Последний бой Йони

Глава 8

В четырнадцать ноль-ноль началось заседание правительства. Перес и Рабин полагали, что, коль скоро они оба поддержали операцию, обсуждение будет кратким. Но они ошиблись, обсуждение продолжалось гораздо дольше намеченного. Произошло это из-за объяснений начальника Генштаба Моты Гура. После того как Гур представил в общих чертах операцию, один из министров спросил; «Сколько ожидается пострадавших?» Гур объяснил, что это трудно предсказать заранее. С одной стороны, он вынес положительное впечатление от генерального учения-модели, которое прошло накануне ночью, и потому полагает, что есть хорошие шансы на успех операции. Число пострадавших среди заложников, по всей вероятности, будет незначительным, но все же может достичь и двадцати человек[76]. Вместе с тем, продолжал Гур, никогда нельзя знать, что может случиться в ходе военной акции. Успех действия зависит от его полной внезапности. Если террористы будут предупреждены хотя бы за минуту, они смогут уничтожить заложников несколькими гранатами и очередями «Калашниковых», и добравшимся туда бойцам будет уже некого спасать. К тому же отряд действует на расстоянии многих часов полета от Израиля. Случись какой-нибудь сбой, может создаться ситуация, при которой никому из отряда не удастся спастись и вернуться домой. А отправляются на акцию, подчеркнул Гур, самые лучшие люди, которые есть в государстве Израиль.

Объяснения его произвели впечатление. Началась долгая, утомительная дискуссия при большом количестве вопросов и возражений со стороны министров.

Нет сомнения — это было одно из самых трудных решений, принятых когда-либо каким-либо правительством. Рабин объяснил министрам, что, если дело провалится, правительству придется уйти в отставку. Но при голосовании все подняли руки «за». Прошло всего два дня с предыдущего решения, также принятого единогласно, — о капитуляции перед требованиями Вади Хадада. Новое решение — отправиться в Энтеббе — хотя и было принято всем правительством, но главная ответственность за него легла на плечи того, кто стоял тогда во главе израильского правительства, — на Ицхака Рабина.

В пятнадцать тридцать, через час с лишним после высадки отряда в Шарме, получено было разрешение выступить. Правительство к тому моменту еще не приняло никакого решения. Чтобы уложиться во времени, был отдан приказ выступить, а если правительство не утвердит операцию, отряду будет приказано вернуться. (Окончательное разрешение на акцию было дано в момент нахождения отряда в воздухе.)

Йони объявил бойцам части: летим. «Идем на операцию», — сказал он под рев только что заведенных моторов, заглушивших его голос.

«Йони прошел и сказал это людям, для которых тот факт, что операция состоится, все еще был неожиданностью. Не скажу, что он выглядел „жаждущим битвы“, но, с другой стороны, не похоже было, что он обеспокоен полученным разрешением. Видно было, что настроение у него очень хорошее, что сейчас он начинает дышать»[77]. Это описание совпадает с впечатлениями других о том состоянии свободы и подъема духа, в котором находился Йони с момента, когда было получено разрешение выступить, и которое сопровождало его во время полета в Энтеббе.

Среди людей Части в целом господствовала уверенность, хотя и не без опасений. Эта уверенность, вера в свою способность успешно выполнить операцию еще более усилилась и укрепилась, когда они поднялись на самолеты в Лоде. «Когда мы вылетели из Шарма, я ощущал напряжение и готовность, и это было приятно. Не помню ни опасения, ни тревоги, что, мол, вдруг я не готов как нужно», — говорит другой офицер, который всего двенадцатью часами раньше, после дня короткой подготовки и по окончании учения-модели, пошел спать с дурным чувством, что Часть к операции не готова. А вот что говорит другой офицер, который накануне ночью держал совет с товарищами о том, как остановить операцию: «Когда мы поднялись в самолеты, чувство уверенности в себе было необычайно велико, и эту уверенность излучал главным образом Йони». От прежнего угнетенного состояния у людей — кроме страха, естественного для каждого человека перед боем, когда жизнь подвергается опасности, — осталось разве что сомнение в том, что им удастся благополучно выбраться из Энтеббе. Возможность того, что по какой-то причине придется застрять в Африке, далеко от границ Израиля, у многих не выходила из головы.

Солдат торопили садиться в самолеты. Перед тем как подняться в первый самолет, бойцы атакующего отряда поспешили надеть пятнистую маскировочную форму. Из соображений секретности Йони не хотел, чтобы ее надевали до прибытия в Шарм, а в самом самолете, думал он, будет не до переодеваний, слишком тесно. Пинхас, самый молодой солдат, помнит, как он разделся на взлетной полосе и поспешно натянул на себя эту одежду.

Дан Шомрон прошел мимо и стал на них кричать: «Это что за глупости? Что вы надеваете, кому это вообще надо?»

Не реагируя на эти крики, бойцы кончали переодеваться. «Ничего себе „глупости“, ведь на самом деле в основе всей операции — обман угандийцев и террористов, хотя мы об этом не распространялись, — говорит Пинхас. — И вдруг, в момент, когда ты собираешься на такую операцию, офицер столь высокого ранга кричит на тебя, к тому же речь-то идет о ничтожной вещи, исполнение которой требует двадцати секунд… Это оставило у меня очень неприятный осадок».

Четыре самолета были нагружены куда больше того, что планировалось во время учений, и, возможно, больше того, что когда-либо переправляли самолетами «геркулес». Заполнили до предела резервуары горючего, включая баки в крыльях. Кроме авиационного экипажа, в самолете Шани (первом) находились солдаты атакующего отряда Части вместе с тремя машинами, а также пятьдесят два бойца парашютных войск и половина звена КП Дана Шомрона.

Самолет Нати (второй) был, вероятно, еще тяжелее. Туда загрузили два бронетранспортера Части с солдатами, джип КП Дана Шомрона со второй половиной его звена и семнадцать бойцов парашютных войск.

В самолете майора Арье (третьем) было еще два бронетранспортера Части с бойцами и тридцать солдат Голани вместе с джипом.

В самолете Халивни (четвертом) было два тендера модели «пежо» — один для бойцов Голани, а второй — для перевозки насоса для горючего. В самолете находились также и сам насос, десять человек из бригады заправки, десять человек медперсонала и двадцать бойцов Голани.

Взлетная дорожка в Шарме расположена на небольшой возвышенности, поэтому при разбеге самолета перед взлетом конец ее не виден. Летчики привыкли к тому, что самолеты «геркулес», предназначенные для использования в полевых условиях, взлетают после совсем короткого разбега. Сейчас они были неприятно поражены. Самолеты набирали скорость с большим трудом, и тому, кто сидел в кабине летчика, казалось, что дорожка вот-вот закончится еще до того, как самолет оторвется от земли. Не только большой вес самолета влиял на ускорение, но также и тридцатисемиградусная по Цельсию жара в пустыне, снижавшая почти на треть силу моторов. Разбег против ветра, дувшего на север, казалось, длился вечность, пока наконец самолет смог подняться в воздух.

После того как его самолет набрал высоту, Шани захотел повернуть машину назад, к Красному морю, но у него не получилось. Всего два-три узла отделяли их в этот момент от потери скорости, что грозило утратой власти над машиной, а значит, катастрофой. Самолет отказывался увеличить скорость. Как только Шани пытался повернуть его, самолет начинал дрожать, и Шани приходилось выпрямляться снова, чтобы не подвергать опасности машину со всем ее грузом.

Наконец самолеты обрели устойчивость, и поворот на юг, в сторону Африки, произведен был без помех. Они летели вдоль Красного моря, на небольшой высоте — около двухсот футов над волнами, — чтобы ускользнуть от саудовских радаров с востока и египетских с запада. Несмотря на такую высоту, полет сейчас был гораздо приятнее, чем до этого над Синаем, поскольку воздушных ям над морем меньше, чем над сушей. Когда находящийся в самолете радар указывал на приближающееся судно или если видели такое судно, пилоты старались держаться от него подальше, чтобы экипажи судов не обратили внимания на четыре, военных самолета, летящих на юг. Из-за необходимости огибать суда и лететь «зигзагами», не раз отклонялись от запланированного маршрута, а затем заново выравнивали траекторию полета, что требовало осторожности в работе пилота. При дневном свете самолеты еще могли следить друг за другом, но с наступлением темноты придется обходиться радарами.

Долгое время полет совершался над водой. И до определенной параллели — на той же небольшой высоте. Но лишь только самолеты пересекут ее, они постепенно поднимутся и повернут на юго-юго-запад, к Эфиопии. Там уже смогут лететь на высоте двадцати тысяч футов. Полет на таких высотах предпочтителен из-за меньшей затраты горючего.

Внутри первого самолета теснились люди. Бойцы парашютных войск были зажаты между машинами и стенками самолета, бойцы Части расположились в центре — кто сидел в машине, кто привалился к ней снаружи, лежали и на полу под машинами, на капотах моторов, на крыше «мерседеса». Было довольно тихо, разговоры почти не слышались. Каждый был погружен в свои мысли и размышления. Иногда смотрели в окно и видели перед собой голубую воду и берег Аравийской пустыни.

Уместившись в пространстве между фасадом «мерседеса» и задним трапом самолета, Йони и Муки объясняли Амосу Г. его задание. Амос присоединился к атакующему отряду в последний момент, сменив оставшегося солдата и поэтому не разбирался в устройстве терминала и не знал, каковы функции отдельных звеньев. Объясняя Амосу, Йони чертил ему на гигиеническом пакете, который он нашел в самолете, макет терминала и направление атаки. Амос должен был держаться Муки, бежать за ним. «В тот самый момент, когда Йони объяснял мне это, стало известно, что есть разрешение правительства, что мы идем на это дело. Но он был совершенно спокоен… Объяснял мне так, как будто впереди у нас учение». Персональная инструкция продолжалась минут двадцать. Амос взял пакет, рассмотрел его и, сложив, сунул в карман.

Йони и Муки вошли в «мерседес». Они сели на переднее сиденье, Йони достал из кармана книгу, которую взял у себя в кабинете, и стал читать. Такая у Йони была привычка — что-нибудь читать в минуты вынужденного ожидания, с этой целью он и взял книгу. Но при этом он, конечно, понимал, как благотворно это влияет на солдат, которые видят, что он, по крайней мере, не испытывает ни напряжения, ни страха. Дойдя до какого-то места в книге, Йони тихо засмеялся и сказал Муки, изображая восхищение: «Слушай — вот это настоящие мужчины. Кто мы против них?» Тут Йони увидел Амицура — тот поправлял угандийский флажок на «мерседесе». «Настоящий вундеркинд этот Амицур», — с симпатией сказал о нем Йони, обращаясь к Муки. Потом Амицур немного посидел в «мерседесе», они с Йони поговорили «немного о жизни… еще Йони говорил, до чего важно то, на что они идут»[78].

Через какое-то время самолет начал «прыгать». Усидеть в «мерседесе» стало трудно, люди вышли из него. Йони прошел вперед, к кабине пилота, маневрируя по крышам машин.

Там собралось много офицеров. Просторная кабина была переполнена. Большинство сидело на маленьких плетеных табуретках. Впереди, в кресле пилота, — Шани, справа от него — Айнштейн. Сразу же за ними штурманы.

Рами Леви, прикомандированный к ним гражданский пилот, рассматривал путеводитель Джепизен. Он готовился, если придется, вести переговоры по радио с контрольной башней Энтеббе и хотел как следует продумать свою «легенду». Изучая по страницам путеводителя местоположение разных аэродромов в Восточной Африке, он решил, что лучший вариант — представиться кенийским самолетом, вылетевшим с аэродрома Кисуму в Кении, у границы с Угандой. Рами выучил про себя слова сообщения, которые он употребит. Потом уселся на полу самолета. Расстелил рядом карту Уганды и стал составлять список расстояний и высот для приземления в Уганде.

Айнштейн попросил, чтобы ему передали кусок пирога. О доставке еды экипажу во время полета заботились летные инспекторы, благо после загрузки багажа в самолет работы у них было немного. В кабине на подносе лежал пирог, и Йони, который находился поблизости, послал кусок Айнштейну. Но Айнштейн вернул его Йони со словами: «Нет, я хочу мягкий кусок, из середины, а не с края».

Йони улыбнулся и обронил: «Уж эти мне пилоты! Разбаловались, край ему, видите ли, не по вкусу!» Он передал Айнштейну другой кусок пирога и сам съел кусок.

Время от времени Йони и Дан Шомрон спрашивали у штурмана про маршрут и где они сейчас точно находятся. Шани еще раз обговорил с Шомроном и Йони тот факт, что посадка состоится в любом случае будет ли аэродром освещен или нет. Оба они полностью поддерживали план Шани — сделать вид, что самолет в опасности, в случае если фонари на аэродроме будут погашены. Йони еще раз просмотрел представленный разведкой новый материал и опять обсудил с Шомроном и Хаимом отдельные детали, связанные с операцией, в частности тот момент, когда Шомрон с его джипом звена КП прибудет на старый терминал[79].

Йони немного поговорил с Матаном Вильнаи, который тоже был в кабине. Они были знакомы не только по военной службе, но еще с детства, когда жили в одном районе Иерусалима. В 1968 году, учась в Еврейском университете, Йони ходил советоваться с Матаном. Он рассказал ему о своем намерении вернуться в армию, но колебался, не зная, куда лучше пойти. «Как по-твоему, — спросил меня Йони, — стоит ли мне вернуться в свой батальон парашютистов и быть там командиром роты или пойти в Часть Биби? Что, по-твоему, предпочтительней?» Матан, который тогда был в парашютных войсках, ответил без колебаний, что на его месте он выбрал бы Часть. Через несколько недель Йони действительно прибыл в Часть младшим командиром. Теперь, спустя семь с половиной лет после того разговора, он — командир этой самой Части — стоял рядом с Матаном в кабине самолета который нес их обоих над Африкой к югу.

Йони говорил также с подполковником Хаимом, с которым был знаком со времени службы в особой части «Харув». Во время разговора Йони вдруг сказал:

— Если он там будет, я его убью.

— Кого ты имеешь в виду?

— Иди Амина, — сказал Йони.

Хаим был поражен, услышав это. Он просил Йони выбросить из головы подобные мысли, но Йони был глух к его просьбам. «Ты не должен делать ничего такого, о чем не было договорено. Во всяком случае, на это следует получить разрешение», — сказал ему Хаим.

— Не собираюсь спрашивать. Если Иди Амин там — я его убью, — сказал Йони, не вдаваясь в объяснения. Для него причины разумелись сами собой.

«В каком безумном мире мы живем! — писал Йони в двадцать три года. — В двадцатом веке люди достигли Луны и рвутся дальше. Двадцатый век видел Гитлера и совершенные им массовые убийства. А еще раньше видел двадцатый век ужасную Первую мировую войну. И ничему не научился. Сегодня мы свидетели того, как целый народ мрет от голода[80].

И никого в этом безобразном мире это не трогает настолько, чтобы что-нибудь предпринять. Каждый занят своими собственными войнами (включая Израиль, включая меня), и ни одно государство не вступает туда со своей армией, чтобы покончить с этим делом. Понятно почему — не хотят впутываться. Странные существа люди»[81]. Для Йони это не было предметом обсуждения; совершенно ясно — если он увидит это чудовище в образе человеческом, имя которому Иди Амин, который убил сотни тысяч человек собственного народа и имел привычку сбрасывать жертвы пыток с верхних этажей роскошного отеля «Нилус» в Кампале, — он не оставит его в живых.

Многие солдаты уснули в хвостовой части самолета из-за накопившейся за неделю большой усталости, а также в результате усыпляющего действия таблеток от тошноты, выданных им в Шарме. Но не всем удалось уснуть. Люди были заняты простыми действиями; кто-то проверял патронташ, кто-то наводил установленные на винтовки фонарики — почти уже в темноте, так как наступил вечер. Много сделать было уже нельзя, так что ничего другого не оставалось, как сидеть и думать о предстоящем, а также о прошлом. Пинхас все время находился на своем месте в джипе — патронташ и личное оружие на нем и пулемет системы «маг» рядом — и смотрел на лица окружавших его солдат.

