Поправка курса

Глава 14

Ялта.

— Кто же там, принц? халиф? сам султан? — спросила Мария, показывая в сторону лечебного флигеля.

Мы сидели в чайном домике и пили, естественно, чай. Нет, не Никитина. Контрабандный китайский.

Розы цвели и пахли, птички щебетали, пчёлы жужжали, листья шептали, а моря за дальностью слышно не было.

Ничего не доносилось и из лечебного флигеля, спрятавшегося за стеною сирени, уже почти отцветшей, лишь три куста, привезённые когда-то прежним владельцем из Маньчжурии, стойко сопротивлялись календарю. Но да, во флигеле был особый пациент. Из Блистательной Порты. Впрочем, у меня только особые и бывают. Но турецкий — впервые.

— Султан? Нет, не султан. Бери выше.

— Кто же может быть выше султана?

— Капитал.

— Неужели капитал выше султана? — сделала наивные глаза Андреева. Знаем, знаем, какая ты наивная. Но виду не подадим.

— В любимой русскому сердцу Франции королей меняли императоры, императоров опять короли, теперь республика — а правил, правит и будет править Францией капитал. Только из-за ширмы. А все эти короли и премьер-министры лишь куклы, бибабо.

— Но Турция не Франция!

— А Персия не заграница, — подхватил я.

Мария ходит вокруг да около. Не торопится. Её смущает исчезновение Пешкова. Был донор — и исчез. А Партии нужны деньги, и срочно, срочно! И больше, больше! Можно ли разрабатывать барона Магеля? У него очевидно есть средства, это раз, он интересуется марксизмом и даже виделся с Энгельсом и Лениным, это два, и он одинок, это три. Даст ли барон Магель деньги Партии? Не проверишь — не узнаешь. Алексей Пешков считал, что даст. Что он, Алексей Пешков, сможет убедить Магеля в необходимости поддерживать Партию. Но Алексей Пешков исчез. Может, пошел бродяжничать? Или махнул за границу? Или засел за пьесу или роман, соперничая с Чеховым? Это неважно — пока. Пешков далеко не убежит. Не укроется. Найдут его товарищи. Найдут и спросят, с кем ты, мастер художественного слова. С Партией навеки, или просто сочувствующий попутчик? Или, может быть, уже и не сочувствующий? К меньшевикам подался?

Ещё она не торопится, потому что ей хорошо. Очень хорошо. С каждым днем она чувствует, что молодеет. Подходит к зеркалу и видит, что в самом деле молодеет. Исчезли гусиные лапки у глаз, кожа стала гладкой и упругой, и не только кожа… Этот Магель, говорят, раздобыл молодильные яблоки в своей Африке. Или молодильные грибы? Вдруг правда? Вдруг тот кефир, что он пьёт сам и дает ей на ночь, содержит молодильное начало? Ученые вот тоже… ищут. В простокваше. Но они ищут, а Магель уже нашёл?

— Говорят, это дорого? У тебя лечиться?

— Тебя, Мария, это пусть не тревожит. Тебе лечиться не нужно. Ты здорова.

Мария попросила сделать ей лучеграмму. Прихоть артистки. И сейчас они входят в моду — лучеграммы. Сделали. Новым способом, из двадцать первого века. С минимальной лучевой нагрузкой. Я же не придерживаюсь аутентичности. Снаружи аппарат Сименса одна тысяча девятьсот четвертого года, а внутри — того же Сименса две тысячи сорок третьего. Аппаратмастер Клюге воспринял это как должное. Впрочем, и прежний мод Сименса тоже сохранился.

Ничего страшного в лучеграмме Марии не нашли. Серьезного тоже. Так, пустячки. Курить нужно меньше, а лучше бы вовсе не курить. Тем более в постели. Но передовые женщины не представляют себя без пахитоски и длинного элегантного мундштука.

В общем, дал я ей средство Аф дробь два. Да, в кефире. Ничего драматического, но через месяц она придёт в свой возраст. По меркам нынешнего времени помолодеет лет на восемь, на десять. И нет, ей не нужно принимать это средство ежедневно, одного раза вполне достаточно. А кефир по вечерам — это с целью выработать привычку. Отбивает охоту от пахитосок в постели. Сон, прогулки, трезвость и всё остальное — разве это сложно? Укрепляет здоровье, продляет жизнь безо всяких средств из будущего. Но нет, непременно хочется волшебных пилюль. И чем дороже, тем, значит, сильнее снадобье.

