Пора по домам, ребята

4

Майор Таманский был вне себя. Такое случалось с ним редко, но уж если что-то выводило его из равновесия, то тогда можно было получить такой нагоняй и услышать такое, что не дай боже! Лучше всего он ругался на своем родном языке. Итак, взбешенный майор ходил по комнате и метал громы и молнии. Капитан Затора сидел за столом и что-то записывал или делал вид, что записывает. Поручик Талярский и старший сержант Родак стояли по стойке «смирно».

— …как дети, ей-богу, как маленькие дети. Солдаты, а поехали без оружия. Я вас спрашиваю: где был командир взвода, где был командир роты? Старший сержант Родак, тебя спрашиваю.

— Разрешите доложить, товарищ майор, я думал, что такой опытный солдат, как капрал Яцына, сам понимает…

— Думал, думал! А думать здесь нечего, надо только следить за дисциплиной во взводе. Не успела война закончиться, как уже поставили винтовки в угол. Чтобы мне с сегодняшнего дня каждый, даже в отхожее место, с оружием ходил. Понятно?

— Так точно, товарищ майор! — выпалили одновременно Талярский и Родак.

— Без оружия! Войско, едрена мать. Ведь их могли перестрелять, как уток. Ковальчик, а теперь Яцына… Я не намерен терять своих солдат. Всю войну с ними прошел, и вот теперь, когда пора по домам, чтобы у меня такое творилось. А впрочем, как-то странно получается, Талярский, что весь этот бардак происходит в третьей роте.

— Во втором взводе, товарищ майор.

— Но рота-то твоя?

— Так точно, моя.

— То-то же.

— Разрешите доложить, товарищ майор, в роте будет наведен порядок. Во втором взводе тоже, — и Талярский весьма недружелюбно глянул на Родака.

— Слышал, Родак?

— Так точно, товарищ майор. Разрешите обратиться?

— Говори.

— Да не получается у меня почему-то. А может, мне этот взвод…

Майор перебил его:

— Старший сержант, не болтайте глупости. Не хочешь командовать или не получается?

— Не получается, наверное.

— Хуже было бы, если не хотел. Не умеешь — научим. А нытиков не выношу.

— Второму взводу в последнее время действительно не везло, — примирительно заметил капитан Затора, отложил карандаш и поднялся из-за стола. — Вначале Ковальчик, а теперь эта история. Думаю, виноват в этом не только Родак, мы все, наверное, немного разболтались. Война закончилась, опасность миновала, вот и дисциплину по боку, и винтовка уже не нужна. И вдруг оказывается, что и винтовка нужна, да и дисциплина тоже. Вы должны поговорить об этом с солдатами. В то же время, товарищ майор, следует признать, что второй взвод отлично проявил себя на дамбе.

Майор Таманский, у которого злость уже прошла, в сущности, был рад, что Затора разрядил обстановку, ведь он любил Родака, и ему тяжело было смотреть на расстроенного сержанта.

— Вот видишь, Родак, что значит хороший политрук. Мало того, что тебя защищает, так он еще, пользуясь случаем, всех нас политически просветил.

— И себя тоже, — пошутил Затора.

— Так или иначе — ты прав. Война закончилась, но солдат должен помнить, что он всегда солдат. А теперь вот что, товарищи: необходимо усилить посты. Талярский объявит сейчас сбор и побеседует с бойцами, как говорится, по душам. А рано утром силами, выделенными из всех подразделений, прочешем Черный лес. Посмотрим, что за сволочь выкидывает там такие номера. Этой операцией займется начальник штаба. Что с раненым, с Яцыной?

— У него раздроблено плечо. Надо отправить в госпиталь.

— Ближе всего отсюда советский госпиталь в Грудеке. За этим злополучным Черным лесом. До утра выдержит?

— Санитар сделал что мог.

— Родак!

— Слушаю, товарищ майор.

— Твой боец, ты его в госпиталь и доставишь.

— Слушаюсь!

— Талярский, дашь ему «студебеккер», пусть выезжают рано утром. Возьмешь, Родак, с собой несколько бойцов. Так, на всякий случай. И оружие не забудь. Фронтовики, елки-палки. По дороге изучи местность. Может, увидишь что-нибудь такое, что пригодится нам в хозяйстве. По возвращении — явишься ко мне, доложишь. Все. Вы свободны…

В последнюю минуту Родак вспомнил о Кларе.