Амир принадлежал к числу тех, кто ни на миг не сомкнул глаз, хотя не спал уже двое с половиной суток. «Летим, и в какой-то момент ясно сознаешь, что мы уже не вернемся, что вернуться нельзя, хотя бы потому, что не хватит горючего. Многие дремали… Но мне не удалось уснуть за все время полета… Ни секунды. Я снова и снова продумывал и репетировал в уме то, что должен сделать, и как я это сделаю. Не дрожал от страха, но был очень напряжен».

Во время полета Амира и Амоса подозвали к Муки. В их распоряжении были мегафоны, и Муки обсудил с ними, что именно надо будет сказать в мегафон заложникам. Подтвердили, что во время боя им следует приказать лечь на пол.

Шломо время от времени дремал. В какой-то момент он проснулся, походил по самолету, чтобы размять кости и посмотреть, как дела. Заметив, что Йони сидит в «мерседесе» и спокойно читает книгу, он подумал: в этом есть что-то особенное. А Сурин из парашютных войск, сидя возле машины и видя Йони перед собой, больше был удивлен тем, что книга, которую тот читает, английская, чем самим фактом чтения книги. Сурину так же не удалось заснуть во время полета, как и большинству окружавших его людей. Да и как тут уснешь, когда невозможно вытянуть ноги; для этого приходится подсовывать их под «мерседес», а тяжелая машина ежесекундно то подымается, то опускается, грозя придавить тебе конечности.

Через несколько часов Йони захотел пойти поспать. В задней части кабины пилота стояли, одна над другой, две узкие раскладные койки. Нижняя была сломана, а верхняя — свободна. Шомрон, видя, что Йони устал, сказал ему: «Поспи на этой койке по дороге туда, а я — обратно»[82]. Йони попросил штурмана разбудить его за полчаса до посадки. Вынул из кармана сложенную голубую надувную подушку, надул ее и залез с ней на верхнюю койку. Положил подушку под голову и почти мгновенно заснул.

Вскоре после этого Шани тоже захотелось спать. Остались считанные часы до посадки. «Я взглянул назад вижу, Йони спит на этой койке, — рассказывает Шани. — В обычных условиях, если там отдыхает какой-то командир, я говорю ему вежливо, но настойчиво, чтобы он шел отдыхать в хвостовую часть. Но тут я был не в состоянии этого сделать, ведь шансы группы, которая первой ворвется в здание, остаться в живых — пятьдесят на пятьдесят. Я сказал себе: „Он лично в этом деле колоссально рискует. И что ж, я его разбужу?“ Но мне очень хотелось прилечь. Йони лежал, сжавшись, с краю, я прилег рядом, а потом придвинулся к нему почти вплотную».

Шани сомкнул было глаза, но тут же открыл их. Он физически ощутил всю меру возложенной на него ответственности. Сердце застучало быстрее. Удастся ли приземлиться без проблем, спросил он себя, или прежде придется сделать несколько кругов над аэродромом? А что, если в этом случае придет в движение все поле? Террористы — предупреждены, заложники — уничтожены? Вдруг из-за неудачи с посадкой их вернут домой и операция провалится?

«Я боялся провала на национальном уровне. Не в том смысле, что кого-то настигнет смерть или ранение, а что не выполним операцию, навлечем беду». Вчерашние слова Моты Гура, сказавшего ему, что ответственность лежит на них, летчиках, поскольку они должны доставить Часть в Энтеббе. Для Части не важно, сказал Гур, доставят ли ее в Сде-Дов или в Энтеббе, уж она свое дело сделает. Слова эти упорно звучали у него в ушах.

«Я смотрел на Йони с расстояния в два сантиметра, нос к носу, а он спал сном младенца. Я спросил штурмана Цвику, когда Йони лег спать, и он сказал мне: „Слушай, он пошел спать и просил разбудить его незадолго до посадки“. И в голове у меня забегали мысли: откуда у него это спокойствие? Тебе вот-вот в бой, а ты спишь себе как ни в чем не бывало! Я оставил его и пошел на свое место»[83].

После того как Шани вернулся, Рами Леви тоже решил немного полежать. Он слегка пододвинул Йони, чтобы освободить себе место. «Тот чуть-чуть подвинулся и продолжал спать. Я прилег рядом немного отдохнуть — знал, что не усну. Я не знал, кто такой Йони, видел только, что подполковник в пятнистой форме лежит, усталый. Не знал, что он командир Части, но видел его в кабине. В нем было что-то доминирующее — такое у меня создалось впечатление. И я сказал себе: „Эти парни наверное не спали несколько дней“. И помню, в голове у меня мелькнула мысль: и кто знает, не последний ли это его сон».

Когда Йони разбудили, самолет уже приближался к озеру Виктория. Большая часть полета над Африкой прошла над территорией Эфиопии. Время от времени пилоты сообщали, где они находятся, с помощью заранее оговоренных кодовых слов.

Границу между Эфиопией и Кенией пересекли над огромным озером Рудольфа и оттуда проследовали над западным районом Кении в юго-юго-западном направлении. Несмотря на то что летели они высоко, облака все же были над ними и время от времени поливали самолеты дождем. По рации сейчас слышался разговор контрольной башни в Энтеббе с пилотом самолета «Бритиш эйрвейс» в момент его взлета с тамошнего аэродрома. Точно в назначенный срок, в двадцать два тридцать по израильскому времени достигли озера Виктория — залива на территории Кении у города Кисомо. Там, по плану, первый самолет должен был отделиться от трех остальных, и там же началось снижение перед посадкой в Энтеббе. Угодили в очень бурную погоду, искры скопившегося в воздухе статического электричества мелькали на переднем стекле самолета.

Три самолета, которые должны были ожидать в воздухе, дав первому самолету примерно шесть минут на выполнение главного действия, кружились в буре в витках снижения, а первый самолет продолжал лететь вперед один, прямо к озеру Виктория. Направление его было на запад, к большому острову к югу от Энтеббе. Сфокусировавшись в этой точке, самолеты смогут продолжать путь по прямой линии на север к аэродрому. Впервые возникла связь с самолетом КП, кружившим над ними. Здесь, над землей Черной Африки, свободно говорили на иврите, безо всяких кодов. «Ты уже видишь огни на посадочной полосе?» — спросил Бени Пелед Шани, и тот ответил, что пока еще нет.

На этой стадии, во время пересечения очага бури над озером Виктория, Йони прошел в хвостовую часть самолета. Часть солдат все еще спали. Йони прошел, разбудил спящих и приказал надеть патронташи и приготовиться к посадке. Гиора, который спал в «мерседесе», помнит, как Йони разбудил его с улыбкой. Йони нагнулся, чтобы разбудить Амицура, спавшего на полу самолета, под машиной. Шломо, как и свойственно солдату, сомневался, сколько слоев одежды надеть: из-за бури ему было неясно, холодно или тепло там снаружи, в Уганде. Алик, спавший большую часть полета на капоте одного из джипов, проснулся и почувствовал голод, поскольку, когда ели в Шарме, он совсем не ел, и пошел в кабину поискать чего-нибудь утолить голод.

И Рани проснулся — впервые с тех пор, как уснул в начале полета. Когда вылетали из Шарма, еще не было окончательного разрешения на операцию, поэтому Рани спокойно закрыл глаза, в полной уверенности, что самолетам вот-вот велят вернуться в Израиль. Теперь, проснувшись, он вдруг обнаружил, что скоро приземлится в Уганде. И впервые почувствовал некоторое волнение. Посмотрел в окошко рядом. Буря уже была позади, и усеянное звездами небо освещало внизу воду озера Виктория. Рани продолжал сидеть на месте, повторяя про себя порядок действий отряда, представляя себе терминал и расположение его дверей.

Бойцы заняли свои места в машинах. Момент посадки приближался, и волнение людей достигло предела. Тут Йони совершил нечто исключительное, из ряда вон выходящее, такого не было раньше ни перед одной операцией. Он прошел вдоль ряда машин, пробираясь по крышам джипов, от солдата к солдату, от офицера к офицеру, и — улыбкой и словом, иной раз пожатием руки — подбодрил каждого из своих людей.

«Был красноватый свет, и мы видели его лицо, — рассказывает Шломо. — Он был без берета, без портупеи и оружия… Он говорил со всеми, улыбался, бросал несколько слов ободрения каждому. Это было, как будто он прощается, как будто знает, что с ним будет. Он не отдавал людям оперативных команд, только хотел вселить в них уверенность. Я помню, что самому молодому в нашем отряде — Пинхасу — он тоже пожал руку… Он вел себя скорее как товарищ… Мне казалось, что он чувствовал: с этого момента события — или, по крайней мере, их большая часть — начинают зависеть от этих людей… Он был, конечно же, самым опытным среди бойцов. И я помню, как он проходил, слегка подшучивая, как будто беседуя и высвобождая людей перед боем».

«Помните, — сказал им Йони, — что мы — лучшие из всех, кто будет там, в Энтеббе. Нам нечего опасаться». Дойдя до Арнона, пожал ему руку и сказал: «Убивай без колебаний этих мерзавцев», имея в виду террористов. И людям своего звена, доктору Давиду и связному Тамиру, пожал Йони руки. «Будет порядок, — сказал он Тамиру. — Сделаем это чисто, не беспокойся». На заднем сиденье своего джипа, слева, сидел Пинхас. «Ты что улыбаешься, Пинхас?» — спросил Йони, дойдя до него, и потрепал рукой черную гриву молодого солдата.

«Это создало ощущение личной связи между ним и нами, бойцами Части, находящимися при исполнении задания, — рассказывает Пинхас. — Не то что командир, раздающий сверху приказы подчиненным, а те, со своей стороны, спускают их дальше, так что тебе, солдату, только и остается, что поглядывать на вершину пирамиды. Йони дал ощущение личной связи между командиром операции и последним из бойцов, которым, в смысле возраста, был я. Этот контакт с ним, перед самой посадкой, вызвал у меня очень-очень хорошее чувство».

Один из офицеров Части подошел в этот момент к Йони и сказал: «Не приближайся слишком близко к атакующей группе. Помни, что ты командир Части, нельзя, чтобы тебя подстрелили». Йони усмехнулся: «Будет порядок». Пожал руку и Муки.

Потом зашел в кабину. Буря была уже позади, небо чистое. Напротив, через переднее стекло, уже можно было видеть огни посадочной полосы Энтеббе. Они горели и были видны всем, в то время как самолет, который летел без огней в ночной темноте, был скрыт от глаз. Увидев горящие огни, все почувствовали облегчение — никто их, как видно, там не ждет. Шани продолжал осторожно снижать самолет. Посадка не должна быть слишком резкой, чтобы из-за большого веса самолета не лопнули колеса. Параллельно посадка проводилась по показаниям радара, так, будто посадочная полоса не освещена, — на случай, если угандийцы почувствуют что-то неладное и в последний момент выключат свет, Шани и тогда сможет попытаться посадить самолет на затемненную полосу.

— Все в порядке? — послышался голос Бени Пеледа со стороны летучего КП.

— Все в порядке, — ответил Шани. Зная, что его слова записываются, он старался, чтобы голос его, несмотря на волнение, звучал совершенно спокойно. — Нет проблем.

Йони из кабины, вместе со стоявшими там же Шомроном и Матаном, смотрел на освещенный аэродром. Справа от полосы — новый, освещенный терминал, а подальше, с восточной стороны и менее заметный глазу, — его цель, старый терминал. И там горел свет. Не задерживаясь в кабине, Йони вернулся к своим бойцам и, надев портупею, сел на переднее сиденье «мерседеса». Против него были сходни самолета. Направо, у окна машины, стоял сейчас Матан, вслед за ним покинувший кабину самолета. Матан расположился у боковой двери, из которой выйдут солдаты из отряда парашютистов, чтобы установить на дорожке альтернативное освещение. Задние сходни стали сейчас, еще до посадки, раскрываться, и Йони увидел напротив черную воду озера Виктория, Он приказал Амицуру завести «мерседес». Стартер, отремонтированный в Части, сработал, и мотор пробудился к жизни. Еще несколько секунд, и вот — тело чувствует толчок самолета, коснувшегося земли, а взгляд охватывает бегущие назад огни посадочной полосы. Пинхас смотрит в этот момент на часы — двадцать три ноль-ноль по израильскому времени; а по угандийскому — полночь, начало 4 июля 1976 года. (Официально записанное время операции было 23:01 по израильскому времени.) Самолет резко снизил скорость; когда достиг середины полосы, из него выпрыгнули один за другим десяток солдат отрада парашютистов, а самолет продолжал двигаться к пункту выгрузки. Одновременно развязали канаты, крепившие машины к его полу.

Приблизившись к подъездному пути, связывающему главную полосу с диагональной, Шани повернул по нему направо. И там остановился. Он доставил группу бойцов Части к исходному пункту.

Дан знак опустить сходни на землю. Еще до того, как они установились на асфальте, «мерседес» вырвался наружу и повернул направо, вдоль самолетного корпуса, а за ним — джипы.

«Я видел, как они проехали под крылом, — рассказывает Шани. — Дорожка была очень узкой, с канавой сбоку, они ехали слишком близко от меня, и я опасался, как бы пропеллер не сорвал крышу „мерседеса“. Но все прошло благополучно, и тройка машин скрылась из моих глаз в направлении полосы».

Удалившись немного от самолета, Йони обернулся назад, чтобы убедиться, что оба джипа следуют за ним. Он приказал солдатам, сидевшим на заднем сиденье, держать джипы в поле зрения, а Амицуру — продолжать ехать вперед со скоростью, не превышающей шестьдесят километров в час, — создавалось впечатление, что кто-то без злого умысла едет по летному полю. Поблизости от них, справа через поле, высилось хорошо освещенное здание нового терминала. Они отдалились от него и сделали неполный поворот вправо, на диагональную полосу, ведущую в район старого терминала.

Стих шум мотора, сопровождавший их все долгие часы полета. Воцарилась относительная тишина, слышно было только рычание моторов машин и шуршание колес по асфальту. Тяжелая душная тропическая влажность, высокая зеленая трава с муравейниками в рост человека, которую высветили фонари сбоку от полосы, — все это давало понять солдатам Части, что они оказались в чужой, неведомой стране. Но те, чьи представления об Африке были до сих пор, как у Амира, связаны с экзотическим зрелищем львов и крокодилов, обнаружили, что все здесь выглядит на удивление безобидно и мало чем отличается от любого другого аэродрома, например в Лоде.

Но они были не в Лоде, а во враждебном окружении, на виду у каждого, кто потрудился бы взглянуть в их сторону, защищенные только фактором внезапности своего появления. На своем месте в джипе Илан чувствовал себя в световой ловушке из-за включенных фар, которые всем объявляли о его присутствии и к тому же бросали свет на машины, идущие впереди. Рядом с ним в джипе сидел Амир. Он смотрел на едущих в колонне людей — расстояние между ними и их целью быстро сокращалось — и думал: кто из них через пять минут еще будет стоять на ногах? В этом джипе сидел также Шломо. Он различал тусклые огни, поблескивающие вдалеке, со стороны старого терминала, и напряженно вслушивался. Привычный по прошлым акциям к выстрелам и взрывам, предвещающим недоброе, он ожидал в любой момент и здесь услышать стрельбу, которая означала бы, что в терминале начали истреблять заложников. Но тишина пока что сохранялась.

Всего минуту они ехали до начала подъездного пути, ведущего прямо к боковой части старого терминала. Амицур просигналил «налево» перед тем, как повернул руль и въехал на подъездной путь. Важно было, чтобы в любом угандийце, который мог скрываться в темноте, за пределами света автомобильных фар, оставалось хотя бы зерно сомнения на их счет, чтобы он первым не открыл по ним огонь и не задержал их. Силуэты старого терминала и особенно высокой и более близкой контрольной башни все отчетливее выступали перед ними.