— Говорят, это стоит миллион, — продолжала разведку Мария.

— Что именно?

— Твое лечение.

— Не лечу я никого. Лечит доктор Альтшуллер. А я просто привез из Африки тамошнее народное средство. Чуть-чуть привёз, потому и малодоступное средство. Как бриллианты в пятьдесят карат. Отсюда и цена.

— Значит, у тебя сундучок огромных бриллиантов?

— Не сундучок, а коробочка из-под ландрина. Маленькая, из тех, что гимназистки на пятиалтынный покупают.

— Ну, твоя-то не пятиалтынный стоит.

— Моя не пятиалтынный, нет, — согласился я, но развивать тему не стал. Понимаю, очень хочется Марии узнать размер средств, которыми я располагаю, но не нужно ей этого знать.

Совершенно не нужно.

Мы допили чай, и Мария отправилась к себе. Не в свою комнату, а в свой номер во «Франции». Тут и соблюдение приличий (странные у артисток приличия), и желание независимости и, не исключаю, встречи с теми, о ком мне знать не надобно. Товарищами по Партии, например. А, может, и не по Партии. И даже не товарищами.

Доложился Альтшуллер: лечение протекает успешно, Асым-ага благодарит аллаха, направившего его сюда. Уже можно примерно представлять, когда сменятся зубы, нормализуется зрение, вернутся силы. Двадцать восемь дней цикл.

— Возможно, это связано с Луной, — подкинул я ему идею.

Он тоже выпил чашку чая. Потом, как бы случайно, прошел мимо грибной делянки. Ну нет, рано ещё. Осенью пойдут шампиньоны, ужо тогда…

Асым-ага — это турецкий Ротшильд. Нет, Ротшильды — это блеклая копия Асыма-аги, главы богатейшей османской торговой династии, возникшей много веков назад. В сорок шесть лет, два года назад, он тяжело заболел. Очень тяжело. Алоис Альцгеймер ещё не описал болезни Асыма-Аги, но мусульманские врачи знали, что болезнь коварна и неизлечима. Однако добрые люди рассказали, что есть в Ялте — ну, и так далее. Выздоровление Рабушинского не прошло мимо делового мира. Ротшильды вот зашевелились, а теперь и семейство Асыма-Аги. Хоть и восточные люди, но пришли и с порога предложили два миллиона.

Вероятно, они ждали, что я буду торговаться. Турки любят этот процесс — торг. Но я согласился без торга. Два миллиона — это крупная сумма. Видно, им очень нужен здоровый Асым-ага. Ротшильдов-то много, один уйдёт, три других придут. Асым-ага же уникален. Он живой стоит дорого. Больше двух миллионов. Может, и больше ста миллионов.

Мустафа принес почту. Да, у нас теперь как в лучших столицах, почту разносят на дом. Правда, столичные газеты третьедневные, но местные — свежие, мажутся краской.

Новость номер один — родился наследник. Нет, Наследник, с заглавной буквы. Цесаревич.

Новость номер два, даже и не новость — бои с переменным успехом. Порт-Артур стоит незыблемо, героизм нашего флота неоспорим.

Если напирают на героизм, стало быть, дела идут неважно. Ах, жёлтое море, русское горе…

Перешёл к письмам. Как банкомет, раскладываю их: налево, направо, налево, налево, налево…

Налево шли письма с призывами о помощи. Принять на лечение, войти в положение, обеспечить средствами для проезда и тому подобное. Печально, конечно, люди за соломинку цепляются, но я — скверная соломинка. Благодаря навыку, я даже не вскрывал конверты. И так ясно. По ощущению.

Направо — одно письмо. От Суворина. Из Ниццы. Пишет, что здоровье Нади замечательное, что он сам знакомится с постановкой синематографического дела во Франции, и в начале сентября планирует вместе с дочерью вернуться в Россию, и хотел бы повидаться со мной. Антон Павлович же заделался Робинзоном и к осени же думает закончить пьесу, но о чем она будет — не говорит.

Понятно. Робинзон Чехов — значит, он на острове Капри, где и недорого, и мало русских, и прекрасный климат.

Что именно он пишет, Чехов — понятия не имею. Думаю, Шеф из одного интереса мог послать меня сюда. Чтобы прочитать, что напишет Чехов. И не один Чехов, конечно. Цепная писательская реакция, пьеса писателя Ч. повлияет на повесть писателя Б., которая повлияет на поэзию писателя К. и так далее.

