Поп Чира и поп Спира

Глава двадцать первая, повествующая о том, как путники ужинали и ночевали в гостеприимном доме ченейского священника по прозванию «отец Олуя». В ней узел сплетений, развившихся в Ченее и Темишваре

Снова потянулась скучная дорога. Дождь перестал. Кони хорошо отдохнули, и Пера Тоцилов погнал их быстрей. Вот показалась ченейская колокольня, но до Ченея ещё далеко, и дорога по-прежнему безлюдна. Так ехали они ещё часа два с половиной, и лишь тогда стали попадаться навстречу поначалу телеги, а потом и пешеходы — какие-то швабы в деревянных башмаках; засунув руки под мышки, они шагали, точно гуси, один за другим, растянувшись вереницей.

Ченей уже близко.

Ещё немного, и путники выехали на ярмарочную площадь. Миновали кладбище и, оставив позади Большой колодец у околицы села и Большой крест, покатили по Большой улице. Проехали и её и ещё засветло остановились у дома священника.

Перед поповым домом ораза чумазых ребятишек играла среди мягкой утоптанной грязи. Один их них, увидав подводу, стремглав помчался к поповой калитке, бурей ворвался во двор и заорал во всё горло:

— Отворяйте ворота! Гости!

— Чего ревёшь, как осёл! — оборвал его со двора хозяин, который, как всякий поп, больше предпочитал ходить в гости, чем принимать их у себя. — Если гости, так уж, конечно, не волки!

Ворота растворились, повозка въехала во двор.

— О-о-о! Добро пожаловать! Добро пожаловать! — приветствует их хозяин. — Какая радость, какая честь!

— Здравствуйте! — слышится из недр шубы голос попа Чиры; он вываливается из повозки по левую сторону, и тогда вдруг появляется его голова, дымящаяся, словно варёный окорок, который только что вынули из котла.

— О, какое счастье, какое счастье! Вы ли это, достопочтеннейший?

— Мимоездом, правду сказать, мимоездом, — говорит отец Чира, — завтра тронемся дальше.

— Очень приятно! Чрезвычайно приятно!

— Завтра чуть свет тронемся, — подтверждает и Спира, тоже вываливаясь из повозки и приближаясь к хозяину.

— О-о-о! Спира! — радостно восклицает хозяин. — Да ты ли это, Спира? О-о-о! Вот это здорово! Да ты ли это?..

— Э, нет, не я, а ты! — отвечает поп Спира, целуясь с ним троекратно самым сердечным образом.

— Пожалуйте, пожалуйте! Рокса! Глиша! Куда вы к чёрту запропастились? — орёт хозяин, озирая двор.

На его крик выбегают Глиша и Рокса и принимаются снимать с повозки вещи.

— Ах, как я рад, — говорит хозяин. — Значит, завтра уезжаете? Ну, хоть немного этак на досуге поболтаем. Пожалуйте, пожалуйте в комнаты, располагайтесь.

Попы входят в дом. Пера чистит колеса и проклинает грязь. Глиша уводит лошадей в конюшню, а Рокса гоняется по двору за птицей.

И покуда целая дюжина соседской детворы, взобравшись в повозку, галдит, толкается, кувыркается и голосит, а в кухне ощипывают птицу и готовят обильный ужин, попы ведут беседу о всевозможных предметах. Хозяин догадывается по разговору, что у гостей размолвка — «не все козы на счету». На правах близкого друга отца Спиры поп Олуя, улучив минуту, когда они остались на краткое время с глазу на глаз, спросил:

— Слушай, Спира, я кое-что примечаю!.. Сдаётся мне, что у вас с Чирой «не все козы на счету», а? Какого чёрта? Поругались, что ли, в дороге? В такую погоду не удивительно — на каждом готов злость сорвать.

— Эх, — вздыхает поп Спира, — поссорились мы как раз в ясный день, а мне он, чуть вспомню, чёрным представляется.

— Помилуй бог, как же это?

