Половое воспитание Августа Флана

Глава 6 Томила

Томила сразу приготовила ему чай, угостила вкусными варениками и стала вкрадчиво расспрашивать о его амурных делах. Август ей очень нравился, она была уверена, что он еще маленький и невинный. Не то что ее гулящий муж. Она подозревала, что Золтан гуляет, так как муж возвращался то с помадой на шее, то на воротнике рубашки, которую она потом стирала, то появлялся обессиленный в три часа ночи, говоря, что репетировал с оркестром.

— Ты встречаешься с какой-нибудь девушкой или еще нет?

Август, стесняясь, без подробностей рассказал ей о своем романе.

— Как ее зовут?

— Лаура.

— Красивое имя. Кто ее родители?

Август невестке — первой — открыл страшную тайну, взяв с нее клятву, что она никому не расскажет. Ему необходимо было с кем-то поделиться.

— Ты не боишься? — широко округлились красивые небольшие глаза Томилы.

— Нет.

— Где вы встречаетесь?

— Ночью, у нее дома.

— Ты такой безумный и отважный?

— Она просит, я не могу ей отказать.

— Ты еще и джентльмен. И как далеко вы зашли? Не стесняйся, мне ты можешь рассказать все, я твоя родственница.

— Чуть позже, — сказал Флан, — я хочу помыться.

— Пойдем, я тебе дам полотенце, — сразу согласилась Томила. Дня близких — Мила. — Твой братик любит, когда я мою ему спину. Если хочешь, я помою и тебе.

— Спасибо, я сам, — поблагодарил Август.

Он вышел, закутанный в полотенце по плечи, Август стеснялся своего тела. Он ожидал, что Томила будет спать в спальне на большой кровати. Но оказалось, что там спит уже ее мама, которой надо было в пять утра вставать на работу.

— Мы будем с тобой спать в зале, на новой диван-кровати, — успокоила его Мила. — Надеюсь, ты меня не стесняешься. Полина рассказывала, как вы с ней спали, когда ты был младше.

Август покрылся легкой испариной, так как Мила, многозначительно посмотрев на него, улыбнулась.

— Давай полотенце, я повешу его сушить.

Она взяла из его рук полотенце и вышла. Август переступил со света в абсолютно темную комнату. Через минуту свет везде погас, и он услышал шелест надеваемой ею ночной рубашки

— Я боюсь спать одна, — сказала появляющаяся в темноте родственница. — Сегодня ты будешь защищать меня от всех ночных страхов.

— Не бойся, — сказал он задумчиво.

— Где ты любишь спать?

— У стены.

— Мы можем ложиться, — сказала жена его брата.

Он лег под легкую простыню и почувствовал, как она опустилась рядом. От нее и ее кожи чем-то очень приятно пахло. Совершенно неожиданно, с удивлением, Август почувствовал, что их ноги внизу вдруг коснулись. Он подумал, что она сейчас уберет свою и отодвинется, но складывалось впечатление, что она ничего не почувствовала. Ее нога касалась его. И она слегка ею шевелила. Совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы чувствовалось мягкое воздушное касание одной стопы о другую. Она завела ногу под его ступню и теперь слегка поглаживала свой подъем об его пятку. Так прошло минут пять. Она немного подвинулась, ища удобное положение для сна, но нога продолжала касаться его ступни.

— Я знаю, все Фланы любят спать, забросив ногу через бедро девушке. Не стесняйся, если ты так тоже привык, клади ногу, чтобы тебе было удобно. В конце концов, ты мой рыцарь.

Он заколебался. Она продолжала:

— Повернись ко мне и устраивайся поудобней. И мне не будет так страшно.

Их колени вдруг прикоснулись. Он почувствовал ее горячее тело сквозь тонкую ночную рубашку. Она положила ему руку на бедро и потянула его наверх. Нога Августа оказалась на ее бедре, как в седле, прямо на переходе в талию. У нее была классная, точеная талия. Она прижалась поближе, чтобы его ноге было удобней, и он, совершенно нечаянно, локтем задел ее грудь. Он сразу почувствовал и оценил ее величину и упругость. К своему ужасу он ощутил, что невольно, совершенно не желая и бессознательно, возбуждается, и еще секунда — она почувствует это. Он отодвинул свою попу к стенке. Которую она сразу же прижала рукой, сказав загадочную фразу:

— Это все естественно.

— Что все? — изумился Флан.

Она глубоко вздохнула. Они лежали, прижатые друг к другу. Он был возбужден помимо своей воли.

— Теперь мне не так страшно, — прошептала Томила, и ее дыхание коснулось его губ.

Она опять немножко подвинулась, и Августу уже некуда было отодвигаться назад. Он был прижат. Ее ноги водили по его ступне, как будто пытались согреться.

— Расскажи, чем вы занимаетесь с Лаурой, когда лежите в постели? — Она спрашивала совершенно невинно.

— Целуемся, — сказал Флан.

— Кто тебя научил?

— У меня была знакомая девочка Леночка, с которой я впервые поцеловался.

— Она тоже была невинной, как и ты?

— Да.

— Где же она теперь?

Ее дыхание овевало его лицо. Он почувствовал, как ее бедра подвинулись еще ближе. Вплотную. Дальше было некуда. Одно движение, и он уперся бы… Август лежал, боясь пошевельнуться. Но шевелилась она, ища обоюдно удобное положение для их тел. Августа очень возбуждало прикосновение ее ног к его пяткам. Он и не знал, что в ступнях существует такое количество нервных окончаний. Их губы находились уже в сантиметре друг от друга. Казалось, она чего-то ждала. Но он лежал с женой своего брата, и никаких мыслей, кроме стыда, что он невольно возбужден от ее нечаянных прикосновений, в голове Августа не возникало. Их ступни уже не касались, а слегка терлись друг об друга.

— Я начинаю согреваться, — нежно сказала она. — Спасибо… — и ее дыхание опять коснулось его губ. Грудь давила сильно в его локоть и плечо своей тяжестью. По ее упругости и овалу он чувствовал, какая классическая у нее грудь. Ему казалось, что он даже ощущает сосок, вмятый в его руку. Интересно, что тела их были слиты, но двигались только их ноги. К своему изумлению, Август понял, что ей нравятся эти касания и эти… трения. По их интенсивности и нежности он сообразил, что Томила и не собирается останавливаться. «А как же сон?» — подумал он.

— Я могу повернуться к тебе спиной, — предложила она, — если тебе будет удобней.

Он не возражал, ощущая ее изгибы сквозь рубашку, надеясь, что так их близость разорвется. Она повернулась к нему спиной, но так, что его возбужденный невольно член уперся прямо между ее выточенных, вылитых половинок. Она двинулась чуть влево, чуть вправо, пока он, не онемев, не почувствовал, что зажат ее упругими ядрами. Рукой она нежно придерживала его бедро на своей талии. Как будто ища более удобную позу, она почти нечаянно и не замечая скользила задом по его возбужденному органу. Он замер, не дыша, давая ей устроиться с комфортом, но она и не думала останавливаться, все еще в поисках удобной для сна позы. Ее роскошные половинки ерзали по его стволу, дико накаляя: чуть вверх, чуть вниз, чуть влево и вправо. Влево, вправо… Совсем неприметно. Когда же она остановится, подумал Август, и в этот момент с ужасом почувствовал: первое, что она без трусиков под рубашкой и половинки ее нежной и упругой попы елозят по его члену, второе, что волна (эх, да было поздно), та самая сладкая, сладчайшая волна, ни за что не удержавшись и не уцепившись, уже сорвалась и, сметая яростно и накрывая все на своем пути, помчалась вниз. Вперед. Да как! Его головка бешено задергалась. О, как божественно сладко ее сжала истома, и Тома-мила… Он почувствовал, что в ту же секунду она еще усилила телодвижения, как будто забывшись, и что он, к своему ужасу, весь мокрый. О, Боже… Она перестала двигаться и своей рукой, скользнув с его бедра, коснулась плавок.

— Ты совсем мокрый, пойдем я тебя помою… — как ни в чем не бывало сказала Томила.

Она встала, взяла его за руку, Августу было жутко стыдно, и повела его в темноте за собой.

Прежде чем он успел понять, что происходит, она быстро сняла его плавки и душем стала омывать еще не успокаивавшуюся плоть. Торчащую вертикально. Мо́я и разглядывая, что моет, она даже закусила сладко губу. Август пытался не смотреть вниз. От прикосновения ее рук (а ничьи руки не касались его там) он возбудился еще больше. Не стесняясь, она рассматривала все внизу.

