Популярные очерки о российских императорах

ПЕТР III

Годы жизни: 1728–1762

Годы царствования: 1761–1762

Петр III — одна из самых странных и, возьмемся утверждать, малоизученных фигур на русском престоле. Возможно — самая странная и малоизученная. В то же время, на первый взгляд, никак не скажешь, что фигура эта неоднозначная, как раз напротив: благодаря подавляющему большинству исторических сочинений начиная со второй половины XIX столетия и вплоть до наших дней, впечатление о Петре III складывается однозначно негативное. В лучшем случае он предстает испорченным и недалеким человеком, ненадолго оказавшемся на троне по какой-то нелепой прихоти судьбы, в худшем — законченным дураком, пьяницей и предателем российских интересов. И далеко не все авторы обращают внимание читателя на то, что подобный образ Петра III сформировался по источникам, исходящим от одного круга лиц — от его политических оппонентов и личных врагов, которые лишили его престола, а потом и жизни. Безусловно, многое в этом образе имеет отношение к реальности, и потому попытка представить Петра как «несправедливо оклеветанного страдальца» была бы столь же некорректной, как и ставшая обычной его демонизация. И все же именно упрощенно-негативная характеристика этого российского императора преобладала и преобладает до сих пор. Лишь сравнительно недавно, в 90-е гг. XX в., личность Петра III получила более беспристрастную и взвешенную оценку в работах ряда историков, в частности — А. С. Мыльникова. Попробуем и мы найти свой ответ на вопрос, каким же человеком и правителем был Петр.

Голштинский принц Карл-Петер-Ульрих родился 10 февраля 1728 г. в северонемецком портовом городе Киле в семье герцога Шлезвиг-Голштейн-Готторпт-ского Карла-Фридриха V и его супруги цесаревны Анны Петровны, дочери Петра Великого. Первое имя — Карл — он получил в честь своего двоюродного деда по линии отца, шведского короля Карла XII, второе — Петр — в честь родного деда по материнской линии Петра I. Так, в своем лице младенец не только символически примирил этих двух великих монархов и заклятых соперников, но и получил право претендовать сразу на три европейские короны: шлезвигскую, шведскую и российскую.

Однако судьба, давшая ребенку столь великую родословную и открывавшая перед ним столь великие перспективы, оказалась к нему столь же жестокой: его мать умерла вскоре после родов, а отец скончался, когда мальчику было одиннадцать. Регентом при осиротевшем шлезвигском герцоге стал его дядя Адольф-Фридрих, который поручил воспитание мальчика гофмаршалу О. Ф. Брюммеру — человеку недалекому и, что самое важное, предпочитавшему «педагогические» приемы и методы, может быть и подходящие для дрессировки животных, но никак не для воспитания и обучения людей. Надо отметить, что Карл-Петер-Ульрих от природы имел слабое здоровье и низкую способность к обучению. Совершенно не учитывая это, его воспитатель установил для него строгий, почти солдатский распорядок дня и интенсивный график освоения материала. Закономерным результатом такого «подхода» стали постоянные неудачи мальчика в учебе, преодолеть которые Брюммер пытался единственным известным ему методом — методом насилия: за самые незначительные огрехи и провинности ребенка жестко, а порой и жестоко наказывали. Его оставляли без еды и прогулок, ставили голыми коленями на горох, секли розгами и даже просто били тем, что попадалось под руку. Не всегда понимавший, что он снова сделал не так, Карл-Петер-Ульрих слышал в свой адрес очень мало похвалы и очень много порицаний, причем порицания эти нередко носили явно унизительный характер: его могли отчитать в оскорбительной форме перед собственной прислугой, могли заставить отчитывать вслух самого себя. Так, прозанимавшись с раннего утра до двух часов дня и плохо усвоив урок, владетельный герцог и будущий европейский монарх вместо необходимой ему сейчас прогулки отправлялся в угол, где стоял с одетыми на голову ослиными ушами из бумаги и смотрел, как смеющиеся дворовые съедают его обед. И рядом не было никого, кто бы его утешил, ни одного действительно близкого и любимого человека. Впрочем, одно доступное ему утешение Карл-Петер-Ульрих все же познал — это было вино. Итогом печального детства голштинского принца стало окончательно пошатнувшее здоровье (что проявилось и в его внешности), неустойчивая психика, почти полное отсутствие образования, нелюбовь к серьезным, требующим сосредоточения занятиям, а также притворство, капризность и озлобленность по отношению к окружающим. Увлечений у принца было два, и оба были во многом связаны со стремлением юноши подражать ставшему уже тогда для него кумиром Фридриху II: это — военные упражнения и музыка. Но в силу все тех же вышеозначенных причин даже военное дело осталось для него не более, чем забавой, а игра на флейте и скрипке — набором неразвитых музыкальных задатков.

