Порножовщина

Глава девятая

‡

Рэй

Два часа спустя, когда я снова облачаюсь в форму, ибо это буквально все, что у меня есть, я чувствую себя физически сильным, но абсолютно опустошенным морально. Хью хорошо описал нашу ситуацию, говоря, что мы находимся в месте, которое намного лучше и намного хуже ада одновременно.

Прошло восемьдесят лет после Второй мировой войны, а в мире все еще царит беспорядок. Я склонен не возлагать надежды на людей, поэтому, полагаю, мне не стоило многого ожидать от будущего.

Не могу сказать, что я хотя бы каплю впечатлен.

Есть гаджеты, много гаджетов, но в остальном я не вижу ничего хорошего в произошедших переменах. Правительство разрослось, а люди стали еще более терпимыми, просто теперь уже к другому дерьму. Были заключены новые глобальные союзы, но по-прежнему продолжаются постоянные войны. Не считая другой одежды, люди выглядят так же. Разве что стали немного мягче и округлее.

Эшли не раз говорила, что я могу сделать перерыв, если почувствую, что на меня обрушивается слишком много информации сразу. Все это не так уж и запутанно, но я не говорю ей об этом, потому что она волнуется каждый раз, когда рассказывает мне о чем-то, чего, по ее мнению, у нас не было в 1940 году.

Виртуальная реальность, искусственный интеллект?..

Ладно, это круто.

Телевидение?

Потенциально занимательно.

Я могу представить, что это хороший способ удержать массы дома и занять их чем-то, что, похоже, не имеет большой образовательной ценности.

Люди в будущем умнее, чем в мое время, или, по крайней мере, так кажется этой компании. Я не из тех, кто верит в судьбу, но для столового серебра мы хорошо поработали с этой группой любителей науки. Даже слишком хорошо.

Лорен взяла образцы крови у всех нас, включая женщин. Она сказала, что разберется с тем, что они с нами сделали. Шерил предложила поработать с ней.

Эшли хранила молчание, словно разрабатывала собственный план.

— Ты в порядке? Ты ведь не заболел снова? — спрашивает Эшли, сидя рядом со мной на диване в своей гостиной.

Я беру ее за руку и заставляю себя улыбнуться.

— Я в порядке. Просто концентрируюсь на всем, что происходит.

Эшли опускает взгляд на наши соединенные руки и я вижу, что она смущена. Я понимаю. Если бы мы были одни, я бы сказал ей, что для меня это так же странно, как и, должно быть, для нее. Я искал удовольствие и комфорт в объятиях женщин, прежде чем оказался прикованным к инвалидному креслу. Ни одна из них не имела для меня особого значения. Это не то, чем я горжусь или за что испытываю стыд. Просто это факт. Я не разбил ни одно из сердец.

Или, может быть, разбил.

Я не знаю.

Когда я не был под кулаком отца, я был диким и слепым к тому, что чувствовали все остальные.

Я только сейчас начинаю понимать, насколько оторванным был от окружающих. Даже после того, как я присоединился к "Чернильнице", даже рискуя жизнью, чтобы спасти тех, кто подвергался жестокому обращению, я ничего не чувствовал к людям, которых спасал. Я делал это потому что хотел быть хорошим человеком, а не потому, что испытывал сочувствие.

Хью тяжело переживал каждую смерть, будь то кто-то из нашего подразделения или незнакомец на улице.

Я — нет.

Все, что я чувствовал, был гнев — и не имело значения, выиграли мы или проиграли — гнев оставался до тех пор, пока я не стал уверен, что это все, на что я когда-либо буду способен.

Так было до встречи с Эшли.

Я не понимаю, что в ней особенного, но когда мы соприкасаемся, я ощущаю ее, как первый глоток воздуха, который делает пловец после слишком долгого пребывания под водой.

Я жажду того, чтобы ей было хорошо, жажду этого ощущения связи с кем-то.

Я чувствую ее неуверенность, но и оптимизм по поводу того, что у нас все может получиться. Ей не нужно говорить мне, что ей не все равно, буду я жить или умру.

