Понаехали!

Глава 7 О проблемах сложных моральных и случайных встречах

Аглая потерла нос растопыренной ладонью, как делала когда-то давно, еще в годы юные, когда еще не постигла всю сложную науку этикета и понятия не имела, что тереть нос ладонью — это дурно.

Или вот сморкаться.

Плеваться.

Жевать громко. Чавкать или брать еду руками. Ведьме не пристало… выходит, ведьме многое не пристало, кроме порядочности. Порядочность, она как-то по-за этикетом, что ли?

И… что ей делать?

Она вдруг осознала, что совершенно не представляет, как жить дальше.

Вернуться?

Куда?

В дом Мишанькин и… и Мишаньку туда же доставят? А он… он не обрадуется. Нет, если Аглая найдет способ вернуть ему прежнее обличье, то он Аглаю простит. Он добрый… но… но если не полуится? Она ведь не специально. Она и колдовать-то толком не умеет. У них чародейство шло общим курсом, а от изучения углубленного её отговорили.

К чему время тратить.

И теперь… теперь… что теперь ей делать? Мишаньку она не расколдует, тут и думать нечего. Отец его… он большой и грозный. И его-то Аглая еще тогда побаивалась, а теперь и вовсе не понятно, что он с нею сделает. Может, даже посохом зашибет и будет прав.

Она тихонько вздохнула.

А школа… ей говорили, что школа навсегда останется её, Аглаи, домом. Тем единственным, который у неё имелся. Но теперь выходит, что это тоже ложь?

Как разобраться?

А главное, что делать дальше?

— Простите, — раздалось рядом. — Извините, если я помешал…

Она его узнала.

Вот так взяла сразу и узнала, хотя сейчас-то маг ничем не напоминал себя прошлого.

— Доброго дня, — сказала Аглая, вспыхивая, потому как вдруг показалось, что он все-то слышал. Тот разговор, который и она-то слышать, мнится, не должна бы.

И теперь он точно знает, что её, Аглаю, как и других… обманули?

Купили?

Как это назвать правильно?

А маг стоял. Смотрел. И… и платье на нем простое, обыкновенное, такое больше приказчику подойдет, чем серьезному целителю. И парик оставил. Хотя парика еще весною из моды вышли, как Мишанька сказывал.

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Не знаю, — честно ответила Аглая, которая от помощи отказываться не стала бы. Наверное, она все-таки совсем даже не княжна, потому как нет в ней и капли гордости. Но знать бы еще, чем ей помогать. — А вы…

— Барон был так добр, что позволил мне остаться. Скажем так, на прежних условиях, — он все еще был бледен и худ. И сила его, пусть ощущалась Аглаей, но как-то… слабо? Будто пылью припорошенная. — Благо, Лилечка чувствует себя много лучше.

— А вы?

— Я… жив. Наверное, это хорошо.

— Наверное? — Аглая перехватила корзинку с котятами, подумав, что эта корзинка по сути — единственное, что у неё осталось. И еще кошка, которая в корзинку не спешила запрыгивать, но просто держалась рядом, приглядывая и за корзинкой, и за самой Аглаей.

— Пока еще не понял. Позволите?

Он протянул руку, и Аглая как-то совершенно спокойно отдала ему эту вот корзинку, которая и вправду была тяжеловата.

— Сколько себя помню, всегда был при силе. А теперь… знаю, что люди и так живут, что некоторые про силу и не знают. А я вот… пытаюсь привыкнуть.

— Она осталась.

— Осталась, — согласился Дурбин. — Но меня больше не слушает. Надеюсь, это временно, в противном случае… все сложно.

И у него, стало быть.

— А… — мысль, пришедшая в голову Аглае, удивила и своею правильностью, и логичностью. — Вы случайно не знаете, где именно остановилась Анастасия?

— Знаю, — Дурбин улыбнулся.

И помолодел.

И… и он старше Мишаньки. Определенно. А еще совсем не так красив. И не князь, даже не станет князем, наверное. Впрочем, какое это имеет значение?

— Вы не могли бы…

— С удовольствием, — Дурбин поклонился и подал руку. Аглая же приняла прежде, чем подумала, что этот жест, если не недозволителен, то всяко неприличен.

Но приняла. И… и совесть промолчала.

Странная она, эта совесть.

Стася услышала смешок.

И обернулась.

Никого.

