Популярные очерки о российских императорах

НИКОЛАЙ I

Годы жизни: 1796–1855

Годы царствования: 1825–1855

Будущий император России Николай I родился 25 июня 1796 г. в Царском Селе. Он был третьим из четырех сыновей императора Павла I. Когда Николаю Павловичу исполнился месяц, Екатерина II с удивлением писала, что он «длиной два фута, с руками не меньше, чем у меня, с громким низким голосом; я никогда не видела подобного рыцаря. Если он будет так расти, его братья будут казаться карликами по сравнению с этим колоссом. Мне кажется, что у него судьба повелителя, хотя у него два старших брата».

По воспоминаниям современников, император Павел I не жаловал вниманием своего старшего сына Александра — любимца бабушки. Он знал, что Екатерина вынашивала план лишить его престола и передать корону внуку Александру. А вот младших своих сыновей — Николая и Михаила, Павел Петрович любил. Особенно императору нравился Николай, который с младенчества проявлял интерес к военному делу. Первая его игрушка — деревянное ружье, которое он получил от отца. Вообще мальчик был, что называется, с характером, который проявлял постоянно. Уже в детстве он часто поступал не так, как требовали наставники и воспитатели, и тем приходилось не раз применять к юному великому князю в том числе и «меры физического воздействия». Впрочем, с годами цесаревич научился управлять собой, и недоразумений со старшими случалось все меньше и меньше.

Николай потерял отца, когда ему не исполнилось и пяти лет. Он, конечно, ничего не знал о заговоре и не имел о том событии никаких личных впечатлений. Но с юношеских лет он знал одно: как второй брат царствующего Александра I он не имел никаких шансов стать царем. Впрочем, об этом он и не мечтал. Ему нравилось военное дело, а другие предметы особого интереса не вызывали. Например, занятия по политэкономии и правоведению навевали лишь скуку. Позднее Николай I вспоминал, как на этих уроках «мы или дремали, или рисовали какой-нибудь вздор, иногда собственные или карикатурные портреты, а потом к экзаменам выучивали кое-что в долбежку, без плода и пользы для будущего», и считал, что «общие предметы или забываются, или не находят приложения в практике»[118].

В грозный 1812 год великому князю Николаю Павловичу исполнилось 16. Он просил мать и царствующего брата отпустить его на войну, но получил решительный отказ. Впрочем, в 1814 г. император Александр I все же разрешил брату Николаю принять участие в заграничном походе. Когда великий князь прибыл в действующую армию, русские войска уже были в Париже. Затем Николай присутствовал на Венском конгрессе, а еще позже он сопровождал брата-императора во время его визитов в Англию, Австрию, Пруссию.

Именно в Пруссии еще в 1814 г. Николай встретил и юную дочь короля Фридриха Вильгельма III Шарлотту (полное имя — Фредерика-Луиза-Шарлотта-Вильгельмина), влюбился в нее и через три года женился. Венчание цесаревича с невестой, принявшей православное имя Александры Федоровны, состоялось 1 июля 1817 г. в церкви Зимнего дворца, а 17 апреля следующего года на свет появился их первенец — будущий император Александр II.

Зимой 1816–1817 г. Николай Павлович несколько месяцев провел в Англии. Здесь он вел жизнь светского человека, трогательно опекаемый королем Георгом III и героем войны с Наполеоном герцогом Веллингтоном. Однако уже тогда, помимо балов, вечерних приемов, торжественных обедов и скачек, у будущего царя проявилась тяга и к серьезным занятиям. Он посещал арсеналы, верфи, угольные шахты, промышленные предприятия, тюрьмы и больницы. Интерес к этим «скучным вещам» Николай проявлял неподдельный, что озадачивало хозяев. Герцог Веллингтон, ставший для великого князя добровольным гидом, однажды не удержался и шутливо заметил, что очевидно «Его высочество готовится к роли правителя»[119]. Как оказалось, эти слова были пророческими.

Начало царствования Николая I омрачил кровавый мятеж в столице, вошедший в историю как восстание декабристов. Оно произошло на Сенатской площади Петербурга 14 декабря 1825 г. и было поддержано восстанием на Украине в январе 1826 г.

Исходным толчком драматических событий конца 1825 г. стала неожиданная смерть в Таганроге императора Александра I. Александр оставил завещание, согласно которому после него престол переходил не к старшему из его братьев — Константину, а к следующему по возрасту 29-летнему Николаю Павловичу. Однако кроме родных и самых ближних сподвижников о завещании царя не знал никто в стране, и поэтому сразу же после получения известия о смерти Александра I императором был провозглашен Константин Павлович, постоянно проживавший в Варшаве. Николай не хотел вступать на престол прежде старшего брата Константина, пока не получил от него твердое уверение, что тот окончательно и бесповоротно отказывается от престола. Только тогда Николай решился взять власть в свои руки.