Ее эмоции переполняют меня, рассказывая это без слов.

Когда я улыбаюсь, я чувствую, как учащается ее сердцебиение. Она доставляет мне такое удовольствие, просто находясь рядом. Я представляю, как поднимаю ее, чтобы она оседлала меня, задираю ее короткую юбку, срываю все, что под ней…

Ее щеки вспыхивают, грудь вздымается, но она не отводит взгляда.

Ты меня слышишь?

Я думаю о вопросе, но наша связь скорее похожа на телефонный звонок, слова в процессе связи у которого преобразуются в эмоции и ощущения.

Она кивает.

Я собираюсь стащить с тебя эти кружевные кусочки зубами. Я могу быть терпеливым или просто накинуться на тебя сегодня вечером. Чего бы ты хотела?

Я могу спать на диване или привязать тебя к кровати и заставить кончать столько раз, что после этого ты будешь жить, испытывая постоянную жажду моего члена.

Ее рука дрожит в моей, и, быстро моргая, она отводит взгляд. Она не так откровенна в своих чувствах, и я не уверен, возбуждена она или напугана.

— Немного того и другого, — отвечает она вслух шепотом.

Мерседес объясняет, как создать для меня новую личность. Хью говорит, что выделит мне немного денег, пока я не смогу зарабатывать сам. Он предлагает неприметную работу. Джек верит, что мать оставила ему наследство, и готов поделиться им, как только найдет.

Мне должно быть интересно все, что они говорят, но я не могу сосредоточиться ни на чем, кроме Эшли и того, как сильно я ее хочу. Держаться за руки недостаточно.

Мне нужно попробовать ее на вкус.

Заявить на нее права.

Сделать своей.

Сбавь обороты, в комнате моя мать!

Я громко смеюсь, когда эта мысль приходит ко мне так ясно, как если бы она произнесла ее вслух. Я наклоняю голову к ее уху и шепчу:

— Прости.

Она качает головой, но улыбается.

— Вы что же, ребята, читаете мысли друг друга? — спрашивает Шерил.

Глаза Эшли устремляются на меня. Я не отвечаю не потому, что не хочу. Мне нужно знать, является ли это для Эшли тем же, чем и для меня.

Она опускает взгляд, затем обводит комнату, пока не адресует свой ответ матери.

— И да, и нет. Не похоже, что мы можем читать мысли друг друга. Я бы описала это скорее как получение сообщения. Это разговор, но не всегда словами… Иногда я чувствую то, что чувствует он, а иногда я почти слышу его голос, — она откашливается. — Я также почувствовала, о чем ты думала, мама, когда мы все соединились. Сначала я путала их со своими собственными мыслями, но потом смогла разобраться.

Мерседес хлопает в ладоши, затем хватает руку Хью.

— Открыта новая сверхспособность! Хью, быстро придумай фрукт! Любой фрукт, — она закрывает глаза. — И пришли мне картинку. Я готова ее принять.

Все взгляды обращены к ним.

Сначала Хью, похоже, чувствует себя неловко от такого внимания, но потом он тоже закрывает глаза.

— Хорошо, я посылаю тебе картинку.

Мерседес приоткрывает один глаз.

— Это я голая.

Хью качает головой.

— Хорошо, я попробую еще раз.

На этот раз оба ее глаза распахиваются, и она шлепает его по руке.

— Я все еще голая.

Он хихикает и пожимает плечами.

— Я пытаюсь.

Мерседес машет рукой, затем снова закрывает глаза.

— Пришли мне цифру, — затем она хохочет. — Серьезно? Шестьдесят девять? Это единственное, что у тебя на уме?

Он открывает глаза, обнимает ее и прижимает ближе.

— Ты права. Мне придется поработать над этим навыком. Знаешь, что помогло бы мне сосредоточиться?

Ее рот округляется, но глаза искрятся смехом, когда она снова шлепает его по руке.

— Если это полезная сверхспособность, речь должна идти не только о сексе.