По «Тестаменту» Екатерины I, в случае отсутствия у Петра II детей после него русский престол должен был перейти к дочерям Петра I и их потомкам, и потому изначально Карла-Петера-Ульриха намеревались растить как будущего российского императора. Однако пришедшая к власти в 1730 г. императрица Анна Иоанновна не желала будущего воцарения кого-то из петровской линии Романовых, поэтому мальчика стали готовить к тому, чтобы он стал королем Швеции. Его воспитывали в строгом лютеранском духе, что, с учетом «педагогических талантов» воспитателей и ограниченности самого Карла-Петера-Ульриха, было равнозначно воспитанию в нем нелюбви к любым другим религиям и культурам. А поскольку скрывать неприязнь ко всему непонятному и чуждому юноше не давала его взбалмошная натура и почти полное отсутствие чувства такта, неудивительно, что эта черта сыграла ключевую роль в том почти полном неприятии, с которым будущий наследник престола столкнулся по приезде в Россию.

В Россию же он прибыл потому, что императрица Елизавета, не имевшая детей, но, в противоположность Анне Иоанновне желавшая закрепления на троне потомков Петра Великого, 15 ноября 1742 г. объявила Карла-Петера-Ульриха своим наследником. Шведы не возражали, так как Россия «компенсировала ущерб» суммой в 400 000 рублей золотом.

Будучи против своей воли выписан в Россию и крещен в православие под именем Петра Федоровича, наследник престола оказался в инокультурной, абсолютно чужеродной для него среде, которую он не мог и не хотел принимать и которая не хотела принимать его. То и дело выказывая свое непонимание всего русского и православного, нередко переходящее в нескрываемое презрение, Петр получал в ответ совершенно то же самое, став предметом насмешек со стороны придворных, причем насмешки эти, касавшиеся его внешности, ума и манер, были вполне обоснованны, что делало их только больнее. Иными словами, с переменой места кошмар детства под названием «постоянное унижение» не исчез. Более того, кошмар по фамилии Брюммер не исчез также, оставаясь рядом все в том же качестве гофмаршала его маленького двора, будучи лишь отстранен от дальнейшего обучения юноши. Пожалуй, единственным человеком, который в первое время отнесся к нему с теплотой, была сама Елизавета Петровна. Как пишут ее биографы, императрица приняла племянника действительно по родственному, оставила его жить в своем дворце, ухаживала за ним во время частых болезней и распорядилась заняться его образованием лучшим учителям того времени.

Новая попытка дать наследнику престола подобающее ему образование началась с обучения основным идеям православия и изучения русского языка. Но, как и ранее, будущий российский император не продемонстрировал никаких успехов в освоении знаний, зато отсутствие способностей и строптивость характера он продемонстрировал сполна: уроки православия превращались в нескончаемые препирательства по поводу каждого догмата веры, а нормально говорить по-русски он не научился вплоть до смерти.

Ряд дисциплин Петру преподавал уже упоминавшийся академик Я. Штелин. Ввиду отсутствия у ученика какого бы то ни было желания учиться, занятия академику приходилось организовывать в виде игры: древнюю историю Петр изучал по старинным монетам, новую — по медалям Петра I, основы инженерного дела изучались по механическим куклам, биологии — по экспонатам Кунсткамеры, а во время прогулок по столице Штелин преподавал будущему императору административное и хозяйственное право. Так шло время, но особых успехов в обучении и воспитании Петра не наблюдалось, а вот прелести предыдущей «педагогики» и испорченность характера наследника трона становились все более очевидны даже для Елизаветы. Последнюю надежду на перемены в племяннике императрица связывала с его женитьбой. Вопрос был лишь в кандидатуре невесты, но вскоре выбор был сделан. Как показало время, для самого Петра этот выбор стал роковым.