Источник декабризма — в сложных общественных процессах, порожденных как влиянием идей Просвещения, Французской революции, впечатлениями от заграничного похода русской армии в 1813–1814 гг., так и явной неспособностью и нежеланием самодержавия к реформированию общества и государства с учетом новых условий жизни в послевоенную эпоху. Учтем и романтизм, искреннее желание истинных сынов Отечества послужить России во имя ее благоденствия в будущем, честолюбивые устремления дворянской молодежи, составлявшей большую часть тайных обществ, которые стали возникать вскоре по возвращении русской армии в Россию.

Первое тайное общество, «Союз спасения» (или «Общество истинных и верных сынов Отечества»), возникло в 1816 г. Во главе его стояли молодые офицеры Александр Муравьев, Сергей Трубецкой, Никита Муравьев и другие. В 1818 г. они же основали новое, более обширное общество — «Союз благоденствия», в которое входило не менее двухсот членов. «Союз благоденствия» имел руководящий орган — Коренную управу. В 1821 г. Коренная управа объявила о самороспуске «Союза», хотя его руководители не намеревались прекращать революционную деятельность, а лишь стремились таким образом избавиться от ненадежных и случайных членов «Союза».

Характерной чертой созданной вскоре новой тайной организации было структурное деление ее на две части: «Северное общество», опиравшееся на столичные воинские части, и «Южное общество», основой которого стали полки 2-й армии, стоявшей на Украине. Другой особенностью нового этапа движения декабристов стала разработка программы действий на будущее, естественно — при условии победы восставших. Сразу же обнаружились разногласия в том, какой должна быть Россия в будущем. «Русская правда» — программа признанного лидера «Южного общества» полковника П. И. Пестеля — предусматривала установление диктатуры «Временного верховного революционного правления» типа военной хунты, причем Пестель отводил себе роль верховного диктатора. Новый орган власти вводил конституцию, согласно которой Россия становилась унитарной республикой с однопалатным законодательным собранием — Народным вече, и Державной думой — своеобразным советом, каждый из пяти членов которого выполнял функции главы государства и правительства в течение одного года. Контрольные пожизненные функции принадлежали Верховному собору, надзиравшему за соблюдением конституции. Эта конституция гарантировала всем гражданам России основные гражданские свободы, в том числе свободу от крепостной зависимости.

Иной видел Россию автор «Конституции», лидер Северного общества Никита Муравьев. Основы государства создавало общероссийское Учредительное собрание, но конституция определяла Россию как конституционную монархию с мощным федеративным устройством по типу США. Вся страна делилась на 15 «держав», высшие органы законодательной власти состояли из Державной думы и нижней Палаты народных представителей.

«Южане» и «северяне» находились в постоянном контакте, хотя обсуждение общей платформы действий тайной организации явно затянулось. Сведения о ее деятельности уже стали просачиваться за пределы круга доверенных лиц и вскоре стали известны властям. Как бы то ни было, междуцарствие застигло декабристов врасплох.

Как только в Петербург пришло известие о смерти Александра, лидеры «Северного общества» начали собираться на квартире одного из руководителей общества, поэта Кондратия Рылеева, и обсуждать планы своих действий. Было решено выступить в тот момент, когда власти начнут приводить войска и государственных служащих столицы к присяге на верность Николаю. Декабристы использовали то обстоятельство, что в армии и гвардии не любили Николая, и лозунг защиты интересов «истинного» монарха Константина был ими успешно применен в антиправительственной пропаганде среди солдат. Лозунгом восстания стала фраза «Константин и конституция!»

Однако начатое утром 14 декабря выступление сопровождалось рядом серьезных просчетов его организаторов: поднятые на мятеж солдаты Московского полка, гренадеры, а потом и моряки Гвардейского экипажа опоздали к началу присяги Сената, потом они неоправданно долго простояли без действия на Сенатской площади. Туда так и не явился накануне назначенный заговорщиками руководитель — «диктатор восстания» князь Сергей Трубецкой, а многие другие декабристы не проявили необходимой в этой ситуации решительности, согласованности, не учли значения артиллерии. В итоге инициатива перешла к Николаю, и он, в конечном счете, подавил мятеж.

