Популярные очерки о российских императорах

ЕКАТЕРИНА I

Годы жизни: 1684–1727

Годы царствования: 1725–1727

Ранним утром 28 января 1725 г. стараниями своих сторонников и при поддержке гвардии новой российской государыней была провозглашена вдова почившего императора Петра I Екатерина. Это событие ознаменовало начало новой эпохи в политической истории России — эпохи дворцовых переворотов, «женского царства» и всесильных фаворитов.

Судьба первой российской императрицы уникальна и в чем-то напоминает историю Золушки, однако суровая правда жизни внесла в эту историю свои коррективы. Летом 1702 г. русские войска осадили шведскую крепость Мариенбург (ныне — латвийский город Алуксне). Силы были неравны, и комендант крепости согласился на предложение фельдмаршала Б. П. Шереметьева о сдаче. Но в тот момент, когда русские солдаты входили в город, один из шведских офицеров вбежал в пороховой погреб и взорвал его. Видя, как рушатся крепостные стены и гибнут его люди, Шереметьев разорвал договор. Это означало, что теперь город отдан на разграбление. Озверевшие солдаты врывались в дома и хватали все ценное, в том числе — пленных. Среди пленников оказалась восемнадцатилетняя крестьянка, жена одного из шведских драгунов Марта Скавронская.

О первых восемнадцати годах жизни Марты известно немногое. Родилась она в бедной крестьянской семье и юность свою провела в доме протестантского пастора Глюка в Мариенбурге, где проживала в качестве воспитанницы, кухарки и прачки. Пастор пытался дать Марте хоть какое-то образование, но так и не преуспел в этом: к концу своей жизни она могла лишь поставить подпись. Позднее пастор выдал Марту замуж за шведского солдата-барабанщика, который исчез во время взятия города русской армией, а его голодная полураздетая жена оказалась в плену. Видимо, не желая обременять себя подобной обузой, захвативший Марту солдат тут же продал пленницу офицеру, а тот, спустя некоторое время, подарил ее фельдмаршалу. Шереметьев принял «дар» и сделал молодую женщину своей прачкой, а заодно и наложницей. Затем Марта попала к ближайшему сподвижнику и фавориту императора А. Д. Меншикову, в гостях у которого Петр и увидел свою будущую супругу.

Лифляндская крестьянка приглянулась государю и очутилась среди метресс — женщин, всюду сопровождавших охочего до женского пола царя, однако вскоре из обыкновенной наложницы она превратилась не просто в возлюбленную, но и в самого близкого для Петра человека. Суровый, а зачастую и жестокий, склонный то к депрессии, то к безудержному веселью, крайне импульсивный и все время работающий, а главное — привыкший никому не доверять царь был, казалось, просто околдован Мартой, которая, не будучи умопомрачительной красавицей, покорила его сердце веселым нравом, непритязательностью, добротой и искренностью. Все больше времени Петр проводил с Мартой. Он познакомил ее со своим ближайшим окружением и посвятил в некоторые свои начинания. Он признавал всех рожденных ею детей. Лютеранка Марта приняла православие и стала Екатериной Алексеевной. Наконец, в 1711 г. император объявил о своей помолвке с Екатериной, а 19 февраля 1712 г. состоялась их свадьба.

Удивительно, но и брак с российским самодержцем не изменил характера лифляндской крестьянки: она оставалась такой же приветливой, милой, скромной.

Екатерина сопровождала Петра в его нескончаемых походах, став для него настоящей боевой подругой.

Она мирилась с постоянными изменами императора, никогда и ни в чем его не упрекая. Она стала матерью любимых им детей и хранительницей семейного очага, которого у Петра никогда раньше не было. Екатерина смогла приспособится к тяжелому характеру царя, его резко меняющемуся настроению. Она как никто другой могла успокоить государя во время частых вспышек гнева. Известно, что порой у Петра начинались внезапные припадки, весьма похожие на эпилептические, и тогда бежали за Екатериной. Она шла к нему, и уже издали начинала говорить что-то ласковое, спокойное. Царь затихал, клал голову супруге на колени и вскоре засыпал под ее тихую речь, а через несколько часов просыпался здоровым.