Точнее сидит в углу Антошка, что-то тихо выговаривает мосластому подростку-кошаку, который Антошку слушает превнимательно, будто и вправду что-то понимает. Прочий выводок умудрился разбрестись по покоям. Кажется, кто-то копошился под кроватью, кто-то забрался на лавку, устроившись меж выделанных шкур. Кто-то меланхолично пробовал на прочность стены.

И надо будет уезжать, потому как одно дело, когда коты собственный Стасин дом портят — а она-таки решила все же считать старую усадьбу собственным домом — и совсем другое, когда чужой.

…смешок.

И Бес, тихо дремавший на подоконнике, благо, тутошний отличался приличными размерами, способными не только кошачий вес выдержать, дернул ухом.

Чудится.

Точно чудится.

— А девушки где? — спросила она Антошку, потому как молчание становилось невыносимым. Вот ведь… еще недавно Стася готова была на все, чтобы остаться одной. И осталась. А теперь вот это одиночество невыносимо.

И холодно.

Лето на дворе. А ей холодно.

…тень мелькнула в ногах.

— Так… за сундуками пошли, — Антошка распрямился и миски собирать принялся. — И до лавки. А то ж стыдно сказать, ведьма, а нарядов нету…

Произнес он это с немалым упреком.

— …как завтра людям показаться?

— Как-нибудь, — проворчала Стася, присев на край кровати. И Бес, верно, чувствуя неспокойность её, оставил подоконник, забрался рядом, потерся, урча громко, с переливами.

— Неможно «как-нибудь». Что люди подумают?

— А какая разница, что они подумают? — возразила Стася из чистого упрямства. Ей хотелось скинуть все эти тряпки, которые вновь стали тяжелы, почти неподъемны, натянуть свои джинсы да блузку и…

Антошка нахмурился паче прежнего.

— Отдохнуть вам надобно, — сказал он. — И поесть.

— Я ела.

— Разве ж это еда? Там, перекус малый. Ести надобно нормально, а то ж ить, не пойми, в чем душа держится…

И ушел.

За едой.

— Странно это все, не думаешь? — спросила Стася Беса, который, если и думал, то мысли свои по кошачьему обыкновению предпочитал при себе оставить. — И место это… вот не нравится оно мне и все тут.

Пуховые одеяла заворочались, выпуская мелкого суетливого звереныша, который едва с кровати не грохнулся, но удержался, уцепился когтями.

И завопил тонко-тонко.

На вопль его ответили воплем же, громогласным, бьющим по нервам. И показалось, что где-то там, может, за стеной, может, над головой, заплакал ребенок.

— Тише, — попросила Стася, не особо надеясь, что будет услышана. — А то ведь выгонят.

Бес молча выгнул спину и когти выпустил.

Да уж… попробуй такого выгони.

А плач… плач стих. И кошачий, и тот, другой, который Стася то ли слышала, то ли нет.

…сундуки принесли вместе с пирогами. То есть сперва вошел Антошка, на вытянутых руках неся тяжеленный поднос, уставленный мисками и мисочками, лаковыми да расписными, вырезанными в виде уточек, лебедей и одного нескладного медведя, случайно, верно, оказавшегося в утином царстве. А уж за Антошкой и сундуки внесли.

— Батюшка послал, — хором сказали Маланья с Баською, ревниво друг на дружку глянувши. И хором же добавили. — А то ж неможно-то в одном платье людям казаться…

— Не поймут, — сказала Стася, которую вдруг от запаха еды замутило.

И муть эта подкатила к горлу комом, встала, не позволяя ни сглотнуть, ни продохнуть.

Да что ж это такое?

Будь у Стаси кто, подумала бы на беременность, но… в непорочное зачатие она не верила.

— Вот-вот, — Баська указала холопам, которые оные сундуки тащили, на угол. — Надобно примерить… мы кое-что перешили…

— …еще в поместье…

— …и девкам сказали поправить…

— …но мерить все одно надобно… рубахи сподние, есть из тонкого полотна…

— …нурманского…

— …свейского…

— …шерстяные, но то на холод…

— …шелковые…

В Стасиной руке сам собою оказался пирожок, а в другой — утица, которую Стася держала отчего-то за шею. В утице плескалась наваристая уха, и сытный запах её отогнал дурноту.