— Товарищ майор…

— Что еще?

— Есть здесь больная девушка, ну та, с седыми волосами. Раз мы едем в госпиталь, может быть, забрать ее с собой? Может, ей там помогут?

— Ну, что ж, забирай. Только госпиталь этот военный, полевой, неизвестно, есть ли у них там специалисты. Впрочем, пусть сами об этом беспокоятся, ведь они же врачи, может, что-нибудь и придумают. А вообще, вот что, Затора, мы должны решить, что делать с этими дамами. А то, чувствует мое сердце, как бы не пришлось справлять скоро свадьбы.

— Это было бы не так уж плохо. Война, товарищ командир, закончилась, а кровь — не вода.

— И это ты мне говоришь, политрук?

— Такова жизнь, товарищ майор…

Они выехали из Зеленого позже, чем планировали, так как утром не могли найти Клару, хотя девчата должны были присмотреть за ней. А потом долго уговаривали ее сесть в машину. В конце концов она согласилась, поддалась на уговоры Эвы и села вместе с ней в кабину водителя. Родак с Брауном, Гожелей, санитаром и раненым Яцыной разместились в кузове. Яцына лежал на подстилке из соломы, одеял и подушек. У него были спекшиеся от жара губы, глаза глубоко запали. Но держался он мужественно. В дороге за ним должен был ухаживать санитар, сержант Тылюткий. Но тот, едва только уложил Яцыну и грузовик тронулся, примостился поудобнее возле него, положил под голову санитарную сумку с красным крестом и захрапел как ни в чем не бывало.

— Чертов гробовщик, — злился сидевший ближе всех к санитару Гожеля и то и дело тормошил Тылюткого за плечо. — Спишь, гад, а парень корчится от боли. Нет у тебя чего-нибудь в твоей сумке? Дал бы ему, чтобы не мучился.

Тылюткий зевал, смотрел на Гожелю свысока и неизменно повторял:

— Чего бесишься? Что у меня было, то уже дал. Я же не доктор. Если не будет гангрены, то ничего страшного. Ну а если уже начнется, тогда ему хана. А так самое большое отрежут руку, и будет…

— Заткнись! Тоже мне доктор нашелся! И кто только тебя сделал санитаром? Тебе бы только лягушек резать. Уж лучше спи, ты…

— Ну, ну, Гожеля, не забывайся, ты же с сержантом разговариваешь!

— Если хочешь знать — то плевать я хотел на такого сержанта. — И Гожеля заботливо склонился над Яцыной, который лежал с закрытыми глазами. — Ну как, Владек? Не обращай внимания на нашу дурацкую болтовню. Он разбирается в медицине так же, как я в астрономии. Скоро доберемся до госпиталя. Все будет хорошо, вот увидишь.

— Пить! — тихо просил Яцына.

Гожеля, не дожидаясь, когда это сделает санитар, с заботливостью няньки поднес к губам товарища фляжку с черным ячменным кофе. Родак и Браун устроились возле кабины водителя и внимательно следили за дорогой. По карте, которую Родак вместе с поручиком Талярским вчера изучили, выбирая кратчайший путь, до Грудека было около ста километров. От Зеленого они должны ехать все время на запад, причем шоссе тянулось вдоль берега моря. Довольно большой, растянувшийся на многие километры участок дороги шел вдоль Черного леса, потом они должны будут проехать несколько деревень, селений и местечек. Если все пойдет хорошо, за несколько часов доберутся до цели.

С погодой повезло, светило солнце, но было душно и парило, как перед грозой. Клара вела себя спокойно. Шофер, капрал Дубецкий, вел машину уверенно, перед каждым перекрестком или развилкой сбавлял скорость, высовывал голову из кабины, и Родак, следивший за картой, указывал ему направление. По обе стороны дороги тянулись поля, однообразные, монотонные. И кругом ни души. Только при въезде в Черный лес они встретили две автомашины с радиостанцией, поддерживающей связь с батальоном и группами, выделенными для прочесывания леса. Связисты сообщили им, что можно ехать спокойно. Облава ушла в глубь леса. Родак с удвоенным вниманием смотрел вперед. Даже санитар — когда они въехали в лес — перестал дремать, стал больше заботиться о стонущем, находящемся в полубессознательном состоянии Яцыне и время от времени подвигал к себе поближе съезжавший от тряски автомат.

