Понаехали!

Глава 47 В которой повествуется о царевичах и особенностях местной медицины

Цесаревич Елисей с сочувствием взирал на младшего брата, на лбу которого виднелась шишка. Как, виднелась… хорошо так виднелась. Можно сказать, выступала во всей красе, придавая благостному обличью Свята некоторую ассиметричность.

— Звери у тебя, а не невесты, — пожаловался он, прикладывая к шишке серебряный пятак. Елисей хотел было сказать, что поздно, что сразу надо было, но промолчал.

Как и о зеленой нитке водорослей, в волосах застрявших.

— Еле убёг! — братец осторожно потрогал шишку, будто надеясь вдавить её обратно. И поморщился.

— А я говорил, что нечего лезть было.

Вот вызывал рассказ Свята некоторые сомнения. Быть того не может, чтобы девицы, пусть и не благородного сословия, но весьма даже спокойные, ласковые норовом, взяли и без малейшей причины набросились на незнакомого молодца.

Утопить пытались.

Побили.

— Так… интересно же ж… — Свят потер шишку. — И чего матушке сказать-то?

— Скажи, что было интересно…

Свят фыркнул и замолчал.

— Может… к целителю сходить? — поинтересовался он. — Не то, чтобы я от… но пущай уберет, а то с шишкою и на люди казаться…

— Сходи.

— А ты?

— А у меня шишки нет.

Братец засопел. О нелюбви его к целителям, пусть бы даже столь тихим, каким был Амвросий Ульянович, Елисею было ведомо.

— Ладно, — смилостивился он не столько из братней любви, сколько из опасений, что шишку и вправду матушка увидит. Расспрашивать станет. А то и вовсе учинит дознание.

Надобно ли то Елисею?

Вот то-то же оно… не то, чтобы он собирался возвращаться или там… просто ни к чему волновать матушку, она и так в последние дни взволнована без меры.

— Идем, — решился Елисей окончательно. Заодно и сам покажется. На всякий случай. А то мало ли… помнится, ходили слухи, что в том годе Остуженского женили не силой, но зельем приворотным, про которое сразу никто не понял.

Амвросий Ульянович был человеком невысоким, сутуловатым и донельзя незаметным. Даже в собственных покоях, которые не сказать, чтобы отличались роскошью, он непостижимым образом терялся. Вот вроде стоит человек, а вроде и…

— Ничего страшного, — он пошевелил тонкими пальцами, и Елисея замутило, ибо вдруг напомнили эти пальцы длинные да тонкие паучьи лапы. — Обыкновенный ушиб… сейчас пройдет.

Они коснулись шишки, и Свят тоже поморщился, вряд ли от боли. На тренировках ему куда как сильней доставалось, а терпел. Теперь же лицо сделалось бледным, вытянутым.

— Немного силы… больно?

— Потерплю, — пробурчал Свят, а Елисей покосился, ибо глядеть на Амвросия Ульяновича напрямую отчего-то не хотелось.

Категорически.

До чего неприятный он человек. Может, зная то, и пользуется отводом глаз? А теперь Елисей явственно различил тончайшкую паутинку, что окутывала всю фигуру целителя, разве что на руках прорываясь. Уж больно тонкими были эти вот пальцы. Такие любую паутинку прорвут.

…странно.

Он ведь не замечал этого полога.

И самого целителя. И… когда тот появился в матушкиной свите? А именно, что в матушкиной… батюшка, помнится, целителей, как и магов гильдийных, вовсе даже не жаловал. Матушка же наоборот спешила окружить себя теми, кто одарен был.

Целителей пятерых держала.

Прежде.

А потом вдруг куда-то они да подевались. Куда?

И когда?

И почему все эти события прошли мимо Елисея? И отчего именно сейчас это вдруг показалось важным, причем настолько, что он нахмурился.

— Голова болит? — поинтересовался Амвросий Ульянович тихим своим голосом. — Сейчас настойки дам… это погода меняется.

— И что? — Свят был мрачен и за лоб держался, причем двумя руками, при том губы кривил, а губы эти были побелевшими.

— Сила колобродит… время-то такое, луна, считай, в зените, а солнце переходит в новый дом. Не увлекаетесь вы астрологией…

— А вы увлекаетесь? — Елисей глядел, как двигается этот человек… человек ли? Нет, это вовсе… надо узнать, кто вообще привел его.

Не терем — двор проходной, в иной корчме порядка больше, чем тут.

— О, наука движения звезд есть весьма интересна, — сказал Амвросий Ульянович, сняв с полки темный флакон. — Сферы небесные скрывают многое, что человек ученый способен увидеть, тогда как для иных сие знание есть быть недоступно.