Мой рот кривится в сторону, и я бормочу:

— Правда?

Эшли склоняет голову набок, заигрывая со мной из-под ресниц, и посылает мне ясный сигнал: Веди себя прилично.

Ради нее я сделаю это, хотя и не вел себя прилично с тех пор, как… с тех пор, как перестал принимать таблетки, которые дала нам Чернильница.

Я резко вдыхаю, когда кусочки головоломки встают на свои места.

— Те таблетки, которые мы принимали в "Чернильнице", предназначались не для того, чтобы мы чувствовали себя хорошо, а для контроля сознания. Они использовали их, чтобы держать нас уязвимыми к внушению. Вот почему так много людей сходили с ума, когда отказывались от них. Они не могли определить, какие мысли принадлежали им, а какие нет.

Джек оживленно наклоняется вперед.

— Это многое объясняет. Итак, наша способность получать сообщения заложена в нас специально.

— Или случайно, — говорит мать Эшли. — Многие достижения науки происходят именно так. Хотя, возможно, они знали об этом еще до вашего участия. Крайне маловероятно, что ваше подразделение было первой попыткой "Чернильницы" создать суперсолдат, — выражение ее лица наполняется грустью. — Что они сделали с теми, кто был до вас?

Тон Эшли такой же мрачный.

— Или теми, кто пришел после…

Ее мать спрашивает:

— "Чернильница" все еще существует? И если существует, насколько продвинулись их исследования?

Я добавляю:

— И на ком они сейчас экспериментируют? Нам нужно выяснить, существует ли еще эта организация.

Мы все на мгновение замолкаем, затем Хью говорит:

— Хотим ли мы копаться в прошлом? Не лучше ли было сосредоточить нашу энергию на возвращении остальных членов подразделения и помочь им построить новую жизнь в это время?

Я напрягаюсь.

— Ты действительно только что это сказал?

— Прошлое есть прошлое, — говорит он. — Чем дольше ты здесь, тем легче становится смириться с тем, что мы не можем вернуться назад.

Я давлюсь смехом.

— Ты так говоришь, как будто это плохо. Я бы не хотел возвращаться. Тогда у меня ничего не было.

— Не все из нас так думают, — тихо говорит Джек, затем обнимает Шерил. — Я доволен своей жизнью здесь, но это стоило дорого.

Хью кивает.

— Я не помню, чтобы ты был трусом, — обвиняю я.

Хью пожимает плечами.

— Чем дольше я здесь, тем спокойнее себя чувствую. Джек, разве с тобой не было того же?

— Так и есть, — соглашается Джек.

Он бросает взгляд на Шерил, прежде, чем добавить:

— Я не хочу считать, что это лишь химическая реакция, но я много читал с тех пор, как оказался здесь, и я думаю, что что-то в моей связи с Шерил значительно повышает уровень серотонина. Я был намного злее, когда впервые вернулся. Я не говорю, что меня не волнует, что произошло или что еще может произойти, но это больше не злит меня.

С некоторой настойчивостью в голосе Шерил говорит:

— Я все еще ищу способ освободить тебя от этого. Я хочу, чтобы ты так же жаждал меня, но только чтобы это был твой выбор.

Джек качает головой.

— Шерил, я выбрал тебя, точно так же, как ты выбрала меня. И я счастлив. Счастливее, чем мог бы себе представить. Почему я должен хотеть это исправить?

Мы с Эшли внимательно и долго смотрим друг другу в глаза. Я был чертовски несчастен всю свою жизнь. То, что я чувствую к ней, просто химическая реакция? И какова следующая стадия этой болезни?

Счастье? Удовлетворенность?

Если это болезнь, хочу ли я вылечиться от нее?

Я бы поняла, если бы ты это сделал.

Голос ее матери был ясным и деловым.

