Популярные очерки о российских императорах

АННА ИОАННОВНА

Годы жизни: 1693–1740

Годы царствования: 1730–1740

Пожалуй, не одно царствование в истории России XVIII в. не предстает перед нами в таком мрачном свете, как царствование императрицы Анны Иоанновны: даже суровые годы правления Петра I вспоминаются современниками и описываются историками с куда большим энтузиазмом. В чем же тут дело? Неужели, действительно, десятилетие с 1730 по 1740 гг. было окрашено в одни лишь темные цвета, а сама императрица была просто «случайной гостьей» на русском престоле — грубой, недалекой, бездеятельной и жестокой? Как чаще всего и бывает в жизни, что-то в этом утверждении справедливо, но что-то — отнюдь не так.

Анна Иоанновна была второй дочерью царя Ивана Алексеевича — брата Петра I, и царицы Прасковьи Федоровны, урожденной Салтыковой. Уже с самого раннего детства она попала в сложную и драматичную личную ситуацию: ее отец был серьезно болен, в том числе и умственно, и мало кто верил в то, что он проживет долго, а мать почему-то не питала к дочери особенно теплых чувств и предоставила девочку самой себе и попечению нескольких весьма «темных» нянек. А вскоре от «добрых людей» Анна узнала, что она — вовсе не царская дочь, поскольку царь Иван не может иметь детей. Реальным ее отцом является спальник Прасковьи Федоровны — Василий Юшков.

Когда девочка подросла, к ней были приставлены два педагога — учитель немецкого и французского языков Дитрих Остерман (брат А. И. Остермана) и учитель танцев француз Рамбур: по-видимому, знание языков и умение танцевать посчитали вполне достаточным для того, чтобы в будущем благополучно выдать царевну замуж за какого-нибудь немецкого принца или герцога, а большего ей и не нужно. Однако по прошествии нескольких лет оказалось, что и с будущим замужеством Анны возможны проблемы: девушка не только не получила образования и воспитания, считавшегося в Европе необходимым для дамы ее статуса, но и не отличалась красотой — она была излишне высока ростом, склонна к полноте, но главное — наиболее частым выражением ее лица было выражение уныния.

Впрочем, вопрос замужества Анны был решен, причем, не в последнюю очередь, благодаря сложившейся внешнеполитической ситуации. С началом Северной войны Петр I сосредоточил свою внешнюю политику на усилении влияния России в Прибалтике, чего он стремился достичь, в том числе, и с помощью династических браков, и потому в мужья своей племяннице он выбрал курляндского герцога Фридриха-Вильгельма. Курляндия (территория нынешней Латвии) — маленькое и небогатое герцогство, в силу своего географического положения постоянно втянутое в конфликты между более крупными и сильными соседями, да и Фридрих-Вильгельм — отнюдь не идеальный жених, но разве мнение Анны кто-то спрашивает? И вот в ноябре 1710 г. в Петербурге с размахом празднуют свадьбу русской царевны и курляндского герцога. Казалось, что теперь судьба средней дочери царя Ивана вполне устроена, и ничем особым от судьбы многих других царевен она отличаться не будет: нелюбимый муж, обеспеченная, но отнюдь не роскошная жизнь, потом будут дети. Но уже через два месяца после свадьбы все меняется — выехав из Петербурга в столицу Курляндии Митаву, Фридрих-Вильгельм умирает по дороге: по некоторым сведениям, он не выдержал устроенных Петром бурных торжеств. Так семнадцатилетняя Анна становится вдовой.

Жизнь Анны Иоанновны в Митаве была скучной и скудной как в духовном, так и в материальном плане. Вокруг нее не было по-настоящему близких и даже просто доброжелательно настроенных к ней людей: местное дворянство вовсе не хотело усиления российского влияния в Курляндии и относилось к «пришлой» герцогине-вдове недружелюбно и даже враждебно. Что же касается материальной стороны, то на содержание Анны Петр выделял ровно столько средств, сколько было необходимо на приобретение того, «без чего прожить нельзя». И это — вовсе не условное выражение. Будучи герцогиней, Анна не могла себе позволить тех нарядов, украшений и экипажей, которые имели состоятельные дворяне. Она регулярно отправляла в Петербург письма — Меншикову, Остерману, Екатерине, но в письмах этих были вовсе не описания веселых празднеств или красот курляндской природы, а лишь одно — просьба выслать денег. Ну а когда Петр разрешал племяннице покинуть ее митавскую резиденцию и приехать в российскую столицу, то тут ей приходилось испытывать новое унижение, постоянно заискивая перед вельможами в расчете на то, чтобы в последствии воспользоваться хорошими отношениями с ними.