— Какой прелестный аппарат, жалко, что я замужем… — и в ее голосе слышались все сожаления мира.

Она закончила купать Августа и «августика» и предложила:

— Давай я сполосну твои плавки, чтобы завтра они были чистые.

Он кивнул. Она сама вытерла его полотенцем, везде, и подтолкнула из ванны:

— Иди ложись. Я сейчас приду.

Август не представлял, как он будет спать рядом с ней голый. Даже, когда он спал один, он никогда не был полностью обнажен, так как от прикосновения к простыням сразу начинал возбуждаться.

Он лег под махровую тонкую простыню и невольно задрожал. От стыда, конфуза и мокрой оплошности. Она появилась без рубашки, в одних трусиках, но без лифчика. Грудь ее казалась смуглой в темноте и красиво выступала над ребрами. Высокая грудь, два больших шара.

— Я не люблю спать в рубашке и надела ее только из-за тебя. Но в ней жарко. Ты не против, если я буду без нее? Да и теперь… все твои страхи позади. — Последнюю фразу она произнесла очень тихо. Как она глубоко и наивно ошибалась. Или — умышленно.

— Конечно, конечно, — смущенно пробормотал он, стараясь ни о чем не думать.

Она мягко опустилась рядом. Лицом к нему. Ее бедра коснулись его бедер и так и остались.

— Давай немного поговорим, — предложила Томила, — если ты еще не хочешь спать?

Он кивнул в темноту, и она это почувствовала.

— Так до какой стадии вы дошли с Лаурой? Скажи мне.

Он перестал на мгновение стесняться, она так ласково спрашивала.

— Что я и она голые… лежим друг на друге.

— И все? В нее ты еще не входил…

— Нет, нет, — испугался он вопроса.

— И ты всегда перевозбужден, и тебе очень хочется?..

— Да, — прошептал, горя, он.

Томила задумалась. (Она очень хотела помочь ему…)

— Давай я тебе покажу кое-что, чтобы ты был опытным мальчиком и — научил ее. Это все естественно, — повторила она снова свою загадочную фразу. — Сядь рядом с моими бедрами, — попросила она. Август сел. — Я не буду снимать трусиков и показывать все до конца. Главное — начало, дальше ты поймешь сам.

Он замер, не дыша, сидя голый под простыней. Томила нежно начала:

— Лаура должна раздвинуть ноги, вот так. — И она раздвинула свои точеные ноги. — Ты видишь, как?

— Да, — сказал он.

— Ты можешь сам развести их ей рукой. Потом она должна выгнуться, чуть приподняв бедра и уперевшись, чтобы тебе было удобнее входить. — Она выгнулась, показывая наглядно то, о чем говорила, и приподняла бедра. — После этого ты можешь, направляя его рукой — вводить… Ты все понял?

— Не совсем, — честно сказал Август. Он видел все это в первый раз. И многое было непонятно. Почему именно такая поза. Ему казалось, что это должно быть по-другому.

Томила томно вздохнула.

— Ложись, я тебе покажу подробней.

Август опустился рядом с нею.

— Нет, нет, — улыбнулась она в темноте, — ложись на меня. Кто же еще тебя научит, как не сестра… Школ для этого нет.

Он сильно засмущался. Она потянула его за голые плечи — на себя.

— Не бойся, это только урок.

Август нечаянно задел ее приподнятое бедро, он был уже максимально, невероятно возбужден, как будто пять минут назад из него ничего не выплеснулось.

— О, как ты возбужден, — тихим шепотом сказала она. И стала опускать его грудь на свою. Ее руки скользнули по его спине и замерли. Он чуть не вскрикнул от восторга — прикосновения к ее груди. Совершенно забывшись!

— Ты чувствуешь, как свободно тебе внизу, потому что я раздвинула сильно ноги, — продолжала она урок. Он ничего не чувствовал, его била лихорадка. Он впервые лежал на настоящей женщине. Которая все знала и все умела. И ее ничему не нужно было учить!..

— Теперь начинай приближаться ко мне своим оружием. Не бойся, я в трусиках.

Но он был голый! Август замер, как парализованный. Ни о каком «приближении» не могло быть и речи. Она нежно опустила руки на его бедра и сильно потянула торс на себя. К своему ужасу, он почувствовал, как, скользнув вверх, он уперся в ее лобок и замер.

— Ты попал чуть выше, поэтому я тебе и говорила, что его нужно направлять… рукой. — Руки Августа были заняты ее плечами, он старался удержаться на расстоянии и не вдавливаться в нее полностью.

— Попробуй еще раз, не стесняйся!

Он толкнулся и скользнул — теперь вниз, к ее ягодицам, и, испугавшись, тут же вернулся в исходную позицию, на прежнее место.

— Не волнуйся, я тебе помогу, — прошептала она. Нежно коснувшись подушечками пальцев его ствола, она толкнула головку вниз. И в ту же секунду чуть сжала бедра, чтобы дать ей промахнуться или отклониться. В то же мгновение Август почувствовал, как уперся во что-то мягкое и сминающееся.

— Да, — жарко выдохнула она. — Теперь ты попал. Надавливай…

Он надавил, двинулся и ощутил, как тончайший нейлон трусиков стал уходить куда-то вглубь, не удерживая его головку. И как она сама стала погружаться во что-то неземное. И уже погрузилась на сантиметр…

— Ты чувствуешь? — томно спросила учительница Томила. Слегка прерывающимся голосом.

— Да, — выдохнул Флан.

— Мой милый, тебе мешают трусики. А так бы ты вошел, вдвинул до конца. А-а… — она потянула сладострастно губами воздух. — Теперь чуть назад, теперь вперед. О да… О да… Продолжай так же…

Август выполнил послушно несколько медленных, поступательных движений (он боялся дергаться…), чувствуя вминаемую обволакивающую зыбь нейлона.

— О да, — воскликнула она. — Ты точно попадешь. Очень точно! Но теперь остановись. Хватит. Иначе ты опять будешь мокрый. — Она заботливо сжала его бедра и нежно их погладила. Ее руки восхищали Августа своим умением, знанием и легкой цепкостью пальцев. — Полежи просто так на мне. Успокойся!

Ни у кого не возникло вопроса, почему он должен лежать на ней, чтобы успокоиться. Она потянула ученика наверх так, что головка попала ей в пупочную впадину, прижала его к своей груди и обняла.

Август лежал, не дыша. Боясь только, что сейчас вспенится безумная волна, взлетит, и все взорвется у нее на животе.

— Ты хочешь, чтобы я сняла трусики и показала тебе до конца? — прошептала ласково и заботливо Томила.

— Нет, — сильно вздрогнул он от одной мысли, что она — жена его брата… Правда, двоюродного…

— Как хочешь, — она слегка двигалась под ним и ее лобок оказался между его бедер. — Я тоже не стальная и молодая — такие уроки возбуждают…

Август частично успокоился, что с ним все нормально и не он один возбуждается… Он хотел медленно сползти и опуститься рядом. Она удержала его за плечи.

— Полежи еще чуть-чуть, ты такой горячий и так приятно согреваешь меня.

Он сдвинулся чуть вниз, чтобы облегчить ее грудь, и ненароком уперся в ее выступающий, пружинящий лобок. Она потихоньку начала двигаться под ним, вжимаясь в его член.

— Вы так с ней делаете? — прерывистым голосом спросила она. — Покажи…

— Да, — выдохнул, не соображая, Флан.

— А вот так?.. — и она стала водить, раздвигая и сдвигая бедра, зажимая и отпуская его член. — Тебе приятно? Ты так пробовал?

— Очень…

— Научи ее, пусть она так же тебе делает. Ты должен получать большое удовольствие. А вот так, — и она, раскрыв душу, показывала Августу разные движения, трения, вжимания и вращения. Он был абсолютно и совершенно поражен количеству всевозможных тело- и членодвижений.

— Как приятно тебя учить, — ласково промолвила Томила. — Завтра я тебе покажу еще разные интересные штучки. Ложись, тебе надо отдохнуть к школе. — Он опустился рядом. Она забросила его ногу на себя и крепко прижала Августа к голой груди, вытянувшись вдоль всего его тела.

— Какая у тебя нежная кожа, — пробормотала она, засыпая, — как у девочки. Ты лапочка, Август.

Со смешанными чувствами приближался Август на следующий вечер к дядиному дому.