В начале подъездного пути, сразу после поворота, из темноты вдруг вынырнули в свете фар «мерседеса» двое угандийских часовых. В голове Пинхаса мелькнули, как вспышка, двое других «часовых», выставленных Йони прошлой ночью во время учения-модели, и в этот момент Пинхас понял; операция удастся.

Часовой слева снова пропал в темноте, а правый остался на месте, на виду. Он вел себя точно по образцу, который утром представил Йони Амнон Халивни: двинулся к «мерседесу», потопав ногами и, издав предупредительный крик, поднял ружье к плечу и прицелился в машину. Раздался металлический лязг затвора. Почти всем было ясно, что часовой угрожает им: требует остановиться и удостоверить свою личность, иначе он будет стрелять. «Один угандиец поднял ружье, прицелился и крикнул: стой», — рассказывает Муки, а Рани Коэн добавляет: «Часовой приготовился стрелять… поднял ружье к плечу. Я был уверен, что он собрался стрелять». «Мерседес» находился метрах в двадцати от угандийца. Йони приказал сидевшим у окна приготовить пистолеты с глушителями к действию. Именно такого развития событий ожидали в Части. По правилам, им следовало прежде всего попытаться преодолеть препятствие, потихоньку нейтрализовав угрожающего им часового. «Нет у меня ни тени сомнения, что в этот момент надо было открыть по часовому огонь», — отмечает Амир. Йони приказал Амицуру приблизиться к часовому слева, немного уменьшив при этом скорость; и для того, чтобы успокоить угандийца — пусть подумает, что к нему приближаются с целью удостоверить свою личность, — и для того, очевидно, чтобы обеспечить точность прицела пистолетов. Они приблизились к темному силуэту часового, по-прежнему направляющего на них оружие. Вопреки плану и тому, чему учили в части, Муки в последний момент крикнул: «Не стреляйте!» — поскольку не верил, что черный солдат откроет по ним огонь. Но у Йони не было колебаний по поводу того, как надо действовать. (Вера Муки была основана на знакомстве с угандийцами, на предположении, что черные не спешат стрелять в белого человека. Подход Йони, укрепившийся после разговора в Лоде с Амноном Халивни, был иным: от угандийцев исходила опасность, Йони действовал в реальной ситуации и соответственно инструктировал бойцов. К тому же угандиец в темноте видел в основном машины, их фары слепили его, поэтому он едва ли понимал, по крайней мере до последнего момента, что перед ним — белые люди.) Когда «мерседес» миновал часового, на расстоянии нескольких метров от него Йони отдал приказ стрелять. Часовой, похоже, был удивлен тем, что происходит, а Йони и Гиора, сидевший позади Йони на среднем сиденье, возле правого окна, выстрелили в часового из пистолетов с глушителями, своевременно выставленных в окна. Часовой отпрянул, закачался, но, видимо, был только ранен, но не обезврежен.

И в этот момент тишину нарушил громкий, неприглушенный выстрел. Не исключено, что стрелял раненый угандиец. Во всяком случае, Амос и Алекс, сидевшие на заднем сиденье «мерседеса», убеждены, что огонь открыл именно он, и даже видели очередь трассирующих пуль перед «мерседесом». «Я видел, что в угандийца выстрелили из пистолета с глушителем, а он выстрелил в ответ», — рассказывает Амос. Амир подтверждает это. Так или иначе, часового надо было немедленно убрать. Алекс, сидевший на заднем сиденье «мерседеса» справа, также высунул пистолет наружу, хотя и без глушителя, и начал стрелять назад, в угандийца, когда «мерседес» проехал мимо. Он выпустил шесть из семи патронов, находившихся в обойме его пистолета «беретта», и уверен, что последние патроны попали в угандийца. Незаглушенная стрельба раздалась также из джипов. Услышав громкую стрельбу, Амнон Пелед чтобы окончательно добить часового, открыл огонь из ручного пулемета на крыше джипа, то же сделали и другие сидевшие в джипах. Все действие, с момента, когда был открыт огонь из пистолетов с глушителями и до убийства часового, заняло мгновенье.

С устранением часового показался снова второй угандиец. Казалось, он бежит что есть мочи, но вместо того, чтобы скрыться в темноте, он обнаружил себя, поскольку бежал по асфальту освещенной фонарями посадочной дорожки. Оставить его за собой никак было нельзя, ведь он мог быть опасен для тыла колонны. Ифтах приказал стрелять в него Пинхасу, у которого в руках был пулемет. И джип, из которого стрелял Пинхас, и угандиец — оба находились в движении, и Пинхас сначала промахнулся, но потом дал длинную очередь и по удаляющемуся от него угандийцу, и перед ним. И не переставая нажимал на спусковой крючок, пока не увидел, что противник бежит прямо под летящие в воздухе пули и падает.

Эти огневые удары, метрах в двухстах от здания терминала, вызвали, конечно, большой шум. «Но иначе невозможно было добраться до здания терминала», — считает Амир. Полная тишина снова воцарилась на аэродроме. Террористы и угандийские солдаты, находящиеся поблизости от терминала, как и заложники в самом здании, не совсем поняли смысл отдаленных выстрелов, звучавших всего несколько секунд и тут же замолкших. Во время краткого, в несколько секунд боя «мерседес» уже прорвался вперед. Как только была нарушена тишина, Йони приказал Амицуру ехать вперед с максимальной скоростью. Теперь они были очень близко от старого терминала, оставалось каких-то сто пятьдесят — двести метров до возвышавшейся перед ними контрольной башни. За считанные секунды они одолели это расстояние. Приближаясь, Йони, конечно, видел отдельных вооруженных угандийцев на освещенной площадке перед терминалом, однако массивной круговой обороны, о которой сообщалось вначале, здесь явно не было. Йони, видимо, заметил одного или нескольких террористов снаружи, у входа в зал. (Террористы лишь заходили в зал с заложниками, чтобы проверить, как обстоят там дела, и тут же выходили. Охранялись заложники только снаружи, с площадки рядом с залами — там во время операции находилось пятеро террористов. За несколько секунд до того, как раздались выстрелы, Илан Хар-Тов, один из захваченных, видел из окна зала, как они стоят все вместе и о чем-то оживленно говорят с ливийским врачом и с директором гражданского аэропорта. Надо отметить, что, несмотря на свет в зале, изнутри было ясно видно каждого, кто находился на соседней площадке снаружи, поскольку и сама площадка была хорошо освещена. Заложники утверждают, что угандийские солдаты были снаружи, кое-кто из них сидел в креслах. Сара Давидзон помнит, что при первых выстрелах командир террористов встал с низкой каменной ограды, на которой сидел, схватил свой «Калашников» и повернулся в сторону выстрелов. Надо сказать, что еще раньше, в течение дня, террористы заменили свое оружие на полуавтоматические ружья типа «Калашников».) Пока никто в бойцов Части не стрелял. Йони быстро сориентировался в боевой ситуации на местности и приказал Амицуру повернуть перед контрольной башней налево и остановить машину рядом с ней. По плану предполагалось другое место, метрах в двадцати — тридцати впереди, между башней и терминалом. Однако Йони, как видно, решил, что с этой стороны башни отряд будет менее уязвим, его труднее будет опознать во время беспорядочной высадки из машин, а может быть, он решил так потому, что здесь было темнее, чем в запланированном месте остановки на освещенной площадке.

«Остановись здесь», — приказал Йони Амицуру, и «мерседес» стал на месте, скрипя тормозами. «Не выключай мотора», — добавил он и выскочил наружу. Тут же прибыли джипы и остановились за «мерседесом». Йони приказал выйти из машин и начать атаку. Пока не раздалось ни единого выстрела; первые бойцы двинулись в направлении цели, находившейся в нескольких десятках метров отсюда. Во время бега образовался человеческий треугольник, в вершине которого находились Муки, Йони и другие, остальные бежали веером за ними. Некоторые в этот момент еще выскакивали из машин. Муки, который бежал первым, немного впереди Йони, стал стрелять очередями, он дал короткую очередь по одному из террористов, который на секунду возник снаружи, на площадке перед залом. Террорист вернулся в зал и крикнул товарищам: «Угандийцы сошли с ума, они открыли стрельбу!»[84]. На какой-то момент террорист попался в ловушку, которую они планировали в основном для угандийской охраны. Разглядев в тусклом свете солдат в пятнистой форме, прибывших на «мерседесе» и джипах «лендровер», он решил, что они — угандийцы.

В считанные секунды авангард отряда оказался на одной линии со зданием терминала, за контрольной башней. Тут Муки двинулся влево, к углу здания. Прижался к углу, укрылся за стеной и стал стрелять вперед, в сторону площадки и в боковое окно таможенного зала, и все вдруг остановились. «Муки стоял там и стрелял вперед, а я не видел, по кому он стреляет, — рассказывает майор Ифтах, заместитель командира части, тоже находившийся в передовой команде. Вместо того чтобы бежать, он стоял в углу, стрелял вперед и не двигался». Йони, стоявший справа от Муки, больше скрытый со стороны площадки, крикнул несколько раз: «Бецер, вперед! Вперед, Бецер!» «Крик повторился снова и снова: „Муки, вперед!“ и предназначен был именно ему», — продолжает описывать происшедшее Ифтах, и его описание похоже на описания других бойцов. Чреватая катастрофой задержка, которой так опасался Йони, совершалась у него на глазах. «Помню, как Муки стоит и стреляет очередями. Я не понял, почему он стреляет очередями… Мы ведь так не стреляем», — рассказывает Амос Бен-Авраам, командир звена вторжения. Но пока Муки стрелял вперед очередями, невозможно было пробежать мимо него. «Вперед!» — снова нетерпеливо крикнул Йони. Потеря даже нескольких секунд в такой близости от заложников могла иметь роковые последствия. «Мы знали, что это вопрос секунд — пока террористы не опомнятся»[85] и не начнут стрелять в заложников. Йони задержался лишь на мгновенье и решил сам продолжить атаку. Он пробежал мимо Муки вперед[86]. «Первым выбежал из-за угла Йони — это я помню», — рассказывает Амос, тот самый солдат, которого взяли в последний момент в звено Муки и который держался его с момента, как бойцы покинули «мерседес». Йони бежал, отклоняясь чуть вправо, чтобы дать возможность людям пробежать поближе к боковой стене здания и ворваться в помещения. «Йони побежал, и те, кто колебались, тоже побежали… Он потянул за собой строй»[87], — говорит Арнон. Треугольник опять задвигался. Увидев, что Йони обходит Муки[88], и поняв, что происходит, Ифтах тоже обошел его и вбежал вместе с еще одним солдатом в первую дверь здания, чтобы подняться потом на второй этаж.

В то же время к зданию быстро подбежал Амир. Выйдя из джипа, Амир искал Амнона, своего командира, но не нашел его. Амир решил, что Амнон бежит впереди, и испугался, что тот ворвется в помещение один, хотя на самом деле Амнон не сразу разобрался после выгрузки, что к чему, и оказался позади него. И вот Амир бежит со всех ног, чтобы догнать командира и побыстрей добраться до своего входа. Чтобы облегчить себе задачу, он стал обходить справа группу, которая была за Муки и Йони, и при этом слышал крики Йони: «Вперед!» Издалека, не прекращая бега, он увидел дверь, в которую должен был ворваться. «Мне было на все плевать. Я помнил, что Йони на инструктаже сказал: бежать как можно быстрей, и я бежал как можно быстрей».

Сразу за Амиром бежал Амнон, пытаясь догнать своего солдата. Он не заметил мгновенной задержки, так как, наверное, когда добежал до боковой части здания, Йони уже перегнал Муки и атака возобновилась. Невозможно определить, кто первым достиг здания — Амир и Амнон или Йони, — вполне возможно, что первым это сделал Амир. В соответствии со своей должностью, Йони замедлил бег, чтобы следить за действиями отряда и направлять их, он поворачивал голову влево и немного назад, чтобы видеть, как идет атака. «Войти в помещения!» — крикнул на ходу Йони. В этот момент Муки поменял обойму и, выйдя из-за угла здания, снова побежал вперед. Амос с еще одним солдатом из звена Муки двигались за ним по пятам.

Таким образом, секунд через пятнадцать или чуть больше после остановки машин первыми бежали Амир, а за ним Амнон; чуть позади, немного ближе к зданию, следовали Муки и Амос. Оба они находились на таком же расстоянии от здания, что и Йони, — то есть в нескольких метрах от его фасада, но Йони был более открыт со стороны площадки. Возможно, что и Гиора уже догнал Йони и бежал перед ним. «Веер», образованный другими бойцами, раскрылся за ними, уклоняясь немного вправо от направления Йони. Почти рядом с ним бежали Тамир и Алик, бойцы его командного звена.

В этот момент или немного раньше справа, из-за груды ящиков, выскочил угандийский солдат. Он навел оружие на бойцов отряда и, как видно, успел выстрелить. Угандиец был тут же ликвидирован. В тот же момент широкое окно зала разбил выстрел по меньшей мере одного террориста, успевшего тем временем прийти в себя и понять, что происходит. «Я приблизился к зданию, — рассказывает Амир. — И в десяти — пятнадцати метрах от своего входа вдруг вижу разбитое окно».

Амос краем глаза заметил в этот момент, что в кого-то справа от него попала пуля. Это был Йони. Его ранило спереди, в грудь и в руку, очередью «Калашникова». (О том, что это был «Калашников», свидетельствует пуля, извлеченная из портупеи. Одна из пуль вошла в грудь и вышла из спины. Вопреки тому, что утверждается в разных публикациях, было бы нелогично допустить, что Йони сразил выстрел с контрольной башни, по двум причинам: во-первых, известно, что угандийские солдаты при аэровокзале не располагали автоматами «Калашников», а на башне стояли один или два угандийских солдата, а не террористы; во-вторых, если бы Йони ранили с башни, он перед тем должен был обернуться назад, но это противоречит мнению разных свидетелей, определенно утверждающих, что Йони был ранен, когда бежал вперед. Поэтому логичнее предположить, что ранил его один из террористов, у которых действительно были автоматы «Калашников».) Йони почти успел достичь своей цели — того места, которое, как он наметил, должно было стать его командным пунктом; возможно, он замедлил бег, чтобы следить за продвижением бойцов. В момент ранения он находился примерно против первой двери большого зала[89] и, конечно, еще успел заметить, что Муки, который должен был ворваться в эту дверь, пробегает мимо нее. Настигнутый пулями Йони перегнулся вперед, затем повернулся вполоборота назад, тело его выпрямилось. Лицо исказилось, руки повисли, колени подломились. Из груди его вырвался стон, и в ту же секунду он рухнул на землю и остался лежать на животе.

«Йони ранен!» — закричал Тамир. Но никто не остановился в этот момент, чтобы помочь ему, поскольку таков был приказ Йони: не отвлекаться на раненых до окончания атаки, а сейчас атака была в разгаре. Бойцы продолжали выполнять задание, каждое звено — свое; на этом этапе, даже и без командира, отдельные части машины действовали автоматически, без связи с Йони, неподвижно лежавшим на сером асфальте перед залом с захваченными заложниками.

Амир уже достиг своего входа — второй двери большого зала. Лежавший за дверью террорист выпустил короткую очередь из своего «Калашникова» — последнюю из короткой серии выпущенных им очередей. Возможно, он не целился именно в Амира, иначе, полагает Амир, «было бы непонятно, почему он в меня не попал». Перед тем как ворваться в зал, он услышал крик Тамира, что Йони ранен. Успел отметить, как дрожит рука террориста. Продвигаясь вперед, Амир на бегу выстрелил в него через открытую дверь, с расстояния около пяти метров. Увидел, что террорист убит, и, не останавливаясь, вбежал внутрь здания.