Лес они миновали благополучно, без каких-либо неожиданностей. Осложнения начались немного дальше. Внезапно разразилась гроза. Стало темно как ночью, на них обрушился страшный ливень. Они как могли укутывали плащ-палатками раненого Яцыну, но это не очень-то помогало. Да еще как назло вокруг ни одного населенного пункта, ни одной лачуги. Ливень не ослабевал. Наконец, проехав несколько километров, они заметили слева от шоссе то ли овин, то ли конюшню. Родак забарабанил по крыше кабины и показал рукой Дубецкому, куда сворачивать.

— Проедешь? Придется переждать, Яцына не выдержит.

— Попробую.

Машина свернула в поле. Мощный мотор «студебеккера» ревел на предельных оборотах. Ливень, казалось, еще больше усилился. Доехали. Гожеля с Брауном спрыгнули на ходу. Большой сарай был предназначен для хранения сельхозинвентаря. Гумно пустовало, в одном закроме — остатки соломы, сена, плевел, в другом — молотилка и какой-то хлам. Попытались открыть большие деревянные ворота, чтобы машина въехала на гумно, но они были тяжелые, заржавевшие и не поддавались.

— Ладно, не надо! — крикнул Родак. — Бросьте на землю немного соломы, чтобы было на что положить Яцыну. Сейчас перенесем его.

Браун ударом ноги отшвырнул в сторону валявшуюся под ногами корзину и начал искать место для раненого. Гожеля побежал за соломой. И вот тут-то и началось! Браун услышал многоэтажное ругательство Гожели и не успел еще даже обернуться, как в закроме началась какая-то возня и тут же раздался выстрел. Он сорвал со спины автомат, укрылся за опорной стойкой. Темно. Понял, что Фелек с кем-то схватился. Хотел было броситься ему на помощь, как вдруг откуда-то сверху на него навалилась массивная туша и придавила к земле. Он не мог даже вздохнуть, слышал только приглушенный треск своего автомата. Наконец почувствовал, как тело напавшего вдруг обмякло, объятия ослабли…

Эва и Клара сидели в кабине. Дубецкий откинул борт грузовика и стоял вместе с Родаком наготове, чтобы принять Яцыну, которому помогал санитар. Он первым сообразил, что в овине что-то происходит.

— Кто-то выстрелил или мне показалось? — крикнул он, поддерживая обессилевшего Яцыну.

— Где?

— В овине, вроде бы…

Они повернули головы в ту сторону, и тогда уже все услышали несколько приглушенные, но отчетливо слышимые короткие автоматные очереди. Нельзя было терять ни минуты. Они быстро стащили Яцыну с кузова и уложили на плащ-палатку под машиной. Тылюткий остался охранять раненого и автомашину. А Родак с Дубецким помчались в сторону овина, но тут вдруг через калитку в воротах выбежали — один за другим — двое штатских, отстреливаясь на бегу из автоматов. Родак нажал на спусковой крючок. Короткая очередь с расстояния в несколько метров свалила на землю одного из бегущих. Другой кувырнулся, но тут же вскочил и скрылся за овином. Дубецкий устремился за ним вдогонку. Родак, держа ворота под прицелом, крикнул:

— Фелек! Браун!

— Здесь я. Не стреляй, выхожу!

Родак узнал голос Брауна, а через минуту и он сам показался в дверях.

— Цел? Что с Фелеком?

— Да все в порядке. А где фрицы?

— Одного уложил, а за другим побежал Дубецкий. И ты давай туда.

Родак вошел в овин.

— Фелек?

— Сейчас, одну минуту, а то этот боров никак не может выбраться из своего логова. Ну, фриц, битте, битте, чертов бандит. Исцарапал меня, как баба. Ну, шевелись, а то как врежу…

В углу гумна Родак увидел неподвижно лежащую фигуру. Он не стал дожидаться, пока Фелек управится с пленным, выбежал во двор, чтобы посмотреть, что с Яцыной и девчатами. Спустя некоторое время вернулись Браун и Дубецкий, ведя скорчившегося, стонущего мужчину. Дубецкий прихрамывал.

Гроза как неожиданно началась, так неожиданно и кончилась.