На этот раз Томила сразу легла без ночной рубашки и, как он успел заметить в свете уличного фонаря, в маленьких тончайших гипюровых трусиках, которые едва удерживались на ее бедрах. Бедра были налитые. (Сладострастный писатель сказал бы: «едва не падали с ее половинок», но я не из их числа.)

Через секунду, как он лег, Август почувствовал ее практически голое бедро рядом и опять невольно мгновенно возбудился.

— Тебе нужно снять плавки, если ты хочешь, чтобы я показала тебе что-нибудь еще, — как бы между прочим и ласково сказала Томила.

Август лежал, боясь пошевелиться. Он совсем не представлял, что можно показать еще. Она взялась пальцами за плавки, и они медленно поползли вниз. Нечаянно она задела его возбужденное начало, и он сильно вздрогнул. Томила мило помогла ему высвободить ноги из плена плавок и отложила их в сторону. Ее грудь была свободна, ничем не стеснена, и при каждом движении — вверх, вниз — она задевала его грудью, проводя по телу сосками. Создавалось впечатление, что грудь ей мешает. Он был совсем обнажен, и воздух возбужденно гулял у него в паху, овевая.

— Ляг на меня, — попросила тихо Томила.

Он послушно выполнил ее просьбу.

— Теперь соскользни чуть-чуть вниз. — И она коснулась его плеч, погладив. Он соскользнул, и она сдвинула бедра. Он упирался плотью во внутреннюю сторону… Она сжала их сильнее.

— Ты чувствуешь, куда он упирается?

— Да, чувствую.

— Тебе так нравится?

— Да.

— Это очень приятно, — прошептала Томила, — когда он тыкается между ног, вокруг да около. Не забудь…

Она продолжала сжимать его плоть, то ослабляя, то сдвигая бедра сильнее. Его головка дрожала, когда зажималась ее кожей. Неожиданно она развела ноги и начала опускать его за плечи вниз.

— Теперь положи его мне под колено, там выемка…

Он, послушно скользнув по икре, уперся ей под колено. Там было мягко, нежно и уютно. Едва головка уткнулась в мягкий тупик, она сразу подогнула ногу, зажав дрожащий от возбуждения меч в ловушку.

— А так тебе нравится? — забота сквозила в ее голосе.

Он не мог ответить, ощущая напряжение и истому одновременно.

— Если ты будешь двигаться, а я сжимать и разжимать свою подколенную чашечку, то можно дойти…

Он полуслушал, пытаясь сдержаться.

— Иди сюда, малыш, — она потянула его рывком наверх. — Это на всякий случай, я просто хочу, чтобы ты все знал… Теперь я тебе покажу две самые сладкие вещи, доставляющие очень и очень большое удовольствие.

Август был голый, дрожащий невольно от колоссального возбуждения и совершенно не знающий, как ему благодарить свою учительницу. Самую бесподобную в жизни.

Томила прижала его грудь к своей, лобок к его члену и дала ему успокоиться. Если можно такие объятия назвать успокаивающими. Или — успокоиться в такой позе.

— Тебе нужно потянуться наверх и положить его вот сюда, — она показала рукой на выемку между ее шарообразных грудей. Но поняла, что он не увидел. Тогда она взяла его за виски и прижала носом между грудей, так, что Августа губы впервые коснулись ее ароматной кожи. Ох, как это возбудило его! Невероятно!! И задержала его лицо, прижимая к груди.

— Запомни, женщине всегда приятно, когда лицом прижимаются к ее груди, и — что бы ни делали с ее грудью. Теперь поднимись наверх.

Он поднялся и ткнулся торчащей плотью в ее грудь. И не попал. Она сильно вздрогнула. Он торчал слишком высоко, чтобы попасть к ней в ложбину, головка тыкалась в сосок. Так он торчал. Август смутился.

— Я тебе всегда помогу, только не смущайся, — нежно сказала она. — Это все естественно.

Ласково и бережно она обхватила пальцами шейку головки и потянула книзу и чуть вверх. Вторую ночь подряд женская, настоящая рука касалась его члена. И как!.. От возбуждения и перевозбуждения клинок чуть не оторвался от чресел. Он дернулся резко и с ее помощью попал прямо в ложбину. Она мгновенно сжала груди с боков ладонями, и Август почувствовал его зажатым в нежном тесном тоннеле, в каком еще никогда не бывал. И что такое блаженство существует в мире — он и не думал.

Теперь весь его ствол был сжат щеками-ядрами ее груди, только кончик головки, нацеленный на подбородок, вырывался — торчал наружу, овеваемый воздухом.

— Тебе нравится так? — полушепотом спросила она.

— Очень, очень, — не выдержал он.

— А ты знаешь, что дальше делать?

— Нет, — признался Август.

— Начинай медленно двигаться вверх, потом вниз. А я буду помогать тебе, сжимая и разжимая груди. Только не бойся ничего, чтобы потом ни случилось… Обещаешь?

— Обещаю.

Он не представлял, что такое страшное он может почувствовать и почему этого нужно бояться. Он сделал первое движение — вверх. Она сжала груди сильней и не дала ему вырваться наружу. Вниз — она ослабила зажим, зная, что он вернется наверх, когда… После первых трех движений он почувствовал невероятное, неземное, неведомое блаженство. Он давил вниз и вверх все сильней, и она поощряла его сжиманием груди. Он вдавливался в нее и рвался опять наверх, и Томила снова поддерживала его, вовремя искусно сжимая груди. О как дико, нечеловечески возбуждало его это трение. Он бился, как в сладостной долине, и только самый конец его головки получал редкую возможность ощутить глоток воздуха, едва не утыкаясь ей в подбородок. Так сильны были его рывки, уже похожие на таран, набирающий безумную скорость.

— Еще, еще, — поощряла она нежно, — все правильно. Только не останавливайся!

Он двигался теперь большими рывками, скользя в унисон с ее восхитительной, сводящей его с ума грудью и полностью вжимаясь между ее полнолуниями. И единственное, что вспоминал он и о чем думал: как ему остановиться? Потому что очень боялся, что еще рывок, еще скачок — и страшная, сладкая, разрывающаяся волна вырвется из своего ущелья и накроет всё и вся. И учительницу и ученика!

— Еще, еще, — подливала она масла в огонь, — сильней, сильней… Я сожму их покрепче!

Она сжимала, он рвался, все трепетало. Она вся двигалась под ним, бедра ее играли, зажав его колено. Он готов был своим членом пропороть, распороть ее груди и их воздушный тупик и только удивлялся, как ей не больно! Нужно остановиться!! Но где найти такую силу, чтобы прервать сладчайшее. Окончательно забывшись, он обезумел на ее груди. А грудь все жала, мяла, пленяла, сдавливала и не отпускала, пытаясь совершенно слиться с ним, подлечь… но не обуздать, а дико зажать, поглотив внутрь себя.

Он все еще надеялся удержаться на волоске, так как это был уже не урок, а действие, и она явно не учила, а сама получала удовольствие, двигаясь ритмично всем телом, каждой его частью, что-то шепча и прерывисто дыша.

Вдруг все взорвалось… И волна уже шла, шла, и он не мог вырваться из сладкого плена ее груди, да и ни за что не хотел, ствол ощущал неведомую болезненную истому и напряжение, головка начала дико дергаться, словно безумная. И в этом диком последнем сжимании, объятии грудей и его рывке он почувствовал, как из него бешеными толчками стала вырываться лава, которую уже он не мог сдержать. Никакими усилиями. Да и не пытался.

Она накрыла его дергающуюся головку ладонью. И нежно-нежно погладила. В этом поглаживании было какое-то сожаление… И глубоко, глубоко вздохнула. Вся ее грудь была совершенно мокрой. Она взяла край простыни и стала аккуратно, осторожно и заботливо вытирать его, потом свою грудь и возбужденные учением-трением соски.

Они оба перевели дыхание. Она продолжала вытирать его и, делая эти поступательные, отирательные движения непреднамеренно, вдруг ощутила… Август не поверил, но он был возбужден опять. Так же сильно, как первый раз. Томиле понравился его юношеский темперамент. Он стеснялся, находясь в ее руках. Она отпустила его на свободу. И легла.

— И последнее, что я покажу тебе сегодня ночью… Что, наверно, в детстве вы делали друг другу… Это такая ласка. Только не удивляйся: я возьму твою прелесть в ротик и поцелую, а потом отпущу.