Согласно инструктажу, Амир повернул с порога направо. И вдруг осознал, что он единственный из бойцов проник в зал. Но тут вбежал Амнон. По инструкции и он должен был повернуть направо, но на месте решил взять влево. Как видно, он понял, что левая сторона зала никем не прикрыта, поскольку Муки не ворвался в предназначенную для него первую дверь. Слева Амнон увидел террориста и террористку, лежащих на полу. Они вошли в зал с улицы раньше и уже навели винтовки на Амира, который пробежав в глубь зала, по сути, миновал их, не заметив. Но они не успели нажать на спусковой крючок: Амнон выстрелил, опередив их. Продолжая бежать, он добрался до их трупов и ударом ноги отбросил «Калашниковы» в сторону. «Амнон, дальше не продвигайся», — крикнул ему Амир.

Вслед за Амноном появились вместе Муки и Амос и еще один боец из звена Муки. Все проникли через ту же вторую дверь, в которую ворвались Амир и Амнон. Муки по неизвестной причине пропустил «свою» первую дверь, а Амос, которого в последний момент взяли в атакующий отряд и которому во время краткого инструктажа в «геркулесе» было велено придерживаться Муки, последовал за своим командиром. Солдаты, напряженно следящие за каждым движением в зале, в тот момент не заметили еще одного террориста. Амир поднес к губам мегафон и крикнул в него по-английски и на иврите: «Всем лечь на землю!». Если бы не мегафон, его бы не услышали: от сильного волнения он едва сумел выдавить из себя эти слова.

«Я увидел ярко освещенную комнату со всеми лежащими в ней заложниками, — рассказывает Амос. — И тут слева выскочил террорист… Я выстрелил в него. Он прижимал винтовку к груди, и первая пуля попала в его оружие, а потом в грудь. Всего я выпустил в него три пули».

Так были уничтожены все четверо террористов, которые могли убить заложников. С этого момента — мгновение спустя после того, как Амир убил первого террориста, через минуту после того, как бойцы наткнулись на угандийских часовых, и спустя минуты три после высадки из самолета — операция, по сути, увенчалась успехом. И этого момента — прошли считанные секунды после того, как он был ранен, — Йони уже не довелось увидеть.

Тем временем в ту же дверь устремились бойцы из звеньев Амнона и Муки; перед тем как двинуться дальше, все сосредоточились в передней части зала. Большинство заложников продолжали лежать, в основном, конечно, от потрясения происходящим, чем подчиняясь приказам из мегафонов, но некоторые вскочили на ноги. Авнер и Амос прицелились в кого-то, кто вышел из отдаленного угла зала, рядом с лестницей. Они уже стали нажимать на спусковой крючок, но тут поняли, что это маленькая девочка, и спешно вздернули винтовки кверху. Пули уже вышли из стволов и попали в стену, над головой девчушки. Едва ли маленькая заложница осознала, что ее жизнь в тот миг висела на волоске. Сразу же за ней вскочил пожилой человек, и солдаты, разглядев, что это не террорист, крикнули друг другу не стрелять.

Но не всем повезло, как этим двум. Трое нашли свою смерть — двое от пуль наших солдат и одна, Ида Борович, вероятно, от пули арабского террориста. По предварительным оценкам армии, перед операцией, даже в случае ее успеха, шла речь о возможности десятков убитых. То, что террористы не успели уничтожить заложников, что пострадали немногие, объясняется и быстротой выполнения операции, и ее внезапностью, но также и тем, что бойцы, ворвавшиеся в зал, оказались почти в идеальной ситуации. Комната была хорошо освещена, заложники сосредоточены только в ней, и в первую секунду почти все лежали на полу (это частично тоже связано с внезапностью акции). Таким образом, возможно стало почти мгновенно уничтожить террористов, не подвергая опасности самих заложников, — те даже толком не успели понять, что, собственно, происходит. Часть из них только что проснулись, другие от потрясения не могли произнести ни слова. Услышав приближающиеся звуки выстрелов, большинство решило, что пришел конец: резня началась. Одна из заложниц, Сара Давидзон, легла на своего маленького сына, чтобы телом своим защитить его от пуль, и в голове ее мелькнула искра надежды, что это не займет много времени — смерть придет быстро.

Только один мальчонка отреагировал на происходящее со всей своей детской непосредственностью. Увидев огонь и услышав стрельбу, он захлопал в ладоши и в полном восторге закричал: «Вот здорово!»

Команды на иврите заполнили пространство зала, кто-то из солдат объявил: «Мы пришли забрать вас домой». До заложников стала доходить суть происходящего: невероятное в самом деле случилось. После долгих дней унижений и оскорблений, после ультиматумов с угрозами казни, когда приходилось подчиняться приказам крикливой немки, напомнившей одной пережившей концлагерь Биркенау женщине старосту ее блока своей жестокостью; после разделения на евреев и неевреев, когда немец-террорист, подобно нацистам прошлых лет, успокаивал их, объясняя, что разделение происходит в их же интересах; после речей тирана-клоуна, наслаждавшегося предоставленной ему мировой трибуной и игрой с попавшими в полную его власть заложниками, которых он то и дело швырял от надежды к отчаянию; после дней, когда им пришлось испытать на себе ненависть, исходящую от банды арабов, которые, несомненно, только и ждали возможности нажать на курок и уничтожить проклятых евреев вместе с их женами и детьми, — после всего этого, когда многие уже не надеялись спастись от неминуемой смерти, избавление пришло вдруг в образе израильских парней, внезапно явившихся из мрака.

Одновременно захвачены были другие части здания. Гиора проник с наружной площадки в малый зал. Там сначала содержались захваченные евреи. И до момента вторжения было неясно, находятся ли там и сейчас заложники. Гиора сразу увидел что там никого нет. На всякий случай он обстрелял зал и выходящий из него направо коридор. В комнате было несколько кроватей с постелями, и на одной из них, как ему показалось, кто-то лежит (позже выяснилось, что кровать была пуста). Напротив него, на столике, были свалены паспорта захваченных, на полу стояло несколько чемоданов. Гиоре почудилось, что в него откуда-то стреляют, и так как у него кончилась обойма, он выскочил наружу, чтобы перезарядить ее, на самом же деле он был в зале один. Двое солдат из его звена тем временем тоже зашли в этот зал и стали продвигаться в нем, стреляя. В конце зала оказалась кухня, там обнаружили двух убитых угандийских солдат.

Шломо также очутился в малом зале. Он принадлежал к звену Амнона, которое ворвалось в большой зал, а сюда попал по ошибке. Шломо знал, что ему надлежит вбежать в следующую после той, куда вбежит Муки, дверь, так он и сделал. Но поскольку Муки проник не в первую, а во вторую дверь большого зала, Шломо обогнал его на один вход и оказался в следующем зале терминала. Илан, другой солдат из звена Амнона, поступил, как Шломо, и тоже оказался в малом зале вместо большого.

Шломо так и не понял, что ошибся залом. «Что ты делаешь в нашем зале?» — спросил он Гиору. И прибавил, видя, что комната пуста: «Их, наверное, перевели в новый терминал», имея в виду заложников.

Меняя снаружи обойму, Гиора заметил, что соседнее звено Даниэля не может проникнуть через «свой» вход. Это звено должно было захватить комнату, предназначенную для важных лиц, которая сейчас служила жильем террористам и находилась в отдаленной части здания. Звену определено было двигаться в конце отряда; оказавшись перед зданием, Даниэль заметил распростертого на земле Йони и остановившегося возле него солдата. Даниэль тоже задержался здесь на долю секунды, но, услышав, что кто-то рядом кричит: «Беги дальше!» — двинулся со звеном к своей двери. Добежав до нее, бойцы обнаружили, что дверь заперта, взломать ее оказалось трудно. Солдат Даниэля попытался бросить внутрь гранату, но она, как видно, задела притолоку или какую-то решетку, отскочила и взорвалась поблизости от них. Взрывом был легко ранен в ногу один солдат. Гиора крикнул Даниэлю, что сможет войти в его крыло изнутри и очистить помещение, поскольку перед этим заметил внутренний коридор, ведущий из его зала к «жилой части».

Гиора и Шломо стали продвигаться в глубь коридора прыжками, бросая гранаты и непрерывно стреляя. С ними же оказался Тамир, связной Йони, которому, после того как Йони был ранен, ничего не оставалось, как присоединиться к звену Гиоры. Неожиданно из комнаты выскочили двое с испуганными лицами. Видно было, что они не уверены, надо ли поднимать им руки. Эти двое прошли мимо Гиоры, когда тот стал окликать их на смеси английского, иврита и арабского: «Стой! Кто вы?» Но люди не отвечали, продолжая идти. И тут Гиора понял, кто это.

«Террористы! — крикнул Гиора Шломо, отскочив в сторону от возможной линии его огня. — Стреляй в них!» Сам Гиора не мог стрелять, не подвергая опасности Шломо, стоявшего рядом с террористами. Поэтому он опять ему крикнул: «Стреляй в них!»

Шломо, ошибочно полагая, что находится рядом с большим залом, в котором должны быть захваченные люди, возразил: «Нет, это заложники!»

Но тут Шломо вдруг заметил у одного из них гранату на поясе и понял, кто это. Он снова приказал им остановиться, а поскольку они продолжали двигаться к двери, полил их наконец очередью. При падении одного из террористов Шломо увидел голубую вспышку. «Граната!» — крикнул он, бросаясь на пол в небольшую боковую нишу и таща за собой стоявшего рядом Тамира. Граната взорвалась (возможно, она была у террориста в руках), но никто из находившихся поблизости бойцов не пострадал, только маленький осколок ранил Шломо в губу.

Оттуда же продолжили очистку района туалетов, до сих пор полного дыма от фосфорной гранаты, которую кто-то из бойцов Даниэля бросил перед тем. Когда дым рассеялся, выяснилось, что внутри никого нет. При проверке обнаружили в коридоре тело еще одного террориста, и было не совсем ясно, кто и когда его убил. (Гиора помнит и так доложил после операции, что в этом месте были обнаружены два трупа террористов.)

Тем временем звену Даниэля также удалось прорваться внутрь через узкое окно и очистить часть того же крыла. Даниэлю помог Одед, который перед тем оставил большой зал, увидев, что там больше нечего делать, и искал место, где мог бы принести пользу.

Пока все это происходило на нижнем этаже здания, Ифтах со своим звеном выполнили порученное им задание на втором этаже. Проникнув в момент атаки в первую по порядку дверь на фасаде терминала, Ифтах заметил, что за ним только двое его солдат, но не стал дожидаться, пока подоспеет второе его звено под командованием Арнона, а тут же приступил к выполнению задания. Быстро очистив таможенный зал, в котором находилось несколько угандийских солдат, бойцы вышли из помещения в другом его конце и поднялись по лестнице на второй этаж. На верхней площадке навстречу Ифтаху метнулись двое угандийцев, но он опередил их и открыл по ним огонь. В начале коридора солдаты увидели дверь, ведущую в большой зал с заложниками, но она была герметически закрыта, забрана железной решеткой, так что прохода через нее не было. Ифтах оставил одного из своих бойцов сторожить эту дверь и вход на второй этаж и продолжил вместе с Рани, вторым своим бойцом, очищать этаж. Коридор упирался в большой зал, служивший раньше рестораном, а сейчас жильем для угандийских солдат. Людей в помещении не оказалось, но полно было одеял и спальных мешков; похоже, минуты назад там спали угандийцы. Они исчезли с быстротой молнии, спрыгнув, как видно, со второго этажа на заднюю сторону терминала.

Ифтах и Рани заметили вдруг силуэт человека перед собой и выстрелили в него. Услышав звук разбитого стекла, поняли, что стреляли, как в кинофильмах, в собственное отражение в зеркале. Они спешно вернулись в коридор и оттуда вбежали по нескольким ступенькам на большой балкон, являющийся, по сути, крышей расположенного на первом этаже таможенного зала. Быстро обследовали крышу с помощью фонариков, но никого не обнаружили. Взглянув вверх, увидели отблески выстрелов по контрольной башне и с нее.

Вернувшись в коридор, Ифтах связался со звеном Арнона. Те уже покинули здание и находились снаружи, на площадке. Ифтаху доложили, что лестницы наверх, которую им положено было охранять, они не нашли. Неудивительно: внутреннее устройство этой части здания было бойцам почти неизвестно. Только в последний момент, в Шарме, звено Ифтаха услышало об изменении инструкций, когда Йони сообщил им, что достичь этого пролета можно, лишь пройдя через таможенный зал на другую сторону здания.

В начале атаки Арнон и его звено в поисках лестницы столкнулись с несколькими угандийскими солдатами. Они находились в боковой комнате, которую Ифтах не успел очистить перед тем, как поднялся на второй этаж.

Осмотрев территорию таможенного зала и не найдя лестницы на второй этаж, люди Арнона вышли наружу, на площадку, пока Ифтах очищал верхний этаж. Тут они заметили, что с башни стреляют, и Пинхас — он был в звене Арнона — вместе с другим солдатом открыл ответный огонь по башне, для большей эффективности отойдя немного от стены здания.

По башне стреляло и звено отвлечения на джипах. Сначала с того места, где Йони остановил колонну, но, заметив, что с этого пункта невозможно попасть в тех, кто стреляет по площадке перед терминалом с другой стороны, звено сменило позицию и расположилось на самой площадке. (Невозможно определить, началась ли стрельба с башни в самом начале атаки отряда или только потом, также невозможно определить, был ли сразу открыт огонь из джипов по башне. Однако д-р Давид заметил, что стрельба по башне и с башни велась в то время, как атакующие силы пешим ходом двигались от машин к цели.) Упрямый угандийский солдат стрелял с верхнего этажа башни на всем протяжении операции, включая стадию эвакуации заложников и позднее. К счастью, огонь с башни был неэффективен (также и из-за ответного огня) и никого не задел. (Нет никаких оснований для распространенного мнения, что Йони якобы ранило выстрелом с башни, несмотря на тот факт, что засевший там угандийский солдат получил в свое время от Иди Амина орден за то, что будто бы убил командира отряда. Йони был поражен пулей из автомата «Калашников», извлеченной позднее из его портупеи, тогда как находившиеся на аэродроме угандийские солдаты вооружены были винтовками другого типа. К тому же, по заключению обследовавших его врачей, Йони был ранен в грудь, пуля прошила его насквозь и вышла из спины, что доказывает: в момент ранения он бежал вперед, в направлении своего КП (это подтверждают и многочисленные свидетельства), контрольная же башня находилась позади него.)

Через минуту-другую после прорыва в помещения Пинхас и Арнон заметили, что кто-то лежит на животе неподалеку от них перед зданием. Они поняли, что ранен кто-то из своих, и, подбегая к нему, закричали: «Здесь раненый!» Арнон повернул лежащее на площадке тело, и тогда, при свете, который там был, обнаружили, что это Йони. «Врача!» — закричали бойцы. Давид, находившийся в соответствии с планом возле главного входа в зал с заложниками, повернувшись в сторону кричавших, увидел лежавшего в нескольких метрах от него на земле раненого и тут же подошел к нему. Правилом Давида было — никого не оставлять на месте ранения; он оттащил Йони, который был без сознания, поближе к зданию, за невысокую ограду. Впрочем, и это место, как и вся площадка, было доступно для возможной стрельбы с контрольной башни.

Давид услышал по рации, что Муки зовет Йони. Хотя кто-то доложил ему сразу после ликвидации террористов, что Йони ранен, Муки вдруг почудился голос Йони по рации. Он пытался ему ответить, пока не вмешался Давид и не сообщил ему, что Йони ранен и что он, Давид, сейчас занимается им.

Йони был очень бледен. Давид заметил и другие признаки, говорящие о большой потере крови. Ему было ясно, что ранение очень тяжелое. Не увидев пятен крови на одежде Йони, только на правом рукаве, поскольку Йони был ранен и в локоть, Давид решил, что кровотечение было в основном внутреннее. С помощью Арнона доктор разрезал ножом ремни и рубаху Йони и стал усиленно искать, куда вошла пуля. Сперва он обнаружил лишь выход пули на спине, у позвоночника. Несмотря на хорошее освещение, он долго не мог найти входное отверстие, пока наконец не обнаружил небольшую впадину под ключицей, с правой стороны груди. Это означало, что кровотечение действительно было внутренним и не было никакой возможности его остановить. Давид понял, что положение Йони, по сути, почти безнадежно.