Из-за туч выглянуло солнце. Все молча занимались каждый своим делом. Им самим не хотелось верить, что еще минуту назад под проливным ливнем, под гром и молнии они выдержали здесь ожесточенную, кровавую схватку с врагом. У Родака мелькнула мысль, что и он мог бы лежать у стены овина, как эти двое немцев. Тот, с которого все началось, рыжеватый парень — просто поразительно, как щупленький Фелек сумел справиться с ним, — копал могилу для своих «камрадов». Сержант Тылюткий перевязывал раненых. Яцына чувствовал себя хуже, у него поднялась температура, временами он терял сознание. Тяжелым было и состояние немца — рана в паху не сулила ничего хорошего. Дубецкому пуля прошила насквозь правое бедро. Как выяснилось, они напоролись в овине на четверых эсэсовцев, которые, переодевшись в гражданскую одежду, но вооруженные, намеревались пробиться на запад. Они отстали от довольно многочисленной группы бродивших по Черному лесу и его окрестностям и готовых на все эсэсовцев. Это была важная информация для командира батальона, и Родак ломал себе голову, как поскорее передать ее в часть. В батальон — до которого было ближе, чем до госпиталя, — он вернуться не мог из-за Яцыны. Тогда он решил как можно скорее ехать вперед, надеясь по пути встретить какую-нибудь польскую или советскую часть. Тылюткий с Брауном уложили Яцыну на свежую солому. Рядом с ним сел Дубецкий, который до последнего упорствовал, хотел сам вести машину. Но нога кровоточила и все больше опухала. Раненый немец лежал с закрытыми глазами и постанывал. Родак подошел к Гожеле.

— Ну, долго еще?

— Да копается, паршивец, как будто бы себе роет могилу. Ну ты, баран, пошевеливайся! Я не собираюсь из-за тебя ночевать здесь.

Немец испуганно поглядывал на Родака, руки у него тряслись, работа шла медленно.

— А может, он действительно думает, что мы его решили?..

— Для него это было бы логично. Если бы мы попались ему в лапы, то давно бы грызли песок.

— Браун! — крикнул Родак, обернувшись к машине. — Подойди сюда на минутку.

— Что такое?

— Скажи этому фрицу, чтобы он поторапливался. И что мы пленных не расстреливаем. Ведь другой-то немец сидит себе в машине. Никто же его не тронул.

По мере того как Браун разъяснял все это немцу, тот, стоя навытяжку и повторяя без устали «яволь», явно повеселел. А потом принялся за работу, да так, что только лопата мелькала в руках. Гожеля разозлился:

— Ну видишь, а я что говорил? За кого эта эсэсовская рожа нас принимает? Даже драться как следует не умеет, только царапается, как баба. Не схватить бы от него какой-нибудь заразы. — Фелек заботливо поглаживал свою сильно исцарапанную щеку. — Теперь дрейфит, а ведь с него все и началось. Я влетел в овин, схватил охапку соломы и… поймал его за ногу. Он же, сукин сын, вначале взвизгнул как поросенок, а потом — бабах в меня из «парабеллума». Засранец чертов, даже стрелять как надо не умеет. Ну, поторапливайся, ты, рыжий…

Мотор «студебеккера» ровно урчал. «Хороший механик, этот Дубецкий. Нервничает, наверное, сидя в кузове, что мне пришлось сесть за руль». Дорога убегала назад. Они проехали несколько деревень, которые выглядели абсолютно вымершими. По карте скоро должен был быть небольшой городок. Может, там находится какая-нибудь часть, военная комендатура, а может, и врач? «Что с Яцыной? Майор Таманский опять, наверное, всыплет мне как следует за то, что я отклонился от маршрута, свернул к этому сараю. Взяли двух пленных… Этот рыжий действительно думал, что роет могилу себе. Интересно, какие дела на его совести. Его и его камрадов. Ясное дело — эсэсовцы. А девчата держались мужественно. И Клара была совершенно спокойной».