Примечательно и то, что, прожив восемнадцать лет своей прежней жизни в бедности и волею судьбы оказавшись в мире роскоши и богатства, Екатерина отнюдь не воспылала алчностью и была рада любым подаркам. Так, находясь во Фландрии и собираясь заказать для жены знаменитые брюссельские кружева, Петр просил ее прислать образец рисунка для мастериц. Екатерина же отвечала, что ничего особенного ей не нужно, «только б в тех кружевах были сделаны имена, Ваше и мое, вместе связанные»[14]. Конечно, знатным дамам из высшего общества новая супруга императора могла показаться мужиковатой простолюдинкой, не отличавшейся ни яркой красотой, ни изяществом, ни особым умом. И действительно, она не всегда одевалась по моде, а в общении была не столь умна, сколь тактична. Однако для Петра было важно вовсе не это. В книге «Дворцовые тайны» Е. В. Анисимов приводит фрагменты дошедших до нас писем супругов, которые буквально дышат теплым взаимным чувством, связывавшим мужчину и женщину более двадцати лет. В них — и хлопоты о здоровье друг друга, и тоска без любимого человека. «Как ни выйду, — пишет Екатерина о Летнем саде, — часто сожалею, что не вместе с Вами гуляю». — «А что пишешь, — отвечает ей Петр, — что скушно гулять одной, хотя и хорош огород, верю тому, ибо те же вести и за мною — только моли Бога, чтоб уже сие лето было последнее в разлучении, а впредь бы быть вместе»[15]. Естественно, что в непрерывной череде петровских деяний благое пожелание супругов быть вместе осталось невыполненным, но, как бы то ни было, государь был благодарен своей жене за любовь и поддержку, и весной 1724 г. он торжественно короновал Екатерину, сделав ее уже не просто женой, а соправительницей.

Однако все рухнуло той же осенью. На Екатерину пало подозрение в супружеской измене, и, несмотря на то, что ни доказательств, ни опровержений этому так и не нашлось, Петр был взбешен. Тем более что по иронии судьбы вероятным любовником императрицы был камергер Виллим Монс — родной брат Анны Монс, первой фаворитки Петра, которая в свое время тоже изменила государю. Говорят, что когда Монса впервые привели на допрос, он, взглянув в глаза царю, упал в обморок, а после казни Петр возил Екатерину любоваться отрубленной головой ее камергера и пристально следил за выражением лица своей жены. Екатерина была спокойна. Обвинения в неверности остались неподтвержденными, но былой теплоты между супругами уже не замечали. Неизвестно, переживал ли царь измену «друга сердешненького», или это давало о себе знать расшатанное в постоянных трудах и попойках здоровье, но в последнюю осень своей жизни Петр был особенно мрачен. Через несколько месяцев он скончался.

В ночь с 27 на 28 января 1725 г., когда император еще метался в предсмертной агонии, самые влиятельные государственные мужи России решали вопрос о том, кто же станет новым правителем страны. Проблема заключалась в том, что, согласно указу Петра I о престолонаследии от 5 февраля 1722 г., очередным российским императором становился тот, на кого в своем завещании укажет император предыдущий. Но в силу ряда объективных и субъективных обстоятельств сам Петр назвать своего преемника так и не успел: только будучи при смерти и уже лишившись дара речи, он сделал, наконец, какой-то выбор и, потребовав перо и бумагу, начал писать, но ослабевшая рука государя четко вывела лишь фразу «Отдайте все…» — остальное разобрать было невозможно. По выражению великого русского историка В. О. Ключевского, «Редко самовластие наказывало само себя так жестоко, как в лице Петра этим законом 5 февраля»[16]: сделав себя, по сути, единственным вершителем судеб страны, Петр так и не смог этим правом воспользоваться, и над созданной им империей нависла угроза хаоса. В этой ситуации высшие сановники государства, представлявшие две противоборствующие придворные группировки, схлестнулись друг с другом в борьбе за право посадить на трон своего претендента. Одна из группировок, возглавляемая Меншиковым, состояла из тех, кто был выдвинут на ведущие государственные посты самим Петром и являлся сторонником его преобразований. В другую группировку входили представители старинных знатных родов, не разделявшие проводимых государем реформ и желавшие вернуть себе былое политическое влияние, оттеснив от трона «безродных выскочек». Всерьез опасаясь за свою дальнейшую судьбу, сторонники Петра сделали ставку на его вдову Екатерину, обещавшую им свое покровительство и продолжение петровской политики. Что же касается родовитой знати, то свои надежды они возложили на воцарение малолетнего Петра — сына царевича Алексея, весьма популярного в народе.

