Поправка курса

Глава 11

Ялта.

Возвращаясь в Россию, возвращаешься в прошлое. Буквально.

Из Берлина я выехал двадцать второго июня, задержался в Москве, потом приехал в Севастополь, оттуда — в Ялту, глянь — а на календаре-то пятнадцатое! Сколько, оказывается, времени в запасе! Сколько можно успеть, наверстать, догнать и даже перегнать! Нет, правильно, что Россия придерживается юлианского календаря. Для нашей натуры очень полезно. Плетёмся в двух неделях за Европой, зато можем учесть её ошибки и не вступать туда, куда вступать не нужно.

Эх, если бы и в самом деле так!

Вроде бы и учитываем, но всё равно вступаем. В это самое. И когда Европа из этого самого уже выступит и пойдет отмывать сапоги в каком-нибудь океане, мы всё ещё там, в этом: долг перед союзниками, долг перед союзниками…

С такими союзниками и врагов не нужно!

Но мне-то что? Я здесь по воле Шефа, а он ни разу не русский. Иногда представляется немцем, но, думаю, он из шумер. Нет, из пра-шумер, о которых никто ничего не знает, но которые несомненно были.

По воле-то по воле, но никаких конкретных заданий Шеф мне не ставит. Мол, убей Николая, или, напротив, спаси царя — такого нет. Просто бросает жука в муравейник, и смотрит, что из этого получится. Наградив того жука определенными возможностями в виде артефактов и способностей. Не слишком большими, нет. Земную ось не сдвину, луну с неба не достану.

В открытое окно вплывал аромат роз, подтверждая, что я дома. В Доме Роз. В Ялте.

И доктор Альтшуллер тому лишнее доказательство.

Мы рассматриваем рентгеновский снимок. Фотографию в икс-лучах. Да, начала работать моя установка. Моя — в смысле принадлежит мне. Аппарата фирмы Сименс, три тысячи рублей, плюс доставка, установка и переоборудование флигеля — ещё расходы. А, главное, рентгенотехник, или, как сейчас его называют, аппаратмастер Ганс Клюге, немец на жаловании. Двести пятьдесят рубликов ежемесячно! Плюс кров и стол.

Но он этих расходов стоит. Сложная у него работа. Содержать аппарат в исправности. Готовить ex tempore фотопластины особой чувствительности. Беседовать с обследуемым. Проводить собственно съёмку в икс-лучах. Восстанавливать серебро и готовить новую фотоэмульсию. И всё — строго по регламенту. Выдерживая время, температуру, напряжение и всё остальное.

Справляется.

И да, у него модифицированное поведение. Он дал согласие на модификацию, за что дополнительно получает двадцать пять рублей ежемесячно. И приятно, и выгодно, и год пройдет — не заметишь.

Но в результате стоимость обследования оказывается изрядной. Только человеку со средствами по силам.

А мне такие и нужны. Со средствами.

Альтшуллер пришел разобраться с лучеграфией — так называют рентгенограмму здесь и сейчас.

— Нет, Исаак Наумович, это не бугорчатка. Смотрите на характер теней здесь, здесь и вот здесь. Печально, но это рак легких.

Альтшуллер вздохнул.

— Я тоже подозревал рак. Но была надежда… — он посмотрел на меня внимательно. — Неужели ничего нельзя сделать?

— С лучеграфией? А что с ней можно сделать? Заретушировать?

— Нет, с болезнью.

— Ну, Исаак Наумович, и вопросы же вы задаёте.

— Но ведь у Антона Павловича не только туберкулез исчез, исчезли и сопутствующие болезни. Близорукость, например. Что, если и рак?

— Возможно. Возможно, и рак. Во всяком случае, лондонский коллега пишет, что его пациент выздоровел, правда, там имел место рак желудка.

— Конан Дойль?

— Сэр Конан Дойль. Он пожалован в рыцари, наш английский доктор и писатель. И, думаю, не за Шерлока Холмса.

— Вот видите: англичане лечат рак!

— У англичан, вернее, у Британской Короны фактическая монополия на препарат. Они доминируют в Африке, особенно в Южной Африке. Отчего бы и не поэкспериментировать?

— А у нас?

— А у нас есть русский квас, дорогой доктор. Если удастся разводить грибы здесь, тогда… Но это дело не месяцев, а лет. А пока…

— Но неужели нельзя изыскать возможность?

— Изыскать? Для кого?

— Для больного, — Исаак Наумович показал на лучеграфию. — Для этого больного.

— А, собственно, кто он такой, этот больной?

— Рабушинский.

— Павел Павлович Рабушинский?

— Именно. Талантливый молодой человек, ему жить да жить!

— Миллионщик Павел Павлович Рабушниский?

— Ну, это преувеличение. А хоть и миллионщик, что с того? Разве это важно?

— Важно, Исаак Наумович. Очень важно. Что ж, я возьмусь провести ему курс обновления.

— Возьметесь?