И говорит как-то… правильно, да. Но не так.

— Вот. Извольте принять чайную ложку. Голова болеть не будет, — сказал Амвросий Ульянович и улыбнулся.

От этой улыбки Елисей вздрогнул.

— Спасибо, — флакон он взял, нисколько не сомневаясь, что внутри и вправду какая-нибудь безобидная настойка. Вон, глядит целитель с насмешечкой, будто видит наперед все-то мысли Елисеевы и желание его порасспросить про эту вот настойку…

…у кого только?

— Не за что. Мой долг следить за вами, — прозвучало это как-то до крайности бессмысленно. И подумалось, что не зря Свят целителей опасается.

— А что с моим братом, — спохватился Елисей. — Ему тоже выпить?

— И ему, — Амвросий Ульянович глаза прикрыл, и фигура-то его будто прозрачною сделалась. — И ему, несомненно… лучше быть здоровым, чем больным. Да. Истинно так.

Спорить с сим утверждением Елисей не решился.

Флакон убрал в кошель, брата подхватил и потянул за собой. Тот шел… шел, но… покачиваясь, будто пьяный. И бледность его, прежде Святу не свойственная, усилилась.

— Ему отдых надо, — прошелестело сзади. — Сон. Сотрясение разума. Разум сотрясенный вырабатывает мало слизи. От этого происходит сухость в голове. Так что… принять лекарство. И спать. Ежели станет хуже, зовите. Помогу.

Свят вздрогнул.

А потом сквозь стиснутые прошептал:

— Давай… скорее… ко мне… и… голова болит.

Он дошел сам, хотя последний десяток шагов Елисею пришлось буквально тянуть брата за собой. Тот переставлял ноги кое-как, однажды покачнулся и упал бы, если бы не стена — Елисей пытался удержать, но оказалось, что Свят, пусть и младше, а все одно больше, шире в плечах.

Тяжелее.

— П-погань, — только и сказал он, переступивши порог собственной комнаты. Дернувшегося было помогать холопа, Свят отослал взмахом руки, крикнувши в спину: — Не думай матушке донести.

— Что с тобой?

— Там, — Свят осторожно сполз по стеночке и глаза закрыл. — Не надо было к этому… пауку… шкатулка стоит… там… возьми… вода… мне один… принес.

Говорил он медленно, с явным трудом. И сердце Елисеево ухнуло в пятки: а ну как и вправду чего-то там в голове братовой повредилось?

И не стоит ли действительно позвать целителя?

— Нет, — Свят попытался встать на карачки, упрямо мотнув головой. — Полотенчико… шитое… вода… умыться.

Нужная шкатулочка обнаружилась вовсе не на полке, а под кроватью, где помимо её Елисея встретил толстый слой пыли, потерянный сапог и пара огрызков. Яблоки Свят любил.

Полотенце походило на тряпочку, кое-как украшенную неумелым узором, а вот вода и вовсе болотом пахла. Но Елисей вылил половину фляги и послушно отер братово лицо.

— Дай, — остатки воды Свят выпил одним глотком. И не поморщился.

Закрыл глаза.

Сделал вдох.

— Погань, — сказал он спустя мгновенье. — Ты… видел?

— Что?

— Его.

— Амвросия Ульяновича?

— Ага… Амвросия… Ульяновича, — Свят повторил это престранным голосом. — Оно им притворяется. Оно… мерзкое. Как полезло мне своими лапищами в голову, думал, концы отдам… но понял, если хоть вид покажу, что… оно живым не отпустит.

— Бредишь? — со слабой надеждой поинтересовался Елисей.

Свят молча скрутил кукиш.

А выглядеть он стал куда как лучше. Постепенно уходила былая бледность, да и дышать брат стал ровнее, а что из носу кровь хлынула, так…

— Нет, неладное что-то, — к носу он прижал давешнее полотенчико и замолчал, задумавшись. — Откуда он вообще взялся?

— Понятия не имею, — Елисей тоже на пол сел, с опаскою поглядывая на брата. — Я вот тоже… понял, что не представляю, что… он ведь незаметным был. Таким. Всегда рядом, когда надо, но…

— Когда не надо, не захочешь — не увидишь, — усмехнулся Свят, нос ощупывая. — И сейчас видеть не должны были бы… я так думаю… хорошо, что не понял, что видим.

— А…

— Это из-за девок, — брат еще раз отер лицо полотенчиком.

— Или из-за сапога твоего, ко лбу приложившегося, — проворчал Елисей.

— А ты?

