Поправка курса

Глава 6

Ялта.

К выписке больного мы готовились заблаговременно и старательно.

Новый костюм Чехову построил Анатолий Максимович Гольдберг, лучший портной Ялты (так уверяет Синани). Нет, у Чехова были приличные костюмы, но, во-первых, не вполне приличные, и во-вторых, они ему уже не были впору: Чехов вернул себе утраченный рост, раздался в плечах и прибавил в весе. Новый галстук и рубаха дополнили лебедизацию, то есть превращению гадкой дряхлой утки в молодого элегантного лебедя. Парикмахер сделал Антону Павловичу прическу по последней моде, даже подзавил. Нужно бы и побрить, но Антон Павлович свою поросль отстоял. Сошлись на холе ногтей.

Пенсне убрали — не было нужды, зрение восстановилось полностью, видит мух за три версты.

Последний штрих — побрызгали о-де-колонью.

И вот теперь он, Антон Павлович Чехов, сидел за столом, немного волнуясь, точно жених перед свадьбой с богатой и капризной невестой.

А мы, я и Альтшуллер, давали ему последние наставления.

— Нет, это не чудо. Вы не омолодились. Именно так и должен выглядеть человек ваших лет при отсутствии болезней, отрицательных воздействий среды и общества. По сути сейчас вы в положении проигравшегося картежника, которому вдруг вернули всю сумму. Проигрывать дальше, или жить иначе — выбирайте сами. Исаак Наумович дал вам врачебные рекомендации, которые я полностью разделяю. Действительно, пожить три-четыре месяца на Капри было бы хорошо. Но не менее важен социальный климат. Простите, голубчик, но меня упорно преследует некая дама, утверждающая, что вы обязались написать для её пансиона рекламное объявление в газету. Это правда?

Антон Павлович густо покраснел:

— Она была настойчива, и… Ну неудобно же! Она просит!

— Правда? Неудобно? У нас в Шотландии говорят, что неудобно сидеть на полу, свесив ноги. Всякий, покушающийся на ваше время подобен злодею с ножом, желающему отрезать от вас кусочек плоти. Вас резали, резали, и вот до чего дорезали — я передал Чехову фотографию, сделанную при поступлении. Старичок, крайне истощенный старичок. — Сейчас вы другой, — я передал вторую фотографию, сегодняшнюю. — Хотите снова стать прежним — воля ваша. На вас сейчас налетят, как воробьи на просо. Не хотите — учитесь не быть просом. В русском языке существует волшебное слово «нет». Попробуйте. Вам понравится. Засим назидательные речи прекращаю. Вы не мальчик, я не воспитатель.

— Доктор… Вопрос… Сколько я вам должен?

— Мне? Ничего.

— Но вы столько для меня сделали! Вернули к жизни, и к какой жизни!

— Какая будет у вас жизнь — решать вам и только вам. И, главное, я делал это для себя. Мне так захотелось. Ну, и из любопытства, не скрою. Африканское лекарство открывает интересные перспективы.

— Да! Лекарство! Это невероятное открытие! Миллионы людей будут спасены!

— О миллионах речи пока нет. Даже о тысячах речи нет. Потом, когда химики научатся создавать действующее начало — может быть. И не уверен, что препарат действительно открытие. Подозреваю, что он — или нечто схожее — было известен давно. Сказочки о молодильных яблоках и живой воде не на пустом месте появились.

— Но почему же…

— Это средство — для единиц. Во всяком случае, сегодня. Для общества надежнее уповать не на панацею, а на гигиену. Труда, отдыха, жизни. Развитие общедоступного здравоохранения. Исаак Наумович об этом уже говорил.

— Я вот думаю, может мне стоит поехать в Африку? За молодильными яблоками?

— Может. Ду ю спик инглиш?

— Простите, не понял?

— Как у вас с языками? Сможете сойти за англичанина? Бурский, африкаанс, тоже годится. За русскими же там будут следить, и не подпустят к месту произрастания и на сто миль. Вряд ли.

— Да, с языками у меня… Тогда я поеду на японскую войну. Врачом, непременно врачом.

— Похвально. Вы ведь московский университет заканчивали?

— Да, медицинский факультет.

— Военно-полевую хирургию хорошо знаете?

— Хирургию?

