Понаехали!

Глава 41 В которой повествуется о сути проклятий

Норвуд, сын Асвуда, чувствовал себя… уязвимым.

Пожалуй.

И чувство это, изрядно позабытое за годы скитаний, теперь не отпускало. Оно возникло в тот момент, когда до него донесся растерянный зов младшего, окрепло на туманных тропах и окончательно обжилось уже после, на ладье. И теперь вот мешало.

Норвуд ходил кругами.

Он пытался стряхнуть с себя тонкие нити этой вот… уязвимости, твердя раз за разом, что ничего-то не случилось.

Не случится.

Не…

— Маешься? — поинтересовалась женщина с рыбьим хвостом в руке. Рыба была вяленою, хвост — изрядно обмусоленным, а женщина доводилась хозяину тещей.

И глядела этак, снисходительно.

Норвуд хотел было рыкнуть, что не её-то дело, но вдруг остановился.

— Маюсь, — признался он. — Неспокойно.

— Из-за внучки моей переживаешь?

Она склонила голову на бок и поглядела так, что… стыдно стало и за свои метания, и за мысли недобрые.

— Дитя. Вернется. Но моя дочь рада не будет. Она уже перебирает женихов.

Губа сама собой задралась, а из глотки донеслось сдавленное рычание.

— Играется, — отмахнулась Аграфена Марьяновна, нисколько рычания не убоявшаяся. Немалый опыт её утверждал, что бояться надобно тихих.

А не этих вот… взъерошенных.

— Скоро у ней иных забот достанет. А зять мой, как погляжу, тебя принял… и хорошо… только он еще не знает, что оставаться тут ты не намерен. Потом. Как все сложится.

— Не знаю, — честно сказал Норвуд.

Сперва-то он и вправду оставаться намерен не был. Да и зачем? Еще там, дома, он принял решение, что отыщет суженую, посадит на корабль и увезет, благо, был у него и дом, не хуже баронского, и золото, и меха драгоценные, и… многое было.

А вот не смог.

Хотел, но…

— Не знаешь, это хорошо, пожалуй… ей еще рано из-под родительского крыла, пусть и поздоровела, но мало ли. У вас края студеные, недобрые, — она прикрыла глаза, и видно было, как бегают они под тонкой кожицей век, будто и вправду видит эта женщина что-то, Норвуду неведомое.

А может, и видит.

Края… не сказать, чтобы суровые. Да, здешние зимы мягче, а земля богаче, но и свой дом Норвуд любил, что сизое море, которое благоволило к смелым, а трусов проглатывало. И не трусов тоже, но то судьба. Скалы любил. И сизые дерева. Весну с запахам хвои да живицы. Скорое лето. И зиму тоже.

Огонь в камине.

Отблески на окованных золотом щитах. Песни… песен давно уж не звучало за столом Проклятого дома. Как и детских голосов. И вовсе голосов, ибо…

— Все сложится, — движение глаз остановилось. — Не спеши, волк… и на дочку мою не гляди, она поймет, просто… не отгуляла свое, не выдурилась. Что до маеты твоей, то… стало быть, не все там ладно.

И рыбий хвост в рот сунула.

— Там — это во дворце?

— Выходит, что так, — спокойно ответила Аграфена Марьяновна, рыбьего хвоста изо рта не выпуская. — Ладора вам дала благословение. Слушай его. И себя тоже.

И ушла, неспешно, уже широко, по-утиному расставляя ноги, пусть бы в пышных складках летника и не виден был живот.

Норвуд же остался.

Озадаченный.

И выходит, что это вот чувство, неправильное, раздражающее, не просто так? А если так, то почему эта женщина не выказала беспокойство? Речь ведь идет о её внучке и…

— Много будешь думать, голова треснет, — проворчал Бьорни, выбираясь из тени, в которой и пристроился дремать. Правда, с тенью он слился, почти растворился в ней. — Кого из наших кликать?

— Да… пока никого, — Норвуд потер шею, окончательно успокоившись. — Хотя… пошли кого на рынок… или в город. Пусть погуляют, послушают…

Он почесал шею.

— Марун пусть сходит, только… не человеком.

— День же ж…

— Ничего, перетерпит. Пусть вон, в канаве изваляется, сам тощий, дохлый, сойдет за кобеля бродячего…

Бьорни усмехнулся, но говорить ничего не стал.

Кивнул лишь.

— А ты…

— Поглядим, — говоря по правде, Норвуд пока и сам не знал, что будет делать.

Ко дворцу он отправился налегке, стараясь держаться в тени. И проклятый дар отзывался, как никогда легко. Оттого и люди, кои встречались по дороге, если и глядели на чужака, то рассеянно, разом забывая, кого видели. Он выбрался из восточных ворот, поставленных больше для порядку, ибо город давным-давно разросся, выплеснулся по-за пределы стен. И уже там Норвуд свернул на набережную.