— Да… эти жёны наши… Жёны — как все жёны!.. натворили чудес, а мы вот расхлёбывай! Просто голова кругом идёт, а мне и того хуже…

— Ничего я не слыхал об этом, Спира!

— Стало быть, у фрау Габриэллы не хватило денег на подводу — услыхали бы и вы…

— Да что ты говоришь!..

— И… знаешь… уйдём-ка лучше куда-нибудь в другую комнату… не хотелось бы, чтоб нас прервали! Я спокойно тебе всё расскажу, потому что это длинная история, а ты, как говорит псалмопевец, «единая моя надежда и опора».

— О-о! Да что ты! Что ты говоришь! — продолжает удивляться хозяин. — Ничего, как есть ничего об этом не слыхал. О-о-о! Конечно, от всей души, как не помочь? Хе-хе, — смеётся он, — как не помочь, ещё бы! Помнишь небось, Спира, как мы в семинарии куролесили, какие я серенады распевал экономке приходского священника! А? Не будь тогда тебя, солоно бы мне пришлось! Как не помочь! Только открой, в чём беда?

— Она, помнится, приходилась ему какой-то родственницей, а?

— Да, что-то в этом роде! Ну, пойдём!

Перешли в соседнюю комнату. Пока друзья беседовали, на кухне готовился ужин. Тут же, у плиты, сидел Пера Тоцилов и в компании с ченейским пономарем попивал комадару. Калякали о прошлогоднем урожае и закусывали лепёшками, натёртыми чесноком и намазанными смальцем, чтобы как-нибудь скоротать время до ужина. А между тем в ходе беседы выяснилось, что Пера Тоцилов и пономарь — свояки, вернее сказать — будут свояками, если только поженятся их родственники, которые живут до сих пор невенчанно.

Накрыли на стол, подали кушанья.

Направляясь с отцом Спирой в столовую, хозяин подбодрил его:

— Будь покоен! Как мне тебя не выручить! Помнишь, как ты меня вызволял из беды? Ну, ладно, ужин на столе.

Появился и поп Чира.

Преподобные отцы уселись, прислуживали им попадья, пономарь и Рокса.

Оба гостя сильно проголодались, а потому первую половину ужина помалкивали, уплетая за обе щёки. Разговор оживился, только когда на стол подали оладьи, пирамидами возвышавшиеся на двух тарелках, и когда выпито было не то по восемь, не то по девять стаканов. Заговорили о церковных делах: о прихожанах, о венчаниях, крещениях и похоронах, о епископах и учителях, о старых и нынешних временах.

— Ну, как прихожане, хозяин? Не те, что прежде?

— Одно могу сказать: не дай бог хуже!

— Да неужто? — отозвался поп Чира.

— Что-то и мрёт сейчас народ слабо, не так, как бывало… да и не родятся, как встарь, — сказал хозяин. — Мало родятся, потому, должно быть, и мало умирают.

— Да, да, вы правы, я это тоже заметил, — подтвердил Чира.

— Прошли старые времена, — говорит хозяин. — Помню, бывало, господи боже, в каждом доме полным-полно ребят, по девять Юговичей, не меньше. Как складно тогда получалось. Кто женится, кто замуж идёт! Легко и приятно было тогда и священствовать. А ты вот нынче побудь иереем, когда всё по таксе, по какому-то тарифу; нынче проживи, если сумеешь!

— Неладно, неладно! — отозвался поп Спира.

— Обойдите сейчас всех, из дома в дом, и ни у кого не найдёте кучи детей, как в прежние счастливые времена, — всё больше по одному, и то не всегда. Ежели в доме и есть девица, она того и гляди сбежит с каким-нибудь парнем, и попробуй потом заставь их венчаться по обряду нашего благочестия; а ежели парень, то норовит жениться на девица из другого села, — там и венчаются, а я остаюсь с пустыми руками… И сам не знаешь, что хуже.

— Верно, тяжёлые времена! — снова отозвался Спира.