— Ну да. На войне прежде всего хирургия. Руки, ноги отпиливать, в животах распоротых копаться, да много всякой работы для умелых рук. Эфир и хлороформ кончаются в первые дни, спирт тоже. Пилить приходится по живому. А часто начинаешь по живому, а кончаешь по мёртвому. Шок. И да, захватите с собой побольше полотен — даже лучшие выходят из строя за день. А пила без полотна как бы и не нужна. На снабжение надежды мало. Но, конечно, будет дело и для инфекциониста. Тиф, дизентерия, да много чего будет. Уже начинается призыв врачей из запаса. Ну, и добровольцы, конечно, приветствуются. Могу составить протекцию. Только хорошо подумайте, что вам подходит больше всего. Хирургия? Терапия? Организация?

Альтшуллер кашлянул, намекая: время!

— У нас будет возможность поговорить о медицине, да и о чем угодно. А пока, Антон Павлович, пора!

И мы пошли к выходу.

Нет, специальных объявлений мы не давали. Только косвенные. Ясно же, что парикмахер наводит красоту не просто так.

И потому перед домом собралась толпа. Не сказать, чтобы огромная, но для Ялты значимая. Человек пятьдесят.

Перед воротами нервно ходили городовые. Я их загодя заверил, что никаких публичных высказываний не будет, но кто его знает, как оно повернет.

Вышел Чехов, за ним Альтшуллер и я. Толпа заволновалась, послышались крики «Где, где Чехов?» — Антона Павловича не сразу признали в новом обличье.

Мы остановились перед воротами. Вспыхнул магний, три фотографа сделали снимки (ну да, я постарался).

«Антон Павлович! Антон Павлович!» — вдруг завопила истеричка лет тридцати.

Альтшуллер и Чехов сели в коляску, извозчик (да, вашсиясь, будет исполнено) хлестнул лошадь.

— Поехали! — озорно воскликнул Чехов и махнул рукой.

И они поехали.

Публика стала расходиться.

— Совсем, совсем молоденький, — склоняли на всякий лад обыватели.

— Может, это вовсе и не Чехов. У него есть младший брат, я читала, — сказала барышня на выданье.

— Так младший брат всё равно Чехов, разве нет? А по виду душка!

Ко мне подскочил лихого вида молодчик.

— Лев Блэк, корреспондент «Крымского Курьера». Господин барон, не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

— Я занят, господин Блэк.

— Всего лишь два, господин барон! Здоров ли Антон Павлович Чехов?

— Да.

— Употреблял ли во время лечения господин Чехов кефир заведения господина Аксельрода?

— Да, — и, не дожидаясь третьего и последующих вопросов, я вернулся в дом, а верный Мустафа стал преградой на пути зевак.

Впрочем, они, зеваки, расходились сами собой. Кто-то пошел к Белой Даче, надеясь застать Чехова, кто-то домой, а кто-то в кефирное заведение Аксельрода.

Тайны я не раскрыл: каждый день фургончик кефирного заведения доставлял в Дом Роз три литра кефира, два из которых доставались Чехову, а литр — остальным. Приметливые ялтинцы сразу поняли, что к чему, и решили, что и остальным не помешает попробовать кефир. Ну, а сегодня, когда они увидели здорового Антона Павловича и услышали моё «Да», думаю, Аксельрод воспрянет духом до самых до небес.

Ну, и я тоже. Еще месяц назад я купил у Аксельрода пай. Теперь я совладелец кефирного заведения и получаю половину прибыли. В порядке легализации. Потому что расходы предстоят немалые, и рано ли, поздно, а возникнет вопрос — откуда у барона Магеля деньги?

А вот оттуда! Из кефирного заведения. Уже сегодня начата продаже особого кефира «Докторский». Стакан стоит на пятачок больше обыкновенного. Но отбою от желающих выпить кружку нет и не будет. Всякому при покупке дается листок, в котором написано, что рецепт этого кефира доктор Магель привез из Африки, где провел два года на войне. Всякому полезно выпивать два стакана: один утром, другой на ночь, и будете жить долго и счастливо.

Ну да, пошловато. Зато доходчиво. Совесть моя чиста: ничего кроме пользы от кефира не будет. А прибыль будет. Пригодится. Не всё же червонцы полевым синтезатором шлёпать. Да и неудобны эти червонцы. Сколько их нужно, чтобы заплатить за Кучук-Кой? Пять фунтов. Нет, уже шесть. Тяжело! А на обустройство Кучук-Коя уйдет впятеро больше. Вдесятеро. И так далее.