Разбежавшихся с площади солдат жестоко уничтожали на льду Невы и на улицах столицы, многие из них сдались на милость победителей. Были арестованы и все руководители мятежа. Под следствием оказалось 579 человек. В конце декабря 1825 г. началось восстание Черниговского полка на Украине. Пестель был накануне арестован, и черниговцами командовали С. Муравьев-Апостол и М. Бестужев-Рюмин. Поначалу восставшим сопутствовал успех, но 3 января 1825 г. они были разбиты и рассеяны верными Николаю частями.

Следствие и суд завершились к лету 1826 г. Руководители мятежников — Павел Пестель, Сергей Муравьев-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин, Кондратий Рылеев и Петр Каховский были повешены 13 июля 1826 г., 121 человек сосланы в Сибирь, солдаты приговорены к шпицрутенам, каторжным работам, отправлены на кавказскую войну.

Неудачное восстание декабристов имело крайне тяжелые последствия для России, ее будущего. Погибли, сгинули в ссылках незаурядные люди, на долгие годы общественная жизнь России была заморожена, в обществе воцарились страх и уныние. Власть, испытавшая страшное потрясение мятежных дней, с крайней подозрительностью относилась ко всяким предложениям модернизации. Что же касается самого императора Николая, то восстание декабристов оставило в его памяти тяжелый след. Вскоре после воцарения император сказал французскому послу графу Лаферроне, имея ввиду 14 декабря 1825 г.: «Никто не в состоянии понять ту жгучую боль, которую я испытываю и буду испытывать всю жизнь при воспоминании об этом дне».

С юных лет Николай Павлович очень любил различные технические приспособления, машины, вообще все то, что тогда называлось «техникой», а общепризнанной «мастерской мира» была в то время Англия. Все сообщения о новых изобретениях и технических усовершенствованиях неизменно привлекали его внимание. Когда в Англии начали строиться первые железные дороги, то Николай Павлович сразу же решил, что «умная железка» должна появиться и в его царстве. Уже в 1837 г. в России была открыта для движения первая железная дорога протяженностью 27 км, связавшая Петербург с Царским Селом. При нем же была построена самая длинная для того времени (более 600 км) железнодорожная магистраль, связавшая два столичных города — Москву и Санкт-Петербург. Ее строили около десяти лет, а движение по ней началось в 1851 г. По имени царя дорога получила название Николаевской. Еще раньше, в 1831 г., по желанию императора в Петербурге было открыто высшее техническое учебное заведение — Технологический институт, ставший крупнейшим центром подготовки технических специалистов в России.

Николай неизменно восхищался совершенством работы любой машины, способной делать «то, что положено», а вот люди в большинстве своем этого делать не могли или не хотели. Царь прекрасно понимал, что из людей нельзя сделать «техническое приспособление», но вместе с тем не сомневался, что в государстве надо организовать дело так, чтобы подданные, во-первых, знали свои обязанности, а во-вторых, понимали, что за нерадивость, леность и бесчестность последует кара. Это были те важнейшие мировоззренческие принципы, которыми Николай I стремился руководствоваться в течение тридцати лет своего правления.

Николая Павловича с детства отличала одна характерная черта, многое определившая и в политике империи: предельная аккуратность, даже педантизм, в исполнении всех норм и правил. Он знал назубок все воинские уставы, неукоснительно их исполнял, владел в совершенстве искусством светского поведения, до мельчайших подробностей соблюдал все требования писаных и неписаных правил. Того же требовал и от других. Но эта, как казалось многим, «мелочность» раздражала и возмущала. После правления мягкого и снисходительного Александра I правление его младшего брата многим казалось «слишком жестким». Сам же царь считал иначе и при исполнении закона ни для кого не делал исключений. Характерный в этом отношении случай произошел в 1830 г., когда в некоторых местностях империи разразилась эпидемия холеры. Из уважения к правилам, им же утвержденным, монарх, возвращаясь из поездки по России в Петербург, как «простой смертный» безропотно И дней просидел в Твери в карантине.