Узнав, что Йони ранен, Муки сообщил об этом по рации отряду, добавив, что берет на себя командование. Перед этим, во время предварительной проверки зала, когда запах пороха, смешанный с острым запахом крови раненых и мертвых, заполнял помещение, к Муки подошел, очнувшись от первого шока, один из заложников и сказал: «В этом зале всех уничтожили, несколько террористов осталось только в соседнем крыле».

Этих террористов, как было сказано, уничтожило звено Гиоры, к которому по ошибке присоединились Шломо и Илан. Когда все было кончено в этом отсеке, Шломо помог оказать первую помощь раненому из звена Даниэля, а Илан прошел в большой зал, в котором и должен был находиться с самого начала. Амир был вне себя от радости, увидев своего друга, внезапно появившегося в дверях. Не обнаружив раньше в зале двоих из своего звена — Илана и Шломо, — он со всевозрастающим беспокойством ожидал известия о том, что их подстрелили по дороге, во время атаки. Он уже воображал самое худшее — что они погибли, как погиб другой боец из их группы во время акции по спасению в отеле «Савой». Однако при появлении Илана Амир не позволил себе дать выход чувствам. Он только поднял с широкой улыбкой автомат «Калашников» убитого им террориста и обратился к другу под аккомпанемент выстрелов бойцов Ифтаха с верхнего этажа: «Смотри, какой новый „Калашников“ я себе отхватил!»

Ифтах тем временем спустился вниз после очистки верхнего этажа и, по дороге наткнувшись на угандийских солдат, застрелил их. Снаружи он встретил Арнона, командира второго своего звена, и с несколькими своими солдатами стал очищать длинный, выходящий на площадку коридор, который отделял таможенный зал от большого. Об этом выходе, а также о коридоре, ведущем в более отдаленные части терминала, бойцам Части не было известно заранее, кроме того, что Халивни рассказал Йони в Лоде. (Выход этот посчитали в Части вторым выходом таможенного зала.)

Пинхас, оставшись сбоку здания, приготовился к позиции «с колена» снова стрелять по контрольной башне, тем временем замолчавшей, но вдруг почувствовал толчок сзади и услышал, как кто-то бормочет непонятные слова. Он повернул голову и увидел дуло винтовки в нескольких сантиметрах от своих глаз. Из-за пятнистой формы солдата Пинхас не сразу разобрался, что к чему, и подумал на миг, что это кто-то из наших, но, заметив темный цвет кожи, закричал: «Арнон, берегись! Тут кто-то есть!» Приблизившийся к Пинхасу угандийский солдат, как видно, тоже не совсем понял, что происходит. Может, и его сбила с толку пятнистая форма, и он подошел именно к Пинхасу, самому смуглому из израильского отряда. Арнон обернулся на крик и, увидев угандийца с ружьем, нацеленным в голову Пинхаса, выстрелил в него.

На этом, в сущности, группа бойцов Части, высадившаяся из первого самолета, закончила очистку старого терминала и прилегающей к нему территории; непосредственная опасность для наших сил и для заложников была устранена (потенциальную опасность представляла контрольная башня). Другим заданием Части было обеспечить круговую оборону всей территории терминала с помощью второго отряда, передвигавшегося на четырех бронемашинах. Отряд этот, под командованием Шауля, высадился из второго и третьего самолетов и прибыл на место спустя считанные минуты после открытия огня и выполнения последних действий по захвату здания. С ними в джипе своего КП прибыл также Дан Шомрон.

Во время приземления второго самолета — через шесть минут после первого — на посадочной полосе все еще горели фонари. Шауль видел их из кабины, видел он с воздуха и продвижение машин Йони к старому терминалу, и вспышки выстрелов возле него. Амнон сидел в том же самолете в джипе КП Шомрона и тоже смотрел из окон. «Приближаемся к посадке, — рассказывает Амнон. — Полоса хорошо освещена, за правым крылом можно различить поле и узнать по огням и другим признакам все объекты на местности, которые я себе заранее наметил. Я знаю, что, когда мы приземлимся, отряд уже должен быть у цели, если во время приземления я увижу, что стреляют, это будет признаком того, что операция удалась. Если наши силы там, я спокоен, потому что уже есть кому решать проблему. Мы вот-вот коснемся земли, и я действительно вижу через окно: в районе старого терминала летают пули, и понимаю, что с этой операцией — с сердцем операции — уже все в порядке, что все сделано еще до нашего прибытия».

Тем временем бригадный генерал Шомрон, вместе с подполковником Хаимом и еще тремя офицерами из звена его КП, дожидался — в другой части летного поля, недалеко от нового аэровокзала — посадки второго самолета с джипом КП. Они летели первым самолетом и высадились недалеко от пункта, где были спущены «мерседес» и два джипа Части. Там же вышли парашютисты и, оставив Дана Шомрона и Хаима, пешим ходом двинулись к новому терминалу. Таким образом, пятеро офицеров остались в одиночестве на открытой плоскости, рядом с подъездной полосой, соединяющей главную полосу с диагональной. В этом было что-то сюрреалистическое: высшие израильские офицеры в ожидании джипа КП и первой пары бронетранспортеров стоят рядом в темноте, в центре аэродрома в Африке, во время операции, и практически ничего не могут сделать. «Мы с Даном стоим у края полосы в темноте, и — никого вокруг. Ты — один со своим „узи“, и все. Я ему говорю: „Дан, что мы здесь делаем? Другие самолеты еще не прибыли, Часть уже умчалась, а мы стоим у края полосы…“» Тут издалека донеслись отзвуки стычки бойцов Части с угандийскими солдатами, и Хаим предложил Шомрону: «Давай опередим посадку самолетов». Но второй самолет уже готовился к посадке.

Когда самолет коснулся земли и Нати повел его к месту выгрузки в конце полосы, Амнон заметил из окошка слева от себя угандийскую машину с мигающим фонарем на крыше. Машина двигалась параллельно самолету по длинной полосе для подвоза пассажиров рядом с главной полосой. Едва самолет достиг поворота на боковую подъездную полосу, где должен был выгрузить отряд, как «сопровождавшая» их угандийская машина вдруг погасила свет. Вслед за этим сразу же погасли и все огни вокруг, один за другим, в три коротких приема, как будто кто-то повернул три рубильника. Погасли огни на главных, на подъездных полосах к новому терминалу и огни самолетной площадки. Они погасли как раз в тот момент, когда третий самолет, доставивший вторую пару бронетранспортеров, сделал последний заход перед посадкой. Для пилота, перед глазами которого вдруг исчезли огни посадочной полосы, это было, как если бы у него из-под ног внезапно выбили почву. Он проскочил в воздухе около километра вперед, в направлении двух коротких рядов бледных фонариков, которые перед тем установили парашютисты, и с их помощью смог благополучно посадить самолет, хотя и сильно ударился.

Нати тем временем остановил второй самолет на боковой полосе, где ранее выгрузился со своими бойцами Йони. Из самолета быстро выехали джип КП Шомрона и два бронетранспортера Шауля. Амнон поспешно поставил антенну на рации джипа, и подполковник Моше из командования пехотно-десантными войсками, служивший во время операции шофером джипа, забрал в машину Шомрона и четырех других офицеров.

Джип КП последовал за бронетранспортерами Шауля, ехавшими к району терминала. На некотором расстоянии за ними двигалась вторая пара бронетранспортеров Уди, приземлившегося на третьем самолете. Шауль очень спешил, так как смог разглядеть с воздуха, что стрельба началась еще до прибытия отряда к терминалу, и потому опасался, что операция столкнулась с трудностями. Достигнув площадки перед старым терминалом, Шауль увидел стоящий там, против здания, захваченный самолет. В Части не знали, что самолет стоит на этом месте, по последним сведениям, он должен был стоять в конце диагональной полосы. (В субботу террористы по неизвестной причине приказали командиру самолета Мишелю Бакосу подвинуть самолет. По мнению Бакоса, возможно, это было связано с тем, что террористы, предвкушая победу, собирались дать назавтра интервью журналистам.) Шауль остановился рядом с захваченным самолетом «Эр Франс» и попытался связаться с Йони. Ему сказали, что Йони ранен. В здании терминала продолжали стрелять, хотя и меньше, — атакующая группа Части завершала в тот момент очистку здания[90]. «Тут и там еще были слышны выстрелы», — говорит Амнон, прибывший одновременно с Шаулем на джипе Шомрона под контрольную башню.

Возле нее Шауль заметил несколько убегающих угандийцев, но не потрудился открыть по ним огонь, поскольку решено было не стрелять по угандийцам, находящимся вне здания и пытающимся скрыться. В тот момент Шауль не заметил никакой стрельбы с контрольной башни. Но вскоре, когда оттуда был открыт огонь, Муки приказал Шаулю обезвредить башню. Шауль стал напротив и при свете установленного на бронетранспортере прожектора полил ее пулеметным огнем и ракетами.

«Мы все стреляли изо всего имеющегося у нас оружия, — рассказывает Дани Даган. — Я тоже, хотя был водителем бронетранспортера, всякий раз брал свой „Калашников“ и стрелял, чтобы участвовать в бою. Поступает приказ: „Дани, назад!“ — и я опускаю „Калашников“ и еду назад. „Вперед!“ — и я еду вперед. Так, между делом, я все время стреляю». Стрельбу по башне Шауль в основном согласовал с Аликом, который остался на позиции КП Йони.

Омер, командир второго бронетранспортера из первой пары, также сначала приблизился к терминалу. Он позвал Йони по рации, чтобы узнать, не нужна ли тому помощь, и, не получив никакого ответа, продолжал, как было предусмотрено, двигаться к военной базе и «МИГам».

Вторая пара бронетранспортеров, ответственных за территорию к северу от терминала, прибыв в район терминала, повернула налево, на площадку компании «Shell». Оттуда следовало найти путь во двор, прилегающий к терминалу с севера и, по сути, служивший площадкой перед входом в него со стороны старого шоссе, ведущего от городка Энтеббе. Столкнувшись с преградившим им путь забором, они вернулись назад и подошли, в поисках другого прохода, к контрольной башне. Увидели перед собой «мерседес» с распахнутыми дверцами и работающим мотором. Снова повернув налево, нашли после повторных попыток путь к северной площадке. По мере продвижения бойцы стреляли по одиночным угандийским солдатам, которые представлялись им опасными. Стреляли также по генератору, поставлявшему электричество старому терминалу, — в результате было погашено большинство огней на терминале и вокруг него. Наконец расположились на позиции, преграждающей доступ к воротам со стороны шоссе, что спускается вниз от Энтеббе. И стали громко звать — так было запланировано — тех заложников, кто мог в суете боя укрыться там. В этот момент до них добрался Ифтах с несколькими своими людьми, они были заняты прочесыванием двора к северу от здания. После сопровождавшейся приветственными криками встречи Ифтах вернулся в южную часть терминала, где были сосредоточены силы вторжения и заложники.

Муки тем временем вышел из здания — взглянуть, как занимаются Йони, и тут же вернулся в зал, чтобы приступить к эвакуации заложников. Алик расспросил врача о состоянии Йони, и тот с мрачным видом сообщил ему, что дела очень плохи. Алик заранее предупредил Давида: «Если не позаботишься о нем как следует, будешь иметь дело со мной». Плохо зная Давида, который был новичком в Части, Алик думал таким образом обеспечить Йони достойный уход. Войдя затем в зал, Алик предложил сменить Муки, чтобы тот мог заняться выполнением других задач. Муки, со своей стороны, попросил Алика подойти к четвертому самолету, к тому времени приземлившемуся, который должен был эвакуировать бывших заложников из Энтеббе. Видимо, он узнал, что самолет по ошибке остановился вдали от запланированного места, и необходимо было приблизить его к терминалу.

Для этой цели Алик взял с собой Илана, и они пошли к взлетно-посадочной полосе. Вдруг рядом с ними раздался выстрел с верхушки контрольной башни, и они прижались к стене. Пройдя еще несколько шагов, они встретили у башни Дана Шомрона и в ответ на его вопрос объяснили, куда идут. Алик и Илан шли сейчас к той самой полосе, по которой всего минут двадцать тому назад, после стычки с угандийскими часовыми, мчались в противоположном направлении. Они просили по рации у КП предупредить бойцов Голани, охранявших самолет, о своем приближении, чтобы те ненароком не открыли по ним огонь. Шли осторожно — оружие на взводе, чувства обострены, — опасаясь, что из высокой травы вдруг выскочит черный солдат. По дороге Алик рассказал своему напарнику, что Йони ранен в грудь.

Проходя мимо места первой стычки, они заметили на полосе тело одного из часовых. А вскоре дошли до самолета, где встретились с бойцами Голани, расположившимися вокруг «геркулеса». Шестнадцать солдат и офицеров Голани служили резервной силой и должны были помочь в эвакуации освобожденных заложников. Сказав пилоту, чтобы он подъехал поближе, Алик и Илан, не задерживаясь, зашагали к терминалу.

К тому времени, как они вернулись к зданию, Йони уже отправили оттуда. Давид успел перевязать ему раны: на спину и грудь в местах поражения наложил вазелиновые бинты, а сверху — бинты из индивидуального пакета первой помощи, в основном чтобы обозначить пораженные места врачам, которые будут заниматься Йони в самолете. Без санитара, которого Йони в Лоде вывел из состава участников операции, у Давида не было возможности сделать что-либо еще. Он предпочел побыстрее отправить Йони туда, где существовал хоть какой-то, пусть ничтожный, шанс спасти ему жизнь.

Но кровь непрерывно вытекала из артерий, а с ней уходила и жизнь Йони, которая уже едва теплилась в нем. Давид и Арнон погрузили Йони на носилки, «и тут к нему вернулось сознание… видимо, проснулись солдатские рефлексы. Кругом слышалась стрельба, было шумно, и у Йони возникло нечто вроде реакции на команду „встать“»[91].

Шауль, выйдя из своего бронетранспортера, пешком прошел на площадку. Он хотел помочь в организации отправки заложников и бойцов и увидел, как на площадке занимаются Йони. Дани Даган, который просил Шауля по возможности выяснить, в каком состоянии Йони, получил неверную информацию, что у Йони «средняя степень ранения».

Давид попросил Шауля позвать кого-нибудь из сидящих в джипах на отвлекающей огневой позиции, чтобы они отправили Йони. Тут уже стали собираться заложники, желающие влезть в тот же джип и ехать к самолету. После перепалки джип высвободили у заложников и погрузили туда Йони. Рами, командир отвлекающей огневой позиции, повел джип к самолету. Сам Давид не мог сопровождать Йони, поскольку должен был заняться другими ранеными, а санитара, как известно, у него не было. Поездка в джипе была совсем короткой. Рами слышал, как Йони бормотал что-то невнятное.

Врачебная бригада четвертого самолета расположилась на полосах метрах в пятидесяти от самолета. Подготовку к приему раненых произвели спешно, с момента когда «геркулес» остановился и был спущен задний трап. Бригада заметила приближающийся джип, он проехал мимо и остановился у входа в самолет. Реанимационное звено, состоящее из двух врачей и фельдшера, сорвалось с места, медики подбежали к трапу самолета и тотчас занялись привезенным раненым. Автоматически произвели необходимые при реанимации действия: искусственное дыхание и массаж сердца, причем портупея Йони все еще висела у него на плече. Доктор Эран, командир медицинского персонала самолета, поспешил к ним. Подойдя, увидел, что раненый — Йони, и констатировал его физическое состояние — почти полную потерю крови.

Центральная установка по переливанию крови была наготове, кровь из пластиковых пакетов полилась под давлением внутрь, но все было напрасно: Йони был уже за пределами той черты, откуда можно вернуться. Два реанимационных врача взглянули друг на друга, понимая, что надежды нет.