В одном из писем к Екатерине, которая, пожалуй, больше других проявляла сочувствие к Анне Иоанновне, вдовствующая герцогиня просила супругу Петра I поспособствовать в устройстве ее второго брака. Впрочем, и сам император был не прочь еще раз разыграть эту матримониальную карту, и потому возможные брачные предложения поступали и рассматривались весьма активно: в 1717 г. претендентом на руку Анны был Саксен-Вейсенфельский герцог Иоганн-Адольф, в 1722 г. — прусский принц Карл, затем были еще четыре германских принца-жениха, но дальше переговоров дело не шло.

Наконец, в сентябре 1725 г., уже после смерти Петра I, Анне Иоанновне сообщают о новом суженом — храбреце и красавце графе Морице Саксонском, внебрачном сыне курфюрста саксонского и короля польского Августа II. Причем невесту совершенно не смущало то, что Мориц слыл на всю Европу не только знаменитым сердцеедом, но и не менее знаменитым дуэлянтом, картежником и мотом, за которым накопилась куча долгов: еще не встречавшись с графом, Анна уже влюбилась в него. Однако и на этот раз брак не удался, хотя сама невеста сделала для этого все, что было возможно.

Пока же герцогине-вдове подыскивали нового супруга, ее безрадостную жизнь скрашивал своим присутствием П. М. Бестужев-Рюмин — русский резидент при курляндском дворе, высокообразованный человек и тонкий дипломат. Ну а вскоре после того, как он был отозван в Петербург, фаворитом Анны Иоанновны становится ее камергер Эрнст Иоганн Бирон — фигура во всех отношениях интересная и заслуживающая отдельного внимания, которое и будет уделено ей несколько позже. Заканчивая же рассказ о жизни Анны Иоанновны в Митаве, стоит добавить, что жизнь эта, по-видимому, так и продолжала бы свое однообразное течение, если бы не внезапная смерть Петра II.

Спустя семь часов после кончины юного императора, около 9 часов утра 19 января 1730 г. по инициативе князя В. В. Долгорукого состоялось заседание Верховного тайного совета, на котором обсуждались кандидатуры претендентов на русский трон.

Если рассматривать возникшую ситуацию чисто с юридической стороны, то обсуждать было, в общем-то, нечего: согласно указу Петра I о престолонаследии от 1722 г., новый правитель России определялся волей предшествующего монарха, и хотя сам Петр распорядиться на этот счет так и не успел, Екатерина I такой ошибки уже не допустила и незадолго до смерти подписала составленный А. Д. Меншиковым «Тестамент». В этом документе, на верность которому в свое время присягали в том числе и члены Верховного тайного совета, совершенно четко говорилось о том, что, в случае если Петр II умрет бездетным, наследовать трон должны дочери Петра и Екатерины Анна и Елизавета с их «десцендентами» (детьми): имя Анны Иоанновны в тексте «Тестамента» даже не упоминалось. Более того, в отдельном пункте екатерининского завещания, касающегося полномочий Верховного тайного совета, говорилось о том, что «Совету сему иметь полную власть, равную государской, кроме того только, что он ничего не может переменить в наследии престола»[32]. Таким образом, учитывая, что Анна Петровна скончалась еще в 1728 г., в 1730 г. по закону на трон должна была взойти Елизавета. Однако, как это нередко бывает в России, власть предержащие следуют букве закона преимущественно в том случае, когда это отвечает их интересам — в противоположном случае они далеко не всегда считают нужным делать это. Вот и в этот раз, имея совершенно четкие юридические указания насчет наследника престола, «верховники» решили действовать не по закону, а «по понятиям» — понятиям политической целесообразности, в том, разумеется, ключе, в котором видели ее они сами.

После того как были предложены и отклонены кандидатуры цесаревны Елизаветы Петровны, княжны Екатерины Долгорукой (в ее пользу Долгорукими было составлено подложное завещание, подписанное, якобы, лично Петром II, согласно которому государь провозглашал свою невесту новой российской императрицей), герцогини Мекленбургской Екатерины Иоанновны и даже царицы-монахини Евдокии Федоровны (первой жены Петра I), слово взял князь Д. М. Голицын. Высказавшись в том плане, что дети Петра I и Екатерины не имеют прав на российский престол, так как были рождены еще до венчания родителей (очевидно подразумевая под «правом» не закон, а традицию наследования), он предложил кандидатуру дочери царя Ивана, вдовствующей герцогини курляндской Анны, мотивировав свое предложение тем, что «Это умная женщина. Правда, у нее тяжелый характер, но в Курляндии на нее нет неудовольствий»[33]. Разумеется, большинство присутствующих понимало, к чему клонит князь: кандидатура Анны Иоанновны устраивала высшую знать, достаточно натерпевшуюся и от сурового Петра I, и от самовластных фаворитов Екатерины I и Петра II. Анна же была известна в Петербурге как человек пассивный, бездеятельный и несамостоятельный. И все же главное свое намерение Голицын раскрыл уже после того, как остальные члены Верховного тайного совета согласились с предложенной им кандидатурой. «Ваша воля, кого изволите, — сказал князь. — Только надобно и себе полегчить». — «Как это себе полегчить?» — спросил великий канцлер граф Г. И. Головкин. «Атак полегчить, чтобы воли себе поприбавить», — ответил ему Голицын. Кто-то высказал сомнение: «Хоть и зачнем, да не удержим того». — «Право, удержим», — успокоил Дмитрий Михайлович[34]. Речь шла о намерении членов Верховного тайного совета ограничить самодержавную власть новой императрицы.