— Я всё думаю, — разглагольствовал хозяин, — что всему виной наши епископы. Нет ныне таких владык, как в былые времена, не с кого иереям пример брать. Помню, в детстве, боже ты мой, чего-чего только не рассказывали про митрополитов Ненадовича и Стратимировича. Какая была силища! А какая дисциплина, какие строгости! Какая голова, боже мой! Ну и, конечно, раз другие владыки, так и священники другие и прихожане другие! Это была гроза, сущая гроза для духовенства — и белого и чёрного. Чуть прослышат про распрю какую между священниками, или, скажем, курил кто перед мирянами, или веселился в компании — ох, и тяжко тому приходилось! Ох, как тяжко!.. А буде какой вдовец возьмёт домоуправительницу по примеру иноверных священнослужителей или иереи на соблазн стада переругаются — хотел бы я видеть того, кто посмел бы предстать пред его очами! За малейший пустяк карал немилосердно.

— Эх, негоже, когда и слишком уж свиреп. Господи, ведь люди мы, сосуд скудельный, — вот и грешим, случается: недаром сказано: «Никто же без греха, токмо един господь», — неужто за это меня карать, как безбожные Содом и Гоморру? — говорит поп Спира, которому весьма не понравились разговоры о строгих епископах и архиепископах.

— А ежели, бывало, священник на священника епископу пожалуется, накляузничает, — продолжает хозяин, — да и миряне об этом проведают, — не дай господь! И ещё вопрос, кому больше достанется — жалобщику или обвиняемому…

— Так, так, верно… но оставим эти разговоры! — замечает поп Чира. — Целый день тряслись на подводе, а теперь ещё о таких вещах речь завели. Можно кратко заключить: ничего не осталось от прежнего — ни старых епископов, ни старых попов, ни старых прихожан, ни старых учителей…

— Как раз это и вертелось у меня на языке, достопочтеннейший, — подхватывает хозяин. — Можно ли терпеть, то, что проделывают нынешние учителя? Всё у них не так, как у людей! Ученики не смеют помогать пономарю, — не их, видите ли, это дело, ученики, мол, должны учиться. Правильно, нужно им учиться, но ведь они дети нашей святой церкви, возражаю я учителю, так почему бы им не послужить церкви и алтарю? И если бы я не знал, до чего они любят колокольню, какое им удовольствие доставляет виснуть на верёвке! По целым дням не сходили бы с колокольни. Вот вчера как раз я всласть посмеялся. Спрашиваю одного: «Кем ты будешь, Пера, когда вырастешь большой?» А он отвечает: «Пономарем». — «А ты, Иво?» — «И я тоже», — говорит. «А ты, Живо?» — «Я буду носить первую тарелку». — «А ты, Нико?» — «Хочу быть дьячком». — «А ты?» — «Хочу раздувать кадило». — «А ты?» — «Я буду пономарем». — «Я буду рипиды носить»… Послушать, все хотят служить только церкви. А они мне сказки рассказывают! Подумаешь, радеют они за грамоту! Ведь как славно было раньше: ребята на колокольне, пономарь мне дома по хозяйству помогает. А нынче приходится держать ещё и… вице-пономаря!!! Хе, до чего мы докатились! Негоже, совсем никуда не годится это новое обучение. И один господь ведает, куда это нас приведёт!

— Ну, спаси нас бог! — прерывает его поп Спира.

— Во спасение! — отвечает хозяин, чокается с ним и потом дважды с Чирой.

Пьют, беседуют и снова пьют. Отец Чира разрумянился и не только пьёт, но и сам подливает и в свою и в хозяйскую чарку, словно он тут хозяин.

Беседа течёт легко и оживленно, стаканы то и дело наполняются и пустеют. Хозяин потчует и чаще подливает отцу Чире, с которым меньше знаком: разок чокнется со Спирой, а с Чирой обязательно дважды. Обнесли и пуншем, который в то время пили во всех благородных, зажиточных домах.