Многих современников поражала величественность императора Николая, которую он сохранил на протяжении всей своей жизни. Его облик, манера поведения вполне соответствовали образу неограниченного повелителя 50 миллионов подданных. Он легко и быстро вписался в государственную систему, которую создавал три десятилетия, сам являясь ее наглядным воплощением. А. Ф. Тютчева — фрейлина императрицы Марии Александровны и дочь знаменитого поэта, впоследствии вспоминала: «Никто лучше, как он, не был создан для роли самодержца. Он обладал для того и наружностью, и необходимыми нравственными свойствами. Его внушительная и величественная красота, величавая осанка, строгая правильность олимпийского профиля, властный взгляд — все, кончая его улыбкой снисходящего Юпитера, все дышало в нем земным божеством, всемогущим повелителем, все отражало его незыблемое убеждение в своем призвании. Никогда этот человек не испытал тени сомнения в своей власти или в законности ее. Он верил в нее со слепою верою фанатика, а ту безусловную пассивную покорность, которой требовал он от своего народа, он первый сам проявлял по отношению к идеалу, который считал себя призванным воплотить в своей личности, идеалу избранника Божьей власти, носителем которой он себя считал на земле. Его самодержавие милостию Божьей было для него догматом и предметом поклонения, и он с глубоким убеждением и верою совмещал в своем лице роль кумира и великого жреца этой религии»[120].

Немаловажно и то, что Николай, как человек достигший вершин власти, обладал неотразимым обаянием. Под его воздействие попадали даже люди, хорошо сознававшие природу этого обаяния и отнюдь не разделявшие политических убеждений императора. Та же Тютчева признавалась, что хотя она «по своим убеждениям и оставалась решительно враждебной ему», но сердце ее «было им пленено»[121]. Николай стремился подражать тем чертам личности 11етра Великого, которые к тому времени сложились уже в прочную легенду. Он поклонялся знаменитому предку, с юности бывшему его кумиром. «Государь… питал чувство некоторого обожания к Петру», — вспоминала хорошо знавшая его А. О. Смирнова-Россет. — «Образ Петра, с которым он никогда не расставался, был с ним под Полтавой, этот образ был в серебряном окладе, всегда в комнате императора до его смерти». Сближала с Петром нового императора и полная неприхотливость в быту. Николай предпочитал спать на простой походной кровати, укрываясь шинелью. Во время многочисленных поездок по России он не брезговал спать и на набитом сеном матрасе. Николай был умерен в еде и, в отличие от своего пращура, почти не употреблял спиртного. В последние годы жизни он занимал в Зимнем дворце одну комнату на первом этаже, выходящую окнами на Адмиралтейство. «Комната эта была небольшая», — вспоминала баронесса Фредерикс, — «стены оклеены простыми бумажными обоями, на стенах несколько картин. На камине большие часы в деревянной отделке, под часами большой бюст графа Бенкендорфа. Тут стояли: вторая походная кровать государя, над ней небольшой образ и портрет великой княгини Ольги Николаевны… вольтеровское кресло, небольшой диван, письменный рабочий стол, на нем портреты императрицы и его детей и незатейливое убранство; несколько простых стульев; мебель вся красного дерева, обтянута темно-зеленым сафьяном, большое трюмо, около коего стояли его сабли, шпаги и ружье, на приделанных к рамке трюмо полочках стояли склянка духов… щетка и гребенка. Тут он одевался и работал… тут же он и скончался»[122].

Николай I никогда не сомневался, что самодержавная, «Богом данная» власть царя — оптимальная для России форма правления. В отличие от старшего брата Александра I, он никогда не испытывал влечения к модным европейским теориям социального устройства, терпеть не мог «всякие там конституции и парламенты», которые приводили лишь к хаосу и нарушали древнейший принцип законной, легитимной власти коронованных правителей. Это не означало, что царь не видел несовершенств самодержавной системы, но он стремился искоренить их не введением принципиально новых органов управления, не путем коренного реформирования учреждений, а, как ему казалось, единственно верным путем — совершенствованием существующего государственного механизма и четким исполнением грамотно написанных законов.

Что же представляла собой Россия, под властной рукой Николая превратившаяся в военно-бюрократическую империю? Современники оставили множество свидетельств об этом. Но, пожалуй, самую яркую картину нарисовал не наш соотечественник, а наблюдательный иностранец. В 1839 г. в России побывал французский аристократ, известный путешественник и писатель маркиз де Кюстин. Его книга «Россия в 1839 году», вышедшая в свет четырьмя годами позднее, стала сенсацией. Успех ее в Западной Европе был ошеломляющим. К 1854 г. тираж многочисленных изданий этой книги на разных языках достиг почти 200 тысяч экземпляров. В России же книга де Кюстина была запрещена. По словам Герцена, автор «оскорбительно много видел». Герцен справедливо считал, что сочинение Кюстина — «самая замечательная и умная книга, написанная о России иностранцем».