Вопрос о том, с какой целью «верховники» хотели ограничить «самовластие» Анны Иоанновны, остается спорным и по сей день. Одни историки склонны видеть в этом честолюбивое стремление нескольких знатных семей реализовать свои корыстные олигархические интересы, другие же — попытку реформирования российской политической системы, предпринятую виднейшими государственными деятелями того времени «на свой страх и риск». Как представляется, правда снова и снова оказывается где-то посередине. Вряд ли желание «верховников» «себе полегчить» можно истолковать как их заботу о народе, ибо народом в общественно-политическом смысле в то время являлось только дворянство, которое, впрочем, тоже не было довольно этой «затейкой». С другой стороны, как пишет историк М. А. Бойцов, «говорить о том, что «затейщики» действовали исключительно из узкокорыстных интересов, движимые безмерным честолюбием, — значит просто повторять доводы и обвинения их политических противников»[35].

Как бы там ни было, после того как решение было принято, члены Верховного тайного совета вышли в общий зал и сообщили о нем собравшимся там сенаторам и генералам, причем они изложили суть дела так, будто идея ограничения самодержавной власти исходит от самой будущей императрицы. Когда же сенаторы и генералы уехали, «верховники» приступили к составлению документа, на основании которого они и планировали держать Анну Иоанновну «под контролем». Пункты документа сочинялись в ходе весьма бурных дискуссий, споров по поводу формулировок и даже по поводу того, кто будет эти самые формулировки редактировать: эту ответственную миссию поручили А. И. Остерману, который, не желая впутываться в «затейку» лично, долго отказывался, ссылаясь на свое иностранное происхождение, но, в конце концов, уступил и стал записывать диктуемый ему текст, как обладающий «лучшим штилем».

Работа затянулась, и «верховники», рассудив, что утро вечера мудренее, решили сделать перерыв и продолжить составление документа утром следующего дня. Однако к десяти часам съехались не все: два бывших воспитателя Петра II — А. И. Остерман и А. Г. Долгорукий — поехали к гробу царя в Лефортовский дворец. Ну а в залах Кремлевского дворца в это же время собрались члены Сената и Синода, генералитет, представители знати и дворянства, которым было официально объявлено о кончине Петра II и об избрании на престол Анны Иоанновны. После того как было получено согласие уже такого, «расширенного» состава политической элиты страны, «верховники» закончили собрание и продолжили работу над текстом документа.

Окончательный вариант документа, ограничивавшего самодержавную власть новой государыни, получил название «Кондиций» и состоял из следующих пунктов:

«1) Нис кем войны не исчинять.

2) Миру не заключать.

3) Верных наших подданных никакими новыми податями не отягощать.

4) В знатные чины, как в статские, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета.

5) У шляхетства живота и имения, и чести без суда не отымать.

6) Вотчины и деревни не жаловать.

7) В придворные чины как русских, так и иноземцев без совету Верховного тайного совета не производить.

8) Государственные доходы в расход не употреблять. И всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать. А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской»[36].

Как видно из приведенного выше текста «Кондиций», власть Анны Иоанновны ограничивалась ими настолько, что из полновластной правительницы государства она превращалась в «символ на троне», а ее подпись под императорскими указами становилась лишь формальным заверением воли Верховного тайного совета. Разумеется, сами «верховники» прекрасно это понимали, и потому спешили заручиться согласием своей ставленницы еще до того, как она придет в себя от такого неожиданного предложения и узнает истинную подоплеку дела. Для скорейшего «ознакомления» герцогини курляндской с предлагаемыми ей условиями ее воцарения была создана группа из трех депутатов, которая должна была приехать в Митаву, вручить Анне Иоанновне «Кондиции» и добиться от нее их подписания: о том, что, став императрицей, Анна сможет игнорировать этот документ, «верховники», по-видимому, старались не думать. Куда больше их беспокоило то, что кто-то может попытаться опередить депутатов и сообщить Анне о «затейке», прежде всего, о том, что «Кондиции» выражают вовсе не волю народа (то есть большей части дворянства), а лишь волю самих «верховников». Чтобы этого не допустить, всем, кто в той или иной степени был вовлечен в обсуждение и принятие соответствующих решений, было строго запрещено любое сообщение с Митавой, а заведующему почтой бригадиру Полибину было приказано организовать заставы на всех трактах, ведущих из Москвы, и разрешать выезд из города только по паспортам, выданным Верховным тайным советом.