Пахло от озера водой и рыбой, деревом мокрым да и всем тем, чем обыкновенно пахнет на пристани. Здешние, малые, служили рыбакам. И по озерной глади суетливо сновали лодки и лодчонки, порой сотворенные вовсе наспех, по мнению Норвуда не годные, чтобы доверить им жизнь человеческую. Но местные люди полагали иначе.

Впрочем, берег и рыбаки были Норвуду мало интересны.

Он с легкостью отыскал нужную тропку, которая повела наверх. Она легла заячьей петлей, минув и дома, и домишки, нырнув в низкий березняк, что карабкался по склону. Тропа сделалась уже. Она вихляла меж камней, а тех становилось все больше.

И крутизны склон прибавлял.

В какой-то момент Нордвуд остановился.

Огляделся.

И со вздохом расстегнул пояс. Место меж трех огромных камней, слепленных чьею-то силой, показалось удачным, чтобы оставить здесь одежду. Камни стояли на самом краю обрыва, и человек обыкновенный вряд ли рискнул бы приблизиться к берегу. Здесь он высоко поднимался над водой, уходя отвесно. И само-то озеро казалось далеким, темным.

— Ну… не одному Маруну кобелем быть, — проворчал Норвуд, чувствуя себя на редкость глупо. Он отряхнулся и позволил боли выплеснуться. Принял её, позволил искорежить тело и, упав на четыре лапы, отдышался.

Вновь показалось, что смена обличья прошла легче, чем в прошлый раз.

Не прошло и минуты, как по тропе затрусил огромный зверь той неопределенной масти, которая случается, когда черную шерсть покрывает пыль. Впрочем, и масть, и обличье зверя как-то вот хитро не бросались в глаза. А после зверь и вовсе исчез, растворившись в тумане.

Ежи мерил шагами комнату, что сделалась мала.

Неспокойно.

И чувство не отпускало. Напротив, с каждою минутой тревога росла. И… не вернется. Не к нему. Кто он таков? Уже не маг, еще не ведьмак, если честным быть. И станет ли им… а если станет?

Книга открыта, ждет, зазывает белизной страниц, манит заглянуть туда, куда людям соваться не след. Обещает все-то выдать, все-то рассказать…

— Боишься? — поинтересовался Евдоким Афанасьевич, который устроился в темном углу и оттуда уже наблюдал за метаниями Ежи.

— Боюсь, — признался Ежи.

— Чего?

— Сам не знаю… точнее, знаю… кто я? И кто она? Она княгиня Волкова…

— Право еще не признали.

— Признают. Куда денутся. Радожский не отступит. И… он ей и вправду подходит лучше.

— С чего ты взял?

— Он роду хорошего. Князь. И царев ближник. Человек доверенный…

— Думаешь, это имеет значение?

— А разве нет? — Ежи остановился над книгой, ничуть не удивившись тому, что ныне на страницах не осталось и следа от старых записей. Он не сомневался, что книга их сохранит, как хранила-то все, однако вот…

— Жить-то она не с родом будет, и не с доверием государственным, — усмехнулся Евдоким Афанасьевич. — А с человеком, у которого другая на уме. И на сердце.

Он замолчал.

И Ежи тоже молчал, не зная, что ответить, ибо ответа не было.

— Тогда… как? Он ведь действительно умрет. Там, в тумане, я проклятье немного выпил, но оно вернулось. Оно питается от собственных сил его. И если не остановить, то осталось Радожскому немного. Может, год, а может, и того меньше.

— Думай.

Ежи думал.

Он… пытался. И коснулся книги, но та на прикосновение не отозвалась, лишь потянулась, требуя силы. Или… крови? Еще одно запретное чужое знание, без которого жилось бы легче. Но Ежи решительно взял клинок и прочертил полосу на ладони. Кровь потекла. Медленно. Он, завороженный, смотрел, как одна за другой собираются капли, как летят они, касаются белоснежных страниц и уходят в них.

Сквозь них.

И книга принимает этот… дар?

…следует помнить, — голос раздается где-то рядом, Ежи с трудом удерживается, чтобы не обернуться. Теперь он ощущает присутствие постороннего. — Что в проклятиях важно уметь видеть за словами суть. Слова — это дополнительная формирующая сила, поэтому подбирать их следует крайне аккуратно. Однако первичен именно ментальный посыл, который и вплетается в структуру. Тебе понятно?

— Не совсем, — и этот голос тоже знаком. Более того, Ежи кажется, что говорит именно он. — Как узнать, в чем именно этот самый… посыл?