Спор между представителями противоборствующих группировок был яростным, ведь многие понимали, что в этом споре решается не только судьба престола, но и, возможно, их собственная. Несмотря на все красноречие и изворотливость Меншикова, большинство собравшихся высказывались в пользу Петра Алексеевича. Однако и тут «птенцы гнезда Петрова» доказали, что не случайно были замечены и возвеличены великим российским монархом: в решающий момент в зале появились прибывшие по распоряжению Меншикова гвардейские офицеры, которые весьма определенно требовали отдать престол «матушке Екатерине», а за окнами раздалась барабанная дробь, извещавшая о прибытии ко дворцу гвардейских полков. «Что это значит? — вскричал фельдмаршал князь А. И. Репнин. — Кто осмелился привести их сюда без моего ведома? Разве я более не начальник полков?» — «Это приказано мною, — отвечал ему подполковник семеновского полка И. И. Бутурлин. — Я привел их сюда по воле императрицы, которой всякий подданный должен повиноваться, не исключая и тебя!»[17] Дальнейшее обсуждение этого вопроса носило чисто формальный характер. Выйдя вместе с остальными собравшимися к Екатерине, Меншиков сообщил ей об ее избрании на царство, на что императрица «отвечала им очень ласково, обещая быть матерью отечества». 1ут же был подписан и оглашен манифест. Разумеется, что для высших чинов «не были забыты обещания повышений и наград»[18], а рядовым гвардейцам еще ранее было выплачено задержанное за предыдущие 16 месяцев жалование. Известие о воцарении императрицы Екатерины I было воспринято в народе спокойно.

Сев на трон, Екатерина практически не занималась государственными делами. Возможно, впервые в своей жизни она была абсолютно свободна, оказавшись при этом на вершине власти и богатства. Более того, ей было всего чуть больше сорока! По-прежнему обаятельная и жизнерадостная, Екатерина не обладала ни способностями, ни желанием управлять огромной империей и все свое время проводила в празднествах, пирах и прочих развлечениях. Впрочем, иногда, устав от вина, танцев и торжественных выездов, она спускалась в поварню и, как записано в дворцовом журнале, «стряпали на кухне сами». Реальная власть в стране перешла к Меншикову, имевшему огромное влияние на императрицу и получившему полный контроль над политикой и финансами. Однако, не сдерживаемый более твердой рукой Петра и будучи по натуре человеком тщеславным, корыстолюбивым и при этом далеко не всегда корректным в общении, светлейший князь довольно быстро настроил против себя даже бывших своих соратников. В стане сторонников Екатерины возникла угроза раскола. Выход был найден графом П. А. Толстым, предложившим создать при императрице высший коллегиальный орган государственной власти. Так, указом от 8 февраля 1726 г. был учрежден Верховный тайный совет, который осуществлял надзор «над всеми коллегиями и прочими учреждениями». Более того, предписывалось «никаким указам прежде не выходить, пока они в Тайном совете совершенно не состоялись»[19]. Этим умалялось значение созданного Петром Сената, который теперь лишался титулования «правительствующий» и стал называться просто «высокий». Формальным председателем совета стала сама императрица, однако главную роль в новом органе власти играл все тот же Меншиков, без помощи которого Екатерина просто не могла обойтись: вся разница заключалась лишь в том, что отныне Александр Данилович был вынужден несколько больше считаться с интересами других «верховников».