Она наклонилась быстро и, прежде чем Август успел что-либо понять или сообразить, стремительно и нежно взяла полностью его головку в свой рот. Втянула и сделала несколько движений. Он чуть не взревел от восторга различных чувств. Вовремя вспомнив, что это урок, и она — учительница.

Август был еще не обрезан и головка была самой чувствительной, нежной и возбуждаемой частью тела. Она неохотно выпустила ее на воздух.

— Я не могу, к сожалению, двигаться дальше, а то ты опять… станешь мокрым. Это сильно возбуждает. — Она подумала. — Это будет считаться неправильно, если я продолжу, и нехорошо. Так как здесь тебе учиться нечему… Ты должен получать удовольствие. Но я хочу, чтобы ты научил этому ее.

— Спасибо, — вымолвил Август.

Она улыбнулась в темноте.

— Но я еще раз покажу тебе, как она должна двигаться головой. А ты научи ее — только до конца! — как это делать. Чтобы тебе было всегда приятно.

Она мягко взяла его член в руки и потянула головку к своим губам. Нежно обхватила ее ртом и стала делать мягко-властные заглатывающие движения. Август чуть не взорвался от редкого удовольствия, и единственное, что каким-то чудом удержало взрыв, это то, что он находился у нее во рту.

Август резко вырвался из ее языкового плена и, как маленький, прижался к ее обнаженной груди, дрожа от желания и возбуждения.

— Я знаю, малыш, я знаю, тебе и ему очень хочется. Но нам нельзя… Давай еще раз повторим уроки — снизу.

Она легла навзничь, раздвинула достаточно ноги и опустила его бедра на свои. Потом быстро направила его головку, и он воткнулся в сладчайшее маленькое пространство, перекрытое у входа тонкой пленкой гипюра.

Она обхватила его ушко губами и зашептала:

— Войди, только чуть-чуть, не бойся, ты же учишься!.. Это можно.

И неожиданно она вдавила его бедра в себя. Август не ожидал такого хода. Он дернулся и с ужасающим восторгом ощутил, что его головка, о, Боже, вошла внутрь, что-то сдвинув, вдавив и смяв. Там…

Он был уже в ней как минимум на два сантиметра и ствол его продолжал сладкое погружение. Неизведанная сладчайшая истома сковала его пах, бедра, тело и парализовала. Он боялся пошевельнуться. Чтобы не проткнуть сосуд! Из чужого хрусталя.

— О, входи, войди, — молила она. — Это естественно. Не бойся, сладкий, я твоя родственница.

Он попытался рвануться, в ужасе от происходящего, назад, но она цепко пленила его половинки и настойчиво нежно потянула на себя. Он невольно погрузился еще глубже и впервые почувствовал, как она затрепетала, вздыхая полной грудью, упирающейся в его грудь, и сильно задрожала всем телом с ног до головы. Это была божественная дрожь. От нее одной, даже не шевелясь и не двигаясь, он мог взорваться и разорваться на тысячи частей. Он испуганно дернул свой клинок назад, она дала ему практически выйти и снова пленила его бедра и что было силы втолкнула их назад. Он вошел — на две трети члена!

— О да, о да… — застонала она и резко, вращательно двинула бедрами, на которых он лежал. Его орудие откатилось полностью назад от неожиданного непривычного движения, и в следующую же секунду ее сладчайшее отверстие насело на него — практически до упора, захватив до конца в себя. Когда ее бедра опустились вниз, взрыв удержался чудом на самом кончике острия…

— Ну же, малыш, мы оба сейчас взорвемся. Все можно, рванись… и научись, — призывала она страстным голосом с легкой хрипотцой.

Он рванулся, только в обратную сторону. Он не мог преступить родственных рубежей. И как ни сжимала она призывно его бедра, толкая, дальше входить он не осмелился. Это и так было глубоко и сверх всех его ожиданий.

Он выскользнул из плена смятого, влажного гипюра, из сладчайшей расщелины, и только сейчас сообразил, что был в ней голой, неприкрытой головкой, она успела сдвинуть трусики вбок… И едва почувствовав ускользающего нижнего «августа», Томила зажала бедрами его головку и закрутила ими так — о, она была мастерица! — что через мгновение он исторгнулся между ее бедер весь, до конца, — до упора. До изнанки. Чуть не умерев от неожиданного счастья.

И в этот момент он услышал крик:

— Да! Да!! Да!!!..

После чего невольно, неосознанно он забился в судороге на всем ее теле, на глубоко дышащей груди. Она дрожала еще сильней. И пока он не излился весь, она не отпускала его пульсирующий меч из своих ножен. Все еще двигающихся бедер, на которых чудом удерживались ее тончайшие, мельчайшие трусики.

— Ты запомнишь этот урок и ничего не забудешь? — нежно спросила Томила.

— На всю жизнь!.. — благодарно выдохнул Август, долго сдерживаемый вдох в ее губы.

Наутро Август, стесняясь, отводил глаза, а Томила, прощаясь, прошептала ему на ухо:

— Теперь ты знаешь немножко больше о том, чем вы можете заниматься.

— Спасибо, — сказал вежливый мальчик Август Флан и впервые с благодарностью поцеловал ее в висок. Она сильно прижала юную голову к себе. Только позже Август поймет, на какой подвиг пошла ради него Томила и что ей это стоило — преподать ему урок любви.

Но оставалось еще пять ночей. О эти ночи, у меня не хватит слов описать с моим небогатым воображением, и небольшим сексуальным опытом. Не говоря уже о скудном словарном запасе — для подобных дел.

Томила была лучшей из всех его наставниц. Томила учила без роздыху, не останавливаясь, каждую из пяти ночей. Оказывается, все части тела были созданы для ласк и возбуждения. Его можно было ласкать ногами, пальцами, икрами, коленями, бедрами, всей кожей, грудью, сосками, ложбинкой между шеей и подбородком, подмышками, глазами, ресницами, волосами, двумя половинками, лоном, губами, языком, нёбом, — и многим, многим другим. Всеми анатомическими частями.

Август только теперь и лишь чуть-чуть начинал догадываться о необъятных просторах любви и вариативности тела. Очень хорошо поняв, какой источник знаний он обрел. И какую лишь малую часть из него отпил, из-за своего подсознательного страха и инстинктивного желания сберечь юную невинность для более важного, особого случая. И не представлял, где он найдет такой источник еще. И незаметно грустил об этом.

Отпуская его через неделю домой, Томила прижала голову Августа с непослушными вихрами к себе и прошептала:

— Когда вы всё попробуете, приходи, я покажу и научу тебя еще. И всегда дам совет, помни!

Он помнил. Томила стала единственной наперсницей его первых соблазнений и совращений девственных, волооких красавиц.

Возвращение в объятия Лауры было как пройденный урок. И понадобилась пара бессонных ночей, чтобы он адаптировался к их трениям лобок об лобок. Лаура тонко почувствовала, что что-то изменилось в движениях Августа, они стали уверенней и… другими, но, будучи тактичной девушкой, ничего не спросила.

Совсем незаметно для себя Август втянулся и стал привыкать, что днем к нему приходила «слушать музыку» девственная Мадина, а ночью он крался на свидание с девственной Лаурой. Он понимал, что Лаура самый верный и достойный кандидат, чтобы стать первой женщиной в его жизни. Но волновался о ее невинности и берег оную, как мог. Зная, что уже через пол года ее могут выдать замуж. Хотела она этого или нет, все решали родители. Обычаи и обряды. Лаура же любила его до безумия, первый раз в жизни и, возможно, последний. Нам всегда кажется, что наша первая любовь — последняя.

Он был весь ее, родной, нежный, ласковый, маленький, но с… Скажем мягко: она ценила его размер. Лаура научилась новым неведомым ласкам у Августа, и теперь этот размер упирался и вдавливался в нее по всему телу. Однажды она нечаянно раздвинула ноги, и он почувствовал, как погружается между ее бедер, а его плоть упирается в нежную кожу, совсем рядом со входом. И она сразу сжала ловушку-бедра. Август двигался, зажатый в капкане, несильными движениями, и они оба получали большое удовольствие. Она стонала, а он зацеловывал ее шею.

— Почему ты такой застенчивый, — шептала она, — я же люблю тебя. Ты можешь делать все, что ты хочешь…

Он помнил только одно, что она должна выйти замуж девушкой. Иначе ее жизнь будет угроблена.

Днем на диване он все пытался пробраться к лобку Мадины. Она была без кофты и без лифчика, ее красивая грудь слепила ему глаза, юбку она давала поднять, но снять трусики он никак не мог. Она шептала, закатывая глаза:

— Не целуй меня везде, я могу потерять сознание.