Поп Спира вышел во двор распорядиться, чтобы Пера Тоцилов разбудил их вовремя, и пока он отсутствовал, а попадья возилась на кухне, хозяин вступил с попом Чирой в продолжительную беседу.

— А вы и не похвалились, достопочтеннейший: вас, полагаю, можно поздравить? Прослышаны мы, что… вы… так сказать, выдаёте свою дочь, а?

— Как же! — говорит Чира. — Сразу после рождества.

— А, значит, правда? Э, ей-богу, жених получит хорошую хозяйку и, как говорится, спутницу жизни, — заявляет хозяин. — Жалко, что он не здесь, надо бы его поздравить, — ведь именно его и следует поздравлять: подумать только — получит девушку из такого дома!

— Но и он хорош, — замечает отец Чира. — И она получит, как говорится, хорошего друга! Я вполне доволен, вполне! — весело заявляет он и наливает себе и хозяину. — Итак, спаси нас бог!

— Во спасение! — Выпили до дна. — Кончил семинарию, не так ли?

— Да, кончил семинарию… с отличием. Поёт просто на удивление, как царь Давид под арфу. Внешность, манеры — всё, всё!

— А много просит?

— Ни словом не обмолвился… ни словечком…

— Ну, конечно, умный юноша; стало быть, думает: самое ценное получил, а? Получил работящую и воспитанную девушку, примерную тёщу и почтенного тестя, а всё остальное, мол, на ваше усмотрение. Ну, значит, за здоровье жениха. Спаси бог!

Чокаются. Отец Чира пьёт залпом и наливает себе ещё.

— Ну, давайте чокнемся, — говорит хозяин. — За здоровье родителей невесты!

Чокаются. Гость снова залпом осушает стакан.

— Да и он, и он хорош… Истинное смирение! Если бы его увидел владыка — ну, было бы дело! Тотчас бы заграбастал его в монастырь, не позволил бы жениться, и вышел бы из него второй Раич или Мушицкий[95]!.. Вполне, вполне им доволен! — растроганно говорит поп Чира и машинально чокается, не заметив, когда хозяин вновь наполнил его стакан. Хозяин выпивает половину, а гость до дна. — Признаться, больше её надо бы поздравить! — откровенничает поп Чира.

— Собственно, — говорит хозяин, — всю заслугу следует приписать вашей почтеннейшей супруге, госпоже Персе, — недаром говорят: «Погляди на мать — и проси дочь!» Значит, беру на себя смелость, если разрешите… за здоровье примерной супруги вашей, госпожи Персы!

Чокаются, гость пьёт до дна, а хозяин — оставшиеся полстакана.

— Ну, а ежели, — продолжает хозяин, — мы и дальше станем, простите за выражение, копаться и доискиваться, то окажется, что это заслуга не столько вашей супруги госпожи Персы, сколько ваша, именно ваша, досточтимый отец Чира, потому, что вы в своё время избрали госпожу Персу супругой, а уж она воспитала господжицу Меланью!.. Значит, сумма-суммарум — вы главный виновник теперешнего счастья не только господина Перы, но и господжицы Меланьи (как вы по крайней мере говорите).

— Пожалуй, что и так! — соглашается Чира.

— Эх, значит зря пили мы, минуя вас, за других, менее достойных. Следовало бы сперва пить за ваше здоровье, дорогой мой и редкий гость, достопочтеннейший отец Чира! Но ничего, всё ещё можно исправить. Итак, перечеркнём и начнём сызнова! Значит, первый наш тост будет за ваше здоровье. Спаси нас бог!

Чокаются и пьют: хозяин половину, а отец Чира до дна. Развеселились отцы изрядно.

— «На реках вавилонских, тамо седохом и плакахом», — запевает растроганный поп Чира, усаживается поглубже и, подняв брови, велегласно выводит — заливается всё громче и громче, на удовольствие и к удивлению хозяина, который время от времени его подбадривает:

— Так, так! Вот это мне нравится!