И все же эти меры не помогли «верховникам», и произошло то, чего они опасались: раньше депутатов Совета из Москвы выехал адъютант генерал-аншефа графа П. И. Ягужинского — П. С. Сумароков, который вез Анне Иоанновне письмо. В письме говорилось о том, что герцогине курляндской следует принять депутатов и, согласившись с любыми их условиями, подписать «Кондиции», после чего выехать в Москву для коронации: за это время Ягужинский обещал Анне организовать всех ее сторонников и противников Верховного тайного совета, чтобы все окончилось «по ее желанию». Впрочем, есть серьезные основания полагать, что главным инициатором этого «контрзаговора» в пользу Анны Иоанновны был вовсе не Ягужинский, а все тот же А. И. Остерман, который накануне отъезда депутатов очередной раз так некстати «заболел».

Объезжая заставы, Сумароков прибыл в Митаву всего на несколько часов раньше депутатов, но этого, судя по всему, оказалось достаточно. Анна поняла ситуацию и стала действовать в соответствии с присланными ей «рекомендациями»: посланники Совета были любезно приняты, а «Кондиции» — подписаны. Однако каким-то образом депутаты узнали, что незадолго до них из Москвы прибыл некий человек, который виделся с герцогиней. За таинственным гонцом была послана погоня, Сумарокова поймали и привезли обратно в Митаву, где «господа депутаты избили его, велели заковать в железа и отправить в Москву»[37]. Но, несмотря на этот инцидент, главная задача депутатов была выполнена, и они вернулись в первопрестольную. Казалось, «верховники» могут праздновать победу: им оставалась лишь формальность — сообщить о подписании «Кондиций» высшим государственным чинам.

Утром 2 февраля 1730 г. члены Верховного тайного совета собрались на заседание, на котором не присутствовали все еще продолжавший «болеть» барон А. И. Остерман и сопровождавший («на всякий случай») Анну Иоанновну на пути в Москву князь В. Л. Долгорукий. Кроме самих «верховников», на заседании присутствовали все сенаторы, три члена Синода, генералы, президенты коллегий и некоторые другие лица, получившие приглашение. Секретарь зачитал собравшимся подписанные Анной Иоанновной «Кондиции», а также ее письмо Совету, в котором будущая императрица якобы объясняла причины, побудившие ее к ограничению собственной власти (это письмо было написано самими членами Совета и подписано Анной вместе с «Кондициями»). И вот тут «верховники» впервые столкнулись с проблемой. Точнее, даже не с проблемой, а с отсутствием того единодушного одобрения их действий, к которому они уже успели привыкнуть: дело было в том, что один из самых уважаемых представителей дворянства князь А. М. Черкасский никак не мог взять в толк, отчего это государыне пришла в голову мысль ограничить собственную власть. Вопрос остался без ясного ответа, но князь добился разрешения на то, что отныне все желающие (разумеется, дворяне) могли подавать в письменном виде свои соображения по поводу будущего устройства государственной власти. «Верховникам» пришлось согласиться.

По воспоминаниям современников, в дни с 3 по 12 февраля 1730 г. Москва буквально бурлила: дворяне, съехавшиеся со всей империи на свадьбу Петра II, а приехавшие на его похороны, еще не совсем пришли в себя после новости о скором воцарении мало кому известной герцогини курляндской, как вновь были весьма и весьма озадачены — власть новой государыни должна была стать ограниченной, а сами эти ограничения можно было обсуждать! По домам собирались группы дворян, которые высказывали свои пожелания, формулировали предложения, спорили, писали, одним словом — вырабатывали проекты. Более того, даже лидер «верховников» Д. М. Голицын, решивший перехватить инициативу у дворянской оппозиции, подготовил новый проект государственного устройства, на сей раз — с учетом интересов рядового дворянства (или, как тогда было модно говорить на польский манер, «шляхетства»). Однако все эти проекты при всех их отличиях были сходны в одном: они в большей или меньшей степени касались положения привилегированных сословий, но совершенно не затрагивали жизнь обычных людей — крестьян, городских обывателей, купцов, рядового духовенства. А ведь именно эти люди составляли почти 90 % населения страны!