— А я… я так… мерещится.

— Сам-то в это веришь? — Свят вытер окровавленную руку полотенцем.

— Нет.

— Вот то-то и оно…

— Ладно, допустим, с ним и вправду… неладно.

Свят хмыкнул.

— Сильно неладно, но… почему никто не заметил? Он ведь при дворе не первый год. И с рекомендациями от Гильдии. И… — Елисей замолчал, вспомнив, что никогда-то не видел, чтобы добрейший Амвросий Ульянович когда-либо беседовал с кем-нибудь из магов.

Или ведьм.

И…

— Прячется, тварь. Может, маги её не способны почуять? А ведьм при дворе давно уж не привечают… которые безмужние. Замужних и сами бояре не больно-то выпускать рады, — Свят шмыгнул носом. — Вот и вышло… хреновато.

— Но девки-то при чем!

— А при том. Мы к этому вот… каждый месяц являлись здоровье проверять. Так?

Елисей кивнул.

— И пусть неприятный он всегда был, но не настолько же ж… это ж… в общем, я вот подумал… мы тоже маги, но обыкновенные.

— А девки необыкновенные? Ударом сапога зачаровали?

— Благословением, — серьезно ответил Святогор. — Забыл? На них благословение…

— Я весь вечер вчера с благословенными боярынями просидел, — признавать братову правоту не хотелось. Совершенно. — И помнится, встречался с…

Он нахмурился, вдруг поняв, что не представляет, действительно ли вчера беседовал с Амвросием Ульяновичем, или же эта беседа случилась в день иной.

И о чем она была?

И почему ничего-то толком, помимо двухчасового сидения, когда он, Елисей, вынужден был после пира слушать выразительное и не очень чтение каких-то книг, не вспоминалось.

— Да… слушок пошел, — Свят окончательно пришел в себя. — Что не все-то там и вправду благословлены, что жрецы давно уже приловчились чудеса творить. Для тех, у кого в мошне золотишко звенит, а то ведь чудеса нынче недешевы.

— Хм…

— Не хмыкай. Посмотри, кто прошел… я у нашего умника спрашивал, а он сказал, что в прежние-то года другой выбор был, что боярских дочек проходила едва ли четверть от всех, кто испытывался. Что-то там про процент и выбор твердил. Честно — не понял, понял только, что раньше среди невест боярынь было меньше всего. А у нас тут вдруг… и маменьке все нашептывают, что прочих надобно отселить куда подальше, дабы не вводили тебя в смущение.

Свят глядел серьезно.

И мрачно.

Этакий вид у него был аккурат на засечной черте перед прорывом.

— То есть, думаешь, что у боярынь наших благословение поддельное? А вот у тех девиц…

— Не у всех, — вынужден был признать Свят. — Но сам посуди… и Медведева, и Соболева, и… и все-то из думского ряду… и разом взяли да благословили? Там поди-ка разбери, кто и вправду благословенный, а кто…

— Если вскроется…

— Как? На них же печати немашечки. И силу божественную от так не изменишь. И… даже если к батюшке пойдем, сам знаешь, что ответит.

Елисей знал.

— Нет доказательств.

— То-то и оно… но… вот девки попроще… им платить за чудо нечем, стало быть, натуральное оно. Я так думаю… и мы с ними… ты вон тоже нашел кого-то.

— Мы просто беседовали.

— Так и мы… беседовали, пока мне дурь в голову не прилила… а хорошо сидели-то, — вздохнул Свят, поднимаясь. — Идем.

— Куда?

— К маменьке. Папеньку тревожить не след, а вот маменька… выслушает хотя бы. Заодно и выясним, откудова эта тварь взялась, которая решила, что мне от так в голову лезть можно.

Елисей вытащил флакон из кармана.

Поглядел.

И спрятал.

— Надо… надо пустить слух, что ты заболел. Крепко на тренирове зашибся…

— На тренировке?

— Ну… можно и правду, что тебе сапогом по лбу прилетело, отчего твой разум перестал носовую слизь вырабатывать…

Свят покраснел.

Побурел.

— Скажешь тоже… мне он давече булавой… пропустил… и ничего, погудело слегка, а тут от сапога ерундовина такая…

— Не важно, главное, что ты лежишь и едва дышишь, — теперь Елисей глядел на брата серьезно. И тот понял. Кивнул.

Сделал вдох.

И выдохнул.

— А… Акинька! Слышал!

Холоп, высунувшись из потайной комнатушки, кивнул. И добавил:

— А еще вам покой надобен! Оттого никому к вам неможно!

— От! Верно разумеешь.