Поп Чира пропел весь псалом, все девять стихов, и после каждого стиха подмигивал хозяину, словно, торжествуя, спрашивал: «Ну, что скажете?»

Развлекаются преподобные. Хозяин пропел другой псалом: «Из глубины воззвах к тебе, господи», — отец Чира третий: «Господи, воззвах к тебе, услыши мя; вонми гласу моления моего».

В наилучшем расположении духа и хозяин и поп Чира чокаются поочередно, поют псалмы, один проникновеннее другого, и пьют за здоровье матушки Персы и всех прочих по порядку.

Затем снова заходит разговор о девушке, о женихе и приходе: останется ли Пера в селе, или будет искать место в городе. Оказалось, что Меланья желает переехать в город. Поговорили ещё немного, чокались, выпивали, хвалили друг друга за голоса и пение, пока не возвратился отец Спира, а хозяйка не обнесла их ещё раз пуншем. Самый общительный — отец Чира, наливает себе и остальным и всё расхваливает своих домашних.

— Какова мать, такова и дочь! — бахвалится Чира. — Моя Персида, сказал бы я, средоточие добродетелей и, конечно, так же воспитала свою дочь… Кто её возьмёт, будет счастлив и доволен, как и я сам в своей супружеской жизни.

— Да кому вы говорите, — замечает хозяин, — знаем, давно знаем!

Пьют, чокаются и снова пьют. Но вот стали уже возникать небольшие паузы. И когда беседа начала затихать, а глаза слипаться, поп Чира первый напомнил, чго не худо бы и на боковую, потому что завтра на заре нужно в путь. Хозяин не возражает. Гости встают из-за стола и отправляются на покой. Отцу Чире предоставляют гостиную, а отцу Спире, по-свойски, стелют в спальне хозяина.

Немного погодя входит хозяйка с заспанной, растрёпанной служанкой и, убрав со стола посуду, направляется к двери.

— Чего это ты горшок с кактусом тащишь, куда ты с ним? — спрашивает хозяйка, остановившись в недоумении, и смотрит на Роксу, а Рокса стоит и клюёт носом. — Эх, несчастье косматое! Да ты стоя спишь. Только бы дрыхнуть! Не выспалась, лентяйка влашская! Поставь горшок на место, собери серебро и отправляйся спать; а чуть свет чтоб была на ногах — вымоешь всё, раз уж вечером ни на что не способна! Пока всего не вымоешь, на завтрак не рассчитывай. Вижу я, придётся мне за тебя приняться по-другому! Давай-ка этот кактус сюда, чего ты его держишь, и ступай вон, дрыхни. Эх, благо тому, кто на тебя полагается!

Вышли.

Водворилась тишина, по немного погодя послышался шёпот.

— Куда он его прячет? — спрашивает хозяин.

— Да в кармане, должно быть!

— Посмотрим. Да прежде нужно узнать, спит ли он. Снова тишина. Прислушиваются оба, повернувшись лицом к комнате, где почивает отец Чира.

— Отче Чира, — вполголоса окликает с порога хозяин, — достопочтеннейший… А, отче Кирилл! — кричит он громче. — Вы забыли сказать, когда вас разбудить.

Тишина. Никакого ответа.

— Отче Чира! — кричит хозяин ещё громче. — Вы спите, а?

Опять молчание. Тишина. Из комнаты по-прежнему доносится только громкий храп, да ещё с присвистом.

— Спит! — объявляет хозяин. — А кого моё вино свалит, тому не так просто подняться.

— А-а! Ну и храпит! Будто плотник болванки строгает, — шепчет в полном восторге отец Спира. — Славно! Сейчас можешь действовать спокойно. Знаю его, как себя самого. Коль скоро заснул и захрапел, можно свободно возле кровати сто один раз из пушки выпалить — не проснётся. Ну, иди…

Хозяин исчез в гостиной.