Но она не теряла. Потом у Августа будет девочка, которая от его поцелуев действительно будет терять сознание. О, это будет особая история, история ее «девственной вечной плевы». Которая потом изумляла всех гинекологов, включая и его брата Максимилиана. Который учился на врача в Питере, — папа хотел, чтобы сыновья пошли по его стопам. И в зрелом возрасте, в 25 лет (!), Август сожалел, что не уступил настояниям мудрого папы.

Он гладил бедро Мадины, забросив ногу на ее колени, и все чаще рукой, переходя от бедра к бедру, ласкал ее лобок, ощущая его выпуклость и влажность. Она стонала, извивалась, прерывисто дышала, но как только он обнимал ее лобок ладонью и сжимал, начинала изворачиваться и крутиться.

Тогда он решил предпринять другую тактику. Дав ей успокоиться, он повел ладонью по ее голым ногам. Она успокоилась, не сопротивлялась, думая, что сейчас он перейдет на бедра и сожмет ее зад. Он довел ладонь до арки и тут же сжал внутреннюю часть ног. У него были сильные пальцы, указательным он одновременно отодвинул ее слабые трусики и коснулся влажного входа. Мадина ничего не понимала до тех пор, пока он не продвинул стержень вглубь, на два сантиметра. Она даже не представляла, что такое может быть. Она взвыла от боли и страха, что он что-то ей повредил, — ее девственная плева была расположена близко от входа, — и стала панически выталкивать его руку и бешено вертеть бедрами.

Ему это надоело. Август вскочил и сказал, чтобы она убиралась и не морочила ему больше голову.

— Хватит прикидываться «целкой»! — разозленно выругался он.

— Но я действительно девушка. И мне было очень больно. Первый раз кто-то коснулся меня внутри… Не обижайся, пожалуйста. Что ты такое сделал? Ты там ничего не повредил?

— Все повредил, проколол, уходи и не звони мне больше.

Она залилась слезами. Но на следующий день уже позволила его руке забраться в трусики, измять лобок, спуститься к впадине и двумя пальцами ощупать все у входа. Он впервые трогал женское сокровище. Это был разрез, по бокам которого находилось два мягких лоскутка плоти, как будто губки. Он щупал их осторожно, словно боясь повредить, и она издала слабый стон. Август стал раздвигать их двумя сложенными пальцами, как ножницами, она вскрикнула от боли. Он читал, что вход внутрь преграждается девственной плевой. И при надрывании или ломании девственной плевы часто идет кровь. И девушка перестает быть девочкой, она становится женщиной. Правда, было непонятно: чтобы она стала женщиной, в нее должен был войти орган или пальцами тоже считалось?..

Он убрал два пальца и успокоился на том, что ладонью сильно сжал ее лобок вместе с губками. От чего, взвыв, она заизвивалась с новой силой. (Прости, читатель, люблю этот глагол.)

Так дальше продолжаться не могло. И Мадина, которая была для Августа скорее «спортом» и экспериментом, не более того, в понедельник в парке взяла и поделилась своими любовными страданиями и страхами не с кем иным, как со своей ближайшей подругой — Лаурой. Правда, рассказав ей только про грудь, но — не ниже пояса.

Как гласит история, обе рыдали взахлеб и успокаивали друг друга. Мадина была удивлена, что Лаура так сильно и проникновенно ей сочувствует и сопереживает. Август, правда, надеялся, что Лаура, в отличие от подруги, своей тайной с ней не поделилась.

Во вторник как ни в чем не бывало в легких шортах он ждал Лауру к десяти часам. Она опять пропускала школу. Но никому бы из наставников и в голову не пришло проверять дочку правителя и звонить к ним домой.

Она быстро вошла и, не взглянув на него, не поцеловав в щеку, прошла в зал. И села в кресло, она была в красивом платье, на сантиметр выше колен. Впрочем, ему всегда нравились ее платья и ее колени. Он целовал их ночами — колени и под коленями, чем очень возбуждал ее. А в конечном счете все сводится к возбуждению.

Глаза ее метали молнии: таких глаз он у нее никогда не видел.

— Как ты мог?!

— Что «мог»? — не понял Флан.

— Как же ты мог, предатель?! — воскликнула она.

— Что мог? — повторил он наивно. Слегка уже наигранно.

— Делать с Мадиной это! Что делаешь со мной?

Сотни мыслей пронеслись в его голове, как стрелы. Она вперила в него взгляд и, поджав губы, ждала.

— Во-первых, я не делал с ней то же самое, что с тобой.

Она не хотела снимать трусики, подумал он про себя.

— А во-вторых?

— Во-вторых, она приходила послушать музыку, и мы несколько раз поцеловались шутя.

— Шутя?! Ты целовал ей грудь, соски, оставил засосы на шее — это все шутя?!

— Она все выдумала. У нее богатая фантазия.

— Она сказала, что у вас роман! Какого у нее никогда в жизни не было.

— Возможно, у нее, но не у меня. Возможно, она встречается с кем-нибудь другим и не хочет тебе открыть его имя.

— И у тебя хватает наглости выдвигать о ней такие теории?!

— Я лишь констатирую факт. Может, она с твоим братом встречается, кто знает…

Лаура впервые нервно рассмеялась.

— Они терпеть друг друга не могут!

— От ненависти до любви — один шаг.

— Ты прекрасный сказочник. Только рассказывай свои сказки кому-нибудь другому…

Она решительно встала, Август тут же подскочил и обвил ее талию руками.

— Как ты мог, как ты мог, — глаза Лауры наполнились слезами, — все предать, разрушить, уничтожить…

Он стал осушать ее глаза поцелуями. Она не давала долго ему губы. Он целовал вздрагивающие щеки, шею, уши, одно из самых чувствительных мест у Лауры.

Ее руки не двигались, упав вниз, а тело было словно безжизненное.

— Какой же ты предатель, как я могла тебе поверить, — шептала она.

Он зацеловывал ее лицо, как тогда — на юге, зная, что просить прощения бесполезно, он его не вымолит. И неожиданно под его губами она стала сдаваться. Он стал покрывать ее лицо поцелуями с удвоенной силой, пока она не подставила ему губы. Это было одно из самых сладких и жарких свиданий.

Но перед тем как согласиться пойти с ним в спальню, она поставила условие:

— Если ты хочешь, чтобы наши тела еще коснулись друг друга, пообещай мне больше с ней не встречаться. Никогда. И запрети ей звонить сюда.

Он с легкостью пообещал. Они истерзали тела ласками, и до оскомины, до боли натерли лобки. Вжимаясь, вдавливаясь, втираясь.

Август не знал, что ревность так же сильно, как и любовь, разжигает и распаляет страсть. (Он не знал, что ревность — великий катализатор любви.) Она пылала в его руках, стонала и зацеловывала Августа. Ревность только раскаляет сучья в ярком костре любви.

На прощанье она наклонилась поцеловать его щеку и прошептала в ухо:

— Только попробуй предать меня еще раз, изменник!..

И ушла. Ему хотелось спросить ее, что же тогда будет. Но он решил, что она милая девочка и не стоит ее мучить. Ей еще предстояло прокатиться с ним на «американских горках» — в будущем.

На следующий день позвонила Мадина и спросила, когда она может опять прийти, чтобы послушать музыку. Судя по всему, она стала большой любительницей… Музыки.

— Только тогда, когда будешь готова слушать ее абсолютно голой, — отрезал Август и повесил трубку.

Он ожидал, что она обидится и больше никогда не позвонит. Но как часто бывает, когда дело касается прекрасного пола, — ошибся.

Лаура не спала всю ночь в раздумьях. Она понимала: чтобы сохранить свою первую великую любовь она должна сделать следующий шаг переступить черту. И обратно, вспять, возврата быть не может. Они толклись у входа всю зиму, и она подсознательно чувствовала, что ему должно быть больно постоянно жить в перевозбужденном состоянии. И не находить выхода. Когда выход был рядом, снизу. Ментально и физически она давно была готова, еще до зимы, оставалось только заставить свое тело напрячься и совершить прыжок. Прыжок в будущее, который сохранит и привяжет к ней Августа. Так как она будет первая у него, а это не забывается.

Так рассуждала Лаура бессонной долгой ночью, касаясь рукой своего живота, груди, холмика, но ничего подобного не ощущала и не испытывала, как когда ее касались и сжимали руки Августа. Лишний раз понимая и убеждаясь, что он ее избранный, любимый, желанный. Единственный.