— Тут ничего не поделаешь, — сказал один из них Эрану.

— Продолжайте, это Йони! — ответил Эран.

Эвакуация заложников, приостановившаяся было из-за выстрела с контрольной башни, продолжилась. Дан Шомрон торопил людей. Многие заложники по-прежнему были в шоке и не издавали ни звука. Муки велел им оставить вещи в зале и начать эвакуацию. Большинство послушалось, люди стали поспешно выходить через два выхода. Некоторые, однако, не желали расстаться со своим имуществом и потащили за собой свои сумки. Один из заложников, уже выйдя из зала, вернулся, чтобы взять свои пакеты duty free. Со своего места у входа в таможенный зал молодой офицер Рани видел, как заложники проходят по дороге к самолету. Из-за того что вышел из строя генератор, большая часть фонарей погасла, но гигантское пламя от взорванных во время акции «МИГов» и несколько горящих матрацев освещали окрестность и позволяли хорошо видеть происходящее. Рани поразило то, с каким упрямством заложники цеплялись за свое имущество. Амос Бен-Авраам, чьей обязанностью в тот момент было сосчитать заложников, пожаловался Муки, что ему никак это не удается.

Амнон Пелед подозвал Амира и попросил его кое-что объяснить по-английски одному из заложников, которым оказался командир самолета, капитан Мишель Бакос. Амир приказал ему и стоявшему рядом с ним авиаинженеру действовать согласно инструкции: оставить все вещи, надеть обувь и подойти к выходу из зала, откуда их возьмут на самолет, который всех эвакуирует.

Авиаинженер никак не мог найти своих ботинок. «Он ищет, подымает матрацы, одеяла, — ботинок нет как нет. Ночная темень, шум и выстрелы, а этот безуспешно ищет свои ботинки и уже уверен, что его здесь оставят, — рассказывает Амир. — Тем временем кто-то сообщил мне, что подвозят самолет… И я сказал ему: „Оставь ботинки и иди к двери“».

Тот так и сделал, но солдат, стоявший у выхода, увидел его босиком и велел вернуться назад и надеть ботинки. Авиаинженер снова подошел к Амиру. «Я даже тогда оценил комизм ситуации. В самом деле, я — двадцатидвухлетний солдат, а он — авиаинженер самолета, ответственный за триста человек, — жалуется мне, как ребенок воспитательнице в детском саду: „Он велел мне надеть ботинки!“»

Наконец комедия закончилась — инженер где-то нашел свои ботинки и вошел в самолет обутый, как положено.

Когда заложники стали выходить из терминала, снова раздался залп с контрольной башни. Бронетранспортер Шауля ответил сильным огнем, парализовавшим башню.

Когда в зале осталось всего несколько заложников, Амнон опять подозвал Амира и попросил его подойти к одной из заложниц, не говорившей на иврите. «Это была молодая девушка, рассказывает Амир, — возможно, одна из стюардесс, одетая минимально, поскольку ночью там было очень душно. Она сказала: „Я ранена“, — и показала мне небольшое рикошетное ранение. „Это пустяки, — сказал я ей, — вы можете идти“. — „Нет, у меня еще одна рана“. — „Где?“ — „Здесь“, — сказала она, показывая на интимное место, но открыть отказалась. Пришлось насильно осмотреть ее. „У вас два рикошетных ранения, — сказал я ей. — Вы вполне можете идти. Мы не можем тащить на плечах каждого, кому этого захочется. Пожалуйста, идите к двери, все будет в порядке“».

Но девушка реагировала истерикой, «была почти в обмороке», по словам Амира, и отказалась стоять на ногах. Тут терпение Амнона лопнуло. «Ладно, возьми ее отсюда…» — сказал он Амиру.

«Я взял ее на плечи, ну прямо как в кино — геройский солдат тащит девушку в одной комбинации в двенадцать часов ночи. Выхожу наружу, и вдруг у самой моей головы пролетает пуля. Я впервые в жизни слышал свист пули так близко, и это действительно было страшно. В уме мелькнуло: откуда стреляют? Если угандиец, отбежавший метров на триста, это значит, что первая пуля случайно пролетела близко, вторая окажется метра за три отсюда. Но если стреляют с башни, которая от меня примерно в тридцати метрах, то вторая пуля будет в голову. И я сказал себе: „Нет уж, из-за ее глупого упрямства умирать не собираюсь“. Я положил ее так, что, если бы еще раз выстрелили, пуля досталась бы ей». (Амир прибавляет: «Самое смешное, что я видел ее потом по телевизору и она сказала: все обо мне забыли, только один солдат, герой, забрал меня и спас».)

Все это время Омер со своим бронетранспортером находился рядом с военной базой. В этом районе было совершенно спокойно; когда включили прожектор и обследовали окружающую территорию, Омер обнаружил угандийские «МИГи», о наличии которых было заранее известно. Самолеты стояли в два ряда пять самолетов «МИГ-21» к югу и три самолета «МИГ-17» — и к северу. Увидев, что операция идет как надо и что заложников начинают эвакуировать, он попросил у Шауля разрешения открыть по «МИГам» огонь, согласно указаниям, полученным от Йони в Шарме. «Подожди, — ответил Шауль, я спрошу у начальства».

Шауль попытался найти Шомрона, но в тот момент связь с ним нарушилась. Параллельно Екутиэль Адам сообщил Шомрону из самолета КП, что надо уничтожить «МИГи». Амнон принял сообщение по своей рации и передал его Хаиму, а уже тот — Шомрону. Но Шомрон сказал своим людям, чтобы те пока что оставили его в покое, поскольку он занят эвакуацией заложников. Не получив никакого ответа на свою просьбу, Омер решил на свою ответственность взорвать «МИГи», поскольку знал от Йони, что есть принципиальное разрешение их уничтожить. Он открыл по самолетам пулеметный огонь и один за другим изрешетил их по всей длине. Два-три самолета взорвались, вспышки огня осветили окрестность. Шомрон, увидев это издалека и не понимая, зачем стреляют по «МИГам», спросил об этом по рации Шауля, а тот не знал, что ответить. Так или иначе, хотя и с нарушением принятого порядка, приказ Екутиэля Адама был выполнен.

Заложников эвакуировали на джипах в несколько приемов. Время от времени среди них возникали споры из-за ограниченного количества мест в машинах, но в основном все были дисциплинированны. Амицур вспоминает, как вез кучу людей на джипе «лендровер». Его личное оружие лежало где-то внизу, под ними, и, даже если бы возникла необходимость, он никак не мог бы им воспользоваться. Несмотря на большую тесноту, часть заложников пыталась влезть в джипы со своими вещами. «Муки кричал им, чтобы они оставили чемоданы. Только отвернешься а они уже грузят вещи… Чемоданы — вот что им было в этот момент важно…»[92].

Первые из заложников прибыли к самолету вскоре после того, как туда был доставлен Йони. Бригада врачей все еще занималась им возле трапа, и потрясенные заложники, в страхе спеша в самолет, с топотом проходили над Йони и бригадой врачей. Но небольшая эта помеха в работе медиков ничего уже не могла изменить. Двое врачей прекратили попытки реанимации. Душа Йони отлетела, и не было никакой возможности вернуть его к жизни. Его тело перенесли в переднюю часть самолета, положили на носилки и прикрыли алюминиевой пленкой.

Весь аэродром уже был под контролем бойцов Части, включая новый терминал с главной взлетной полосой, с которой через несколько минут должен был подняться четвертый самолет с заложниками. Это здание было захвачено отрядом парашютистов еще в начале операции. Их акция началась с того, что они спустились с первого самолета следом за «мерседесом» и двумя джипами Йони и совершили короткий бросок к новому терминалу. Остановились неподалеку от здания посреди влажной травы. Какое-то время еще различали три машины, удаляющиеся в сторону старого терминала, потом машины исчезли из глаз. Парашютисты расположились напротив здания, готовые открыть ответный огонь, если по ним начнут стрелять. Они напряженно ожидали услышать звуки выстрелов, означающие начало действий на старом терминале. Для них это станет сигналом — ворваться внутрь нового терминала, освещенного изнутри и снаружи. Главная площадь перед входом казалась пустынной. Командир отряда Матан Вильнаи, заметив рядом со входом наружную лестницу, дал указание одному своему офицеру по ней подниматься на крышу, когда начнут прорыв в здание.

Наконец послышалась ожидаемая далекая стрельба — бойцы части столкнулись с угандийскими часовыми, — и парашютисты бросились к возвышавшемуся напротив зданию терминала. Сурин, не дожидаясь командира своего звена, ворвался с другими бойцами внутрь, в главный зал. Его звено должно было подняться на крышу, и Сурин, не знавший о приказе использовать наружную лестницу, искал ведущую наверх лестницу внутри зала. В здании он увидел несколько угандийцев в штатском, которые казались весьма удивлены происходящим. Они сидели тихо, ничего не предпринимая. Нехемия, комбат Сурина, послал несколько человек на второй этаж, и Сурин поднялся вместе с ними.

Этаж был почти пустой. Через широкое окно Сурин увидел своих людей, поднимающихся по наружной лестнице, Со второго этажа на нее не было прямого прохода, и товарищи показали ему жестами, чтобы он присоединился к ним снаружи. Выйдя через главные двери, Сурин увидел Матана Вильнаи и услышал звуки далекой стрельбы со стороны старого терминала. До сих пор на новом терминале было тихо, не раздалось ни единого выстрела. Угандийцы, пытавшиеся выйти наружу и скрыться, были схвачены и отправлены вместе с другими гражданскими лицами в главный зал. Оружие Сурина — израильская «галиль», висящая у него на шее, — было, согласно приказу, на предохранителе, поскольку предполагалось, что на новом терминале им встретятся гражданские лица, а не солдаты. Сурин поспешил к наружной лестнице и бегом поднялся по ней, стремясь воссоединиться со своим звеном. Лестница вилась вокруг центральной прямоугольной части здания, и тот, кто поднимался по одной стороне прямоугольника, не видел противоположной его стороны.

Добравшись до уровня второго этажа, Сурин вдруг столкнулся с мужчиной и женщиной, спускавшимися ему навстречу. Мужчина, одетый в форму полицейского, тут же направил на Сурина пистолет и дважды выстрелил в него с расстояния в метр. Первый раз промахнулся, вторая пуля попала Сурину в шею. Мужчина и женщина быстро сбежали вниз, а Сурин упал. Это были единственные про звучавшие на новом терминале выстрелы, но они определили дальнейшую судьбу Сурина.

Услышав два выстрела, Матан Вильнаи поспешно поднялся к месту стрельбы вместе с врачом своего КП. Сперва они различили на лестнице винтовку «галиль», а через несколько ступенек — лежащего Сурина. Из его шеи текла кровь, покрывая пятнами пол. Он был в полном сознании, но не мог говорить. Обнаружив, что не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой, он понял, что ранен в позвоночник. Но пока что не сознавал всей серьезности своего ранения и того факта, что операция в Энтеббе потребовала от него почти самую высокую цену.

Джипы «лендровер» продолжали возить заложников со старого терминала. Тендер «пежо», принадлежащий Голани, тоже использовали для этой цели, солдаты из Голани помогали эвакуации. Некоторых заложников по пути к самолету поддерживали бойцы Части. Тех, кто шел пешком, сопровождал бронетранспортер Шауля. Свет его заднего фонаря Шауль старался направлять на контрольную башню, чтобы помешать засевшему в ней угандийцу поднять голову и выстрелить в заложников.

Амнон, приведший одну из групп к самолету, показал на «геркулес» и сказал: «Туда». Больше говорить не понадобилось — заложники пустились бежать к самолету. Бойцы Голани расположились веером по обеим сторонам от входа, чтобы направить заложников внутрь самолета, не допуская суматохи. Сопровождая группу заложников, Амнон по пути прошел мимо тела одного из угандийских часовых, убитых при первой стычке. Он поднял винтовку, и ему показалось, что затвор не был открыт (если это действительно так, то, по всей вероятности, это был не первый часовой, поскольку многие слышали звук открываемого затвора, когда он направил оружие на «мерседес», а некоторые считают, что и выстрелил).

Самолет быстро заполнялся заложниками, солдаты Голани, как было им указано, пытались их пересчитать. Мишель Бакос, войдя в самолет, увидел тело Йони, завернутое в пленку. «Кто это?» — спросил Бакос солдата. «Один из офицеров, — ответил ему солдат, — он умер».

Заложники не разговаривали, они тихо стояли, столпившись в брюхе «геркулеса». Возможно, только сейчас они осознали тот факт, что вот-вот вырвутся из ада, в который попали неделю назад, когда их самолет был захвачен над Средиземным морем. За неделю многие из них смирились с мыслью о близком конце. Ицхак Давид, который тридцать одни год назад бессильный гнил в нацистском лагере уничтожения, лежал теперь раненый внутри израильского самолета. Через несколько минут его вырвут из новой заготовленной для него смертельной западни и отошлют далеко отсюда в безопасное место. В этот момент Ицхак не знал, что только метр отделяет его от тела человека, командовавшего операцией по его спасению.

На устройстве из носилок лежало также тело Жан-Жака Маймони, одного из заложников, смертельно раненного в момент, когда он вскочил с земли во время боя, и над ним — тело Иды Борович, погибшей от пули в сердце. На верхних носилках с левой стороны лежал солдат Части, легко раненный в ногу. В самолете лежал и Песко Коэн, раненный в бедро. Когда доктор Давид оказывал ему первую помощь на площадке против зала для пассажиров, Коэн был еще в сознании. Давиду было трудно сосредоточиться на оказании помощи ему и другим не так из-за напряженности, вызванной стрельбой и битвой вокруг, как по причине оглушительного шума, созданного отвлекающим маневром Части. (Давиду помогал д-р Эфраим Снэ, врач командования пехотно-десантными войсками, прилетевший четвертым самолетом. Он прибыл на площадку вместе с резервным отрядом Голани, явившимся помочь при эвакуации заложников, и спросил Давида, чем он может быть полезен. Давид сказал ему: «Важнее, чтобы ты вернулся в самолет и занялся Йони. Он в очень тяжелом состоянии». Снэ знал, что в самолете достаточно медиков, чтобы позаботиться о Йони, и поэтому предпочел остаться на площадке. Давиду помогал и врач Голани.) После перевода Коэна в самолет им занялась бригада врачей и даже смогла несколько улучшить его состояние, но позже раненый впал в тяжелое забытье, из которого его уже не удалось вывести.

Один из заложников подошел к д-ру Эрану и сказал, что не знает, как быть лететь с ними или остаться в Энтеббе. «Мою мать, — сказал очень обеспокоенный Илан Хар-Тов, — отправили накануне в больницу в Кампалу, у нее в горле застрял кусок мяса, может, мне лучше все же остаться?»

«Если останешься, сказал ему Эран, — тебя несомненно убьют. А у такой старой женщины, как твоя мать, есть большой шанс уцелеть». Д-р Эран ошибся: Доре Блох, матери заложника, было семьдесят пять лет. Наутро, спустя несколько часов после операции, солдаты Иди Амина вытащили старую женщину из больничной палаты и хладнокровно ее убили.

Когда заложники и раненые заполнили самолет, командир, желавший как можно скорее убраться оттуда, попросил своего инспектора по загрузке доложить, сколько в самолете заложников. Инспектор сообщил что собраны все. Халивни, однако, настаивал на том, чтобы тот письменно указал число присутствующих; инспектор написал на листке, переданном Халивни, что в самолете девяносто три заложника и двое убитых гражданских лиц. Халивни попросил назвать имена убитых, поскольку, согласно полученным данным, в Энтеббе было сто шесть заложников. На обороте листка инспектор указал поименный перечень убитых среди заложников: Ида Борович, Жан Маймони. В низу листка отмечено имя третьего; подполковник Йони. Хотя и при повторном подсчете общее число заложников не достигало ста шести, солдаты Голани были убеждены, что все, кроме Доры Блох, находятся в самолете.