Между тем, 10 февраля Анна Иоанновна прибыла в подмосковное село Всесвятское. Здесь она должна была задержаться, так как еще не состоялись похороны Петра И. До нее, разумеется, доходили слухи о событиях в Москве, в том числе — ио дворянской оппозиции Верховному тайному совету, но главное — она небезосновательно рассчитывала на поддержку гвардии, и потому с каждым днем вела себя все более и более уверенно. Так, 12 февраля Анна объявила себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов, хотя, согласно «Кондициям», не имела права делать этого. А когда 14 февраля «верховники» приехали во Всесвятское, чтобы вручить Анне орден Андрея Первозванного, она, по словам К. Г. Манштейна, сама взяла с золотого блюда Андреевскую ленту и произнесла: «Да, ведь я и забыла надеть его»[38], попросив помочь надеть орден кого-то из окружающих. Когда же великий канцлер вздумал сказать ей речь, она велела ему замолчать. Таким образом, в течение нескольких дней назревал конфликт, который сдерживался лишь неуверенностью сторон в своих силах. Кульминация наступила 25 числа.

25 февраля 1730 г. в Москве состоялось заседание Верховного тайного совета, на которое неожиданно для «верховников» приехало множество дворян, в том числе и 150 офицеров, которые потребовали, чтобы «по большинству голосов установлена была правильная и хорошая форма правления»[39]. «Верховники» вновь были вынуждены уступить. Начались долгие и горячие споры, в ходе которых стороны постоянно апеллировали к Анне Иоанновне, тем самым уже признавая ее власть, а когда фельдмаршал В. В. Долгорукий предложил гвардейцам присягнуть не только новой императрице, но и Верховному тайному совету, ему открыто пригрозили физической расправой. Закончилось же все сценой, очень похожей на сцену из спектакля: услышав о том, что «Кондиции» были составлены одними лишь «верховниками», а отнюдь не «всем народом», и последовавшую затем просьбу гвардейцев «принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели», Анна попросила принести ей текст «Кондиций», и, обращаясь к В. Л. Долгорукому со словами «Так ты меня обманул, князь Василий Лукич!»[40], разорвала документ. Через десять дней специальным манифестом Анна Иоанновна упразднила Верховный тайный совет, а еще через некоторое время все его члены оказались либо в ссылке, либо на плахе.

Взойдя на престол, Анна оказалась в довольно сложной ситуации, ведь воцарилась она не благодаря, а вопреки чьему-либо желанию. Верховный тайный совет, который предлагал ей свою поддержку при условии передачи «верховникам» части императорских полномочий, перестал существовать, а те, кто поддержал Анну в ее противостоянии с Советом, выступили тогда скорее не за нее лично, а за сам принцип самодержавия, и никто не мог гарантировать новой императрице того, что в будущем эти силы не начнут плести против нее интриги. Кроме того, несмотря на свой новый высочайший статус, Анна, натерпевшаяся достаточно унижений в прошлом, чувствовала некоторое пренебрежение к себе со стороны высшей петербургской знати. Эта неуверенность в себе и в своем положении привела к тому, что Анна, не доверяя своим русским приближенным, стала окружать себя немецкими дворянами, приехавшими вслед за ней в Россию. Ну а центральное место среди них, безусловно, принадлежало новому фавориту Анны — Эрнсту Иоганну фон Бирону. Кем же был этот очередной российский временщик, во многом сумевший заслонить собой фигуру своей царственной покровительницы?

Бирон родился в Митаве в 1690 г. Его происхождение точно неизвестно, что впоследствии дало основание недоброжелателям говорить о нем как о «простолюдине — конюхе», хотя, по крайней мере, мать Бирона была дворянкой. Молодость будущего герцога курляндского прошла в нужде, но в веселии — студенческих вечеринках, пьянках и драках. Однажды, возвращаясь ночью в компании приятелей домой, Бирон ввязался в потасовку с городской стражей и убил солдата, за что угодил в тюрьму, откуда, кстати, был вытащен Виллимом Монсом — камергером и вероятным любовником Екатерины I. На службу к Анне Иоанновне он поступил в 1718 г. и со временем стал пользоваться все большим и большим ее расположением, оттеснив от герцогини курляндской других претендентов на ее благосклонность, в том числе и тогдашнего фаворита Анны — Бестужева-Рюмина, по протекции которого он и попал к курляндскому двору. Надо отметить, что Бирон не обладал ни выдающимся умом, ни талантом, ни привлекательной внешностью: видимо, все дело было в его личной преданности герцогине, а также в присущем ему невероятном апломбе. Для того чтобы придать своему постоянному совместному с Бироном времяпровождению некоторую видимость «приличия», Анна женила своего фаворита на больной и некрасивой фрейлине Бенигне Готлиб фон Тротта-Трейден, которая была вынуждена просто смириться с обстоятельствами. Так, к моменту приглашения Анны Иоанновны на русский трон, Бирон пользовался поистине неограниченным влиянием на герцогиню, которая была готова исполнять любые его капризы — лишь бы он всегда был рядом. Известно, что, несмотря на строгий запрет «верховников» привозить из Митавы своего фаворита, Анна попросила Бирона выехать в Москву вскоре после нее, что стало первым «актом непослушания» будущей русской императрицы: даже не будучи уверенной в победе, она, тем не менее, не могла расстаться со своим избранником. Последующие же десять лет, вплоть до самой смерти, Анна не расставалась с Иоганном ни на день, и многие современники, отнюдь не склонные лестно отзываться о Бироне, говорили, что более дружной пары они не видели. Была ли это любовь? Кто знает…