Я уже было решил отправиться на прогулку, посмотреть местечко для электротеатра, нужно выбрать, но тут Мустафа доложил, что пришел посетитель.

Я редко принимаю посетителей. Очень редко. И только по рекомендации тех людей, о которых составил определенное представление. Приходится. Иначе больные и их родственники не дадут житья. Мустафа прекрасно справляется с обязанностью обеих демонов Максвелла в одном лице. Но если он сообщает о посетителе, значит, считает, что мне это интересно.

На визитной карточке написано: «Морозов Савва Тимофеевич». И всё. Ни титула, ни чина, ни профессии — как это обыкновенно делается в это время. У меня у самого визитные карточки с баронской короной.

— Проси, — сказал я. — И приготовь Морозову чай особый.

Особый — это с препаратом Аф номер три. На Морозова у меня свои планы.

После обязательных между людьми нашего положения приветствий, я спросил:

— Что привело вас ко мне, Савва Тимофеевич?

Промышленник сказал просто и деловито:

— Она страшная женщина.

— Она?

— Я имею в виду Марию Федоровну. Госпожу Андрееву.

— А мне думается, она весьма милая дама.

— Это всем думается. Поначалу, — и нижнее веко левого глаза Морозова дважды дернулось.

Тут Мустафа принес на подносе чай.

— Это что? — Морозов подозрительно посмотрел на чашку.

— Белый чай. Попробуйте. И жажду утоляет, и разговору способствует. Я уже пил, — я показал на стол с чашками.

Савва Тимофеевич ломаться не стал, и сделал маленький глоток.

— Вижу, она здесь, — он показал на чашку со следами губной помады. — Её цвет.

— Именно здесь госпожи Андреевой сейчас нет, — ответил я. — Но да, была. Что с того?

— Посмотрите на меня. До знакомства с ней я был весел, полон надежд, планов, энергии. Поверите ли, мне казалось, что из рук я могу пускать молнии — столько во мне было силы. А теперь я как подгнивший помидор, с одного бока ещё крепкий, а с другого лучше бы и не смотреть. Гниль, и больше ничего.

— Ну, полноте, полноте. Наполовину здоровый, крепкий — уже хорошо.

— Да не обо мне ведь речь, что я, изработавшаяся кляча. Я вас хочу предупредить. Не увлекайтесь! Не отдавайте себя до дна!

— Благодарю за заботу, Савва Тимофеевич, благодарю за заботу.

— Понимаю, вы считаете, что я вмешиваюсь в вашу жизнь, грубо и глупо. Да, вмешиваюсь, да, грубо и глупо. Но когда видишь человека, шагающего в пропасть, тут не до приличий…

— Хорошо, хорошо, пусть пропасть. Не переживайте. Глядишь, и обойдется. Вы, Савва Тимофеевич, уж больно волнуетесь из-за пустяков.

— Из-за пустяков?

— Конечно. Ну, допустим, допустим это пропасть, и я в этой пропасти пропаду. Что с того? Я мог пропасть не раз и не два, да и пропадал, и ничего, солнце не погасло, время не остановилось. Жизнь шла, идёт и будет идти своим чередом. Вы распространяете свой опыт на всех, а это не всегда верно. Помните, у Антона Павловича? Двенадцать женщин бросил я, девять бросили меня — но это не повод расстраиваться, даже если прожил на нежном чувстве половину состояния. Вы прожили половину состояния?

— Я не понимаю, почему…

— Нет, теперь моя очередь вмешиваться грубо и глупо. Но ещё глупее, уж простите за прямоту, вам, промышленнику, человеку дела, кормить бесталанных бездельников.

— Это… Это вы о ком?

— Это я о вашей помощи Партии.

— Но позвольте, откуда вы… Откуда вам известно? Неужели она вам рассказала?