Халивни встал со своего стула в первый раз с тех пор, как оставил Шарм, и прошел немного назад, в глубь самолета, чтобы увидеть заложников. Слева от него стояли носилки с убитыми. Над ними лежал на верхних носилках легкораненый из Части. Солдат этот был единственным из отряда спасателей, кто находился в одном самолете с заложниками. Других спасателей освобожденным заложникам никогда в жизни увидеть не довелось — только в первые минуты акции. Халивни положил руку на плечо раненого. Напротив сгрудились заложники, большинство сидят, кто-то стоит, глаза у всех растерянно блуждают; вокруг группы заложников расположились бойцы Голани, врачебная бригада и экипаж самолета. Из-за тесноты Халивни не стал проходить дальше. Остановился. Стояла почти полная тишина.

По белой форме Мишеля Бакоса, украшенной командирскими знаками различия, Халивни понял, кто он такой, и знаком попросил подойти.

— Вы — командир «Эр Франс»? — спросил Халивни на своем ломаном французском.

— Да.

— С вами весь экипаж?

— Да. Но что с моими пассажирами?

— Все здесь, — сообщил Халивни, — кроме Доры Блох. Надо немедленно лететь.

Халивни поговорил с пассажирами, в том числе с Узи Давидзоном, который служил с ним вместе в резерве, и вернулся в кабину. Попросил разрешения взлететь. Он видел из кабины прямо перед собой огневые залпы — перестрелка с контрольной башней продолжалась; оставалось надеяться, что пули не угодят в самолет. «Мы сидим, моторы работают, а со всех сторон — трассирующие пули, — рассказывает Халивни. — Что такое самолет? Груда труб, канатов и кабелей — случиться может все что угодно. У меня мелькнула мысль: Господи, помоги Израилю, чтобы в самолет не попало».

Халивни получил от КП разрешение на взлет. Не прошло и тридцати минут с тех пор, как Халивни очутился у старого терминала, — минут, которые показались ему вечностью, когда четвертый самолет покинул землю Африки и отдалился от огневых залпов. Проехал по диагональной полосе к главной, выровнялся на ней и стал набирать скорость в южном направлении. На большой скорости он промчался мимо нового терминала и поднялся в воздух над озером Виктория. Было двадцать три пятьдесят две по израильскому времени. Всего через пятьдесят одну минуту после приземления первого самолета, доставившего отряд спасателей в Энтеббе, заложники были уже на пути к свободе. Халивни быстро повернул на восток, к границе с Кенией. Через короткое время самолет уже был далеко от Уганды и от всякой реальной опасности.

После того как терминал был основательно прочесан и Муки убедился, что там нет никого из заложников, настал этап эвакуации атакующего отряда Части. Одной из обязанностей Шломо было убедиться в том, что никто не остался из группы вторжения, для этой цели ему был выдан поименный список солдат на бристольской бумаге. Стоя на одном из джипов, он громким голосом стал зачитывать имена. Получив ответ, ставил знак против каждого имени. «Йони Нетаниягу!» — выкрикнул Шломо, дойдя до середины списка, и стал ждать ответа.

— Он ранен, — ответил кто-то. — Его взяли в самолет с заложниками.

Только тогда Шломо вспомнил то, что его память отталкивала весь последний час, — как Йони в момент атаки пошатнулся и рухнул на землю. Шломо продолжал читать список.

Чтение имен закончилось, и группа вторжения Части отправилась, без Йони, к месту стоянки трех самолетов на площадке перед новым терминалом. Там они поднялись в первый самолет, которым прибыли в Энтеббе.

До того момента Шани и его экипаж все время сидели в кабине в защитных жилетах и касках. Рядом на площадке перед новым терминалом стояли еще два «геркулеса» эскадрильи, также с экипажами военно-воздушных сил. Все три прибыли туда на первых стадиях акции, хотя и не без почти катастрофических помех по дороге, которые случились с каждым. После приземления и выгрузки вооруженных сил, приближаясь по подъездной полосе к стоянке, Шани вдруг оказался у поворота, которого здесь не ожидал. По плану путеводителя Джепизен подъездная полоса должна вести прямо к стоянке, без каких-либо поворотов. Фонари на взлетно-посадочных полосах уже погасли, и в темноте было трудно различить их расположение. Шани и Айнштейн слегка задержались, разглядывая в темноте землю у себя под ногами. А Нати, который тем временем уже приземлился и ехал тем же путем за ними, не заметил их остановки. Только увидел вдруг заполнивший стекло кабины силуэт самолета и поспешно нажал на тормоза. Нос его самолета оказался в каких-то метрах от хвоста самолета Шани. Наконец Айнштейну и Шани удалось различить дорогу, и они поехали дальше, до площадки. Нати и Арье, пилот третьего самолета, следовали за ними.

Экипажи самолетов с нетерпением ждали хоть каких-то сведений о результатах акции. Холм с расположенным на нем новым терминалом заслонял от них старый терминал, но из окон кабины можно было видеть, как в отдалении летают трассирующие пули. «У меня было очень тяжелое чувство, — рассказывает Айнштейн, — очень скоро оттуда показалась огромная, никогда мною раньше не виданная масса огня. И я подумал: случилась беда. Не ожидал я такого зрелища, максимум, чего ожидал, — перестрелки… И потому был уверен, что произошла катастрофа». (В сущности, на той стадии главный бой — по захвату старого терминала — уже кончился, и множество трассирующих пуль, которые произвели такое впечатление на летчиков, означали перестрелку с контрольной башней и круговую стрельбу из бронетранспортеров.)

Тем временем заправочное звено готовилось к заправке самолетов. Подсоединили насос к одному из колодцев с горючим, разбросанных на площадке, и через какое-то время объявили, что к заправке все готово. Тут с летучего КП пришло известие, что есть окончательное решение приземлиться в Найроби и там заправить самолеты. Поэтому решено было отказаться от заправки в Энтеббе, в особенности в свете того факта, что заправка четырех самолетов, при наличии одного насоса, продолжалась бы несколько часов.

Со своего места ожидания экипажи трех самолетов «геркулес» наблюдали, как темный силуэт четвертого самолета подымается вместе с заложниками. «Это был высший момент, — говорит Шани. — Потому что стало ясно — операция удалась. Могут, конечно, возникнуть второстепенные проблемы, но мы будем знать, как с ними справиться… Главное, что люди, ради которых мы шли на эту операцию, теперь на свободе»[93].

Рядом с собой летчики заметили чужой «геркулес». Это был самолет Иди Амина. Всего несколько часов назад этот самолет доставил его с Маврикия, где состоялась конференция, посвященная единству африканских стран, и где Амин был встречен с большим почетом, в частности, и секретарем ООН, д-ром Куртом Вальдхаймом. Экипаж решил, что, если какой-нибудь из их «геркулесов» пострадает, сдай взамен захватят «геркулес» Амина. Даже распределили между собой роли: кто из них завладеет самолетом и поведет его.

Силы круговой обороны Части стали сворачиваться. Шауль организовал эвакуацию: люди короткими пробежками отступают назад, в то время как одна пара бронетранспортеров, подстраховывает другую, используя для прикрытия дымовую завесу. Отступая, Омер разбросал заготовленные в части мины, которые должны были взорваться минут через пятнадцать и помешать угандийцам приблизиться к месту сосредоточения вооруженных сил и самолетов. Но тут пришел приказ Екутиэля Адама Шаулю вернуться на площадку старого терминала и проверить, стоит ли там самолет «Эр Франс», — убедиться, что в нем нет заложников. Судя по подсчету бойцов Голани, число заложников в эвакуационном самолете было меньше ранее указанного числа, и потому оставалось некоторое сомнение — всех ли спасли. Шауль на всякий случай оставил на месте звено Уди и вместе со своим напарником поехал назад, старательно объезжая уже разбросанные мины. Вдруг он заметил с северной стороны фары двух машин, двигающихся в их сторону по старому шоссе из Энтеббе. Фары первой машины стали мигать, сигнализируя (конечно, сидевшие в них люди не имели понятия об источнике шума и суеты на летном поле). Как видно, это была сторожевая рота, расквартированная в Энтеббе. Шауль расположился против них на подъездной полосе; погасил свои фары, подождал, пока машины подъедут ближе, и метров с двухсот открыл по ним огонь. Фары угандийских машин тут же погасли — то ли из-за попадания в них, то ли как реакция на стрельбу, — и машины остановились.

В этот момент опять был открыт огонь с контрольной башни. Оттуда раздалось несколько выстрелов, и Шауль, продвигаясь к самолету «Эр Франс», снова нейтрализовал башню. Приблизившись к французскому самолету, Омер взобрался по внешнему трапу и посветил внутрь через окна. Самолет показался ему совершенно пустым. Дан Шомрон передал Шаулю приказ от Екутиэля Адама не входить в самолет из-за опасения засады и велел после проверки собраться на месте стоянки самолетов «геркулес» у нового терминала.

В двадцать четыре ноль-ноль по израильскому времени в воздух поднялся первый самолет. Во время эвакуации и взлета самолетов летчики получили сообщение, что к югу от нового терминала, на холме, обнаружен джип с пулеметом. Хотя машина и уничтожена, вполне вероятно, что там же находятся и другие джипы с пулеметами. Ничего конкретного по этому поводу летчики предпринять не могли, оставалось надеяться, что по ним не начнут стрелять. Этот джип с пулеметом был обнаружен во время акции шестью солдатами спецотряда парашютистов. Задачей их было прибыть к новой контрольной башне, захватить ее и оттуда обеспечить безопасность окружающего района. Спустившись из первого самолета и уложив карманные фонарики на земле для обозначения полосы, все шестеро двинулись к холму, на котором стояла башня. На холм пришлось взбираться по крутому откосу с помощью веревки. Оттуда они и заметили пустой джип с пулеметом, в который бросили фосфорную гранату. Башня нового терминала была погружена в темноту и безлюдна.

Третий самолет с бронетранспортерами Уди уже готов был взлететь с главной трассы. А Нати во втором самолете все еще ждал на площадке пару бронетранспортеров Шауля. Он боялся остаться один на аэродроме, не имея возможности спасти людей, если что-то случится с самолетом. Поэтому третий самолет задерживался, дожидаясь, пока и Нати будет готов к вылету. Наконец пара бронетранспортеров Шауля прибыла к новому терминалу и въехала в самолет Нати. Стоя снаружи, Амнон Б. сообщил в последнем рапорте с джипа КП Шомрона, что прерывает связь с самолетом КП. Он сложил антенну джипа, чтобы машина смогла въехать в самолет. Джип Шомрона с последними людьми на нем въехал внутрь.

Теперь, когда все находились внутри, второй самолет покинул стоянку нового терминала и направился к главной взлетной полосе. Снаружи уже было темно, и Нати чуть не въехал в канаву у дорожки. Но ему удалось благополучно добраться до новой полосы и присоединиться к третьему самолету.

Два самолета взлетели один за другим. Было ноль часов сорок минут — прошел час и тридцать девять минут после приземления первого самолета в Энтеббе. Со взлетом последнего самолета все израильские вооруженные силы покинули территорию Уганды.

Тот, кто сейчас смотрел из самолета на землю, мог видеть под собой языки пламени — это горели пораженные «МИГи» — и два ряда карманных фонариков, чьи мигающие огни выдавали наличие погруженного во мрак аэродрома.

В первом самолете, который летел сейчас в Кению, снова сидели солдаты Части и парашютисты. Солдаты знали, что Йони ранен. Но большинство не знало, насколько серьезно его ранение, и никто не знал, что Йони умер.

Сурина положили в центре самолета на носилках, поставленных на двух сиденьях в одном из джипов. Им занимались врач Части и врач парашютистов, стараясь поддержать его дух. Один из врачей рассказал ему об огромном успехе операции и о малом числе пострадавших. Пройдет несколько недель, прежде чем к Сурину вернется речь. Он не мог ответить, но то, что ему говорили, воспринимал, и в сердце его была грусть оттого, что он своим ранением «портит» прекрасную статистику операции.

В самолете было тихо. Как всегда после операций, здесь пока не чувствовалось радости по поводу успешного окончания задания. Наступила лишь разрядка, появилось даже некое ощущение пустоты. Тут и там солдаты переговаривались между собой. Примерно через час самолет приземлился в Найроби. Разговор в самолете несколько оживился, люди припоминали и делились подробностями операции. Приказано было не выходить из самолета, но, когда спустили трап, несколько человек все же вышли и стояли поблизости. Их окружали вооруженные кенийские солдаты. Впервые с тех пор, как часов десять назад они оставили Шарм, Шани заглушил мотор «геркулеса».

Через некоторое время к ним подошли Эхуд Барак и Шай, офицер, воевавший вместе с Йони на Голанских высотах в войну Судного дня. Перед этим они поднимались в самолет с заложниками, приземлившийся раньше, чтобы убедиться в том, о чем слышали перед этим в Найроби, — что Йони погиб. «Я откинул одеяло, — рассказывает Эхуд, — и увидел белое, бледное и удивительно красивое лицо Йони»[94].

Эхуд стоял в первом самолете среди бойцов Части и собирался объявить им о смерти Йони.

«В самолете к этому времени уже велись бесконечные разговоры и пересуды, и каждый начинал со своих приключений и со своих рассказов… — вспоминает один солдат. — Казалось, все идет прекрасно, дело нам удалось. В этот момент кто-то вошел и объявил, что Йони погиб… Что его нет. И тут в один миг как будто выключили весь самолет. Все замолчали. На нас обрушился удар, и каждый замкнулся в себе»[95].

Дани Даган сидел снаружи на колесе самолета и беззвучно плакал.

Амос в тот момент сидел, закрыв глаза и пытаясь уснуть, на переднем сиденье «мерседеса», рядом с местом водителя. Он не знал, что Йони убит. Эхуд, подойдя и увидев его там, спросил:

— Ты знаешь, что сидишь на месте Йони?

— Да, — ответил Амос, не поняв, почему Эхуд спрашивает его об этом.

Эхуд, как видно, заметил удивление в глазах Амоса.

— Он убит, — сообщил он Амосу.

Полковник Матан Вильнаи спустился из своего первого самолета и подошел к четвертому, чтобы взглянуть на людей, ради которых была совершена операция. «Я увидел тело Йони, лежащее в самолете, завернутое в одно из этих ужасных медицинских алюминиевых одеял. Увидел заложников внутри; они были совершенно оглушены — с трудом сохраняли человеческий облик, были в депрессии. И меня поразило чувство — для меня, военного человека, лишенное всякой логики, — что если Йони убит, то все это дело того не стоило…»

Сурина и других раненых перевели в летучий госпиталь, приземлившийся ночью в Найроби. Это был «Боинг-707» военно-воздушных сил, оснащенный всем необходимым, включая операционную. В «Боинг» перевели также несколько женщин и детей из числа заложников, чтобы облегчить им долгий перелет в Израиль. Паско Коэна срочно отправили в операционное отделение больницы в Найроби, но через два часа после операции он скончался. Вместе с ним отправили Ицхака Давида, также прооперировали — его жизнь была спасена.

Остановка в Найроби была короткой. Генерал Екутиэль Адам, самолет КП которого приземлился одновременно с «геркулесом» с заложниками, дал указание не задерживаться и, заправившись, побыстрей возвращаться в Израиль. Самолет с заложниками, первый из приземлившихся «геркулесов», первым и оставил Кению, увозя с собой освобожденных, раненых и тела погибших. Это было в два часа утра по израильскому времени. Вслед за ним взлетели, один за другим, остальные самолеты; каждый летел в Израиль отдельно, не пытаясь соблюдать строй.