В 1744 г. Елизавета решила женить Петра Федоровича на немецкой принцессе Софии-Августе-Фредерике Ангальт-Цербстской. В том же году принцесса прибыла в Россию и приняла вместе с православием имя Екатерины Алексеевны. В 1745 г. состоялась свадьба семнадцатилетнего Петра и шестнадцатилетней Екатерины, с первых дней покорившей весь двор живым умом и тактом. Как ни странно, но с самого начала отношения молодых людей друг с другом были вполне неплохими: постоянно попадая впросак и боясь навлечь на себя гнев государыни, Петр обращался к жене за помощью, и та придумывала различные способы выпутаться из ситуации, за что получила от супруга прозвище «госпожа находчивость». Но вскоре стало ясно, что этот брак обречен по целому ряду причин.

Прежде всего, муж и жена были людьми настолько разными, что сами эти различия вызывали у них взаимное отторжение: Петр все чаще воспринимал Екатерину как высокомерную выскочку, а Екатерина все больше понимала, сколь жалкую личность судьба послала ей в спутники жизни. Как она сама впоследствии вспоминала, «никогда умы не были менее схожи, чем наши, не было ничего общего между нашими вкусами, и наш образ мыслей и наши взгляды на вещи были до того различны, что мы никогда ни в чем не были бы согласны, если бы я часто не прибегала к уступкам, чтоб его не задевать прямо; он был труслив сердцем и слаб головою, вместе с тем он обладал проницательностью, но вовсе не рассудительностью; он был очень скрытен, когда, по его мнению, это было нужно, и вместе с тем чрезвычайно болтлив»[62].

Поведение Петра Федоровича — наследника русского престола и главы семьи, часто доходило до смешного. Вот что об этом пишет выдающийся российский историк С. Ф. Платонов: «Дел он не хотел знать, напротив, расширил репертуар забав и странных выходок: то по целым часам хлопал по комнатам кучерским кнутом, то безуспешно упражнялся на скрипке, то собирал дворцовых лакеев и играл с ними в солдаты, то производил смотры игрушечным солдатикам, устраивал игрушечные крепости, разводил караулы и проделывал игрушечные военные упражнения; а раз, на восьмом году своей женитьбы, судил по военным законам и повесил крысу, съевшую его крахмального солдатика. Все это проделывалось с серьезным интересом, и по всему было видно, что эти игры в солдатики чрезвычайно его занимали. Жену свою он будил по ночам для того, чтобы она ела с ним устрицы или становилась на часы у его кабинета. Ей он подробно описывал красоту увлекшей его женщины и требовал внимания к такой оскорбительной для нее беседе»[63].

В последнем предложении приведенного фрагмента четко звучит еще одна причина быстрого разрыва отношений Петра и Екатерины: между супругами не возникло не только духовной и интеллектуальной, но и интимной близости. Наследник престола был абсолютно холоден к жене (существует информация о том, что Петр и Екатерина не вступали в сексуальные отношения вплоть до 1750-х гг.) и, не особенно скрывая, заводил романы с фрейлинами, а вскоре и Екатерина стала платить мужу той же монетой.

Наконец, все яснее становилось то, что Петр Федорович и Екатерина Алексеевна из врагов личных превращались во врагов политических. Будучи человеком амбициозным и властолюбивым, уже в середине 1750-х гг. Екатерина проявила свое стремление к российской короне, что не осталось незамеченным не только императрицей Елизаветой, но и наблюдательными придворными.

Осенью 1754 г. Екатерина родила сына Павла, причем факт отцовства Петра Федоровича оспаривается не только многими современниками, но и некоторыми историками. Не исключено, что отцом ребенка был камергер великого князя С. В. Салтыков. Согласно этой версии, окончательно разочаровавшись в Петре не только как в наследнике трона, но и как в супруге, способном дать России нового наследника, Елизавета поручила подыскать для Екатерины подходящую пассию, что и было сделано. Как бы там ни было, с определенностью можно сказать одно: в последние месяцы жизни императрица обдумывала и обсуждала возможность передачи российского трона в обход «голштинского чертушки», как сама она его все чаще называла. Тут существовало два варианта. Согласно первому, престол мог быть передан малолетнему Павлу Петровичу при регентстве матери. Другой вариант предусматривал, что Елизавету сменит на троне сама Екатерина, ум и характер которой государыня успела оценить в полной мере. Однако в декабре 1761 г. Елизавета скончалась, так и не успев изменить официально оформленного решения. Началось странное, полное горьких, а порой и нелепо-комичных противоречий 183-дневное царствование Петра III.