— Да. Это будет стоить один миллион сто тысяч рублей.

— Что? Вы сказали — сто тысяч рублей? Я не ослышался? Это ведь неслыханная сумма!

— Вы ослышались, Исаак Наумович. Я сказал один миллион сто тысяч рублей. Неслыханная? Так ведь излечение от рака легких тоже вещь неслыханная.

— Но… Не знаю, пойдет ли Павел Павлович на это.

— Да хоть и не пойдет. Мне, собственно, безразлично.

— Миллион…

— Господин Рабушинский вполне может себе это позволить. Если захочет.

— Но мы, врачи… Мы не вправе решать, кому жить, а кому умереть!

— Об этом и речи нет — решать, кому жить. Я лишь решаю, займусь я господином Рабушинским, или нет. Не более, не менее.

В задумчивости и даже в печали Альтшуллер покинул меня, забыв лучеграфический снимок на столе.

Да, именно так. Миллион сто тысяч рублей. И да, Рабушинский вполне может себе это позволить. Позволил же он себе разорить Алчевского, довести того до самоубийства и захватив его банки, выгадав на этом, по меньшей мере, пять миллионов рублей. Скорее, восемь. Ну, восьми и даже пяти миллионов в наличии у него нет, у Рабушинского, у него капиталы в деле, запросто не вытащишь. А миллион — это он, если постарается, найти сумеет.

Конечно, можно было действовать потихоньку. Надбавлять по сто тысяч. Но исцелять Рабушинского за меньшую, чем миллион, сумму было бы непростительно. Шеф поставит минус. И вообще, миллион мне понадобится. Понадобится и больше. И не просто миллион, а миллион легальный, миллион объяснимый. А то превращать опилки в червонцы с помощью полевого синтезатора «Мидас» — ну, глупо же. Этих червонцев тонна выйдет. Где столько опилок взять? И как объяснить этот миллион звонкой монетой? Можно, конечно, и фальшивых купюр напечатать. С применением нанотехнологий. Никто никогда не различит, где подлинные деньги, а где копии. Но это нехорошо. Во многих смыслах. И — зачем фальшивки, когда есть Рабушинский? И Ротшильды, и Рокфеллеры, и прочие люди со средствами, желающие вернуть здоровье и молодость?

Ну да, найдутся люди, которые обвинят меня в корыстолюбии. И это очень хорошо, что найдутся. А не найдутся, я организую такие обвинения. Пусть знают, что есть такой злыдень, лечит рак за миллион. И ещё омолаживает! За деньги, за деньги, за деньги! Как можно!

Что значит можно? Нужно!

Я пошел погулять. С Булькой. Булька уже четвертый месяц у меня. Растёт. Пока я ездил по заграницам, скучал, а теперь радуется. Скачет. В Оксфорде в моде белые бультерьеры. А у меня — коричневый. Я не в Оксфорде. В Ялте я. Здесь собака не только забава, но и охранник. Особенно такая собака, как Булька. А охранник в белом — это нонсенс.

Мы шли, я в английском кепи и клетчатом английском же костюме, и Булька — английский пёс. Англоман, как Воронцов. Люди опасливо косились на нас. Вид у Бульки, прямо скажу, необычный. Зубастый, головастый. Не собака, а живой капкан. Но — добрый и послушный. Днём. В режиме «мир».

Дошёл до кефирного заведения. Привязал булькин поводок к дереву, а сам заглянул внутрь. Дела идут хорошо. Попробовал кефир «День», с абрикосовым вареньем. Чайная ложка варенья на стакан кефира. Дамы и дети очень любят.

Затем с Булькой зашли к Синани. Поговорили об электрификации Ялты. Электростанция в Ялте есть, на угле. Новенькая. Паровая. На семьсот лошадиных сил. То есть около пятисот киловатт. Но, конечно, нужно ещё. И я два месяца назад основал Товарищество с ограниченной ответственностью «ЭЛЯ». Эля — это не женское имя, а ЭЛектрификация Ялты. Планы — построить электростанции на ветру. Ветряки то есть. Я уже и землю прикупил, за городом, в шести верстах от побережья. Холмы, они дешёвые. Первая очередь общей мощностью в те же пятьсот киловатт. По моим расчетам — а они дьявольски верны! — электростанция окупится за пять лет. И нашёл человека, которому построить электростанцию по силам — Владимира Георгиевича Шухова. Дело за малым: нужен капитал. Миллион рублей. Ялтинцы пока сомневаются. В долю не идут. Ну, кто такой Магель? Может, авантюрист? Или того хуже, прожектёр, мечтатель? Синани готов две тысячи вложить, но ведь две тысячи — не миллион.

Ничего, обнадёжил я Исаака Абрамовича. Уже скоро!

Так мы говорили о том, о сём, и вдруг лицо Синани стало не то, чтобы напуганным, но — напряженным.

— Добрый день, добрый день, Ольга Леонардовна.

В магазин вошла статная дама позднебальзаковских лет.