Родак покосился украдкой в ее сторону. Девушка сидела между ним и Эвой, всматриваясь в набегавшую дорогу. Выражение лица у нее было спокойное, осознанное. На ней был черный плащ, на голове — серый берет. Тонкие нервные пальцы сплетены на коленях. Эва дремала, опершись головой о кабину. Сташеку было жалко Клару. Причем с самого начала. Может быть, потому, что она была такой беспомощной в своем безумном страхе. И эти седые волосы. Ведь он о ней почти ничего не знает. Только то, что рассказывали девчата. Но и они через каждое слово вставляли: кажется. Как ее зовут? Клара Андерман. Немецкая фамилия. Наверное, поэтому эта швабка так к ней прицепилась? Говорят, что вначале она хотела удочерить ее, хорошо одевала, осыпала подарками, отвела ей даже отдельную комнату во дворце. И только потом выяснилось, что нужно было старой ведьме. Она страшно измывалась над девушкой. Заставляла своего шофера избивать ее, запирала в погреб, морила голодом. С каждым днем Клара седела и теряла рассудок. Сколько ей может быть лет? Девчата говорят, не больше семнадцати-восемнадцати.

Кажется, ее отец был врачом. Он погиб в Варшавском восстании, а Клару вывезли в Германию.

Поразительно. Ведь Клара была в Варшаве тогда, когда и он был там, только на правом, пражском берегу. Видел, как горел город. Готовился даже переправиться на ту сторону, но немцы нанесли большие потери 3-й дивизии и подавили захваченные плацдармы. «Интересно, о чем она сейчас думает? Смотрит совершенно осознанно. Может, спросить ее о чем-нибудь? Еще испугается. Врачи должны ей помочь. Трудно представить, чтобы она на всю жизнь осталась одна в этом своем странном мире».

Сгущались сумерки. Он включил ближний свет. Клара вздрогнула, будто пришла в себя, и впервые посмотрела на Родака. Посмотрела осмысленным взглядом, так по крайней мере ему показалось, но тотчас же отвернулась и прижалась к Эве. Та очнулась от дремоты, обняла ее за плечо.

— Далеко еще? — спросила она.

— Порядочно. Но уже меньше, чем проехали. Устали? И проголодались, наверное?

— Ну кто сейчас думает о еде. Я давно не испытывала такого страха, как сегодня у овина. Нам еще повезло, что все так обошлось.

— Это верно. Война вроде бы окончилась, а тут вдруг — такая история.

Когда они добрались до Грудека, было уже совсем темно. При въезде в городок их ненадолго задержал пост советской комендатуры. Здесь и остался Гожеля со своим незадачливым пленным. Он должен был сдать его в комендатуру и попытаться связаться с батальоном. Родак с советским связным и ранеными подъехал к госпиталю. Яцына и немец были без сознания, поэтому их сразу же отправили на операционный стол. А Дубецкого положили в палату. Больше всего хлопот было с Кларой. Дежурный врач наотрез отказался принять девушку. Это и предвидел майор Таманский. Врач твердил, что у них нет специалистов. Начальника госпиталя не было, и Родак никак не мог выяснить, где его найти. А поскольку он все равно вынужден был остаться в Грудеке до утра, так как ночью комендатура не выпустит в обратный путь, решил отложить это дело до завтра. Но где разместить девушек на ночлег? На помощь пришли советские санитарки. Выслушав — под сочувственные девичьи «охи» и «ахи» — историю Клары, они забрали ее вместе с Эвой к себе. Обещали даже замолвить за нее словечко перед начальником госпиталя. «Он у нас хороший, умный старик, наверняка поможет бедняжке». Перед возвращением в комендатуру, где он должен был заночевать со своими бойцами, Родак еще раз заглянул в госпиталь, чтобы разузнать, как дела у Яцыны и Дубецкого. Яцыне уже сделали операцию. Дубецкий сидел на койке и, выпуская в рукав табачный дым, что-то оживленно рассказывал соседям. Рядом лежал весь забинтованный Яцына. Родак подошел к Дубецкому.

— Ну и как?

— Все в порядке. Завтра смогу, наверное, вернуться с тобой.

— А что с Яцыной?

— Ему сделали операцию. Ничего не говорят, кроме того, что «все будет хорошо». Спит теперь…

— Не горюй, старший сержант. Наверняка все будет хорошо. Не такое с нашим братом бывало, — сказал кто-то по-русски.

Услышав этот голос, Родак вздрогнул. Нет, этого не может быть! И все же! Он резко обернулся. На койке в другом конце палаты сидел и улыбался ему Ваня Воронин!