Едва де Кюстин пересек русскую границу, первое же столкновение с российскими чиновниками сразу дало ему представление и о характере строя неизвестной ему до тех пор страны, и о царящих в ней нравах. «Столько мельчайших предосторожностей, — писал де Кюстин, — которые считались здесь, очевидно, необходимыми и которые нигде более не встречались, ясно свидетельствовали о том, что мы вступаем в империю, объятую одним лишь чувством страха, а страх ведь неразрывно связан с печалью»[123]. У де Кюстина требовали ответов на вопросы, на которые он уже давал раньше письменные разъяснения, и чиновник никак не мог поверить, что можно ехать в Россию без всякой корыстной цели. — «Значит, вы путешествуете исключительно из одной любознательности? — Да. — Но почему вы направились для этого именно в Россию? — Не знаю…» Кажется, мелочь, но она превращалась в символ огромной и бессмысленной бюрократической машины, во власти которой, как довольно скоро уловил де Кюстин, находится вся страна. «Россией управляет класс чиновников», — уверенно заявлял он, немного оглядевшись и вкусив первые плоды петербургской жизни. — «Из недр своих канцелярий эти невидимые деспоты, эти пигмеи-тираны безнаказанно угнетают страну». Сложившаяся система была настолько могущественна, что даже сам император в значительной степени находится в руках бюрократов. «И, как это ни парадоксально звучит, самодержец всероссийский часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией, силой страшной повсюду, потому что злоупотребление ею именуется любовью к порядку, но особенно страшной в России»[124]. Можно только удивляться прозорливости де Кюстина, чутко уловившего одну из главных черт николаевской системы — всесилие бюрократии.

Впрочем, бюрократический механизм при Николае I работал хорошо: николаевское делопроизводство не сравнить с делопроизводством прежних времен. Бумаги исправно переходили из канцелярии в канцелярию. Армия блистала на смотрах. Огромный чиновничий аппарат располагался в новых, специально построенных лучшими архитекторами правительственных зданиях. Но чем дальше, тем яснее становилась современникам бесплодность этого механизма. В 40-х гг. Николая уже не сравнивали с Петром. Ясно, что Россия не получила нового великого реформатора. «Что за странный этот правитель», — писала о нем жена министра иностранных дел графиня М. Д. Нессельроде, — «он вспахивает свое обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засевает»[125]. С годами усталость и разочарование стал ощущать и сам Николай. А. О. Смирнова-Россет записала в своем дневнике 5 марта 1845 г.: «Государь без императрицы, которой на зиму врачи рекомендуют уезжать в Италию, грустит и одинок. Занимается один целыми часами. Это все имеет влияние на других. Государь сказал мне: «Вот скоро двадцать лет, как я сижу на этом прекрасном местечке. Часто удаются такие дни, что я, смотря на небо, говорю: зачем я не там? Я так устал…»[126]

Император Николай осознавал порочность крепостной системы. Через несколько лет после воцарения в беседе с П. Д. Киселевым император изложил свои взгляды на сей счет: «Я хочу отпустить крестьян с землей, но так, чтобы крестьянин не смел отлучаться из деревни без спросу барина или управляющего: дать личную свободу народу, который привык к долголетнему рабству, опасно. Я начну с инвентарей; крестьянин должен работать на барина три дня и три дня на себя; для выкупа земли, которую имеет, он должен будет платить известную сумму по качеству земли, и надобно сохранить мирскую поруку, а подати должны быть поменьше»[127].

Однако за три десятка лет Николай I так и не рискнул заняться разрешением самого жгучего социального вопроса — ликвидацией крепостного права. Начиная с 1826 г. шесть раз учреждались государственные комитеты по крестьянскому делу и многие стороны крестьянского вопроса впервые в истории были подробно исследованы. Правительство вполне осознало необходимость положить конец злоупотреблениям крепостным правом и приняло в этой связи ряд законодательных положений. Изучалась и возможность отмены крепостного права, но сразу же возникали такие трудности и опасности, которые власть преодолеть в тот момент не могла. Поэтому в 1842 г. был лишь принят закон об обязанных крестьянах, открывавший путь к переходному от крепостного состоянию.

Принимаемые правительством отдельные меры принципиально проблему не решали. Понимая это, царь не рискнул пойти на кардинальные преобразования существующего общественного устройства. Сам он был смелым и волевым человеком, и обвинять его в малодушии в данном случае нет никаких оснований. Его страшила перспектива нарушения спокойного и предсказуемого течения государственной жизни, которая, как ему думалось, могла наступить, если разом разорвать все путы и ограничения, складывавшиеся веками. Он опасался хаоса, анархии. Революционные события в Европе 1830 и особенно 1848 гг. лишь усиливали антиреформаторские настроения царя.