Петр III оказался на троне, будучи совершенно неготовым к управлению огромной страной. Тем не менее, буквально в первые дни правления им был подписан ряд законодательных актов, которые можно было бы условно назвать либеральными. В частности, указом Петра III была упразднена Тайная канцелярия, занимавшаяся расследованием политических преступлений, а также введен запрет на применение пыток при допросах. 25 июня 1762 г. был издан указ «Об уравнении религий», прекращавший преследования старообрядцев со стороны государства. В экономической сфере новый император также провел ряд преобразований, учредив Государственный банк и Коллегию экономии, независимую от Сената и Синода.

Но наиболее важным документом, изданным во время недолгого правления Петра III, стал «Манифест о вольности дворянской» от 18 февраля 1762 г. Согласно документу, представители привилегированного сословия освобождались от обязательной службы, что воплощало в жизнь «золотую мечту» дворянства о превращении дворянского землевладения в безусловное. По сути, если до этого момента дворянин, пусть и формально, владел землей именно потому, что нес службу государю и государству, то теперь он владел ей лишь на том основании, что родился дворянином. Отныне дворянин по собственному усмотрению мог выйти в отставку с повышением в классе «за благопорядочную и беспорочную службу», когда ему будет угодно, или продолжать служить. Кроме того, императорский манифест гарантировал дворянам беспрепятственный выезд на жительство в Европу на том условии, что они вернутся в Россию, как только в них возникнет необходимость. Наконец, государство брало на себя попечение о юных дворянах, чьи родители не имели возможность дать детям подобающе образование: «повелеваем всем тем дворянам, за коими не более 1000 душ крестьян, объявлять детей своих прямо в нашем Шляхетском кадетском корпусе, где они всему тому, что к знанию благородного дворянства принадлежит, с наиприлежнейшим рачением обучаемы будут»[64].

Но главное заключается не в конкретных формулировках этого документа, а в том, что заложенные в нем идеи лягут в основу известной екатерининской «Жалованной грамоты дворянству» от 1785 г. Впоследствии этот важнейший законодательный акт, надолго определивший социальную атмосферу в российском государстве, будут связывать с именем Екатерины, и далеко не все будут вспоминать о предшествовавшем ему манифесте Петра III. Справедливости ради нужно отметить, что реальной личной заслуги Петра в разработке и написании манифеста не было, но история появления документа, отчасти анекдотичная, добавит штрих к противоречивому портрету императора. Вот что об этом рассказывает видный российский историк и публицист XVIII в. князь М. М. Щербатов со слов секретаря Петра III Д. М. Волкова:

«Петр Третий, дабы сокрыть от граф. Елис. Романовны (имеется ввиду фаворитка императора графиня Е. Р. Воронцова — Э. К.), что он в сию ночь будет веселиться с новопривозною [дамой], сказал при ней Волкову, что он имеет с ним сию ночь препроводить в исполнении известного им важного дела в рассуждении благоустройства государства. Ночь пришла, государь пошел веселиться с княгинею Куракиною, сказав Волкову, чтобы он к завтрему какое знатное узаконение написал, и был заперт в пустую комнату с датскою собакою. Волков, не зная ни причины, ни намерения государского, не знал, о чем начать писать, а писать надобно. Но как он был человек догадливый, то вспомнил нередкие вытвержения государю от графа Романа Ларионовича Воронцова о вольности дворянства; седши, написал манифест о сем. Поутру его из заключения выпустили, и манифест был государем опробован и обнародован»[65].

«Манифест о вольности дворянской» был встречен дворянством с такой радостью, что на ее волне прозвучало более чем экстравагантное предложение — в знак благодарности отлить золотую статую императора. Однако подписание манифеста стало первым и последним значимым достижением Петра III на троне: его последующие шаги, будь то политические решения или личные поступки, быстро и неотвратимо вели его к гибели.