Как-то неожиданно пришла весна, распустились почки на деревьях, и воздух стал удивительно ласковым. В апреле по двору разнеслась страшная, невероятная весть — умерла Леночка. Она сгорела за три дня от двусторонней пневмонии легких. Весь город собрался на ее похороны. Август, несмотря на простуду и запреты родителей, пошел и еле доплелся до кладбища. Назад всех везли на автобусах, а он все не мог забыть Леночкино лицо, не-покойное, лежащее в гробу.

Ночью он думал о ее груди, плечах, лобке и о том, сколько всего могло быть в ее жизни: чувств, страстей, эмоций. А теперь все тлен и тесный гроб. Три дня он не выходил никуда из дома и никому не звонил, поражаясь, что его так задела ее смерть.

Чтобы внести разнообразие в похожие один на другой дни, сверстники Августа придумали новую, нельзя сказать, что умную, но сексуальную игру. Идя по темной улице навстречу какой-нибудь девушке, нужно было схватить ее за грудь и «зажать». Чем больше была грудь и круп у дамы, тем лучше. А потом пойти дальше как ни в чем не бывало.

Обычно трое-четверо приятелей собирались и шли по аллейке в дальний конец в ожидании и надежде появления одинокой девушки. Тот, чья была очередь, шел навстречу и, якобы уступая ей дорогу, прямо на ходу хватал ее за грудь и достаточно сильно сжимал. Это называлось во дворе — «зажимать». Реакции девушек и женщин были разные: от криков, потрясений до ругательств и ударов сумкой по спине. Часто, чтобы отвлечь «жертву», два мальчика шли ей навстречу и, расступаясь, хватали ее за груди с двух сторон и стискивали на короткий миг. «Зажатая» дама не знала, на кого ей кидаться, так как все было резко и неожиданно, и, потрясенная, шла дальше. Часто вслед за первой парой ей навстречу шла вторая… Она уже ничего не ожидала, когда все повторялось снова. «Дуплетом в грудь».

Выбирались девушки и женщины для игры по величине груди, красота лица в данном случае не имела никакого значения. Единственное пожелание — чтобы «жертва» не была в очках, этих почему-то обходили стороной. Чем больше была грудь, тем больше была победа. После подобных прогулок «охотники» собирались вместе и, сидя во дворе, обменивались впечатлениями. Размерами груди, твердостью, мягкостью и прочими атрибутами. Те, что понахальней, типа Мишки, хватали одной рукой за грудь, другой — резко за лобок. И отскакивали, так как нужно было освободить руки для защиты, если объект желания решит напасть. Были и такие, одна даже дала Мишке пощечину со всего размаха, на которую он ответил двумя.

Август, после долгих настаиваний и упреков «коллег» в бездействии, попробовал поиграть пару вечеров, это было возбуждающе и тревожно. Темнота, неизвестность, мгновение, чтобы определить, стоит грудь, чтобы ее схватить, как сжать — больно или не сильно. Пока на третий вечер, решившись на приключение и уже двинув рукой к выбранной встречной «жертве», шалун не увидел лицо папиной медсестры. Август похолодел от испуга: отец бы убил его за такие вещи.

— Август! — воскликнула она от неожиданности. — Что ты здесь делаешь? Неужели ты тоже занимаешься таким скотством?!

— Я просто гуляю, — ответил Август и, поправив волосы уже поднятой рукой, прошел мимо, не притормаживая.

Сзади шли его приятели, которые облапали ее с двух сторон. У нее была вызывающая грудь. Следом послышались удары сумкой и крики. Он никак не мог предупредить приятелей, не выдав себя. Медсестра была женщина темпераментная, с высоким «станком».

Больше он не ходил на аллейку и этим, конечно, не занимался. Хотя чужие, незнакомые, различные груди притягивали и интересовали. И даже зрительно возбуждали, как что-то запретное, неизведанное, недоступное. Но спорная радость взяться за грудь женщины, которая потом узнает его и разнесет по всему городу, чем занимается сын доктора, была велика. Игра, вернее, грудь, еще точнее — грудная игра, не стоила свеч.

С приездом отца ночные свидания прекратились и единственная возможность встречаться была днем, когда Лаура пропускала школу.

В это утро Лаура была в белых чулках, которые Августу безумно нравились и возбуждали. Он любил белый цвет. Они сразу легли в спальне и, сняв последнее прикрытие — трусики, начали целоваться. Он целовал ее грудь и соски по окружности. Она потянула его на себя, и они стали вдавливаться друг в друга, возбуждаясь все больше. Неожиданно она прошептала:

— Я хочу стать твоею. Давай сделаем это.

Его чуть не свела судорога страха, когда он осознал, что она просила.

— Тебе нельзя.

— Я хочу, я люблю тебя. Мне все безразличны…

Она раздвинула ноги так, как не раздвигала их никогда прежде, и буквально вцепилась в его плечи. Неожиданно он оказался перед самым входом в ее ожидающую глубину. Она чуть подняла бедра и прошептала:

— Делай все что хочешь. Забудь про меня. — И то, как это было сказано, и то, какое выражение появилось у нее на лице, подтвердили Флану: момент настал. Лаура призывно потянула его плечи вверх, а вместе с ними и торс. Он почувствовал, как головка его коснулась мягких губ, смяла их и вошла на половину во влажную, зовущую долину, закрытую со всех сторон и открытую только для него. Лаура напряглась, вжалась грудью в его грудь и замерла. Головка дико задрожала, и Август затрепетал. Он сжал ее хрупкие плечи, дернулся и сильно надавил.

— А-а-х… — дикий крик был ему ответом. И он сразу ощутил прохладный воздух, овевающий головку, она инстинктивно вытолкнула ее бедрами.

— Прости, мой любимый, прости, мой хороший, просто очень больно.

Она опять выгнула бедра. Его меч торчал в воздухе наготове. Едва коснувшись ее губок, он тут же сделал бурящий рывок. Она завизжала от боли, едва не сбросив Августа с себя.

— О, какая боль… Прости меня. Августик, тебе неприятно? Я все стерплю… еще раз. Пожалуйста.

Она развела ноги пошире, обхватила его спину и уткнулась лицом в шею. Он стал приближаться колющим оружием к ее ножнам. Она дала головке коснуться ее губок, как в поцелуе. Промахнувшись, он толкнулся между ягодиц, ей понравилось это, она дала скользнуть ему опять наверх, пока его конец не достиг ее входа. Лаура набрала как можно больше воздуха в легкие и закусила губу. У Августа от перенапряжения и неожиданных препятствий, о которых он не знал, кровь прилила и пульсировала в голове и в бедрах. Он сделал плавное ввинчивающее движение и почувствовал, как его член вошел почти наполовину. И что-то стало эластично пружинить. Дальше он не мог войти, она изогнулась неправдоподобно. Он успел сделать еще несколько движений взад-вперед, как она с дикой силой и криком, похожим на вой, сбросила его с себя. Август и понятия не имел, что это так больно и, главное, так сложно. С Томилой все было легко и приятно…

Лаура зацеловывала его лицо, прося прощения.

— Это нечеловеческая, неземная боль. Прости меня, что я оттолкнула тебя, любимый. Как будто раскаленный клинок вставляют туда, забивая его огненным молотом. Да так, что отдает в висках…

Август лежал рядом с нею, его возбуждение не улеглось. Она стала нежно и виновато целовать его, как будто зализывая на нем раны. Лаура медленно опустилась к низу живота, целуя волоски. И вдруг неожиданно лизнула ему головку и впервые коснулась его члена губами. Трогательно сказав:

— Бедный мой мальчик.

И было непонятно, к кому это относится: к нижнему мальчику или к мальчику вообще. И потом, более искушенные одалиски часто разделяли его на двоих. Она еще долго и нежно, осмелев, ласкала его член руками. Сильно сжимая ладонью.

Они не заметили, как пробило три часа дня. Ей нужно было уходить.

Август так и не понял, стал он мужчиной или нет. И когда считается, что стал?..

— Ты ее не сломал… до конца, — сделала вывод Томила. — Ты должен дать ей два-три дня отдыха, чтобы все зажило, а потом вонзиться до конца и сделать несколько сильных зигзагообразных толчков. И как бы она ни кричала и ни сбрасывала тебя, освобождаясь, не давай ей вытолкнуть его наружу. Второй раз она войти в себя сразу не даст. Так как боль бьет в мозг и все заслоняет. Даже кончики волос как будто бьет током.