— Никак, — тот, кто говорит, усмехается. — Можно предположить, ибо на самом деле в классической школе стараются добиться полного соответствия, поэтому в большинстве случаев хватит и знания о словесной структуре проклятья. Но вот в случае, когда береться за дело человек, не имеющий образования, не знающий подобных тонкостей, тогда-то возможны разночтения.

— И… часто такое случается?

— Не слишком. Однако стоит помнить, что именно подобные исключения и доставляют наибольшие неприятности. В году три тысяче семьсот двадцать третьем от обретения силы в Круг поступило сообщение о том, что некая деревня Большие Закутки исчезла.

— Куда?

— Вот, чтобы это выяснить, и был направлен полномочный представитель круга, ведьмак третьего ранга…

…интересно, а Ежи какого ранга будет?

…и смысл в этих вот рангах, если больше нет ни Круга, знать бы еще, когда существовал тот, ни вовсе ведьмаков, кроме самого Ежи.

— И… что было?

— Было… был лужок. И поля остались. И еще хутор один, что на отшибе стоял. А вот деревеньки Большие Закутки и вправду не было. Ни домов, ни овинов с сараями, ни людей, ни даже иной живности. Разве что собака уцелела и то, полагаю, потому как ушла за пределы охвата.

Недолгое молчание заставило сердце Ежи екнуть. А ну как книга замолчит? Но нет, раздался вздох.

— Я почуял эхо силы, что позволило сказать, что исчезновение это не имело за собой естественных причин.

— А могло?

— В году три тысяче двадцать третьем подобным же образом исчез городок Вышнятичи, стоявший в устье реки Вышнятки. Однако там остались нетронутыми строения, равно как и мелкий скот. Морочницы постарались. Завелись в местном болоте, а городской глава, вместо того, чтобы ведьмака вызвать, решил жертву приносить. Сперва скотом, потом людьми. В общем, раскормили их изрядно, и когда туманный день выдался, вот городок и накрыло. Никто-то не уцелел… но это больше о глупости человеческой, чем о проклятьях. Так вот, возвращаясь к Закуткам, следует сказать, что деревня была не маленькой, три дюжины дворов, и храм наличествовал. Жили богато. Болот рядом не наблюдалась, а единственная речушка была слишком мелкою, чтобы дать поселиться хоть сколь бы то значимой нечисти.

Слушать было… интересно.

Пожалуй.

О морочницах Ежи читал, кажется. В сборнике народных мифов. И о том, что жертвою откупались, тоже там было. И… и надо будет поискать этот сборник. Так, для общего просвещения.

— Я же почуял именно силу. Дикую. Неструктурированную. Но меж тем выброс был таким, что эхо его держалось и спустя три месяца.

— Три?

— А что ты хотел? Пока хватились. Пока свое следствие учинили. Пока властителю местному доложились, а тот проверил. Пока послали в Круг просьбу о помощи. Ну и я не во мгновение ока явился. Ведьма тропу открыла, да все одно… три месяца точно прошло, а то и все четыре.

— И… что там было?

Ежи мысленно присоединился к этой просьбе.

— Да обыкновенная история. Сын старосты и девка из местечковой бедноты, которая дурная. Отец пьянчужка, мать… тоже известна в деревне. Девица-то собой хороша уродилась, вот и влюбился мальчик. А его-то родителям эта любовь крепко не по нраву пришлась. Сперва просто пытались образумить, когда же ж не вышло, то другим чином пошли, обвинили девицу в ведьмовстве.

— И…

— И… вот тебе и «и»… у старосты-то право местного суда имелось, которым он и воспользовался. Это-то я от хуторских узнал. Ведьму утопили. Правда, сперва парня отослали, навроде как к родне, по делу важному. Он вернулся… и узнал.

У Ежи кулаки сами собой сжались.

— Кто ж знал, что он ведьмаком окажется? Потом уж, когда полное дознание учинили, и выяснилось, что у матушки его дед силой был одарен. И не просто, но из тех, на ком печать Моры… ныне жрецом любой стать может, главное, желание служить, а тогда-то… тогда лишь человек, благословение получивший, и почитался за жреца. Пусть порой и вслух его жрецом никто не называл, но это вновь же возвращает нас к проблеме. Суть вещей и слова — порой весьма и весьма разное. Паренек тот, как узнал, что с любой приключилось, так и не сдержал силу… самого-то я в лесу отыскал.

— Через три месяца?

— Летом деревенскому выжить несложно. Даже если он разум утратил.

— А он…

— Сила опасна. О чем я тебе и твержу день и ночь. Или ты совладаешь с нею, или она совладает с тобой… тот мальчик потерял себя. Он совершенно забыл и собственное имя, и то, кем является. Он жил, поедая ягоды и коренья, разоряя птичьи гнезда, выбирая улиток. Он спал на земле. Не мылся, не чесался. Он… и на человека-то походил весьма отдаленно.