В большинстве воспоминаний современников, как и во многих исторических работах, личность Бирона предстает в однозначно негативном свете. Однако не стоит забывать, что подобные оценки исходят, главным образом, из уст оппонентов и недоброжелателей герцога, которые впоследствии и свергли его, а политикам-победителям, как известно, свойственно очернять память своих побежденных врагов. Впрочем, есть и другие характеристики Бирона. К примеру, вот как его характеризует известный русский историк XIX в. С. М. Соловьев: «Бирон, красивый и привлекательный в своем обращении господин, нравившийся не одним женщинам, но и мужчинам своею любезностию, не был развращенным чудовищем, любившим зло для зла; но достаточно было того, что он был чужой для России, был человек, не умерявший своих корыстных стремлений другими, высшими; он хотел воспользоваться своим случаем, своим временем, фавором, чтоб пожить хорошо на счет России; ему нужны были деньги, а до того, как они собирались, ему не было никакого дела; с другой стороны, он видел, что его не любят, что его считают не достойным того значения, какое он получил, и по инстинкту самосохранения, не разбирая средств, преследовал людей, которых считал опасными для себя и для того правительства, которым он держался. Этих стремлений было достаточно для произведений бироновщины»[41].

Примерно то же самое можно сказать и о так называемом «засилии немцев» при Анне Иоанновне в целом. Действительно, многие высшие должности в царствование императрицы Анны были заняты выходцами из различных немецких земель, причем, в отличие от эпохи Петра I, очень часто заняты они были далеко не по заслугам. И все же никаких формальных привилегий иностранцы на русской службе не имели, и уж тем более неверно было бы говорить о каком-либо целенаправленном «притеснении русских»: основная причина негодования русских вельмож на своих немецких «коллег» заключалась в том, что последние временно оттеснили первых от власти и, главное, от казны. Впрочем, все это вполне понятно: когда русскую казну расхищают русские казнокрады, этот факт, давно ставший своеобразной нормой российской политической жизни, особых протестов не вызывает, но если русскую казну начинает расхищать иностранец — тут уж «праведный гнев» неудержим.

Говоря о годах правления Анны Иоанновны, В. О. Ключевский отмечает, что «Это царствование — одна из мрачных страниц нашей истории, и наиболее темное пятно на ней — сама императрица. Рослая и тучная, с лицом более мужским, чем женским, черствая по природе и еще более очерствевшая при раннем вдовстве среди дипломатических козней и придворных приключений в Курляндии, где ею помыкали, как… игрушкой, она, имея уже 37 лет, привезла в Москву злой и малообразованный ум с ожесточенной жаждой запоздалых удовольствий и грубых развлечений»[42]. И действительно, ни внешностью, ни характером Анна не вписывалась в свою эпоху, ценившую изящество и утонченность. Самый подробный словесный портрет императрицы принадлежит графу Э. Миниху: «Станом она была велика и взрачна. Недостаток в красоте награждаем был благородным и величественным лице-расположением. Она имела большие карие и острые глаза, нос немного продолговатый, приятные уста и хорошие зубы. Волосы на голове были темные, лицо рябоватое и голос сильный и проницательный. Сложением тела была она крепка и могла сносить многие удручения»[43]. Думается, неслучайно этот портрет похож скорее на описание солдата, чем императрицы. Кстати, стоит отметить, что одним из любимых развлечений Анны была стрельба из ружья: во многих комнатах дворца стояли заряженные ружья, и государыня в любой момент могла пострелять через открытое окно в пролетавших мимо птиц.

Первые годы царствования Анна Иоанновна любила демонстрировать свою пусть и номинальную, но власть, посвящая несколько утренних часов приему высших чиновников, чтению поданных ей бумаг, написанию записок и резолюций. Послеполуденный отдых Анна проводила в окружении бабок и девок: первые рассказывали ей слухи и небылицы, развлекая государыню своей болтовней до тех пор, пока ей это не надоедало, вторые расчесывали ей волосы. Заканчивался день полуторачасовым ужином и игрой в карты с придворными.

Любила Анна Иоанновна и шумные развлечения, в частности — пиры и балы, на которых она неизменно появлялась в новом роскошном платье: по-видимому, так государыня компенсировала годы прозябания в Митаве. Однако бурные увеселения императрицы отнюдь не радовали ее придворных — как раз наоборот, ибо нередко в ходе этих празднеств Анна, и без того обладавшая грубым нравом, попросту переходила все мыслимые границы приличия и могла между делом выказать свое откровенно пренебрежительное и даже оскорбительное отношение к окружающим, кем бы они ни были. В частности, широко известен эпизод, связанный с именем князя М. А. Голицына и строительством Ледяного дома.