— Когда же ей будет приятно?

— Через два-три раза. Подожди, ты должен будешь еще научить ее, как испытывать оргазм.

— Как?! Разве это не автоматически?

— У девочек нет. Я сообщу тебе в следующий раз, когда ты закончишь ее ломать. Окончательно.

И Томила с восхищением посмотрела на своего ученика.

— Без победы домой не возвращайся. Ты уже победил меня…

Август покраснел и хотел поцеловать ее в щеку, но получилось в неожиданно прижатое к его губам ушко.

Через два дня они с Лаурой лежали голые в постели.

— Августичек, я согласна на что угодно, только не испытывать эту боль опять. Давай найдем другой способ, чтобы ты получал удовольствие. Ведь есть же… минет, мне рассказывали сестры, они делают это мужьям.

Возбуждение Августа упиралось прямо в ее холм с нежными волосками.

— Не бойся, я только прикоснусь внизу и не буду вставлять внутрь.

— Хорошо, — глубоко задышала она. — Только не больно…

Август рукой подвел головку к ее половым губам и поводил по ним. Она подалась навстречу и непроизвольно выгнулась, разведя ноги чуть шире. Он стал осторожно и мягко скользить головкой вглубь и вошел уже до шейки, как она дернулась и вскрикнула:

— Ты обещал мне, ты мне обещал!..

— Да, да, — задыхаясь, проговорил он, чувствуя, как его возбуждение приливает безумно внизу, и если она не даст ему ничего сделать, то…

И в этот момент он сделал резкое, прокалывающее, вспарывающее движение, всадив рукоятку меча до конца. И распял ее бедра своим пахом, не давая ей сдвинуть ноги.

Дикий вопль и вой слились в ее горле воедино. Она рванулась из-под него, и Август почувствовал, как, срываясь с его члена, она невольно, последним судорожным движением, обласкала его головку, сорвав чеку, и волна ринулась, поднялась и ударила в голову и в пах. Толчками все стало изливаться из него на простыню. Лаура хотела погладить Августа внизу и извиниться. И вдруг почувствовав, что все мокрое (он расплескался весь, до конца), отдернула руку.

— Что это, Августик?!

— Не знаю, — ответил он и отвернулся.

— Умоляю, не обижайся, я не хотела тебя обидеть. — Она коснулась его рукой внизу и наклонилась. — Так это и есть сперма?..

— Ее величество, продолжатель рода человеческого.

— Она вся белая и почти прозрачная. Я ее совсем другой представляла. — Она наклонилась и поцеловала его в губы. — Ты хочешь, я тебя туда поцелую…

— Нет, конечно, — он вскочил и пошел мыться в ванну.

Лаура голая последовала за ним. Он невольно засмотрелся на ее тело. Обнаженная натура всегда манила и не отпускала его взгляд.

— Даже при всей моей любви к тебе я не могу терпеть эту боль, она нечеловеческая.

— Значит, будем лежать рядом и ничего не делать…

— Нет, нет. Я хочу быть твоей, я твоя и буду только твоей.

Лишь спустя неделю, как будто невзначай и сбивчиво, Лаура рассказала, что дома, после их свидания, она обнаружила несколько капелек крови и пару маленьких белесоватых кусочков, похожих на пленку.

— Ты ее надорвал, но не сломал! — сказала увлеченная учительница. — Третий раз — будет решающим. Крепость дрогнула, и бастион готов к сдаче или взятию. Сожми ее плечи, вцепись в них и хотя бы минуту не давай ей соскочить, делая разрывающие, резкие движения. И не думай ни о чем, ей это будет так же приятно, как и тебе, — поучала внимательно слушавшего Августа Томила. — А когда почувствуешь, что приближается конец и сейчас все выплеснется, выскользни из нее и сильно прижмись к ее животу, чтобы она не забеременела. Потом я тебя научу, как ей предохраняться и спринцеваться.

— А что это такое?

— Я тебе все расскажу, не волнуйся. Но сначала — доделай свою… работу. Ты уже почти стал мужчиной. Еще чуть-чуть… — И она поцеловала его ласково в нос.

Флана теперь редко видели во дворе. Большую половину дня он проводил с Лаурой, потом ходил в ненавистную школу. А вечером приходил в себя, и отец заставлял его учить уроки. А если к этому добавить секцию по волейболу, футбол во дворе по выходным, когда Лаура не могла приходить, то расписание его жизни получалось довольно утрамбованным.

В девять утра раздался отрывистый звонок, и он впустил ее, пахнущую свежестью утра. Приближался май, и она была уже в легком платье с красивым платком на шее.

— Здравствуй, Августочка, — сказала она и поцеловала его в нос. Она всегда была очень ласкова к нему, нежна и внимательна.

— Я тебе принесла еженедельник, о котором ты давно мечтал.

Писчебумажные изделия были большой слабостью Августа и большим дефицитом в городе.

— Спасибо огромное, — сказал он и поцеловал ее в щеку. — Откуда такое чудо?

— Отец привез с конференции.

Август давно хотел начать вести дневник, еще и не представляя, что в будущем, намного позже, его так сильно заинтересует эпистолярный жанр.

— Твои предки не могут вернуться раньше? — с улыбкой спросила Лаура.

— Могут. В этом мире все может произойти.

— Но ты уверен, что они не придут, да? — подмигнула Лаура.

Августу очень нравилось наблюдать, как она раздевается. В этом было что-то загадочное, томительное и притягательное. Приковывающее. Она очень красиво это делала. Лаура была первая девушка, которая раздевалась при нем догола. И оставалась только в тонких французских трусиках.

Он обожал наблюдать, как она, стоя у окна рядом с трюмо с тройным зеркалом, медленно, задумчиво раздевалась, зная, что он наблюдает, что ему нравится. Сначала она снимала водолазку, оставаясь в снежном лифчике. Вынимала заколку и давала полную свободу пышным блестящим волосам, чтобы они могли обнять ее плечи. Потом расстегивала замок на боку юбки и, дав ей упасть на пол, переступала через нее. Иногда Лаура приходила в колготках, это еще была великая редкость, и в городе, может, три-четыре дамы владели подобной драгоценностью. Но сегодня она была в белых чулках, пристегнутых четырьмя застежками, по две сзади и спереди, к женскому поясу кремового цвета, надетого поверх трусиков. Белые чулки безумно возбуждали Флана, больше чем какие-либо другие. Она не спеша, чувствуя его взгляд и по очереди поднимая ноги, расстегивала серебристые застежки-резинки и грациозно снимала пояс. У нее была худая красивая фигура. Абсолютно прямые ноги и вызывающая желание коснуться привлекательная грудь. На ней оставались только трусики и лифчик. Она предоставляла возбужденному Августу право самому снимать с нее трусики, что также возбуждало и ее. Подняв юбку с пола, она аккуратно складывала свои вещи на пуфик, стоящий перед трюмо. С лифчиком она разбиралась сама. Потом, как будто нежданно-негаданно, замечала взгляд стоящего в двери Августа.

— Ты подглядывал? — наигранно удивлялась она. — Как хорошо!

И быстро скользила под отброшенное покрывало. Август обожал, когда ее теплая душистая грудь попадала ему в рот, и он начинал засасывать ее. Около получаса он целовал, мял, сосал и ласкал ее груди. Они у нее были очень чувствительные, и ей безумно нравились его поцелуи. Без пятен на нежной шелковой коже не обходилось ни одно свидание. И ее груди постоянно покрывались новыми засосами, когда прежние еще не успевали пройти. Ее соски мгновенно возбуждались и увеличивались при первом же прикосновении его языка. Потом он целовал шею, ключицы, плечи и очень любил целовать ее подмышки… Они его сильно возбуждали. Потом она шептала, нежно и страстно, чтоб он снял с нее трусики. В ответ она снимала с него… и начиналось трение лобками.

О, эти трения! И дикое возбуждение. Которое уже ничем невозможно было сдержать, удержать или остановить. Он начинал давить на ее лобковую косточку, скрытую маленьким перелеском нежных волос, срединой своего органа, потом скользить и — уже оба голые — они двигались в одном ритме, доставляя друг другу неземное, сказочное удовольствие.

— Ты хочешь, я тебя поцелую… то есть его?