Придя к власти, Екатерина и ее сторонники столкнулись с массой острейших государственных проблем, многие из которых достались им «в наследство» от Петра. Уже спустя три дня после смерти императора генерал-прокурор П. И. Ягужинский подал государыне записку о положении дел в стране, в которой он говорил о чрезмерном бремени подушной подати, указывал на недопустимо большой объем военных расходов и предлагал внести изменения в принципы организации армии. Затем последовала коллективная записка Меншикова, Остермана и Макарова, в которой авторы делали неутешительный вывод о том, что «едва ли не все те дела, как духовные, так и светские, в худом порядке находятся и скорейшего поправления требуют»[20]. Конечно, в немалой степени подобная оценка петровских реформ являлась политической спекуляцией на настроениях огромного количества людей, недовольных суровым правлением Петра и его преобразованиями. Кроме того, она служила своего рода оправданием для императрицы и ее кабинета, попросту не способного продолжать столь масштабные государственные начинания. И все же нельзя не признать, что в целом данная оценка соответствовала реалиям жизни: реформы Петра потребовали поистине титанического напряжения сил всей страны, но не принесли быстрых ощутимых улучшений, а потому ни элита, ни простой народ не были готовы к их продолжению. Понимая все это, «верховники» резко снизили темпы многих начатых Петром государственных преобразований, а от некоторых из них отказались вообще. Впрочем, ряд отдельных неоконченных императором начинаний все же получил свое логическое завершение. Так, в феврале 1725 г. капитан-командор Витус Беринг отправился в запланированную государем Первую Камчатскую экспедицию, в мае был утвержден задуманный Петром орден Св. Александра Невского, а в декабре того же года начала свою работу созданная императором и утвержденная уже Екатериной Академия наук. Однако в наиболее важных социальных сферах, таких, как налогообложение, местное управление, суд, наметился возврат к допетровскому положению дел. В частности, сделав выводы из доклада Ягужинского, Екатерина своим указом от 5 февраля 1725 г. уменьшила 74-копеечную подушную подать с крестьян на четыре копейки, хотя и после этого недоимки в казну составляли 30 % от общей суммы налога, что было связано не только с его обременительностью, но и с массовым казнокрадством чиновников. Никакие насильственные меры не помогали, и правительству не оставалось ничего другого, кроме как «великодушно прощать» недоимки, которые, в свою очередь, породили другую, не менее острую проблему — нехватку средств на содержание армии и бюрократического аппарата. Члены Верховного тайного совета попытались найти выход в размещении войск по городам с недорогим продовольствием и лесными угодьями вокруг, а также в сокращении численности коллежских чиновников, что несколько снизило остроту проблемы, но отнюдь не решило ее.

Правительство Екатерины предприняло ряд шагов по пересмотру протекционистского таможенного тарифа 1724 г. Попытка Петра I оградить отечественное мануфактурное производство от ввоза в страну превосходящей по качеству европейской продукции с помощью высоких импортных пошлин оказалась несостоятельной: хлынувшая в обход таможни контрабанда лишала казну тех денег, которые раньше приносили умеренные пошлины, в то время как страна нуждалась в товарах. Вызывало недовольство дворян установление высоких пошлин и, как следствие, повышение цен на недостаточно производившиеся в России товары — галантерею, вина, сыры. Не меньшее недовольство проявляло купечество, регулярно подававшее соответствующие челобитные. В результате, специально созданная при совете «Комиссия о коммерции» приступила к разработке проекта по улучшению ситуации в торговле, хотя сама отмена петровского таможенного тарифа произошла намного позже — в 1731 г.

В правление Екатерины I был сделан ряд изменений в системе государственного управления. В 1727 г. упразднили введенную Петром трехуровневую структуру учреждений местного управления — в провинции, губернии и дистрикте: многочисленные административные и судебные функции, как и полвека назад, поручили воеводам в городах. Кроме того, «верховники» вернулись к допетровской системе оплаты труда чиновников низшего ранга, которые вновь стали получать не казенное жалование, а плату от челобитчиков — «кто что даст по своей воле»[21]. Конечно, ликвидация многочисленных местных учреждений и сокращение расходов на жалование чиновникам было экономически выгодно екатерининскому правительству, однако это плачевно отразилось на общем состоянии дел в провинции.