Князь Голицын принадлежал к знатному аристократическому семейству и в юности был одним из любимцев Петра I, по воле которого поехал учиться в Европу. Случилось так, что, будучи в Италии, князь влюбился в простолюдинку и ради этой любви принял католичество. Позднее с женой и ребенком он вернулся в Россию, и некоторое время ему удавалось скрывать и свой брак с иностранкой, и свой переход в иную веру, но это все же стало известно. В наказание за вероотступничество князь против своей воли был сделан одним из придворных шутов Анны Иоанновны.

Вообще и русские вельможи, и иностранные посланники не без удивления отмечали, что двор императрицы Анны полнится всевозможными странниками и приживалками, ворожеями и предсказателями, юродивыми и шутами. Тут надо сказать, что сама по себе роль шута (или, как его чаще называли на русский манер, «дурака») не рассматривалась как нечто унизительное: в представлениях людей той эпохи придворный шут — это почти такая же важная должность, как и любой другой придворный чин. Да, над выходками шута смеялись и часто подтрунивали над ним самим, порой — вовсе не по-доброму, но при этом все прекрасно понимали, что без шута нельзя: он не только поднимал настроение, но и был своего рода «громоотводом», который мог вызвать на себя немилость монарха, спасая тем самым другого. При этом на самого шута гневаться было нельзя, ибо «что с дурака взять»? Конечно, и шуту было дозволено отнюдь не все, но, тем не менее, неосмотрительное слово в адрес государя, за которое любого несчастного ждала суровая кара, шуту стоило лишь бранного слова в ответ или, в крайнем случае, пощечины. И потому в шуты шли в том числе и люди знатные: кто по собственной воле, а кто, как князь Голицын, против нее. Но главная проблема заключалась в том, что, как уже отмечалось выше, Анна Иоанновна нередко позволяла себе переходить те неписанные границы элементарной человеческой корректности, которые существовали даже по отношению к шутам, и одной из таких «забав» императрицы стала насильственная женитьба М. А. Голицына на калмычке Е. И. Бужениновой. Для празднования свадьбы на льду замерзшей Невы был построен Ледяной дом. Он был выложен из кусков чистого льда, облитых для прочности водой, имел 6 метров в высоту, 16 метров в длину и 5 метров в ширину и был украшен ледяными статуями, фонарями и часами. Все убранство дома также было изо льда.

Для проведения «шутовской свадьбы» из разных губерний России были выписаны представители коренных народов, олицетворявшие собой «друзей невесты», которые вместе с вовлеченными в этой действо придворными составили кортеж в триста персон, подъехавший к «жилищу молодоженов» на оленях, собаках, козах и свиньях. После свадебного пира «молодых» проводили в Ледяной дом, где они, несмотря на холод, были вынуждены провести «первую брачную ночь», причем пикантность моменту придавали полупрозрачные стены дома. Саму же государыню такие условности не волновали: ей было весело.

Так, сменяя унылые будни сомнительными увеселениями, царствовала императрица Анна Иоанновна. Правили же страной уже казавшийся «вечным» барон А. И. Остерман, фельдмаршал граф Б.-К. Миних и, конечно, фаворит государыни Э. И. Бирон, для которого в 1737 г. Анна практически силой вытребовала титул герцога Курляндского.

Говоря о политических мероприятиях правительства Анны Иоанновны, нужно отметить, что общее положение дел внутри империи оставалось тяжелым: содержание армии, флота, бюрократического аппарата и роскошествующего двора требовало огромных расходов, а денег в казне по-прежнему не хватало. Как всегда, крайне острой была проблема налоговых недоимок, для «выбивания» которых по городам и весям были разосланы воинские команды. Еще больше команд было занято войной с преступниками, поскольку на большей части территории страны значительно выросло количество разбоев и грабежей. К примеру, только один отряд подполковника Реткина и только за один 1736 г. выловил 825 воров, а всего за десять лет царствования Анны Иоанновны было сослано и казнено около сорока тысяч человек. Одной из причин резкого подъема криминала стал сильный голод из-за неурожая 1734 и 1735 гг. И тогда же в Москве случился один из самых страшных в истории пожаров — сгорел практически весь город, в том числе и Кремль. А на фоне этого в Петербурге продолжалась чреда пышных императорских балов и маскарадов.

Впрочем, царствование Анны Иоанновны было отмечено и положительными тенденциями, главным образом, как это ни странно, в области культуры: культивирующаяся при дворе Анны роскошь способствовала развитию архитектуры, живописи и музыки, причем все это затронуло не только «высший свет», но и провинциальное дворянство, которое постепенно привыкало уделять все больше внимания своему досугу, меблировке своего дома, своей одежде.