— Летники…

— …кумачовый…

— …из атласу да с прошвою…

Уху Стася выпила, пирогом к великому Антошкиному удовольствию закусила. И не удивилась даже, когда следом за первым, съеденным, другой появился.

— Сладенький, — сказал Антошка, утицу отбирая, чтобы сунуть новую. — Со сбитеньком самое оно…

Комната же полнилась нарядами, которые вылетали из сундуков, чтобы развернуться в воздухе да найти себе местечко на лавках ли, на той самой кровати, где Стася сидела, на полу, на подоконнике…

Стася послушно откусила пирога.

От обилия цветов и тканей в глазах рябило. А ведь ей говорили, что шить будут, но… не в таких же количествах-то!

— Жалко, шубку добрую просто так не справить, а моя велика будет.

— И моя, — Маланья погладила переливающийся подол синего сарафана, расшитого лентами и крупными бусинами.

— Но ничего, батюшка расстарается. Особливо, если тепериче вы княжна, то шубка нужна знатная.

— Летом? — Стася осторожно пощупала подол ближайшей рубашки, ибо не проявить вовсе интереса к этому богатству показалось ей… неправильным. И кивнула важно, одобрение выражая.

— А сколько там того лета, — отмахнулась Баська. — Икнуть не успеете, как похолодает, да и… где это видано, чтоб цельная княгиня да без шубки гуляла.

— Летом?!

— А хоть бы и летом! Шубку ж для важности носят, а не чтоб сугреться, — Баська тряхнула ближайшее платье. — Вона, завтрего примерите.

Платье было красным, с непомерно длинными рукавами, которые свисали, кажется, едва ли не ниже подола. Стася и представлять себе не хотела, как в этом ходят.

— А сення рубашку споднюю…

— Опосля бани… Антошка…

— Затопили ужо, — сказал Антошка, протягивая очередной пирожок. И глянул этак, с молчаливою укоризной, перед которой устоять не вышло.

Да и пирожки были на диво вкусными.

Или это просто дорога так сказывается? Стася в прошлой жизни, если и путешествовала, то рейсовым автобусом, который, правда, качало ничуть не меньше ладьи. Но та качка как-то спокойно переносилась, а тут вот… то тошнит, то жор непонятный.

Но баня… баня — это неплохо.

Князь Гурцеев обошел спящую девицу с одной стороны.

С другой.

Приблизился.

Наклонился.

И послюнявивши палец, попытался оттереть крупную родинку на плече. Помнится, у Мишаньки аккурат такая же была. Родинка оттираться не пожелала. А девица нахмурилась, сделавшись донельзя похожей на княгиню Гурцееву, когда та изволила выказывать недовольство.

До того похожею, что последние сомнения исчезли.

А ведь были… пусть даже маг, Гурцеевым призванный, показал полное родство по крови и с ним, и с княгинюшкой, и с сыновьями, но вот…

…после Гурцеев, мага спровадивши, сам обряд провел. Но обряд обрядом, а чтобы вот так вот…

— И как оно получилось? — спросил он хмуро.

— Да вот… не поверите, случайно, — Верховная ведьма изобразила улыбку, за которой Гурцееву издевка почудилась.

Он присел на стул.

И задумался.

Думалось… тяжко. Да все не о том. Ему бы разгневаться. Стукнуть посохом. Потребовать, чтоб ведьмы, раз уж зачаровали, то и взад расчаровали. Пригрозить судом и немилостью царскою. Только… мнится, что, когда б могли, они б и расчаровали, до этого непотребства не доводя.

А раз не смогли, то гневайся тут или нет, грозись хоть царем, хоть всеми богами, но…

— Девочка была… несколько растеряна. Расстроена. А ваш… сын изволил её обзывать по-всякому. Вот и не сдержалась.

— Сама-то где?

Не то, чтобы Гурцеев собирался невестку стыдить. Ведьму стыдить — дело, напрочь смысла лишенное — но вот… и невестка ли она ему ныне?

Верховная ведьма руками развела и сказала:

— Вернется.

— Куда?

— Куда-нибудь да вернется. Или к вам. Или к нам. Куда ей еще деваться-то?

Правда, отчего-то прозвучало это без должной уверенности.

— И что теперь? — Гурцеев указал на девку, которая во сне губами причмокивала и пузыри пускала. — С этим вот…

Ведьма замялась.

Смутилась.