В доме я поблагодарил сиделок за труд и рассчитал — до следующего пациента. Добавил и премию, нежданную но приличную. Трудились на совесть.

Сиделки ушли с чувством причастности: как же, они лечили самого Чехова и видели, как он день ото дня менялся. Как выпадали последние зубы — и отросли новые. Как тело из стариковского стало молодым, мускулистым. Как… да много чего будут они рассказывать. Им, ясно, сразу не поверят, но ведь перемена вот она, налицо буквально. Станут расспрашивать, что да как. А что знают сиделки? Кефир знают сиделки! Давали Чехову кефир, икру, яйца, овсянку, осетрину.

И опять кефир нарасхват!

Я поднялся в башенку.

Чем хороша башенка, а с нею и весь Дом Роз? Тем, что отсюда открывается отличный вид на море. А вдали можно и Ливадию разглядеть, и хорошо разглядеть, несравненно лучше, чем из номера Никитина во «Франции». Здесь, в Доме Роз в феврале сорок пятого была с поличным взята немецкая шпионско-диверсионная группа, планировавшая атаку на Большую Тройку. Башня служила наблюдательным пунктом — отсюда в морской бинокль Ливадийский дворец как на ладони. Шпионы должны были передать по радио «Лягушка квакает», и пилот-смертник поднялся бы с близлежащего аэродрома (время подлета десять минут) на истребителе, набитом взрывчаткой, и спикировать на южное крыло Дворца. Наш аэродром, наш самолет, наш пилот. Заговор полковников. Не знали? И правильно, что не знали. Чтобы не было искуса.

У меня не бинокль, у меня телескоп. Пятидюймовый любительский рефрактор. Господин барон любит смотреть на звезды и даже на Солнце. Есть у него такая причуда. Комету хочет открыть. Башня-то возвышается над округой, видна издалека. Поначалу любопытствовали, а теперь ничего, привыкли.

Я сложил брезентовый зонт, что защищал телескоп, снял чехол, установил прибор, уселся на складной стул и стал смотреть.

Отсюда видно отлично что при тридцатикратном увеличении, что при шестидесятикратном, и даже при стодвадцатикратном. Дальше четкость терялась. Но увеличение позволяло различать лица людей, а этого довольно.

Правда сегодня аэроплана у предполагаемых шпионов нет, и радиостанции тоже. Никакая винтовка отсюда ли, из «Франции» не достанет.

В чем смысл шпионажа?

В самом шпионаже.

Государственные ассигнования нужно оправдывать. Вот и оправдывают. Покажут Большой Шишке фотографии царской семьи, вот, мол, как близко мы подобрались к сердцу империи, — и, глядишь, премия и новые погоны. Ну, и по тому, с кем государь встречается, можно судить о многом. А если еще кто-то умеет читать по губам… Стократное приближение позволит?

И если обыватели, да и полиция смотрят на мой телескоп снисходительно, то уж шпионы понимают, что к чему. И принимают меня… За кого они меня принимают?

Шпионы — ладно. Не моя забота, в общем-то. И интересуют они меня постольку-постольку. Чтобы не мешали и не путались.

И еще власти. Полиция, жандармы…

Жандарм просто серьёзный. Сегодня у дома барона Магеля наблюдалось скопление людей.

Жандарм, серьёзный во всех отношениях. Речи? Призывы? Беспорядки?

Жандарм просто серьёзный. Не наблюдалось. Встречали пациента, находящегося на излечении известного драматурга Чехова.

Жандарм, серьёзный во всех отношениях. Не запрещёно, если не нарушается общественный порядок.

Жандарм просто серьёзный. Драматург вместе с доктором Альтшуллером вышли, уселись в бричку и уехали в порт, где драматург на нанятом катере отправился морем в свое гурзуфское поместье, а доктор вернулся в город по докторским делам.

Жандарм, серьёзный во всех отношениях. Дело обыкновенное, ничего удивительного.