— И как вы…

— А еще все время повторял «не хочу видеть»… когда удалось разобрать его бормотание. Так я и вытянул основную словоформу. Но интересно следующее. Сила идет всегда по пути наименьшего сопротивления. И, принимая за точку формирования проклятья, данное пожелание, предположи, каким был бы результат?

Ежи нахмурился.

А тот, другой, ответил:

— Он бы ослеп.

— Именно. Это наиболее простой способ исполнить желание, однако вновь же учтем фактор самообережности силы, которая сознательно не причиняет вреда своему носителю…

— Тогда… их бы… не знаю. Переместило?

— Именно. Но куда? Мальчик был силен, однако не настолько же, чтобы переместить всю деревню на сколь бы то ни было серьезное расстояние. А их искали. И не только я. Причем искали по родственной крови, а родичей в соседних деревнях хватало, но без результата.

— И…

— И предположительно, вслух сказавши, что не желает их видеть, мысленно мальчик сформулировал совсем иной посыл. Скажем, что-то вроде «чтоб вы сгинули».

Ежи потер переносицу, пытаясь уложить услышанное в своей голове, но как-то то ли голова готова не была, то ли слишком уж все это представлялось сложным, но…

— И они сгинули?

— Сгинули.

— Куда?

— А вот тут версии расходятся. Я дам тебе почитать протоколы… как бы там ни было, но на землях Беловодья этих людей не осталось. Полагаю, они и вправду сгинули. Возможно, за пределы мира. А может… сила ведь не зла, Темногор. И не добра. Она послушна своему владельцу до тех пор, пока тот способен сдерживать её напор. Потому-то так важно работать с собой.

— Я понял…

— Ничего-то ты не понял, бестолочь, — вздохнул наставник. — И не только ты… даже в Круге… маги собирают одаренных и учат. Ведьмы… тоже что-то там придумали, а что остается нам? По-прежнему самостоятельно искать учеников, выбирая и надеясь, что вот у него получится. Ведьмаки миру нужны не меньше прочих. Как и выявление их. Хотя бы для того, чтобы предотвратить подобные… случаи. Да, их немного. Выявленных. Но вот… даже крохотной искры хватит, чтобы проклясть. Пусть не деревню или город, но семью или человека. И появится неведомая болезнь. Или смерть излишне часто станет наведываться под чей-то кров. Случится пропасть урожаю, но на одном-единственном поле… виноватой сделают ведьму, но… ведьмы тоже шалят частенько, однако чаще всего вина в подобных случаях лежит на ведьмаке. На невыявленном, не способном сладить с собою и силой, ведьмаке, который тоже сгинет. Утратит разум. Сопьется. Ввяжется… но что я тебе говорю. Ты и сам-то знаешь…

Ответом было невнятное бурчание.

— Знаешь, знаешь… вспомни, сколько колобродил. Это не ты, это сила выход искала, вот и нашла. А потому, встречаясь с явлением, которое кажется тебе странным, непонятным, в первую очередь ищи человека. И уж после, к этому человеку приглядевшись, убедившись, что в нем довольно силы исполнить проклятье, пытайся дойти до сути его. Поняв суть…

— Снять можно?

— Не всегда. То же проклятье, на деревню наложенное, Круг разобрал. А вот отменить не вышло. Они порой бывают и такими. Но это скорее исключение. Нет, иногда довольно исполнить условие, заложенное в сути проклятья, чтобы оно исчезло само…

…голос ослабел.

И книга с шумом захлопнула листы. А Ежи руку перехватил, отметив вяло, что рука эта белая и холодная. И сам он, кажется, тоже холодный. Что остается?

Сидеть.

Слушать, как мурлычет кот, забравшись на колени… а вот Стася не заглянет, беспокойство выражая. И не поможет. И…

— Не надо было её отпускать, — пробормотал Ежи, погладив мягкую рыжую шерсть. — Не надо было и все… правда, какое я имею право её задерживать?

— Уррм, — кот прогнулся и кончик хвоста его мазнул по носу Ежи.

— Однако дело не в правах. Дело в безопасности, — Ежи прикрыл глаза и потянулся к силе, которая затаилась где-то внутри. Он себя ощутил вдруг огромным пустым сосудом, в котором силы на самом донышке. Это… нехорошо.

А если…

…в бытность магом Ежи случалось заряжаться от камней. Может, и тут выйдет? Он сунул руку в кошель, нащупав теплый кругляш, и сдавил его в ладони. И… дальше как? Никак. Обыкновенно. Сила рванула была, грозя ожечь кожу, но тут же, словно усовестившись — устал человек, не до войны ему — потекла тонким горячим ручейком.

И кот заурчал громче.

Это было хорошо.