В духовной жизни страны шел поиск определенного компромисса между линией Петра и формировавшимся веками традиционным укладом. Во главе церкви по-прежнему стоял учрежденный императором Святейший Синод, члены которого были полностью подконтрольны светским властям и фактически являлись государственными служащими. В то же время, в августе 1726 г. была восстановлена Введенская Оптинская пустынь — один из главных духовных центров России, место жительства многих почитаемых церковью и народом старцев, а в 1727 г. была учреждена автономная Иркутская епархия, первым епископом которой стал Иннокентий Кульчицкий, впоследствии причисленный к лику святых.

Говоря же о внешней политике России при Екатерине I, нужно отметить, что стоящие перед государством задачи решались в эти годы куда менее энергично, чем при Петре: страна приходила в себя после великих деяний великого монарха. Пожалуй, единственным существенным внешнеполитическим событием екатерининского правления стала война с Персией (Ираном), явившаяся прямым продолжением Каспийского похода Петра. Причиной начала новых военных действий стало то, что Петербургский договор 1723 г., фиксировавший завоевания России в Закавказье, так и не был утвержден персидской стороной. При этом данная ситуация была обусловлена не столько нежеланием Персии заключать договор, сколько вмешательством в конфликт Османской империи: Закавказье являлось объектом интересов не только Ирана и России, но и Турции, которая регулярно провоцировала беспорядки на персидских территориях. Главным образом, именно эта политическая нестабильность и препятствовала установлению продуктивных дипломатических отношений между Россией и Персией.

Действия русских войск во Второй персидской войне не имели успеха, что объяснялось как непривычными для солдат природно-климатическими условиями, так и неожиданной поддержкой, полученной Персией со стороны некоторых народов Кавказа. Дело в том, что в освобождении от персидского ига были заинтересованы преимущественно армяне, многочисленные же малые народности, в большинстве своем еще не обладавшие развитой государственностью, не имели постоянного политического курса. Сформированные местными князьями вооруженные отряды неоднократно выступали против русских войск, не давая им возможности закрепиться в стратегически важных местах. Уже в самом начале весны 1725 г. екатерининское правительство начало сворачивать боевые действия в ряде районов Кавказа и Закавказья, а 30 марта членами Верховного тайного совета было принято решение о прекращении войны с Персией и возвращении персидскому шаху отвоеванных у него ранее земель в провинциях Мазан-деран и Астрабат. Отчасти это делалось для того, чтобы Персия в условиях мира обрела внутриполитическую стабильность и смогла бы сдержать турецкую экспансию в Закавказье. Так, путем уступок иранцам Россия намеревалась в дальнейшем разыграть персидскую карту против Османской империи, являвшейся более важным и сильным соперником. Более того, антитурецкая внешнеполитическая линия России продолжала развиваться: в том же году российскими дипломатами был заключен договор с Австрией о создании против Османской империи военного союза.