Жандарм просто серьёзный. Удивительное есть. Согласно донесению агента Заседателя, всех удивил и даже потряс необыкновенно здоровый вид драматурга Чехова. Высказывалось даже предположение, что это не сам Чехов, а его младший брат. Агент Чубарый отмечает, что барон Магель, который тоже принимал участие в лечении Чехова, явно не прост, и нужно бы за ним усилить наблюдение.

Жандарм, серьёзный во всех отношениях. Чего же в нём непростого, в этом бароне?

Жандарм просто серьёзный. Только приехал, и купил Дом Роз. Зачем — непонятно.

Жандарм, серьёзный во всех отношениях. Ну, батенька, что ж непонятного? Есть деньги, вот и купил. Дом хороший, и сад… Я бы и сам купил, заведись лишние сто тысяч.

Жандарм просто серьёзный. И лечили у него драматурга каким-то особо хитрым способом, так, что тот помолодел на двадцать лет.

Жандарм, серьёзный во всех отношениях. Что помолодел, это к нашему делу отношения не имеет. Да и чего удивительного — отдохнул человек, подлечился. Да и Чехов этот… Он же из театральной среды, жена у него артистка. А они, артисты, мастера гримироваться. Ей сорок лет, старухе, а она Джульетту представляет. И ничего, верят. Вот и этот: нанес грим, чтобы казаться помоложе, да и всё. Его ж не в упор рассматривали.

Жандарм просто серьёзный. Весьма вероятно.

Жандарм, серьёзный во всех отношениях. Если есть простое объяснение — не ищи сложных. Это ещё древний жандарм сказал, Оккам. И другое, более важное. Насчет Магеля. Я получил указания оттуда (указывает перстом в потолок) — к барону Магелю относится со всем почтением, а, буде обратится он по какому делу — помогать безоговорочно. Так что учти!

Жандарм просто серьёзный. Слушаюсь, господин полковник! (в сторону) А всё-таки прикажу агенту Гнедому понаблюдать за этим бароном. Чую, не прост он, совсем не прост!

Так или примерно так разыгрывалось сегодня представление, не знаю, но только указание жандармскому управлению я дал — за Магелем не следить. Подделал, конечно. В одна тысяча девятьсот четвертом году можно что хочешь подделать. Проверять просто не посмеют, да и мысли такой не придет — проверять, беспокоить начальство. Велено — исполняй! Но есть и упрямые исполнители, тоже нужно учитывать.

Я спустился вниз, наказал Мустафе убрать телескоп. Предмет хрупкий, требует внимания, но Мустафа к нему, к телескопу, относится с почтением, граничащим с благоговением — после того, как я показал ему Плеяды.

Может, сделать купол для телескопа?

Непременно.

Только купола мне и не хватает.

Хотя идея мне нравится — построить обсерваторию. Не здесь, а в Кучук-Кое. Здесь со временем будет ночная иллюминация, а в Кучук-Кое можно поставить профессиональный телескоп, двадцатидюймовый. Или уж купить землицы под Симеизом, вернее, над Симеизом? На горе Кошка? Напишу-ка письмо Мальцову. Но чуть позже.

Я взял Бульку на поводок, и мы пошли гулять. Ему гулять полезно, Бульке. И мне заодно. Если гулять просто так, то и стыдно, и странно — ходит одинокий человек по Пушкинскому бульвару, а зачем? С собакой же иное дело. Да вот хоть учительница мадемуазель Южковская — гуляла по набережной с собачкой, гуляла, высматривая и примечая, а потом бах — и экспроприация на сорок тысяч рублей и троих застреленных насмерть, двоих охранников и одного по ошибке. Касса Ильича нуждалась в средствах. Случилось это шестого сентября девятьсот пятого года. Буду здесь — упрежу. Нечего позорить славный город Ялту. Хотя будет ли это, нет, не знаю. Конан Дойл придерживается теории баньяна. Мол, мир — это многоствольное дерево-лес, сотни стволов, сотни тысяч веток, несчетное количество листков, и наша вселенная — всего лишь один листок на мировом древе. Чуть-чуть отличный от соседнего листка. Ветер дунет, листок сорвется и улетит, а баньяну и дела никакого. Новый вырастет. А душа человеческая после смерти вольна порхать с листка на листок в поисках отдохновения и покоя. Или, наоборот, приключений. В зависимости от прожитой жизни.

Ну да, вольна. Не знает он Шефа.