Что же касается внешней политики России в царствование Анны Иоанновны, то в целом она не претерпела каких-либо существенных изменений по сравнению с предыдущим периодом. Еще при Екатерине I, в 1726 г., благодаря усилиям Остермана Россия заключила союзный договор с Австрией, в основе которого лежала общность имперских интересов в борьбе с Османской империей за Причерноморье и Балканы, а также за сферы влияния в Германии и Польше, но только при Анне Россия перешла к активным действиям, начав в 1733 г. интервенцию в Польшу. В свою очередь, Австрия действовала синхронно с Россией, и в результате польский трон занял ставленник союзников Август III, что стало прологом к последующему разделу Речи Посполитой.

Между тем шло время, и все яснее становилось то, что императрица Анна Иоанновна медленно, но верно приближается к печальному итогу своей предшественницы Екатерины I: нездоровый образ жизни давал о себе знать, и с каждым годом императрица чувствовала себя все хуже и хуже. Окончательно она слегла в октябре 1740 г., и вновь, как и прежде, на повестке дня возник вопрос о престолонаследии. Не имея своих детей и испытывая острую неприязнь к цесаревне Елизавете Петровне, Анна решила передать трон своей племяннице Анне Леопольдовне и ее мужу принцу Антону-Ульриху Брауншвейгскому, а точнее — их только что родившемуся сыну Ивану. А незадолго до смерти Анна Иоанновна подписала манифест, согласно которому регентом при младенце-императоре назначалась не его мать или отец, а… Эрнст Иоганн Бирон — выходец из Курляндии сомнительного происхождения, отнюдь не пользующийся симпатией большей части сановников и придворных. Уже тогда многие поняли, что это решение — начало конца Бирона, но мало кто предполагал, что конец этот наступит так быстро: 18 октября 1740 г., на следующий день после смерти императрицы, Петербург приносил присягу новому государю Ивану VI Антоновичу и регенту Бирону, а в ночь с 8 на 9 ноября того же года герцог Курляндский был арестован своим вчерашним другом фельдмаршалом Минихом и впоследствии сослан на Урал. Не намного дольше продержалась у власти и Брауншвейгская фамилия — семья государя-младенца. Его отец Антон-Ульрих интересовался преимущественно военным делом, а мать Анна Леопольдовна, ставшая правительницей-регентшей, могла до трех часов дня находиться в своей спальне перед зеркалом или даже вовсе не вставать с постели, посвящая всю себя чтению любовных романов и общению с фрейлиной Юлией Менгден. Так, несмотря на все перипетии судьбы, близился звездный час Елизаветы Петровны. Забегая вперед, добавим, что дальнейшая судьба Ивана VI и его семьи сложилась крайне трагично: сразу после переворота Елизавета хотела просто выслать свергнутую Брауншвейгскую фамилию из России на родину, но потом, судя по всему, передумала, поскольку в Риге царственных арестантов посадили в крепость, а затем стали перевозить из одного острога в другой. Анна Леопольдовна умерла 7 марта 1746 г. на двадцать восьмом году жизни в селении Холмогоры, под Архангельском, после неудачных родов, и на руках у овдовевшего Антона-У\ьриха осталось пятеро детей. А в 1756 г. у него забрали шестнадцатилетнего сына Ивана, бывшего российского императора, и увезли в Шлиссельбург, в одиночный каземат, не сказав, разумеется, несчастному отцу ни слова о том, куда и зачем отправили его ребенка. Когда же в 1762 г., более чем через двадцать лет после ареста Брауншвейгской фамилии, на трон взошла Екатерина II, Антону-Ульриху, наконец, была предложена свобода, но при условии, что все его дети останутся там же, где и жили — в Холмогорах. Однако Антон-Ульрих отказался оставить детей и поехать в Данию, где королевой была его родная сестра Юлиана-Мария: он предпочел неволю, но с рядом с детьми. От многочисленных нервных потрясений он ослеп и умер 4 мая 1774 г. в возрасте шестидесяти лет. Ну а сам невольный виновник этой драмы, несостоявшийся российский государь Иван Антонович, до конца своих дней просидел в застенках Шлиссельбургской крепости, имея лишь смутные представления о своем прошлом и никаких — о будущем. Охранявшим его тюремщикам было строжайше запрещено разговаривать с таинственным узником, но любопытство сильнее страха, и иногда офицеры все же позволяли себе перекинуться с заключенным словечком-другим. Особенно их забавляли фразы последнего о том, что «он, дескать, особа важная, только сам не помнит, кто именно»[44]. Иван Антонович был убит охраной при попытке его освобождения поручиком В. Я. Мировичем в июле 1764 г. Так было предписано инструкцией.