Между тем, сама императрица Екатерина уже не вникала ни в какие дела и все свое время проводила в веселой компании придворных и «сердечного друга» — камергера Рейнгольда Густава Левенвольде, не отказывая себе ни в гастрономических излишествах, ни в чрезмерном употреблении так любимых ею рейнских вин. Весьма примечательным был распорядок дня государыни: обычно она отправлялась ко сну в пятом часу утра. Естественно, что все это самым плачевным образом сказывалось на ее здоровье: в последние годы жизни Екатерина утратила прежнюю силу и красоту, превратившись в располневшую даму, страдающую многочисленными недугами. И все же дневные празднества и ночные кутежи продолжали сменять друг друга бесконечной чередой, а в личной жизни государыни ее последней страстью стал польский князь Петр Сапега. Его отец, Ян Казимир Сапега, в начале 1726 г. приехал вместе с сыном в Россию, чтобы посватать Петра за дочь Меншикова Марию. Как когда-то давно сама Екатерина была замечена Г 1етром I в гостях у Александра Даниловича, так и сейчас, уже в конце своей жизни, она увидела в доме Меншикова этого красивого молодого человека и влюбилась в него. Екатерина подарила Петру Сапеге роскошный меблированный дом в Петербурге, обширные поместья и чин камергера, не забыв при этом сделать все, чтобы расстроить намеченную свадьбу Петра и Марии, для чего обручила Сапегу со своей племянницей Софьей Скавронской. Надо отметить, что еще в 1722 г. по личному поручению Петра I тогдашний лифляндский генерал-губернатор А. И. Репнин начал поиски родственников Екатерины, которые были окончены к 1726 г. Родные братья и сестры государыни со своими семьями были перевезены в окрестности Петербурга, откуда некоторые переехали в столицу, а некоторые остались жить в своих имениях, причем все они получили графские титулы и придворные чины. В безудержном веселии, делах любовных и семейных, протекали последние дни Екатерины. В начале весны 1727 г. состояние здоровья императрицы резко ухудшилось, а в апреле она окончательно слегла. В этой ситуации борьба у трона обострилась с новой силой.

Фактический правитель империи, самый богатый человек в стране, светлейший князь и фельдмаршал Александр Данилович Меншиков прекрасно понимал, что после скорой смерти государыни единственным реальным претендентом на трон будет великий князь Петр Алексеевич. Не желая терять своего положения, Меншиков сделал «правильные выводы» и резко переменил позицию, начав всячески демонстрировать свое расположение к юному Петру и окружавшей его родовитой знати. Все это не могло понравиться недавним соратникам светлейшего, которые справедливо опасались единоличного возвышения Меншикова и не питали особых иллюзий относительно своего будущего при новом государе в том числе и потому, что были прямо или косвенно причастны к гибели его отца — царевича Алексея. Движимые этими соображениями, они попытались объединиться и противостоять замыслам Александра Даниловича, но опытный и решительный Меншиков в очередной раз удачно воспользовался безраздельным доверием Екатерины и упредил их удар: 26 апреля П. А. Толстой, А. Э. Девиер и И. И. Бутурлин были арестованы, подвергнуты допросу и пыткам и обвинены в интригах против императрицы и великого князя Петра. В ходе допросов они назвали фамилии еще нескольких человек, которые также были арестованы. Скорый суд приговорил Толстого и Девиера к смертной казни, однако Екатерина заменила казнь на кнут и ссылку, остальных же лишила чинов, имений и удалила от двора. В результате Меншиков не только избавился от политических соперников, но и выступил в качестве «поборника интересов» как Екатерины, так и Петра. Главный же триумф светлейшего князя произошел десятью днями позже.

Прекрасно помня о той ситуации, которая сложилась вокруг трона после смерти Петра I, Александр Данилович уговаривал, убеждал и даже требовал от умирающей государыни составить соответствующее завещание, и 6 мая 1727 г., за несколько часов до своей смерти, императрица Екатерина Алексеевна подписала поднесенный Меншиковым «Тестамент». Согласно этому документу, наследником российского престола объявлялся великий князь Петр Алексеевич, до совершеннолетия которого регентами при нем назначались: дочери Екатерины Анна и Елизавета, муж Анны герцог Гольштейн-Готторпский Карл-Фридрих, родная сестра Петра Наталья и члены Верховного тайного совета, то есть фактически — Меншиков. Однако главным для Александра Даниловича было то, что этим же документом императрица благословляла женитьбу Петра на его дочери Марии — той самой, которую годом ранее он собирался выдать за Сапегу. Выйдя к собравшимся, Меншиков огласил завещание Екатерины. «Все, бывшие в собрании, тотчас закричали «ура!» — писал испанский посланник в России герцог де Лирия. — Тетка царя, герцогиня Голштинская, первая пала к его ногам, а за нею и все прочие и тут же присягнули в верности»[22]. Но очень скоро стало понятно, что провозглашенный «Тестаментом» опекунский совет имеет чисто формальное значение: под давлением Меншикова одиннадцатилетний император почти сразу же был признан совершеннолетним.