Еще будучи наследником престола, Петр напрочь испортил отношения почти что со всеми русскими придворными и, нуждаясь в преданных людях, а еще больше — в понятной ему веселой компании, он стал выписывать из Голштинии солдат и офицеров, которые и составили его окружение. Когда же он сел на трон, и сам он, и его голштинские приятели стали вести себя настолько вызывающе, что недовольство двора этой «развеселой братией» превратилось в почти неприкрытую ненависть. Но Петру было все равно: пьяные застолья, непристойные шутки и открытые домогательства в адрес дам, в том числе и замужних, личные оскорбления титулованных сановников и высших российских офицеров — все это можно было увидеть при дворе почти ежедневно. Все большим унижениям подвергалась и Екатерина, оскорбить которую в присутствии очередной фаворитки стало для Петра любимейшей забавой. Между тем, сигналы о готовности поддержать ее в стремлении к короне, поступавшие к Екатерине и раньше, после воцарения Петра III стали постоянными и совершенно конкретными.

Не менее роковые ошибки Петр допустил и в политике. Беспричинное, чисто эмоциональное неприятие православия побуждало его к крайне непопулярным мерам по отношению к церкви. Так, был издан указ о передаче церковной земли государству, что поставило Церковь в еще большую зависимость от светской власти. Особенное же возмущение вызвало распоряжение Петра III убрать из храмов все образа, кроме изображений Христа и Богородицы, а также обрить бороды священникам и обязать их носить протестантское платье. В результате, не прошло и месяца с восшествия на трон, как в адрес императора послышались упреки в том, что «он вознамерился было переменить совсем религию нашу, к которой оказывал особливое презрение». По большому счету, уже одного этого было бы достаточно для того, чтобы поднять против Петра столицу и свергнуть его с престола. Но этим самоубийственные шаги государя отнюдь не исчерпывались: свою главную ошибку он допустил во внешнеполитической сфере.

Свое слепое, фанатичное преклонение перед главным врагом России тех лет, прусским королем Фридрихом II, Петр не скрывал никогда: ни в Киле, ни по приезде в Петербург, ни с вступлением России в Семилетнюю войну. Поэтому вполне предсказуемым, но оттого не менее диким казался мирный договор, заключенный между Россией и Пруссией вскоре по воцарении Петра III. По условиям договора, Россия лишилась завоеваний, достигнутых в войне. Победы русского оружия, пролитая на полях сражений кровь русских солдат — все это было перечеркнуто и предано, и отныне Петр получил во враги не только гвардию, и без того возмущенную начавшейся «перестройкой на прусский манер», но и всю российскую армию, включая генералов и фельдмаршалов. В свете этого уже не столь важным казалось то, что новый российский император намеревался объявить совершенно бессмысленную для России войну Дании с целью отвоевать земли своего шлезвигского герцогства.

Заговор против императора созрел — вопрос был лишь в сроках его осуществления. К решительным действиям заговорщиков подтолкнул арест одного из них, и 28 июня 1762 г. ближайшие доверенные Екатерины братья Алексей и Григорий Орловы, используя свой личный авторитет в гвардии и бродившие в ней антипетровские настроения, склонили на сторону императрицы Измайловский, Преображенский и Семеновский полки. В ночь на 29 июня гвардия присягнула на верность Екатерине, почти без боев взяла под контроль столицу, а утром Петр III был арестован собственной супругой, явившейся во главе гвардейцев в Ораниенбаум, где ее ничего не подозревавший муж праздновал свои именины.

Мир вокруг Петра перевернулся. Перепуганный почти насмерть, он даже не слушал старого опытного фельдмаршала Миниха, советовавшего не сдаваться без борьбы и предлагавшего конкретные варианты. В одно мгновение самодовольный и грубый монарх вновь превратился в слабого, забитого подростка, для которого единственным возможным решением было уповать на милость сильного. Петр III подчинился воле Екатерины и подписал документ об отречении от престола, после чего был под охраной отправлен на дачу в Ропшу, что под Петербургом.

О последних днях Петра рассказывают его письма, адресованные Екатерине. В них он слезно просит оставить ему «единственное утешение, которое есть Елисавета Романовна [Воронцова][66]», отменить караулы, прислать необходимые лекарства, личного врача Людерса, скрипку и комнатную собачку-мопса. Когда Людерс, захватив с собой лекарства, скрипку и мопса, приехал в Ропшу, Петр был мертв. Так окончилась жизнь человека, которого сознательно морально калечили всю его жизнь и который под конец этой жизни волею судьбы ненадолго приобрел власть морально калечить других, за что и поплатился.