— Здравствуйте, Исаак Абрамович. Мне сказали, что здесь я могу найти барона Магеля.

— Можете, — признал Синани. — Барон Магель — Ольга Леонардовна Книппер.

Я поклонился.

— Ах, господин барон, скажите, скажите, где же он? — воскликнула Книппер несколько наигранно.

— Кто он, сударыня?

— Антон Павлович, конечно.

— Господин Чехов, полагаю, сейчас в Италии.

— Но зачем? Почему он уехал?

— Насколько мне известно, он задумал написать новую пьесу, и для этого решил переменить обстановку. На время.

— И где же он в Италии?

— Не знаю.

— Как не знаете?

— Ну откуда мне знать, сударыня?

— Ведь это вы, господин барон, увезли его в Италию!

— Антон Павлович не невеста, чтобы его увозить. Он сам решил уехать, а поскольку я отправлялся в Неаполь и в моем распоряжении была яхта, я и предложил ему каюту. Заодно и наблюдал его в дороге.

— А потом, в Неаполе…

— Здоровье Чехова в дороге не вызывало никаких сомнений, и в Неаполе мы расстались. У меня были свои дела, а у господина Чехова, как я полагаю, свои. Знаю, он планировал снять виллу на несколько месяцев, но снял ли, и где снял — мне неведомо.

— Но как вы могли оставить его, больного, беспомощного, одного в чужой стране?

— Оставить? Одного? Больного и беспомощного? Я? — при необходимости и я могу изобразить благородное негодование.

— Я не это имела в виду — сбавила тон Книппер.

— Сейчас он здоров, полон сил, энергии и планов. И, думаю, он не одинок, — я не стал расшифровывать понятие «не одинок». Госпожа Книппер дама взрослая, должна понимать, что такое «не одинок».

— Но у вас есть хотя бы его адрес? — спустя несколько секунд спросила она.

— Нет. Я же говорю, мы расстались в Неаполе. Если у господина Чехова возникнет необходимость, он мне напишет. Ялта, Дом Роз, барону Магелю. А мне его адрес — зачем?

— Он нужен мне.

— Полагаю, и ваш адрес ему известен тоже, не так ли? И он, устроившись, непременно вам напишет, — я хотел добавить «если захочет», но счёл, что это просто неуместно. Что мне Гекуба?

— Исаак Абрамович, если всё же вы узнаете адрес Антона Павловича, дайте мне знать, пожалуйста. Я завтра же возвращаюсь в Москву… — Ольга Леонардовна более меня не замечала. Я для неё стал неодушевлённой вещью. Мебелью.

— Разумеется, Ольга Леонардовна, непременно, сразу сообщу…

Госпожа Книппер величественно удалилась. Так уходит грозовое облако, передумав испепелять мелкую букашечку. Тратить молнии на такое ничтожество, как баронишко…

Булька всем видом выражал готовность гулять дальше.

И мы погуляли. Долго и счастливо. Вдали от госпожи Книппер и её проблем.

Ну да, для актрисы одно дело быть женой первого драматурга Империи, а совсем другое — быть покинутой женой первого драматурга Империи. С новой силой пойдут интриги, сплетни, начнут обходить ролями, придираться — или будет казаться, что обходят и придираются. Но где ж ты была раньше, голубушка, в те годы, когда Чехов медленно, но верно умирал в Ялте? «Ах, ты пела? Это дело…»

Но, однако, это действительно меня не касается. Совершенно.

Пройдя вёрст десять мы с Булькой, усталые но довольные, вернулись в Дом Роз. У ворот стояла бричка Альтшуллера. После того, как и Чехов, и девочка Надя исцелились, Исаак Наумович стал нарасхват, и ему пришлось обзавестись собственным выездом. Парой гнедых.

И в гостиной они меня ждали. Не гнедые, а Исаак Наумович и его пациент. Альтшуллер мог заходить ко мне запросто, Мустафа это знал и всегда раскрывал перед ним двери.

— Вот, Петр Александрович, господин Рабушинский попросил свидания с вами, и я взял на себя смелость пригласить его сюда.

Господин Рабушинский был нездоров. Очень нездоров. На вид не лучше Чехова в его самый сложный период.

— Как вы желаете получить от меня деньги? — сразу перешел к сути он.

— Вы делаете безусловное невозвращаемое пожертвование. Один миллион — товариществу «Электрификация Ялты» и сто тысяч — детской санатории «Надежда». Как только это будет выполнено, мы начнём лечение.

— Какие у меня гарантии?

— Никаких, — пожал плечами я. — Я беру деньги не за результат, а за работу. Не навязываюсь.

— Но на что я могу надеяться?

— На выздоровление. Месяц вы проведете здесь, в лечебном флигеле. Под наблюдением доктора Альтшуллера. И выйдете здоровым. Дальнейшее будет зависеть только от вас.

— Что — дальнейшее?

— Всё — дальнейшее.

И Рабушинский согласился.

Все соглашаются.