, дикая — своей экзотической красотой. Златка была его ровесницей, соратником, конфидентом, заговорщиком и, после отъезда Зарины в столичный университетом, ближайшим другом. А пока — «боевой подругой». Они трепались в день как минимум два раза по телефону и три раза украдкой на лестнице.

Мать сестер, истая мусульманка, категорически запрещала дочкам любое общение с противоположным полом. Даже посредством взгляда. И не разрешала Августу совершенно показываться им на глаза в шортах. По поводу чего дочки дружно хохотали, копируя ее акцент, но делали вид, что слушаются. За ними стояло большое приданое, мать была из рода кавказских князей. Хотя, говорят, никаких кавказских князей не было.

А сестрички были свежи, хороши, необычны, модны, привлекательны, забавны и совсем не похожи на других кавказских девушек.

Впрочем, автор нарисует их восхитительные портреты чуть позже.