Август смутился и ничего не ответил. Он скользнул между ее нежных ног, и теперь член был охвачен и зажат внутренней частью бедер. После нескольких движений он раздвинул ее ноги шире, надавив на них торсом. И по овевающему, возбуждающему своей прохладой воздуху почувствовал, что его раскаленный ствол находится прямо напротив ее срамных губок. (Хотя слово «наружных» звучит лучше, чем «срамных». Впрочем, почему они срамные — непонятно. Срам — их показывать?..) Он коснулся их головкой, и они затрепетали. Она вся сжалась, как будто перед ударом или броском. Судорожно схватилась за его плечи нежными тонкими пальцами и напряглась. Она очень хорошо понимала, что ему хочется, ей хотелось того же, — и чтобы Августу было хорошо. Чтобы стало наконец приятно и он получил удовольствие. Но боль, эту дикую боль, когда казалось, что вгоняют тройной шомпол или раскаленный жезл, — она не могла перенести, не могла справиться со своими нервными окончаниями. На то они и были нервные.

Он начал осторожно внедряться, как бур в скважину, пройдя входное отверстие и ее мягкие, нежные губки-врата. Дальше был — рай! Но в него нужно было попасть. Вдруг она сжала инстинктивно бедра и выгнулась, напрягшись неимоверно.

— Расслабься, — прошептал Август, — мне нужно только несколько движений — и я войду в глубину.

— Хорошо, — прошептала Лаура и ослабила зажим.

И в эту секунду он вогнал свой жезл в глубину. Она взревела, рванулась, дернулась, но — уже глубоко сидела на копье. Август успел почувствовать сладкую, божественную, дурманящую глубину ее нутра. Он еще сделал рывок, второй, как к его пере накаленным бедрам уже понеслась дикая, горячая, обжигающая волна. Которая одновременно совпала с ее криком, рывком бедер, желанием освободить свои раздвинутые ножны от всаживающего в них меч раскаленного всадника.

Август исторгся между ее ног и забился как в экстазе. Она лежала, невероятно сжав ноги, и по щекам ее катились слезы.

— Любимый мой, любимый… прости, это такая дикая, страшная боль. Я не могу ее переносить.

Он опустил ей голову на грудь, так что ее сосок попал ему в ушную раковину, и подумал: стал я мужчиной или нет?

Она, лаская, перебирала его волосы и целовала нежно макушку.

— Не огорчайся, мы еще попробуем… Мы доделаем все до конца… не сегодня. Я буду только твоя, я так хочу этого…

Август пошел ополоснуться, вернулся и лег рядом. Она сразу же начала целовать его шею, соски, как бы вымаливая прощение, медленно опускаясь вниз. Она обцеловывала его небольшое углубление в середине живота и, почувствовав губами, что коснулась волосков его паха, замерла.

Спустя мгновение ее губы осторожно стали целовать лобок Августа с не очень густыми волосками на нем. Это было приятное чувство, сплошное удовольствие ощущать, как ее носик и рот касаются его нижней плоти, и словно слепые… Он в мгновение возбудился. И вдруг почувствовал, как что-то влажное отрывисто скользит по его члену. Она уже робко касалась языком его головки. Водила им по наичувствительной шейке и по продолжению ее — стволу. Она то замирала, то касалась влажностью его возбуждения и водила вверх и вниз по твердому, упругому одушевленному предмету.

Флан трепетал, он не представлял, что этот процесс так дико, сладко и невероятно безумно возбуждает. Вдруг она замерла, и неожиданно он почувствовал ее влажные губы и поцелуй на своей головке. Это действо она повторила три раза. Потом, словно удивляясь, ее губы раскрылись и впустили, как будто случайно, его головку внутрь. До самой шейки. И потянули медленно в себя, засасывая. Август чуть не взвился от удовольствия и восторга. Она втянула головку еще несколько раз, чуть глубже, чуть сильней, прежде чем выпустила ее на воздух.

Август весь трепетал и дрожал, воздух овевал пульсирующую головку, казалось, еще чуть-чуть — и она оторвется от своего ствола. Он рывком перевернул Лауру на спину и с озверением вонзился между ее мягких бедер, в сантиметре от губок влагалища. Ему потребовалось сделать всего два-три скачка, как ее плоть сладостно ощутила горячую жидкость, толчками выплескивающуюся на берега удовольствия. Август взвыл от восторга. Он впервые издавал такие звуки, и Луаре было приятно, что это она, ее тело и телодвижения довели мальчика до такого состояния. Подсознательно она чувствовала, что они двигаются в правильном направлении. К берегам своей сути…

— Спасибо, — тихо прошептал он. Чувствуя, что такое для девушки переступить через то, через что переступила ради него она.

— Я тебя люблю, — сказала Лаура, — а когда любишь — все чисто, правильно и прекрасно.

(Уже потом у Нойберта в «Книге о супружестве» Август прочитал: «Я бы в спальне над супружеской кроватью повесил плакат: «Все, что здесь делается — правильно и прекрасно!» Это была единственная книга в стране Августа, где хоть что-то, хоть как-то говорилось о половых отношениях. Правда, супругов…)

Лаура нежно поглаживала руками его живот, от ее кожи пахло чем-то очень вкусным. Он взглянул на настольные часы, еще оставалось время.

— Августик, я хочу тебе сообщить грустную новость…

— Какую? — он еще находился под впечатлением происшедшего.

— В конце августа, твоего любимого месяца, я уезжаю учиться в Питер.

— Когда ты узнала?

— Вчера. Правительство получило одно место на целую республику, и отец забронировал его для меня.

— А какой институт?

— В медицинский, я буду учиться на санитарно-гигиеническом факультете. Потом я, правда, переведусь.

— Куда?

— В Москву. Ты же сказал, что будешь поступать в театральный.

— Если папа разрешит.

— Ты должен добиться своего во что бы то ни стало! Я не смогу жить без тебя, твоего тела.

Он целовал ее в губы. Что делал очень редко.

— Когда тебе нужно сдавать экзамены?

— В июле. Но ты же знаешь, это стопроцентное поступление, когда место специально забронировано. Я одна — на одно место. Даже если я захочу провалить, чтобы остаться с тобой… то не смогу.

Он поцеловал ее в шею. Она была горячая и душистая.

— Ты будешь приезжать?

— С удовольствием, у меня живет там двоюродный брат и учится родной.

— Я не знала, что у тебя есть родной брат.

— По отцу. Мама в отпуске была.

Лаура улыбнулась.

— Мне очень нравится твое чувство юмора. Но у нас, к сожалению, никогда не хватает времени, чтобы просто поговорить. Мы все время в кровати…

— Давай не будем целоваться, а будем говорить.

— Что ты! Ты с ума сошел! Ни за что! Просто мы должны успевать делать и то и другое.

И она стала, вместо слов, зацеловывать его лицо.

— Я хочу, чтобы ты пришел сегодня ночью. Чтобы у нас была вся ночь и ты никуда не спешил.

Он пообещал ей прийти. Хотя риск был колоссальный не только со стороны ее родственников, но теперь и со стороны отца. Отец бы прибил его, если б узнал, что он ходит ночью на свидания, да еще в такой дом.

Если б его поймали ее родственники, его расстреляли б на месте. Но кто думает об этом, когда рядом с ним лежит юная прижимающаяся Лаура и нежно ласкает губами и языком лицо. И одна мысль: кто рядом с ним лежит… из какого рода и что бы сказал весь город, если б узнал о их связи, — возбуждала Августа в два, если не в четыре раза сильней.

Лаура стала неохотно одеваться. Август наблюдал за ней, и ей было приятно. Она натянула по очереди белые чулочки, чем возбудила его опять. Надела пояс, пристегнула застежки. Вошла в юбку и потянула ее на бедра, скользнула в водолазку, отвернула горловину и стала заниматься волосами. Расчесывая их, Лаура выглядела, как всегда, очаровательно.

— А, да, я тебе принесла американскую резинку, которую ты любишь.

— Спасибо, — сказал он.

Она всегда приходила в водолазках, на всякий случай: если он вдруг забудется и что-то останется на шее. Она обожала, когда он забывался.

Август проверил двор через окно кухни и, получив нежный поцелуй очень мягких губ, бесшумно выпустил Лауру из дома. После чего опять быстро побежал к окну, чтобы проверить, что она безопасно пересекла двор. Впрочем, в это время она не могла ни на кого наткнуться. Но это по теории, на практике могло случиться всякое.

В двенадцать ночи Август бесшумно вошел в ее дом. Его поступок напоминал хождение по тонкой проволоке — натянутой над пропастью.