За годы своего царствования Николай I объездил всю Россию и почти везде встречал неполадки, неустройство, казнокрадство, взятки. На окраинах было еще хуже, чем в центре. После посещения Закавказья он написал: «Нельзя не дивиться, как чувства народной преданности к лицу монарха не изгладились от скверного управления, какое, сознаюсь, к моему стыду, так долго тяготеет над этим краем»[128]. Наказывал, выгонял со службы чиновников, издавал грозные указы, но положение мало менялось к лучшему. Всю свою жизнь Николай I боролся с нерадивостью, неаккуратностью и бесчестностью, но ощутимых результатов так и не добился.

При всей своей любви к механистичности и нелюбви к отвлеченным вещам, Николай I умел понимать и ценить искусство. Впрочем, это неудивительно, ведь его царствование пришлось на период высочайшего подъема отечественной культуры. Именно в эти годы творили великие русские литераторы А. С. Пушкин, А. Н. Некрасов и И. С. Тургенев, художники В. А. Тропинин и К. П. Брюллов, скульптор П. К. Клодт и композитор М. И. Глинка. Еще в 1826 г. во время коронации из ссылки в Москву был вызван А. С. Пушкин, с которого царь еще раньше снял опалу. При встрече Николай I сказал ему: «Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь, — отныне я буду сам твоим цензором». В советской историографии, в которой правление Николая чаще всего рассматривалось как реакционное и даже тираничное, эту фразу императора воспринимали в том смысле, что даже произведения «солнца русской поэзии» не могли увидеть свет без прохождения высочайшей цензуры. Однако, на наш взгляд, подобное заявление свидетельствовало скорее о том, что поэт был признан государем, а значит — властью в целом, и влиять на такого человека было как раз гораздо сложнее. Неудивительно, что разошедшись по столице, эта фраза сразу же повысила интерес читающей публики к стихам Александра Сергеевича.

И в биографии другого русского художественного гения Николай II оставил свой след. Когда Н. В. Гоголь написал в 1836 г. комедию «Ревизор», в которой едко высмеивал нравы и быт провинциального чиновничества, многие посчитали ее «крамольным» произведением, подрывающим основы власти. Царь же разрешил постановку пьесы на сцене, сам ее посмотрел и заметил, что «ему в ней больше всех досталось». Впрочем, иногда природные черты государя давали о себе знать, и даже произведения искусства начинали служить ему для практической пользы. В этой связи примечателен сюжет о том, что на многочасовую и не слишком динамичную оперу М. И. Глинки «Жизнь за царя» (после революции она получила название «Иван Сусанин») Николай отправлял провинившихся офицеров в качестве наказания.

Говоря о внешней политике России в этот период, нужно отметить, что ситуация в этой сфере была неспокойной с самого начала правления Николая. Тот порядок вещей, который создали страны-победительницы на Венском конгрессе 1815 г., не мог быть прочным. Будучи по природе прямым и честным человеком, он проводил политику, которая отвечала его убеждениям, неукоснительно старался следовать достигнутым соглашениям и выполнять данные обещания. Но подобные качества и тот государственный курс, который ими диктовался, нередко приводили к неожиданным для него результатам. Так, когда в 1848 г. в Австрии вспыхнула революция и власть династии Габсбургов оказалась под угрозой, царь отправил на помощь русскую армию и этим предотвратил крушение Австрийской империи. Но прошло всего несколько лет, и, когда началась Крымская война, австрийский император Франц-Иосиф и его правительство не только не проявили солидарности с Россией, но почти неприкрыто симпатизировали ее противникам. Подобная вероломная неблагодарность оказалась тяжелым ударом для царя.

По-видимому, не будет преувеличением сказать, что Крымская война стала самым суровым испытанием как в жизни всей страны в ту эпоху, так и в жизни самого Николая. Ее причиной стали противоречия между Россией и европейскими державами, которые никак не могли поделить зоны влияния на Востоке. С конца 40-х гг. XIX в. стало ясно, что новая война в регионе неизбежна. В 1852 г. особое обострение всей взрывоопасной ситуации придал так называемый вопрос о «святых местах» в Палестине, где сосредоточились как католические, так и православные святыни — памятные места, связанные с началом христианства. Католическая Франция во главе с Наполеоном III открыто поддержала претензии католиков на первенство в Палестине. Николай потребовал от Турции сохранения прежнего положения. В 1853 г. в Стамбул для переговоров прибыл светлейший князь А. С. Меньшиков, который занял очень жесткую и непримиримую позицию по всем спорным вопросам русско-турецких отношений и фактически спровоцировал войну. Впрочем, действовал он сознательно: уже давно в устье Дуная Россия стала накапливать вооруженные силы, а черноморский флот был приведен в состояние боевой готовности. Расчет русской дипломатии строился на том, что Лурция подчинится силе, а Англия и Франция, ее поддерживавшие в споре с Россией, не смогут объединиться — столь серьезны были их противоречия. Однако Николай I просчитался: Англия и Франция объединились, и Лурция, выполнявшая их волю, отклонила ультиматум России. Началась знаменитая Крымская война.