Официальная версия смерти Петра III была изложена в манифесте от 7 июля 1762 г. В документе объявлялось, что отрекшийся от трона император умер от приступа геморроя, обострившегося от злоупотребления алкоголем. Более поздняя версия принадлежит самой Екатерине. По ее словам, «страх вызвал у него понос, который продолжался три дня и прошел на четвертый; он чрезмерно напился в этот день, так как имел все, что хотел, кроме свободы… Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу, он был два дня в этом состоянии… Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела вскрыть его, но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа [яда]… он умер от воспаления в кишках и апоплексического удара»[67].

Однако на день раньше, чем был опубликован манифест с официальной версией смерти императора, на свет появился документ, излагающий иные причины и обстоятельства его гибели. Этот документ — письмо А. Г. Орлова, находившегося вместе с Петром в Ропше, адресованное Екатерине. Письмо странное, сбивчивое по форме и не столь очевидное по содержанию, поэтому его текст мы приводим полностью:

«Матушка, милая родная Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя! Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь Федором (имеется ввиду князь Ф. С. Барятинский — Э. К.); не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть для брата. Повинную тебе принес — и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил: прогневили тебя и погубили души навек»[68].

Казалось бы, все более-менее ясно: говоря современным юридическим языком, это можно было бы назвать «убийством по неосторожности» в ходе спонтанно вспыхнувшей драки. И все же многие исследователи не склонны безоговорочно верить письму Орлова, хотя бы потому, что история его появления весьма таинственна и неопределенна. Оно якобы было обнаружено в запечатанной шкатулке с личными бумагами Екатерины II ее сыном Павлом Петровичем уже после смерти императрицы. Павел показал письмо графу Ф. В. Ростопчину, но вскоре уничтожил документ. Однако Ростопчин успел сделать копию письма, и эта копия была также случайно обнаружена впоследствии, уже после смерти графа, в его личных бумагах, хотя при жизни граф никому о ней не рассказывал. Об оригинале документа якобы было известно княгине Е. Р. Дашковой — соратнице Екатерины и одной из участниц переворота, но известно это исключительно из слов самой княгини.

Не менее спорным вопросом является роль в этих трагических событиях самой Екатерины Алексеевны. Согласно одной точке зрения, Екатерина не имела ни прямого, ни косвенного отношения к гибели мужа. Более того: узнав о смерти супруга, она была серьезно напугана, поскольку полагала, что теперь ее обвинят в убийстве и саму свергнут с престола. В особенности императрица опасалась воспитателя цесаревича Павла Н. И. Панина, в письмах к которому она предстает несчастной, совершенно подавленной женщиной. По логике этой версии, Екатерина не была заинтересована в смерти мужа, и даже наоборот: Петр III был выгоден ей в качестве скромного правителя небольшого немецкого княжества.

Противники такой интерпретации событий указывают, что Екатерина попросту не могла оставить Петра III в живых, так как четко понимала: дворянство не смирится с пребыванием на престоле немецкой принцессы, пока живы два законных представителя династии Романовых — Петр Федорович и Иван Антонович. По мнению сторонников этой точки зрения, Екатерина дала тайное указание убить свергнутого императора, что и было сделано.

Согласно еще одной версии, убийство Петра было инициативой А. Г Орлова, который угадал тайное желание государыни избавится от ненавистного мужа и возможного соперника в будущей борьбе за трон. Умело обставив убийство как трагическое стечение обстоятельств, Орлов написал императрице сумбурное письмо, снявшее с нее все возможные обвинения. Екатерина не возражала.

Наконец, есть мнение, что само письмо Орлова из Ропши является фальсификацией, а настоящие участники этой драмы и их мотивы навсегда останутся неизвестны.

Вполне возможно, что подлинные причины и обстоятельства гибели Петра действительно останутся невыясненными. Да и стоит ли удивляться туманности многих трагических событий прошлого, если остаются нераскрытыми многие громкие, зачастую демонстративные заказные убийства современности? Император Петр III был похоронен 10 июля того же года, но не в Петропавловском соборе, как все усопшие российские императоры, а в Александро-Невской лавре. Екатерина на похороны не пришла. А тридцать три года спустя, по распоряжению сына Петра, императора Павла I, останки Петра Федоровича торжественно перезахоронили вторично, на этот раз — в Петропавловском соборе, рядом с останками Екатерины.