— Она? Мария Федоровна? Нет, конечно. Есть и другие… конспираторы. Вы их и сами знаете. Как говорят караимы, трое могут хранить тайну, если двое из них мертвы. Караимы знают… Но я не об этом. Я о другом. Зачем брать на довольствие Партию, целью которой является ликвидация вас, как класса? А если будет нужно — и как личность тоже? Откуда такая тяга к саморазрушению? Да, вижу, вы устали, ну так зачем стреляться, если можно просто отдохнуть? Средства у вас есть, на кого оставить дело, тоже есть, да и желание отдохнуть опять-таки есть, только вы его скрываете, вам перед собою стыдно. Как это можно — отдыхать? А вы попробуйте, попробуйте, глядишь, и понравится. На своих предприятиях вы ведь заботитесь о трудящихся, верно? И не только из чувства милосердия, просто знаете: отдохнувший трезвый культурный здоровый рабочий трудится лучше и создает прибавочной стоимости больше, чем рабочий уставший, с похмелья, невежественный и больной. Чистый расчет! Но почему вы не применяете это положение к себе? Считаете себя двужильным? Не бывает! Незаменимым? Грош цена производству, если оно рушатся в отсутствие одного человека! Или просто желаете заездить себя, уработаться до смерти?

Я говорил, а Морозов пил чай. Машинально. Маленькими глотками. Нет, на сознание чай не действует, в том смысле, что не модифицирует поведение. Просто в здоровом теле больше шансов быть здоровому духу. Наладится обмен веществ, нормализуется уровень гормонов — и, глядишь, повеселеет Савва Тимофеевич. Передумает стреляться — если он, конечно, стрелялся, а не его стреляли.

— Возвращаясь к сути. Взрослые, здоровые люди заявляют, что одним им ведомы законы экономики. Великий Маркс снял покровы с тайны капитала! Заявлять заявляют, а наладить выпуск газеты не могут. В каждом номере требуют денег. Ещё, ещё и ещё! Вот вы, Савва Тимофеевич, меценатствуете, Алексей Максимович меценатствует…

— А! Так это Пешков проболтался! — перебил меня Морозов.

— Неважно, кто проболтался, важно, что об этом знают те, кому знать бы не нужно. Так вот, денег просят, просят, но всё равно прогорают. Почему? Теория подвела, или люди? В то время как другой Маркс, не Карл а Адольф — выпускает «Ниву» и дает приложением шестнадцать томов Чехова. Бесплатным приложением, заметьте! В результате Антон Павлович зарабатывает хорошие деньги, Адольф Маркс зарабатывает ещё более хорошие деньги, а триста тысяч подписчиков получают собрание сочинений Антона Павловича! Вот она, всепобеждающая практика. Вы, Савва Тимофеевич, сами-то читали эту «Искру»? Вижу, вижу, больше одной страницы не одолели. Думаете, рабочие читают? ага, как же. Очень им интересна фракционная грызня заграничных барчуков, рабочим.

— А что им, по-вашему, интересно, рабочим? — спросил Морозов.

— Синематограф! Вот увидите, Савва Тимофеевич, через пять лет всякий рабочий будет посещать электротеатр раз в неделю! Набираться знаний, ну, и развлекаться, да, не без этого. Право, займитесь электротеатром, это и увлекательно, и полезно в гражданском смысле, и прибыльно.

— Что это вы, господин барон, всё о прибыли да о прибыли? Будто и не барон, а промышленник.

— Каждый барон — промышленник. Организатор производства. Тем мы, бароны, и живы — доходами с хозяйства. Не царским же жалованием.

— Тогда вы должны понимать, что нелегальная газета не может вот так сразу приносить прибыль.

— Может, Савва Тимофеевич, ещё как может! Вот контрабанда — я указал на чай — нелегальна, а прибыль громадная. И потом, кто мешает выпускать легальную газету, а уже с прибыли — нелегальную? Вариантов много. Но куда как проще в каждом номере взывать «спасите!», «помогите!» — и посылать своих эмиссаров потрясти полезных идиотов.

— Кого?

— Это они между собой так называют доноров из промышленников — полезные, мол, идиоты. Дают деньги на свою погибель. Ну, да пусть их, заговорщиков. Пока издают газеты, они безвредны. Хуже будет, когда они позовут на баррикады, резать буржуев.

— Ну, это вы того… преувеличиваете.

— Хорошо бы, Савва Тимофеевич, хорошо бы…

Ушёл Морозов задумчивым. И совершенно забыв о причине прихода, о Марии Андреевой.

Вот она, сила марксизма. Ну, и чай начинает действовать поразительно быстро. Возвращает трезвость мышления.

Я тоже прошел вдоль грибной делянки. То там, то сям проглядывали белые шарики. Дождевики. Позавчера дождик был. Между прочим, дождевик — вкусный гриб. Сейчас погуляю с Булькой, и соберу первый урожай.