Но тогда никто не думал, что эта война так будет называться. Николай, уверенный в своем преимуществе над турками, предполагал повторение победной войны 1826–1829 гг. И действительно, с началом военных действий на Дунае, и особенно на Кавказе, были достигнуты успехи. Русский флот блокировал турецкий флот в его портах, и 18 ноября 1853 г. адмирал П. С. Нахимов одержал блестящую победу в Синопском сражении, сжег многочисленный турецкий флот. Уже тогда все восхищались мужеством адмирала. Матрос Майстренко вспоминал: «А Нахимов! — вот смелый, ходит по юту, да как свистнет ядро, только рукой, значит, поворотит — туда тебе и дорога!»[129]

Известие о Синопском сражении подстегнуло англо-французских союзников. В декабре 1853 г. союзнический флот вошел в Черное море, а в феврале 1854 г. Россия объявила войну Англии и Франции. Русский флот был блокирован в своей главной базе — Севастополе. Вот тогда-то и стало ясно, что Россия не подготовлена к войне, в первую очередь — в техническом оснащении армии и флота. Известно, что армия — зеркало общества и государства. Консервативный политический режим Николая I оказался не в состоянии использовать новейшие достижения техники того времени для улучшения военного дела. Даже такие всем очевидные и простые вещи, как превосходство пара над парусом, дальнобойность нарезного оружия по сравнению с гладкоствольным, оказывались недоступны для сознания руководителей России.

Заместитель шефа жандармов Л. В. Дубельт в 1847 г. — задолго до Крымской войны — сделал в своем дневнике такую запись: «Английский флот стал заводить винтовые корабли. Мне пришло в голову, что ежели их флот будет двигаться парами, а наш останется под парусами, то при первой войне наш флот тю-тю! Игрушки под Кронштадтом и пальба из пищалей не помогут… Эту мысль я откровенно передал моему начальнику и сказал мое мнение, что здравый смысл требует, ежели иностранные державы превращают свою морскую силу в паровую, то и нам должно делать то же и стараться, чтобы наш флот был также подвижен, как и их. На это мне сказали: «Ты, со своим здравым смыслом, настоящий дурак!» Вот тебе и на!»[130]

В итоге, в развитии парового флота Россия к 1853 г. страшно отстала: у англичан и французов было 258 пароходов, а у России — всего 24 парохода, из них на Черном море — 6. Поэтому победители под Синопом даже выйти в море из Севастопольской бухты не могли. А без флота воевать очень трудно. В плачевном состоянии оказались и артиллерия, и армия. Когда корабли союзников в 1854 г. блокировали русскую крепость Бомарзунд на Аландских островах Балтийского моря, то выяснилось, что ядра русских орудий даже не долетают до кораблей противника, которые беспрепятственно расстреливали укрепления. И никакое мужество русских солдат и офицеров дело спасти уже не могли — выдержав многодневный страшный орудийный расстрел, гарнизон был вынужден спустить флаг. То же самое, только в несравненно больших, катастрофических масштабах, произошло и под Севастополем.

В начале сентября 1854 г. союзники беспрепятственно начали высадку в Крыму под Евпаторией, а вскоре русские войска потерпели поражение в сражении у реки Альма и отошли к Севастополю. Причинами этого поражения была не только бездарность командующего А. С. Меньшикова, но и неподготовленность армии к войне с серьезным противником. На Альме все войска союзников были вооружены дальнобойными нарезными ружьями — штуцерами, а в русской армии один штуцер приходился на 23 солдата! Выстрелы остальных 22 бойцов не достигали цели только потому, что посланная из гладкоствольного ружья пуля попросту не долетала до противника.

Армия Николая оказалась плохо обученной и подготовленной к войне — солдаты страдали от муштры и недоедания. В начале октября союзники начали бомбардировку Севастополя. Им предстояло дело нелегкое. Гарнизон Севастополя, усиленный моряками с затопленных у входа в бухту судов, был настроен по-боевому. Инженеры разработали продуманную систему обороны, быстро возвели укрепления, артиллеристы умело расставили на бастионах морские орудия, население города активно помогало солдатам и морякам.