— Я не хочу обрушиваться на вас, юных влюбленных, но исследования доказали, что человеческая привязанность, как сексуальная, так и эмоциональная, — это всегда химический процесс. Я не знаю, насколько это изменилось из-за того, что с вами сделали, но серотонин выделяется после секса. Повышенный уровень дофамина, окситоцина, серотонина и вазопрессина — все это часть того, что люди считают ‘влюбленностью’. Было проведено некоторое исследование о плодовых мушках и алкоголе, которое показало, что секс может приносить такой же приход, изменяющий сознание, что и кокаин, с таким же уровнем привыкания. Итак, если вы не ищете способ полностью искоренить любовь во всем мире, я не вижу смысла беспокоиться о том, как отделиться друг от друга. Я предлагаю сконцентрировать эту энергию на том, как вы собираетесь оставаться незамеченными. Я согласна с Хью. Видимость подвергнет всех вас опасности, — она смотрит прямо на Эшли. — Всех вас.

Эшли кивает.

Я напрягаюсь.

— Я не могу сидеть сложа руки и ничего не делать.

— Даже ради Эшли? — спрашивает Джек, и его вопрос глубоко ранит.

Я бы никогда никому не позволил причинить вред Эшли, но…

— Кто-то накачал меня наркотиками. Они пытались убить не только меня, но и всех нас. Разве тебе не нужно знать, кто это? Лично мне нужны ответы.

Хью проводит рукой по лицу.

— Речь не о том, что тебе нужно, Рэй. Нам надо спасти еще девять человек. Сначала мы возвращаем их обратно, а потом ищем ответы… тихо и незаметно.

— Не знаю, смогу ли я это сделать.

— И именно поэтому я не хотел так рано возвращать тебя обратно, — рычит Хью.

— Не надо, Хью, — предостерегает Джек. — Это не поможет.

— Что случилось с твоим самым счастливым лицом на свете, Хью? — я знаю, что веду себя дерьмово, но это был чертовски долгий день, и я устал.

— Эй, — тихо говорит Эшли, и мое внимание возвращается к ней. — Это нелегко для всех нас. Мы напуганы. Я, ты, он… никто из нас не знает, чем это обернется. Но нам нужно держаться вместе. Как только мы набрасываемся друг на друга — мы проигрываем, а они выигрывают.

Она права, а я просто эгоистичный придурок. Не имеет значения, откуда я родом и была ли моя жизнь лучше или хуже, чем жизнь Хью до "Чернильницы", сейчас мы все в одинаковой ситуации.

Чистый лист.

Я помогу тебе получить ответы, Рэй. Клянусь, что помогу.

Мое сердце учащенно бьется в груди. Она не только слышит меня, но и принимает. С ней я не неудачник, не монстр.

Я не чувствую себя сломленным или отчаявшимся.

Мне все равно, пусть даже если это просто химическая реакция, я больше не могу представить себя и свою жизнь без нее.

Она кладет руку мне на щеку.

Осторожно, после такого я могу и влюбиться в тебя.

Вызов принят.

Она хихикает и отводит взгляд, затем быстро оборачивается и говорит:

— Мне кажется, или нам становится легче понимать друг друга?

— Твои мысли становятся яснее.

— Если ты считаешь, что ваша связь прочна сейчас, просто подожди до тех пор, пока вы не займетесь сексом, — объявляет Мерседес.

— На этой ноте… — Лорен встает. — У меня утренняя смена. Я свяжусь с тобой, Эшли, только если узнаю что-то новое. Но позвольте напомнить, — она смотрит мне в глаза, — что я могу быть бесценным другом… или последним, что ты увидишь перед тем, как испустишь последний вздох.

— Мама! — восклицает Эшли.

Я поднимаюсь на ноги.

— Нет, я понимаю, — говорю я ее матери. — Я слышал так много замечательных вещей о вас и теперь вижу сам, откуда у Эшли такая внутренняя сила и стержень.

Не слышно ни звука. Никто не двигается, кроме Эшли, которая теперь стоит рядом со мной, возвращая свою руку в мою.

Мы ждем.

Один уголок рта Лорен изгибается, затем другой, пока улыбка не расцветает на ее лице.

— Будь добр к моей дочери.

Я киваю.