— В карманах нет, — шепчет он с порога, — искал, нет… Образчиков всяких полно — образчики кукурузы, образчики шерсти, должно быть дочери на приданое…

— Куда же он, чёрт, его сунул! — произносит задумчиво поп Спира. — Погляди-ка, не в поясе ли? Есть у него в поясе карманчик.

— Да я пояса-то не найду! — сообщает хозяин немного погодя. — Может, не взял с собой?

— Как не взял! Как он без пояса перед владыкой предстанет? Там где-нибудь, поищи. Погляди, не сунул ли его под голову, под подушку… Матёрый ведь волк… Сущий Каиафа!

Хозяин вскоре вернулся с поясом в руках, не чувствуя под собой ног от радости.

— Есть!.. Под голову положил, нашёл под подушкой.

— Давай скорей сюда! — шепчет отец Спира и лихорадочно хватает пояс. — Ха, вот он, вот! Здесь, в уголке! Не говорил ли я тебе?! Вот он! Сейчас поскорей его вон, а вместо него сунем вот это! — И поп Спира быстро извлёк из узелка зуб, опустил его себе в карман, а из кармана извлёк свёрточек, который вручил ему Аркадий, завязал в узелок и сунул в пояс отца Чиры.

— Ну, готово?

— Всё в порядке; каждому своё. Скорее положи, откуда взял, и замотай, как было.

Хозяин положил пояс на место и вернулся.

— Спит и храпит по-прежнему! — удивляется хозяин.

— Спит, как зарезанный. Будь мы злыдни какие и обидчики, могли бы преспокойно вырвать у него ещё два здоровых зуба, и то бы не проснулся! — заявляет поп Спира, окрылённый успехом. — Так, говоришь, вино крепкое было, а?

— Аки гром, аки гром! Свалило бы и самого Голиафа.

— Доказательство — отец Чира! Ох, и нагрузился же он, ха-ха-ха!

— Ну, слава богу! Сказал тебе: предоставь всё дело мне.

— Э-э, спасибо тебе! Ты вот Голиафа помянул, а после столь удачного завершения дела и я могу вместе с царём Давидом воскликнуть: «Да посрамятся и смятутся все врази моя; да возвратятся и постыдятся зело вскоре». Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха! — смеётся и поп Олуя.

— Ну, а сейчас доброй ночи. Наконец-то после стольких недель засну спокойно! Спасибо тебе, доброй ночи! Ты меня сейчас, так сказать, вторично в попы рукоположил… Доброй ночи! Погоди, уничтожить надо поскорей этот проклятый корпус деликти: пока он у меня в кармане, не смогу уснуть спокойно! — говорит отец Спира и выбегает во двор.

Рано утром они выехали и около полудня прибыли в Темишвар.

На следующий день, до обеда, наши попы предстали перед его преосвященством, который хотел прежде всего посоветовать им, как говорится, замять дело до того, как оно уйдёт на рассмотрение в соответствующую инстанцию. Мы не держали в руках акта епископского архива и потому лишены возможности передать все подробности этой встречи, тем более что повесть стала бы на одну главу длиннее. Скажем только в заключение этой главы, что оба преподобных отца, отправившись к его преосвященству, пробыли у него довольно долго — битый час, если не больше; а когда покинули епископский двор, удивительно было то, что поп Чира (хотя и вошёл он обвинителем) вышел порядком опустив нос и с пылающими щеками, а поп Спира, напротив, хоть и был обвиняемым, выглядел весёлым, таким же весёлым, как и в тот раз, когда был награждён красным поясом. Ещё удивительней был ответ, который они дали своему знакомому, столкнувшись с ним при выходе из епископии. «Ну как, закончилось?» — «Да, наконец-то!» — сказал поп Чира. «Слава богу, всё в порядке!» — добавил весело поп Спира. Но самым удивительным было то, что оба попа не расстались у выхода из епископии, а продолжали путь рядышком, объясняясь и беседуя о чём-то…

— Значит, помирились! — воскликнут читатели. А почему поп Чира угнетён и взволнован, а поп Спира весел и доволен, об этом читатели узнают из следующих двух глав.