Во главе обороны стояли любимые армией, флотом и горожанами командиры — адмиралы В. А. Корнилов и П. С. Нахимов, которые вели себя в высшей степени достойно и мужественно. Они вместе с тысячами защитников Севастополя погибли на его бастионах. Обращаясь к гарнизону, Корнилов сказал: «Будем драться до последнего. Отступать нам некуда: сзади нас — море. Если кто из начальников прикажет бить отбои, заколите такого начальника!»[131]

Севастополь оборонялся 349 дней. Сначала союзники надеялись после мощной артподготовки взять крепость штурмом. Но артиллерия русских действовала в ответ так мощно и метко, а защитники крепости сразу же восстанавливали разрушения на бастионах, что командование союзников не решилось на штурм. Началась многомесячная осада. Самые главные бои развернулись на Малаховой кургане — господствующей высоте. Здесь каждый вершок был полит кровью защитников и нападающих. Здесь оборвалась жизнь Корнилова. Меньшиков с армией стоял в глубине Крыма и несколько раз пытался помочь осажденным. 13 октября 1854 г. в долине под Балаклавой произошло сражение, в ходе которого атака отборной английской кавалерии — бригады лорда Кардигана — была отбита русскими войсками и затем почти вся бригада, в которой находился цвет британской аристократии, была уничтожена русскими уланами. В Англии эту долину назвали «долиной смерти». И все же Меньшиков не сумел помочь Севастополю.

Наступившая зима была тяжким испытанием для всех участников осады. Преимущество во флоте, вооружении долго не помогало союзникам. Сопротивление русских войск было мужественным, стойким, даже фанатичным. Раненный в руку, матрос Колпаков отказался выполнить приказ командира и покинуть свое орудие: «Помилуйте, ваше благородие, разве одной рукой нельзя действовать!»[132]

И все же весной 1855 г. положение крепости стало безнадежным: союзники имели превосходство в технике, вооружении, боеприпасах. От Балаклавы — главного порта, куда непрерывно причаливали корабли с подкреплением, к Севастополю они проложили железную дорогу, в то время как русская армия вязла в жуткой грязи, не в силах помочь Севастополю ни людьми, ни порохом. К лету против 40 тысяч измученных защитников крепости стояло огромное войско — 140 тысяч англичан, французов, турок. В день битвы при Ватерлоо, 18 июня, начался штурм Севастополя. Но он провалился, союзникам так и не удалось взять бастионы крепости.

Однако силы защитников были на исходе. Когда сменивший Меньшикова князь М. Д. Горчаков спросил солдат второго бастиона, много ли их на бастионе, они ответили: «Дня на три хватит, ваше сиятельство!» 8 сентября, после отчаянного штурма французами, пал главный оплот обороны — Малахов курган. Сотни трупов и вокруг, и на склонах кургана, и трехцветное французское знамя на его вершине — вот все, что увидел Горчаков в подзорную трубу с Корабельной стороны. Как высший воинский начальник, в тот же день он решил эвакуировать гарнизон из крепости. По мосту, наведенному через Большую бухту, войска двинулись на Северную сторону, в Россию. Как пишет участник обороны Лев Толстой, тогда еще молодой офицер-артиллерист, «выходя на сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу…»[133]

А император тяжело болел. Еще в январе 1855 г. Николай I заболел гриппом, но продолжал заниматься государственными делами. 9 февраля, вопреки совету врачей, он выехал из дворца для осмотра маршевых батальонов лейб-гвардии Измайловского и Егерского полков. Возвратившись, император почувствовал себя еще хуже, чем накануне: кашель и одышка усилились. 17 февраля появилась опасность для жизни Николая I, о чем сообщили наследнику Александру и императрице. В их присутствии протопресвитер Бажанов принял исповедь умирающего императора. 18 февраля 1855 г. двадцать минут первого пополудни Николай I скончался.

Его царствование закончилось в момент Крымской войны, которая оказалась неудачной для России. Все, что Николай I создавал, утверждал и отстаивал на протяжении тридцати лет, не выдерживало испытаний и подвергалось критике. Он умер разочарованным, близким к отчаянию человеком. Еще 4 мая 1844 г. Николай Павлович написал духовное завещание, в котором, в частности, были такие строки: «Я был человек со всеми слабостями, коим люди подвержены; старался исправиться в том, что за собой худого знал. В ином успевал, в другом нет; прошу искренно меня 134 простить»[134].