И велела чай нести. В гостиную, стало быть. И уже там, в окружении низеньких диванчиков, козеток да сундучков с крышками резными, аккуратных да нарядных, Гурцеев понял, что сделать-то ничего не сделают.

— Положение несколько… неоднозначное. Закон на стороне девочки… если подобная волшба состоялась, то, согласно Уложению и Праву, на то божья воля… — сказала Верховная ведьма, на Гурцеева не глядя.

Это-то Гурцеев и без нее знал.

…царь-батюшка развеселится, когда доложат. А ведь доложат. Слухи пойдут… всякие… один другого гаже. И княгинюшка его вовсе не обрадуется. Она-то все на девочку надеялась, было такое, но вот чтобы так вот… ей маленькую девочку охота было, чтоб тетешкать да наряжать. А вот это вот… чуялось, не позволит ни тетешкать, ни наряжать.

Ни… вообще.

— С… Мишанькой чего делать?

— Думаю… стоит оставить при школе, — заметила Верховная ведьма. — На некоторое время… мы постараемся помочь ему… ей… осознать себя.

— Угу.

— Справиться с силой.

— Силой?

— Ваша… гм… дочь… как бы это выразиться… немного ведьма.

— Немного?

— Самую малость…

Гурцеев обреченно кивнул головой, подумавши, что раз уж у него вовсе дочь образовалась, то ведьма она там или нет — дело десятое.

— …мужа подберем достойного…

Гурцеев чаем подавился.

Мужа? Как-то оно… в голове не укладывалось. От совсем не укладывалось. Нет, еще от деда он слыхивал, что в прежние времена ведьмы на многое способны были, и коль уж проклинали от души, то проклятья этого и проклятому хватало, и роду его, и потомкам до седьмого колена. Только одно дело слышать, а совсем другое…

— Оно, конечно, — Верховная ведьма платочек надушенный подала, — возникнут определенные сложности. Все-таки слухов избежать не получится, а… прошлое вашей… дочери… многих… смутит.

А то.

Тут Гурцеев всецело согласен был. Смутит. Еще как смутит. Он вовсе сомневался, что сыщется во всем Беловодье человек, который рискнет взять в жены… вот это вот, которое вроде и девица с виду, да только рождена-то мужиком была. И как знать, не вернется ли она в один распрекрасный день в мужика. Тоже ведь понимать надобно. Лег спать с бабой, а проснулся… и кто ты после этого будешь?

Вот то-то и оно.

— А…

— Сами понимаете, — ведьма потупилась, — что тот прежний брак… несколько… недействителен в нынешних обстоятельствах. Конечно, для очистки совести стоит оформить развод, сугубо, чтобы соблюсти формальную сторону. Но мне кажется, что государь-батюшка возражать не станет.

Не станет. Тут Гурцеев всецело уверен был. Это ж что получается? Баба с бабой в браке? И ладно, срам-то какой, так и смысла-то особо нету…

— Вот… поэтому главное — соблюсти формальности. Если вы готовы признать девочку…

— А есть варианты? — он спросил так, очистки совести ради.

— Всегда можно отказаться.

— Отказаться?! — подобная мысль и в голове-то не укладывалась.

— Вы не представляете, — тихо сказала Верховная ведьма, отставляя чашку с чаем, к которому она и не прикоснулась. — Как часто подобное происходит. Сейчас хотя бы не убивают. Те, которые победнее, даже радуются, потому как школа хорошо платит. А вот другие другие… хорошо, если просто вычеркивают из родовой книги. Всякое случается…

— До сих пор?

— Реже, — признала она. — Много реже. Но случается.

Гурцеев покачал головой.

Оно, конечно, можно было бы… сказать, что Мишанька сгинул в ведьмином лесу. Пал жертвою разбойников или там на границе, а девица эта к нему вовсе отношения не имеет. Или же… покаяться, мол, согрешил он, с кем не бывает, прижил байстрючку, которую от мира прятал… и поняли бы.

Приняли.

Подобное со многими бывает. Княгинюшка его… нет, ей неправду говорить неможно. А стало быть… и иным тоже, ибо не было такого, чтобы Гурцеевы людям лгали.

Не было.

И не будет.

— Разводом сам займусь, — произнес князь, подымаясь. — И с Мишанькой поговорю, чтоб не бузил. А девоньку, коль вернется, то скажите, что зла не держу. На нее так точно…