Главы армии и государства в Стране — из канцелярии начальника Генштаба в Кирие и из соседней канцелярии Переса, где были установлены средства связи, напряженно следили за развитием событий, питаясь сообщениями, поступающими из самолета КП. Получив сообщение о том, что заложники покинули Энтеббе, а позже — что вооруженные силы уже находятся на территории Кении, все вздохнули с облегчением. Большой риск, сопутствующий операции, от успеха которой зависели судьбы не только заложников и солдат, но также и личная судьба многих из присутствующих в комнате, был оправдан. В полночь начальник Генштаба позвонил Пересу и доложил ему, что операция прошла успешно. Присутствующие перешли из канцелярии Переса в соседнюю канцелярию начальника Генштаба. Было также получено сообщение о том, что Йони ранен. «Мне сказали: слышал? Йони ранен, — рассказывает Янош. — Я знал, что в части есть еще один Йони, и сказал: да, но это не Йони большой, это, наверное, Йони маленький. Я был уверен, что это не Йони. Все бегали очень обеспокоенные, потрясенные… А я почему-то был уверен, что это не тот Йони, и все время твердил: это Йони маленький, это не Йони — Йони».

К моменту вылета из Кении никаких сведений об убитых среди наших бойцов еще не поступало. «Когда окончилась операция и последний самолет поднялся из Найроби, — рассказывает Рахель, секретарша начальника Генштаба, — радость была неимоверная. Шофер начальника Генштаба принес откуда-то бутылки шампанского, и все радовались, а потом разошлись. Стало тихо, Мота остался один в кабинете вместе с Хаги Регевом, своим начальником канцелярии. Я пошла на кухню приготовить кофе. Вдруг вошли девочки, бросились ко мне и сказали: Йони убит. Тут уж не было сомнений, о каком Йони идет речь. Я все кинула и пошла в кабинет начальника Генштаба. Открыла дверь комнаты, из которой вышла две минуты назад, когда в ней царили радость и счастье от успеха операции, да еще без потерь. А сейчас открыла дверь и увидела начальника Генштаба, сидящего с опавшим лицом, в ужасном горе. А Хаги — тот вообще головы не поднимал. В одну минуту исчезла с повестки дня вся радость… Словно бы все прочее перестало быть важным, потому что виделось теперь по-другому». Это Эхуд позвонил начальнику Генштаба по телефону из Найроби.

С этой новостью начальник Генштаба пошел в комнату, куда Шимон Перес удалился, чтобы отдохнуть. «Он встал, чтобы открыть мне дверь, — рассказывает Гур, — и, когда услышал весть, был потрясен. По-настоящему потрясен. Во-первых, это было полной неожиданностью, поскольку все радовались успеху и не знали о смерти Йони. Во-вторых я увидел, что он воспринял это как большое личное горе. Не так, как министр обороны воспринимает весть о гибели одного из офицеров. Я не понял почему».

А Перес в своем дневнике записал о той ночи вот что: «В четыре утра ко мне в канцелярию зашел Мота Гур, и я почувствовал что он сильно взволнован. „Шимон, Йони нет в живых. Пуля попала ему в сердце. Очевидно, со старой контрольной башни. Расколола его сердце“.

В первый раз за эту безумную неделю, — продолжает Перес, — я не могу остановить слез».

Ави был в это время в Части. Днем, после очень важной запланированной встречи, он находился на разведывательной базе и оттуда следил за ходом операции до часа ночи. Получив сообщение о том, что все самолеты вылетели из Энтеббе, Ави покинул разведывательную базу и поехал назад в Часть на машине Йони. Вместо того чтобы спать у себя в комнате, он предпочел отправиться на ночлег в кабинет, чтобы быть ближе к телефону. В четыре утра его разбудил телефонный звонок. Человек на другом конце провода сообщил ему, что Йони тяжело ранен и состояние его неясно. Через несколько минут этот человек снова позвонил, и Ави услышал от него, что Йони скончался.

Ави был потрясен. Он вышел из кабинета. Снаружи стояли предрассветные сумерки и полная тишина. Ави пересек площадку с флагштоком и дошел до телефонной станции. Там всю ночь сидели секретарши Части, не в состоянии пойти спать. Они знали, что Ави только что говорил по телефону.

— Что случилось? — спросили, увидев его лицо.

Услышав, что Йони убит, они разрыдались.

Вместо того чтобы ехать в Лод, как они с Йони планировали заранее, Ави остался в Части и позаботился об отправке на аэродром машин, чтобы забрать оттуда бойцов, которые приземлятся на самолетах «геркулес».

«Было грустно. Факт, что Йони не вернулся, превращал операцию — не хочу сказать, в поражение, но во что-то такое, что очень трудно назвать и успехом, и поражением, — говорит Ави. — Хотя цель была достигнута, хотя потери ожидались, никому не приходило в голову, что достижение цели может сопровождаться гибелью Йони. Для меня это было невыносимо. Конечно, жизнь каждого дорога, но совсем иное чувство испытываешь, когда командир Части, тот, кто вел отряд, — именно он убит».

Обратный полет в Израиль продолжался много часов. В четвертом самолете по-прежнему сидели на своих местах заложники; они почти не двигались, не вставали, не выходили в туалет. В передней части самолета лежали тела мертвых, и этот факт явно усиливал и без того подавленное состояние освобожденных. Не проходил и шок от случившегося с ними. Через несколько часов полета одна из заложниц подняла руку. Д-р Снэ подошел к ней. Она вытащила из-под себя что-то, на чем до сих пор сидела, и Снэ увидел, что она протягивает ему подсумок с мини-гранатами — нечто вроде «бандолеро» из гранат, которое оборачивают вокруг тела. Снэ подумал, что ремень соскользнул, наверно, с носилок Йони, когда их переносили в переднюю часть самолета. Некоторые карманы для гранат были открыты, чтобы без задержки извлечь из них содержимое. Ни один из карманов не был пустым.

Мишель Бакос сидел впереди, в кабине летчика, приглашенный туда Халивни. Он не чувствовал радости от своего освобождения, думая об увиденных им убитых.

Из отдельных слов, которыми Халивни обменялся с заложниками, он понял, что они высоко ценят Бакоса, и во время полета поблагодарил француза за его отношение и отношение всего экипажа к заложникам-евреям.

— Не понимаю, за что вы меня благодарите, — ответил Бакос. — Заботиться о пассажирах — моя работа. За это не следует никакой благодарности.

В первом самолете летели солдаты отряда атакующих сил Части и парашютисты. Кто-то уснул, другие сидели тихо, погруженные в свои мысли, некоторые время от времени обменивались фразами — в основном о подробностях акции, а были и такие, кто давал выход своей радости от успеха операции и от того, что они летят назад, домой, не пострадав физически. Доктор Давид сидел один, с лицом, исполненным печали оттого, что увидел, от смерти, которой не смог помешать, несмотря на все свои усилия. Ни на минуту не ощущал он покоя от того, что все позади, а опять и опять возвращался мысленно к своим действиям по оказанию помощи раненым. Сделал ли он все возможное? — спрашивал себя Давид.

Во время полета, чтобы скоротать время, летчики включили радио и, к своему удивлению, поймали по «Галей ЦАХАЛ» сообщение о вторжении в Энтеббе. Велико было их возмущение, ведь им, совершенно беззащитным перед любым, кто захочет их сбить, еще предстояло пересечь границу между Египтом и Саудовской Аравией. Позже, услышав по радио заявление Иди Амина о том, что он снова захватил аэродром Энтеббе, летчики и солдаты разразились веселым смехом.

К утру перед ними возникли израильские «фантомы», явившиеся сопровождать их на оставшемся пути. Для людей эскадрильи это было дивное зрелище. Для них операция закончилась в этот момент.

Только оказавшись в воздушном пространстве Израиля, заложники стали как-то приходить в себя, проявлять первые признаки радости. В девять сорок три утра самолет приземлился на базе военно-воздушных сил в Тель-Нофе. Доктор Эран спустился с самолета, держа в руках портупею Йони, которую позаботился еще в Энтеббе сунуть за носилки, на которых лежало его тело. Он искал кого-нибудь из Части, кому бы мог передать портупею, и, увидев офицера, который должен был заменить Йони в его должности, отдал портупею ему. Позже, придя в Часть, офицер вытащит оттуда помятую пулю «Калашникова» из очереди, попавшей в Йони.

С заложниками провели инструктаж, на котором их попросили не рассказывать журналистам ничего о том, как их освободили. Потом все вернулись назад в «геркулес» и полетели в Лод, на устроенную там многолюдную встречу. Спускавшихся по трапу заложников встретили, размахивая флагами, с пением и плясками, их со всех сторон окружили фотографы и журналисты. Халивни ждал в самолете вместе с экипажем, пока заложники и с ними фотографы немного отдалятся. Когда те ушли, спустился и он. Снаружи пилот встретил Игаля Алона, бывшего в то время министром иностранных дел Израиля.

«Солнце сияет, акация цветет…» — начал Халивни и вместо того, чтобы закончить цитату из «Сказания о погроме» Бялика: «А убийца убивает», поднял руку и сказал: «А флаг Израиля вздымается ввысь».

Услышав это, Алон разрыдался.

Тем временем остальные самолеты приземлились в Тель-Нофе. Выйдя из кабины, Шани прошел к расположенному в хвосте самолета выходу. «Мы были более или менее теми же, какими шли на операцию. Первый, кто поднялся в момент приземления в самолет, был Рабин. Первый, к кому Рабин обратился, был я. Первый вопрос, который он задал, был: „Где Йони?“ На лице — потрясение. Он хотел видеть тело».

Солдаты части спустились с самолета. Когда вышел Муки, к нему обратился Перес: «Как случилось, что Йони убили?»

«Он шел первым и первым погиб», — кратко ответил Муки[96].

Снаружи был большой шум, и Дани Даган сказал Амицуру: «Давай смоемся отсюда. Возьмем „мерседес“ и смоемся». Амицур вел «мерседес», в котором сгрудились другие бойцы Части. Приехав на базу, Амицур поставил «мерседес» на стоянку и выключил мотор. Позже, при неоднократных попытках завести машину, мотор не включался.

Выйдя из машины, Дани увидел бригадного генерала Авраама Арнана, ожидавшего их в Части. Авраам хотел узнать у Дани, как случилось, что Йони погиб. Дани рассказал ему то немногое, что знал, — как получил в Энтеббе сообщение от Шауля, что у Йони «ранение средней тяжести», а через короткое время он уже был мертвым в самолете. (Шауль получил от д-ра Давида во время операции сообщение, что состояние Йони очень тяжелое, но до Дани оно дошло в измененном виде.) «Одно не соответствует другому», — сказал Дани. В этот как раз момент появился и д-р Давид, пройдя мимо них с опавшим лицом. Авраам и Дани подошли к санчасти, где доктор разгружал свой рюкзак и расставлял медицинское оборудование по местам. Авраам — он никак не мог примириться с фактом смерти Йони, которого очень любил, — стал добиваться у Давида, все ли возможное тот сделал для спасения жизни Йони, не ошибся ли в чем-то. Давид с мрачным видом объяснил ему, что никогда не посылал сообщения, будто у Йони «ранение средней тяжести», как раз наоборот, он сразу понял, что положение критическое, и предпринял, по своему разумению, все необходимое. Авраам прекратил расспросы. Смерть Йони — за которого он воевал, чтобы тот получил командование Частью, и которого видел, как он говорил, своим преемником — была свершившимся фактом.

«Авраам сделал, — сказал как-то Йони, — нечто из ряда вон выходящее. Задумать и создать новую часть, такую, какой вообще не было, создать нечто из ничего, несмотря на огромные трудности, — с этим мало что сравнится». Авраам с тяжелым сердцем вышел из санчасти. Он прошел по дорожкам базы, пересек место, которое навсегда осталось ему дорого, — несколько лет назад он выбрал его, чтобы основать там Часть. Вечером генерал поедет в Иерусалим и встретится со мной. От меня отправится в дом наших родителей, чтобы там заночевать. Год назад Йони предложил ему пожить в пустом доме, ожидавшем возвращения наших родителей в Страну, и он действительно туда перебрался — на улицу Порцим, названную так в честь захватившего ее во время Войны за независимость батальона, в котором Авраам служил семнадцатилетним юнцом. Теперь, в свои сорок шесть лет, Авраам знал, что дни его сочтены: из-за неизлечимой болезни жизнь его подходит к концу.

Чувства солдат и офицеров были противоречивы. Удовлетворение от огромного успеха и от того факта, что они невредимыми вернулись домой, смешалось с горем от потери командира Части, который вел их в Энтеббе. Событие было еще слишком свежо в памяти, более глубокие размышления на этот счет к большинству придут позже, спустя дни и даже годы после происшедшего.

«Приехав в Часть, я не испытал никакой радости… Мы в Части были совсем оторваны от „фестиваля“, устроенного сразу же, и потом, от всей рекламной шумихи… Главным моим, да и других чувством была тоска»[97].

В одной из комнат административного здания собрались люди из руководства, они видели через открытую дверь, как спускаются с бронетранспортеров вернувшиеся из Энтеббе солдаты. Некоторые из них, естественно, были полны радости. В этот момент в комнату вошел офицер из отдела кадров и сообщил своим людям: «Командира нет». Кто там был, лишился дара речи, в их числе Ави Р. — тот самый техник, починивший в пятницу в «мерседесе» основание генератора. Как многие другие из административного отдела, он знал Йони много лет.

«Йони меня очень любил, а за что — не знаю, — рассказывает Ави. В период, когда Йони был заместителем командира части, зашел я как-то вечером, проработав допоздна, в столовую. Шальная компания водителей, находившаяся тогда в части, сидела там вокруг стола, я сел за другой стол позади них. Там же в столовой за офицерским столом сидел Йони. Больше никого в столовой не было. Я поужинал, а эти водители стали бросать мне в тарелку маслины. „Хватит, ребята, прошу вас“, — сказал я им. Бесполезно. Я снова предупредил их и сказал: „Еще раз, и я метну в вас тарелку“. Они опять бросили маслины, и тогда я схватил тарелку со всем содержимым и швырнул ее в них. В результате она упала на пол и разбилась.

Я вышел на улицу. Через несколько минут вышел и Йони. Он сказал мне: „Пойдем, Ави, я хочу с тобой поговорить“, — и отвел меня в сторону. „Так себя не ведут, Ави, — сказал он, — тарелками бросаться не следует“. Он говорил очень спокойно, так не выговаривают, а воспитывают. Йони все делал… по-человечески. „Иди на склад, распишись на бланке тысяча шестьдесят пять“. Я пошел на склад, и там, конечно, надо мной посмеялись: „Тысяча шестьдесят пять за тарелку? Иди, иди“».

Сейчас, чувствуя, как сердце его разрывается от скорби, Ави смотрел в окно и не мог понять ликования, которое охватило некоторых вернувшихся из Энтеббе солдат. Для него это было непостижимо. В комнате стояла тишина. Работники управления — водители, повара, механики — склонили головы. В этот момент мимо дверей комнаты проходил офицер, и то, что он бросил им на ходу, резко усилило боль в сердце Ави.

«Это что еще за траур? — крикнул он им, увидев, как они стоят там, понурив головы. — Подумаешь, одним евреем стало меньше…» И пошел себе дальше.

Это был тот самый офицер, плохо говоривший о Йони, когда я год назад приезжал в Часть на церемонию смены командиров.

К вечеру, когда кончились все дела, а офицеры и солдаты собрались домой, новый командир Части передал Амицуру полный гранат подсумок Йони. Одна-две гранаты были пробиты пулями из очереди, попавшей в Йони в Энтеббе, и нужно было их взорвать. Амицур взял с собой подрывную шашку и отошел подальше от построек Части в открытое поле. Стоявшая накануне поблизости брезентовая модель старого терминала, куда на ученье «ворвались» солдаты под руководством Йони, была уже разобрана. Летнее предзакатное израильское солнце бросало неяркий свет на окружающие строения, на зелень, на асфальт. Амицур вырыл небольшую ямку в жесткой земле и положил туда подсумок, а на него шашку. Отошел от ямы, протянул за собой фитиль. Затем остановился на безопасном расстоянии от заряда и стал на одно колено.

Когда сработал детонатор, шашка взорвалась, подняв небольшое облако. С ней вместе взорвалась с грохотом связка гранат, которая еще прошлой ночью, во время атаки в Энтеббе, была у тела Йони.